Капитан 1 ранга запаса Янгаев Мнир Шамильевич

19 мая 2010

ПО МЕСТАМ СТОЯТЬ,
ГЛАВНЫЕ МАШИНЫ ПРОВОРАЧИВАТЬ!

( ЗАПИСКИ И РАССКАЗЫ ФЛОТСКОГО МЕХАНИКА )

Прошу не числить всё это чем-то законченным, «готовым к бою и походу», так сказать, а также просто к употреблению. Так себе: наброски, мысли в разброд, незаконченные и рваные, - в общем, обычная «травля» между вахтами в кают-компании. Допускаю возможность чего-то интересного в сюжетах как таковых, а вот их изложение не очень. Из этого может что-то получиться только в том случае, если долго и нудно вычитывать, править и править, возможно, с привлечением специалиста в этом деле. Прошу также учитывать, что весь мой «литературный» опыт, если таковым его можно назвать, только на уровне сочинения рапортов, объяснительных записок, актов технического состояния, расследования аварий и поломок машин и механизмов, всякого рода отчётов, телеграмм ЗАС и ОБК, указаний по эксплуатации и справок-докладов для вышестоящего командования. Для меня приемлемо числить всё это не более как «пробными оборотами машин».

Автор

КОРАБЛЬ.

      Относительную тишину пробудившегося почти два часа назад корабля нарушил звонок и прозвучавшая по трансляции команда «Окончить малую приборку. Команде приготовиться к построению по сигналу «Большой сбор», форма одежды № 4». Спустя несколько минут по кораблю полетели короткий с длинным звонки большого сбора. Застучали сапоги по палубам, зазвучали ускоряющие крики. Экипаж выстроен на юте. По правому борту рулевые, сигнальщики, метристы всех мастей, акустики, радисты, артиллеристы, минёры во главе со своими начальниками – командирами боевых частей. По левому борту мотористы, электрики, трюмные с механиком во главе, службы и команды со своим боцманом. Свежий ветер с моря развевает ленточки бескозырок. У некоторых стоящих в строю ленточки зажаты зубами, чтобы не сорвало с их голов бескозырки и не унесло их за борт.
- Становись. Равняйсь. Смирно! Равнение на средину! – скомандовал дежурный по кораблю и, приложив руку к бескозырке, двинулся к вышедшему на ют помощнику командира корабля.
- Товарищ старший лейтенант экипаж морского тральщика «Параван» на подъём Военно-морского флага построен. Дежурный по кораблю старшина 1 статьи … - доложил дежурный помощнику командира.
      В это время весь флот стоит на палубах своих кораблей в ожидании времени подъёма флага, за исключением тех, что находятся в море. Там кораблями флаг носится и днём и ночью, не спускается он. И так уже веками. Камчатка, Курильские острова, Магадан и Сахалин флаги уже подняли, уже работают. Теперь время Приморья.
      На корабле командира дивизиона до половины к ноку рея мачты поднялся прямоугольный красно-белый «исполнительный» флаг и затрепетал на ветру. Тут же, репетуя, на всех остальных кораблях так же до половины поднялись красные усечённые конуса с белым кругом посередине - «Ответные вымпела». Тут же в двери кают командиров кораблей постучали дежурные по низам.
- Товарищ командир, до подъёма флага 5 минут, - доложили дежурные и, дождавшись командирского «есть», убыли на ют.
     Именно командир. На флоте так обращаются только к командирам кораблей, ко всем остальным по воинским званиям. Только катерники почему-то выходят за рамки общепринятого. Там званий не признают, там все командиры, что старшина отделённый, что лейтенант, командир боевой части, что командир дивизиона или бригады. Командиры уже готовы, одеты по назначенной форме, ожидали они только традиционного доклада. Экипажи в ожидании своих командиров.
- Равняйсь. Смирно! Равнение на средину! – скомандовал помощник и двинулся навстречу командиру корабля.
- Товарищ командир, экипаж морского тральщика «Параван» на подъём Военно-морского флага построен. Помощник командира старший лейтенант ….
Командир опустил руку, снял перчатку, поздоровался с помощником за руку и, снова вознеся её к козырьку фуражки, прошёл по диаметрали к люку трального слипа, развернулся, набрав полную грудь воздуха, резко выдохнул приветствие экипажу: «Здравствуйте, товарищи моряки!»
- Здравия желаем, товарищ капитан 3 ранга! – дружно прокричал экипаж хором басов, теноров, фальцетов.
     То же прозвучало и на других кораблях. Командир обошёл командиров боевых частей, поздоровался с ними за руку.
«Исполнительный» поднялся до места, к самому ноку рея, вслед за ним то же сделали «ответные вымпелы». До подъёма флага одна минута.
- На флаг, - протяжно скомандовал дежурный по кораблю, потом резко отрубил, - смирно!
     Строй экипажа замер в безмолвии, исполняя команду, выпрямился и подтянулся. Тишина абсолютная, на кораблях, везде. Минута молчания, после которой флотская служба продолжит свой бег, начатый утренней побудкой, звонками сигналов, командами трансляции, построениями по малым и большим сборами, руганью и криками, учениями и тренировками, приборками, бесконечными и порой совсем бессмысленными работами. И так до вечера. Команда по задраиванию водонепроницаемых переборок подведёт ближе к концу рабочего дня. Потом поверка, где опять будут драть начальники и, если нет в распорядке ночного сигналопроизводства и тренировок по отработке первичных мероприятий по живучести, нет работ срочных и надуманных помощником или командиром, долгожданное включение ночного освещения и сон, чтобы потом в шесть подняться.с побудкой и повторить всё заново. У флагштока матрос с натянутым фалом в руках, к которому пристопорен флаг, своей верхней шкаториной натянутой вдоль фала.
      Из динамиков трансляции по верхней палубе началось обычное «маячное» пиканье часов. «Исполнительный» исполнил долой, слетев вниз от резкого рывка фала сигнальщиком. Тут же то же самое движение повторили и ответные вымпелы остальных кораблей.
- Товарищ командир, время вышло, - доложил дежурный командиру.
- Поднять флаг, - негромко скомандовал командир.
- Флаг, - громко и протяжно скомандовал дежурный по кораблю, потом ещё громче, выдыхая воздух, отрывисто, - Поднять!
     Руки офицеров и мичманов с содранными с них перчатками и рукавицами взметнулись к головным уборам. Только так приветствуется на флоте флаг, открытой, чистой рукой, как при рукопожатии, даже в самую лютую стужу. И в этом любовь к нему и беспредельное уважение. Головы повёрнуты на флаг. Флаг вслед за фалом, быстро перебираемого руками матроса, поднялся до нока флагштока, развернулся, наполнился ветром и заполоскал, затрепетал на ветру своим белым полотнищем, синей полосой внизу, красными звездой, серпом и молотом.
- Вольно! – команда дежурного.
     И тут же всё вокруг заполнилось звуками команд, топотом ног выходящих из строя начальников, негромкими голосами переговаривающихся между собой матросов. День начался здесь в Приморье. Через семь часов массово, в гораздо большем количестве, одновременно, под звуки горнов, звонков встанут в строй на палубах своих кораблей моряки Севера, Балтики, Чёрного моря, Каспия. Так же поднимут сигнальные флаги, отсчитывая установленное время, замрут по команде смирно, и поднимутся флаги под разносящиеся над рейдами звуки горнов, бой начинающих свой дневной отсчёт склянок.
      И я там когда-то был. Стоял в строю на палубе своего корабля, замирал по команде смирно, провожал взглядом поднимающийся на флагшток флаг, приветствовал его открытой рукой.

Был. Больше, наверное, не буду. Может быть, увижу ещё когда-нибудь, если повезёт, конечно. Но со стороны. А может быть и на палубе корабля. Но, точно, уже ни одним человеком из экипажа корабля, а так, в роли пассажира, то есть, как это сказано в корабельном уставе, лица, временно пребывающего на корабле или совершающего на нём переход и не имеющего определённых служебных поручений в отношении данного корабля.

Напоминанием того, что я то же там был, ломал флотскую службу, на стене моей квартиры висит штурвал, снятый с аварийного насоса рулевой машины в румпельном отделении моего корабля, после того как его исключили из состава флота, отреставрированный умелыми руками знакомых рабочих одного из флотских судоремонтных заводов во Владивостоке. Штурвал перевит ленточками с бескозырок. Одну из них, с надписью Высшее. Воен.-морск. Инж. Училище, носил сам, когда начал свою службу на флоте, и был курсантом в середине 70-х годов. Вторую, с надписью Тихоокеанский флот, носил один из моих мотористов в конце 70-х, начале 80-х годов, подарившей мне её на память после своей второй боевой службы в далёких южных морях перед своим увольнением в запас. На ленточке имя Флота, с которым был связан 23 года один месяц и семь дней, где прошёл путь от зелёного лейтенанта до капитана 1 ранга.

Теперь там сейчас мой старший сын, кроме своих погон в день своего производства в офицеры, получивший от меня в наследство ленточку Тихоокеанский флот, мой лейтенантский с правого плеча, с надписью – наследнику в наследство, и погоны капитана 1 ранга – достичь и превзойти.

А что я могу дать в наследство, когда у меня нет счетов в банках, нет загородных вилл, нет газет, заводов и пароходов. И всё моё богатство это служба на флоте, всё остальное не интересно.

Он всю свою жизнь до совершеннолетия прожил рядом с морем и кораблями, и так оказалось, что он для себя решил, что другого пути у него в жизни нет, во всяком случае пока.

Третья ленточка с надписью Военно-морской Инж. Институт. Её носил на своей бескозырке мой старший сын, не давно одел младший, и если дойдёт до конца, то в наследство обретёт мой лейтенантский погон с левого плеча.

Над штурвалом два шлюпочных флага, сошедшихся в нижних частях своих передних шкаторин. Один родной совсем. Белый, с синей полосой внизу, красной звездой, серпом и молотом, ушедший в историю.

Под ним плавал, видел мир, получал удовлетворение от труда своего, мучался порой от безъисходности и усталости без сходов, гордился своей принадлежностью к флоту, любил флот, под которым стоял почти двадцать лет, стал капитаном 2 ранга.

И другой, с синим косым крестом. Под ним дослуживал, увидел начало гибели флота, вдруг, как и многие другие стал стесняться своей формы, одевая сверху какую-нибудь куртку, чтобы быть незаметным среди многих, вдруг стала неудобной и непривычной шинель, хотя раньше неудобства были без шинели, в голове стали появляться мысли о бездарно прожитой жизни. И обретённые звёзды капитана 1 ранга уже российского флота как то не очень грели и радовали. Но ни вернуть уж тех лет.

Вижу флаги, просыпаясь утром, отходя ко сну вечером. Молча приветствую их и прощаюсь на всякий случай.

Среди бумаг старое пожелтевшее удостоверение личности, не менявшееся на флоте, потом не сданное в военкомат при увольнении и оставленное на память. Оно дорого потому, что не пришлось мне его менять. Там вся моя жизнь флотская, начиная от руки одноклассника по училищу, ротного писаря, лейтенантская фотография ещё. Автографы моего незабвенного корешка молодости, уже ушедшего, к сожалению, из жизни, моего командира корабля, командиров дивизиона и бригады, последнего флотского начальника. Всё моё прохождение службы. Не прыгал по должностям, служил подолгу в них.

Ещё есть место в разделе изменений в служебном положении на две должности. За обложкой мой личный номер М-591528, в военкомат был сдан дубликат. Сойдёт им и это.

В платяном шкафу рассадником моли висит старая тужурка с потускневшим значком «За дальний поход», свидетельствующим о том, что такие походы были в моей жизни, их было немало совсем. Там же фуражка с позеленевшими от времени крабом и шнуром. В стопке белья стопке белья кортик с клинком из златоустовского булата, нумерованный, его номер 55154. И там же флаг, конечно, советского флота, которым накроют меня мои сыновья, когда придёт мой час, потому что я там был. Второго номера флага прикрыть тело хватит с лихвой. Именно этим флагом. Накрывать крестом не позволяет вера. Ни та, и не другая…

Под штурвалом большая фотография моего корабля в море, подаренная другом с тех давних ещё лейтенантских времён, в одно время бывшего его командиром. На обороте надпись, сделанная его рукой - место встречи изменить нельзя. На его палубе когда-то стоял, корабль тот, став домом, грел меня и многих других, давал приют, скрывал от непогоды, качал на волнах, заставлял порой не спать, прекращал всякий отдых, долгожданные и необходимые встречи и дела, требуя к себе внимания гораздо большего чем к самому себе, к своим близким, обеспечения своего хода, видевшего сам и показавшего мне экзотические страны и далёкие южные моря, познавший тропическую жару.

Он оставлялся совсем не надолго. Корабль тот забирал меня от родных, когда не видев полтора года своих родителей, вдруг появился перед их глазами ранним утром, преодолев тысяч девять километров расстояния, он ещё раньше дал телеграмму, буквально через час после того как я переступил порог отчего дома, принёс телеграмму, которой сообщал, что я ему нужен и требовал моего срочного возвращения. Через несколько часов пришлось прощаться с родными. Через сутки с небольшим я был уже на его борту.

А ещё через несколько дней холодным и мрачным февральским утром он унёс меня в составе своего экипажа далеко-далеко. Вернул обратно только через одиннадцать месяцев.

Позже не дал увидеть рождение старшего сына, встретить его, подержать на руках, возможности купать его маленького, стирать его пелёнки. Опять же дал телеграмму о своей потребности во мне, срочную и безапелляционную телеграмму, не дающую возможности как-то своё прибытие отложить, отсрочить. И в день отлёта к нему жена собралась рожать. Жену отвёз в роддом, а сам из роддома в аэропорт. Подлетая к Хабаровску, я стал отцом. На корабле уже ждала телеграмма о рождении сына в 54 сантиметра роста и 3 килограмма 700 граммов живого веса. Через несколько дней корабль унёс нас опять далеко на долгие девять месяцев. Увидел сына, когда ему уже было десять месяцев. Он уже лихо ползал, стоял, уцепившись за что-нибудь, говорил мама и дай, и всё не хотел признавать в бородатом мужике своего родного отца.

Вон по левому борту, 3-й и 4-й иллюминаторы, за ними моя каюта. Нет уже на флоте этого корабля. Ещё в 93-м году он был исключён из боевого состава флота после 20-тилетней своей верной службы.

Списанный корпус не пошёл, как говорится на флоте, на иголки, то есть на разделку на металл. Он целый год ждал своей участи. Потом остывший, молчаливый без голосов своей команды, без поднятого флага он был на буксире выведен в последний раз в море. И там был расстрелян другими кораблями. Было обычное учение с боевыми стрельбами.

Так и закончил корабль свой жизненный путь и упокоился навечно под многометровой толщей воды на дне Японского моря, как и подобает истинному моряку. Появится ли на флоте наследник, носящий его имя? Надеюсь…

Р А З Р У Х А.

Всё. Началась и продолжается разруха на флоте. Разруха в головах, понятиях, ценностях, организации. Рушатся и уничтожаются корабли. Флот начал движение к своей кончине. И как здесь не лить слёз, не кусать своих локтей, не проклинать возникших перемен, когда уходит то, что ты любил, чему был предан на протяжении многих лет жизни, чему служил верой и правдой, чем гордился, что было привычно в жизни. И ждёшь, что это падение и разруха наконец-то остановится, как-то стабилизируется, начнётся возрождение былого. Увы, признаков этого нет пока. Остаётся только надеяться и верить.
Помнится как полтора десятка лет назад на Всеармейском Офицерском собрании полководцев и флотоводцев, разбавленных исключительно демократической офицерской общественностью, величайший демократический вождь, он же президент, всех времён и народов, Е-Бэ-Нэ…

Отступлю. Свербит. И сильно. Может быть и лыко не в строку, но трудно удержаться, чтобы не передать своего отношения к этой исторической личности. А оно в полной мере было когда-то давно выражено известным подводником и матерщинником - командиром бичевинской бригады подводных лодок на Камчатке контр-адмиралом Бец Валентином Ивановичем.

Он говорил примерно так: «Всем запомнить! Я не Вэ-И-Бец, Я Бец В.И.»

Понятно отношение. … Е-Бэ-Нэ известил о возвращении на Флот Андреевского флага. Зал взорвался аплодисментами, переходящим, как писали прежде в отчётах по партийным съездам, в бурные овации. И все встали… Может быть будущие историки ещё напишут, что флот сам стремился к смене флага, приведут пример, как в августе 91-года, в дни демократической революции в Москве, на Тихоокеанском флоте, во Владивостоке вышла в море под Андреевским флагом «мятежная» подводная лодка.

История как таковая сама по себе имела место быть. Но мы знаем только историю не объективную, а субъективную, написанную кем-то и как-то, написанную субъектом, а это означает, что он дал свою личную оценку событиям, выразил своё отношение к происшедшему, а за этим стоит порой обычная обида за себя, за родственников, наконец просто угода действующей власти. А это далеко не всегда означает истинное положение дел.

На всякий случай, для потомков: всю ночь проквасивший спирт на борту лодки, вышедшей недавно из дока и стоящей у стенки судоремонтного завода в бухте Диомид, старпом, услышав по радио, что Ельцин победил, решил устроить шоу. Снялся под электромоторами, благо на лодке в составе вахты есть все специалисты, вышел на внешний рейд, лёг в дрейф за Скрыплёвым. Поднял на лодке Андреевский флаг, сооружённый из обычной, к тому же не совсем свежей, простыни с намазанным на ней синей краской косым крестом.

Несанкционированный выход лодки оперативным дежурным бригады ОВР был установлен сразу же. По тревоге снялся дежурный тральщик, подошёл к лодке, лёг в дрейф и держал её под прицелом своих малокалиберных артустановок.

Пьяный старпом слегка поборолся за демократию, требуя от подошедшего на своём катере Командующего флотом личной встречи с Е-Бэ-Нэ президентом. позже протрезвев, борьбу прекратил. Нервы, конечно, всем попортил изрядно. Вот и вся история мятежной лодки, причиной которой был всего на всего спирт, принятый в несколько большей чем обычно дозе.
Да, наверное, всё правильно и справедливо. Андреевский флаг имеет более длительную историю, чем флаг Советского Флота, теперь уже прежний, ушедший в небытиё. Но как бы там ни было, уместно заметить, что Андреевский флаг уже в первые десятилетия своего существования как корабельного флага, увы, спускался перед врагом, покрывая себя позором. И единично, и массово как это было при Цусиме, когда спустили флаги перед врагом корабли, получившие в бою несмертельные повреждения, имеющие ещё ход, сохранившие свою артиллерию, имеющих боезапас, с исправными спасательными средствами. И Порт-Артур. Когда были затоплены корабли не по русски аккуратно, что позволило в достаточно короткие сроки их поднять, восстановить, снова ходить в море, но уже под чужим флагом. А потом той же России и продать.

В современном корабельном уставе же сказано чётко, у верен, то же было и в действующем в те времена: затопить корабль и принять меры к невозможности его подъёма и восстановления противником. Но, тогда тоже нарушали устав. Не принято об этом часто говорить, упоминать. Флаг славный, флаг великий. А как относиться к тому, другому флагу?

История не знает примеров, что бы тот когда-либо покрыл себя несмываемым позором. Не спускался он никогда и ни при каких обстоятельствах.

Есть исторические свидетельства героической гибели минного заградителя «Прут» в 14-м году прошлого века на Чёрном море. Корабль погиб, не спустив перед более мощным врагом своего Андреевского флага. Погиб, устремившись к берегу, потом открыв кингстоны и подорвав днище, не произведя ни единого выстрела по немецкому крейсеру. Это определено как героизм командира корабля, без сомнения голубых кровей, высоким пониманием достоинства и чести в отличие от черни.

И ледокольный пароход «Сибиряков» в 42-м, с четырьмя стволами 76-ти и 45-тимиллиметровых орудий, пулемётами, с экипажем в основном призванным из запаса и таким же командиром, из черни, лишённым благородных дворянских кровей, понимая прекрасно свою обречённость, не стал сваливаться и прикрываться ближайшим островом, а отчаянно вступил в бой с немецким тяжёлым крейсером, открыв огонь по нему. Кингстоны открыл, когда были разбиты все орудия, корабль объят пламенем. Погиб, не спустив флага.

Где здесь равенство героизма, верности долгу, понимания чести. Именно под этим флагом флот, наконец, прорвался в океан, оторвался от многолетней своей привязанности к прибрежным районам и закрытым морям.

Прорвался, не смотря на яростное противодействие теперь вот уже друзей, а тогда таковыми не являвшимися, когда при попытках форсирования, в частности на Тихом океане, Корейского пролива. Даже при успешном прорыве пролива, обнаруженные в ближайших к проливу морях, наши подводные лодки нещадно травились, глушились акустикой, гонялись до полного расхода энергозапаса батарей, принуждая к всплытию, а потом зажав эскортом своих надводных кораблей, вытеснялись из тех районов. Их провожали чуть ли не до Аскольда, а потом с издёвкой поднимали вежливые сигналы «Счастливого плавания».

Прорвались, вышли в океан и заняли там своё место, уступая в одном, превосходя в другом, стали равными равным, способными противодействовать самому сильному. Без нормальных баз, тяжело, но были в океане. Впервые за всю долголетнюю историю стремлений и потуг. Ни под Андреевским флагом, а под бело-голубым, с красной звездой, серпом и молотом.

И если отдавать пальму первенства в этом «императору», стоящему в этот период у власти, то величайшими флотоводцами всех времён и народов тысячелетней России, будет, скажу крамолу, незабвенный Л.И. Брежнев, и, к сожалению почему-то некоторыми не любимый и не жалуемый, С.Г. Горшков.

Если есть тот свет, и народ там сбивается в группы по интересам, то за одним столом с родоначальником флота, Петром, сидят именно они, осуществившие его мечту, занимая при этом самые почётные места.

И как относится к этому флагу мне, потомку, по просматриваемой линии своих предков по обоим родительским направлениям, совсем не зажиточных, неграмотных крестьян, и многим тысячам других мне подобных? Совсем не потомку офицеров, потомственных дворян, чиновников по табелю о рангах не ниже 4-го класса, а потому не видящего себя в таблицах социального состава учащихся морских учебных заведений благостного для России 13-го года, а значит пригодного только для того, чтобы быть быдлом, пахать землю.

Под сенью того флага стал я офицером флота. Осознание этого дал покойный дед. Он родился в 19-м веке, ещё во времена царствования отца последнего российского императора, Александра III. Родился ни в глухой сибирской тайге, а в Поволжье, когда уже его деревню знаком цивилизации разделила на двое, прошедшая через неё железная дорога, но так и не овладевший грамотой.

Он прошёл 1-ю мировую войну, заслужил Георгия 4-й степени и медали за храбрость. 86-ти летний старик сказал, узрев перед собой внука в блеске мундира флотского офицера: «Епона мать, никогда ни думал, что мой внук станет благородием».

Он умер в 92, совсем немного, всего каких-то два года не дождался, когда его внук станет с обретением звёзд старшего офицера уже высоко благородием, и в этом своём движении по табелю о рангах дойдёт до положения, за которым уже идёт превосходительство.

Теперь страха нет у меня, если вернутся прежние времена, я есть всамделишний высокоблагородие 6-го класса, дворянин, а дети мои уже дворяне потомственные.

Возможно ли было бы это, если не было бы в истории этого флага? В ней, в истории, нет сослагательного наклонения, неведомо это. И всё-таки, наверное, скорее нет, чем да И поэтому свят этот флаг для меня, и до сих пор вызывает трепет и бесконечное уважение, уверен для других, стоявших под ним тоже.

Нужно отдать должное последнему советскому Главкому, первому постсоветскому, не допустившего неуважения к флагу, сменившего его торжественно, справедливо, с подобающими почестями ему, себя позором не запятнавшему, а не по воровски, как это сделала власть с государственным флагом, поменяв его ночью, тайно.

26 июля 1992 года на всех кораблях торжественно, как положено по корабельному уставу, руками командиров кораблей торжественно был поднят в последний раз бело-голубой флаг Советского Военно-морского флота, потом также торжественно спущен с одновременным подъёмом нового старого флага.

А небо тогда плакало.

Редкий день Флота во Владивостоке бывает солнечным и ясным. Чаще сыро и мрачно, дождь и туман, иногда и шторм. Точно, в одной из холостяцких квартир Русского острова небольшая группа старших флотских офицеров совсем не веселилась, как это бывало обычно в этот день, она правила тризну по ушедшему флагу, славному, красивому, безупречно эстетичному, повесив его над столом и поставив под ним стакан, наполненный водкой и накрытой кусочком чёрного хлеба.

Точно уже потому, что я сам был участником того поминального застолья. Почему-то не до веселья им всем было. Явно, не одиноки они в этом были. Их не было на том форуме, на котором велась речь о флаге, не приглашали их туда, не советовались с ними, не аплодировали они, не переходили их аплодисменты в овации. Услышанное тогда они сочли дурным предзнаменованием, трагическим символом, поэтому и восприняли мрачно и уныло известие, напряглись в ожидании недоброго. Для кого-то это просто косой крест, не более.

Для большинства же флотского народа, стоящего у пультов управления оружием, механизмами, которым переборки и иллюминаторы кают и кубриков более привычны, чем стены и окна квартир в домах он напомнил, не столько крест, сколько перекрёщенные руки. А этот жест, когда ничего не слышно из-за грохота дизелей, свиста турбин, стука компрессоров, визжания приводов, воя преобразователей, означает стоп, отбой, конец, копец, транец и ещё кое-что на …ец. Вот такая неожиданная аналогия. Увы, не ошиблись. Так оно и оказалось. Не дал бог заблуждаться. Только через десять лет демографы поймут и определят также как и флотские косой Андреевский крест своих графиков прибыли и убыли народонаселения страны, назвав его правда Русским крестом.

Тут же убрались из океана. Тут же начали уничтожать свой флот, назвав всё это реформами. Реформы предполагают качественное улучшение, модернизацию чего-либо при сокращении старого, отжившего. Вместо реального поступления на флот кораблей новых проектов, способных по своим возможностям, мощи оружия, заменить несколько других, модернизации имеемых пошло просто сокращение. Глобальное, повальное.

Ещё совсем недавно ходили в море и выполняли задачи корабли почти тридцатилетнего возраста, что совсем не обычно и странно, ведь у образцовых для новой власти штатов, картина та же, есть экземпляры, которые бороздят океаны и моря уже более сорока лет.

Попасть на корабль, которому десять лет, чуть больше, считалось счастьем, как же почти новый корабль. А тут началось повальное изничтожение кораблей. Списки кораблей исключаемых из боевого состава флота удлинились кратно по сравнению с обычными дореформенными. Дружно плюнули и забыли о том, что у каждого корабля есть свои нормативные сроки службы. Исключались из состава флота корабли, не прослужившие и половины своего срока, да что там половины – трети.

Один из тяжёлых авианесущих крейсеров Тихоокеанского флота был исключён из состава флота в свои неполные одиннадцать лет, совсем детский возраст для такого корабля. Его собрат был всего на четыре года старше.

И странно было видеть египетский тральщик нашей постройки, ещё с поперечной, а не продольной трубой, которому уже под, если не за сорок лет, а он, бедолага, ещё способен выходить в море и что-то там изображать. Почему они, бестолковые арабы, могут это делать, а мы, великие и цивилизованные, нет.

Скорбный список противолодочных кораблей, больших и малых, эсминцев, сторожевых кораблей, ракетных катеров, подводных лодок, которые могли бы ещё ходить в море, которые следовало бы восстанавливать, можно продолжать бесконечно.

Стране был нужен металл? Нет, не металл, а зелёные бумажки за него, и не стране, отдельным её гражданам, понявшим, что можно быстро и без особых усилий разбогатеть. И большие адмиралы, сейчас иногда обвиняемые в этом, видит бог, как могли, сопротивлялись этому тотальному уничтожению флота, но были сломлены пришедшими к власти демократически мыслящими реформаторами.

У пришедших к власти на флоте в 17-м году прошлого века неграмотных, недисциплинированных и изменивших присяге матросов, с точки зрения тогдашнего офицерства, может быть, тоже был соблазн остатки порушенного флота продать на металл, одномоментно как-то разбогатеть, а может быть и просто пропить вырученное. Но у них хватило ума поставить всё на долговременное хранение, что бы потом восстановить. И восстановили. Здесь нет, грамотные, дисциплинированные поступили иначе.
Смешны нынешние заверения и уверения в беспрецедентности походов, стрельб. Заметьте, единичных походов и стрельб. Всё это было, господа хорошие, обычной работой флота, не выходящей из ряда вон, и не более.

В былые времена установление контакта с подводной лодкой вероятного противника и слежение за ней, длительное слежение за авианосцами, бесчисленное количество стрельб из всех видов оружия, опять же бесчисленное количество боевых служб, когда матрос срочной службы за свои три года успевал оттащить одну службу в течении месяцев так одиннадцати в Индийском океане, другую месяцев так с девять в Южно-Китайском море не то что подвигом не считалось, даже к разряду особых заслуг перед Родиной не относилось.

Вы ещё ничего господа-реформаторы не сделали толком для возрождения флота, обретения былой мощи и славы, достойной того флага вами спешно спущенного. Министр обороны теперь одет в модный заморский костюм, без погон, когда более естественно таковые бы отсутствовали на плечах министра внутренних дел, главного спасателя страны, главного прокурора, министра юстиции, а также главного ветеринара и лесничего и многих других подобных им. Так нет, те обязательно с погонами.

Министр не вечен, придёт ему на смену другой. И не стоит удивляться если вдруг таковым окажется человек не только никогда не служивший в армии или на флоте, но даже не работавший хотя бы в военно-промышленном комплексе, за плечами которого экономическое или финансовое образование, трудовой опыт в сфере торговли чем-нибудь, может быть даже нижним женским бельём, парфюмерией, обувью, мебелью.

Ну пока ещё действующий министр, любующийся собой, испытывающий особое удовольствие от удачно сформулированной, по его же мнению, фразой, бывший филолог и чекист из кабинета с наглухо зашторенными окнами и настольной лампой направленной в глаза собеседнику, объявил народу о закладке очередного подводного стратега, аж четвёртого поколения. Но ничего не сказал о том, что это проект старый, рождённый ещё прежним режимом, и то, что головная лодка стоит на стапелях уже десять лет, когда будет спущена на воду, войдёт в состав флота, одному богу известно.

А ведь были годы, когда флот получал всего лишь за год по 8-9 единиц подводных лодок именно этого класса, да плюс такое же примерно количество других классов, и весь процесс от закладки до сдачи укладывался в два года. Не мешало бы упомянуть и о том, что на том же заводе стоит на стапелях и другая ласточка 4-го поколения, уже тринадцать лет стоит. И о том не сказал, что за рубеж реализуются такие же корабли, какие есть и у нас, но с более сильным и эффективным оружием, а свои корабли так и не ставятся на модернизацию, что бы иметь такое же оружие на борту. И он не сказал, что на наших стапелях строится кораблей для других государств больше, чем для себя. И надо благодарить их за это, кланяться до самой земли, а может быть и целовать взазос в самые срамные места за то, что дают нашему работяге и инженеру заработать себе и своим семьям на пропитание, что не дают стране окончательно утратить квалификацию рабочих и загубить заводы и их стапеля.

И почему один из немногих построенных при нынешнем режиме корабль, с ударным оружием, мощной акустикой для поиска подводных лодок, вдруг оказывается на Каспии, а не на нормальном море. Что, с помощью той акустики осетра искать или наоборот охранять его, подводных лодок-то там нет. Нефть понятно. Ну можно что-то другое было дать, но не такой же корабль, место которому в нормальном далёком море и даже океане.

И о том не сказал, что реализованы лицензии на производство тех или иных проектов кораблей, опять же за рубеж, когда есть заводы давшие флоту под тридцать вымпелов таких кораблей, на которых есть вся оснастка, всё налажено. есть кадры, которым уже не надо заглядывать в чертежи, потому что всё отработано их руками, прошло через их головы, а они сидят теперь без работы. Почему ни работать именно им, ни зарабатывать им деньги, а не заниматься от безделья и безысходности пьянством. И самое страшное, всё перечисленное можно сказать, что было, теперь у же почти нет или нет совсем.

Всё просто здесь, дело решила взятка, большая или малая, кем она была принята и между кем разделена неведомо мне. Одно могу сказать с полной уверенностью, что потери с размером той взятки не соизмеримы. Стоит и напомнить о том, что под тем, Андреевским флагом, большая масса кораблей строилась за границей, не способны были производить те же котлы, турбины, дизели. За российские деньги в те времена мир отрабатывал новые технологии, проверял свои проектные решения на практике. Первые подводные лодки, в будущем самая успешная страна по результатам ведения подводной войны за период обоих мировых – Германия, построила именно для России. Удобно и умно. Отработали, посмотрели за чужие деньги, и только потом решили строить для себя уже нечто более совершенное и пригодное.

Со сменой же флага научились всё делать сами, при чём не хуже других. Потом, кровью. Теперь всё бездарно утрачивается, разбрасывается. И мозги, и рабочие руки. Слесарю, как и музыканту нужно репетировать ежедневно. Он сможет стать мастером своего дела только через годы. Годы совсем не малые. Молодой парень, вышедший из какого-нибудь ПТУ, ещё не специалист. Это известно и понятно всякому здравомыслящему человеку. Понятно ли это власть придержащим? Судя по происходящему не очень, если не понятно вообще. Андреевским крестом покроется и эта сфера. Ну, опыт в стране есть, прошли через это в давние времена и не очень. За золото и большое поедут к нам импортные инженеры, слесари, токари, фрезеровщики, сварщики и прочие специалисты.

Если именно для этого формируется стабилизационный фонд, тогда это грамотное решение. Новое ноу-хау Министра: теперь мы строить и производить новые образцы вооружения будем исключительно полками и батальонами! Отлично, никто до этого раньше не «доходил». Ну, филологи они всегда были не в ладах с обычной арифметикой: два самолёта в год это совсем не полк и даже не эскадрилья, 10 танков тоже не полк и далеко не батальон. Что тут о кораблях говорить. Они, точно не самолёты и не танки, годом не обойдёшься, теперь уж только годами и то только на один.
Что будет и как будет? Наступят ли времена, когда навстречу супостату, идущему морем к нашим берегам, не выйдет ни один корабль под славным Андреевским флагом? Не выйдет, потому что не сможет, а может их не будет уже совсем. И будут они хозяйничать в наших водах. Кто знает? Уже флот стоит на шкентеле корабельного строя флотов мировых держав, на Балтике уступая уже почти всем, на Чёрном море Турции однозначно, на Дальнем Востоке – Японии, Корее, Китаю. Уже справедлив будет обидный окрик ещё вчера для нас совсем не старшин, напрягающий и осаживающий: «Эй, там, на шкентеле! Разговорчики в строю! Рав-няйсь. Смирно!» Похоже, кое до чего докричались.

Не знаю, кто это придумал, доказал необходимость этого, на месте дураки в наличии, или же указание было из Мосвквы. Извольте наблюдать, радоваться или плакать, решайте сами. Над правой дверью парадного входа в штаб Тихоокеанского флота, если стоять перед ними, висит доска с надписью «Штаб Тихоокеанского флота», над левой тоже, но на английском языке, «Pacific Fleet Headquarters».

     Хоть убейте, зачем не понимаю. Чтобы никто не перепутал что ли? Тогда почему только на одном? Почему бы не добавить тоже на немецком, французском, испанском, китайском и японском, соблюдая интернациональные принципы. Может быть, уже это согбенная поза полового в трактире, с белым полотенцем через руку, заискивающий и подобрастный взгляд, и вопрос – чего изволите-с. И вопреки военной науке все флотские яйца в одной корзине: на Балтике весь в одном бывшем немецком Пиллау, на Дальнем Востоке в некоторых местах то же собрали всех в одну кучу, - перекрыть фарватер, выход из бухты как два пальца об асфальт, стой и кукуй. Дай то бог заблуждаться в этом и быть не правым. И принять, наконец, в полной мере Андреевский флаг, не числить его знаком чего-то на ец, происходящим от ненормативного названия кое-чего в промежности между ног одного из человеческих полов.
      Оказалось, что в период реформ совсем необязательно жалованье своевременно платить. Добывай воин пропитание любым удобным для тебя способом: хочешь подрабатывай, хочешь мародёрничай, хочешь воруй. Слава богу, что это пережили уже эти времена, но надолго ли, не повториться ли это. В былые времена если вдруг день выдачи приходился на субботу или воскресенье, то, ребята, звиняйте, извольте получить в пятницу, хотя точно бы нормальным образом такую задержку пережили. Мой дед рассказывал, что в годы гражданской в Красной Армии он исправно получал своё жалованье, когда при той разрухе и бардаке было бы понятно его отсутствие вообще. И в годы последней, самой большой войны в истории страны народ исправно своё жалованье получал. Более того, умудрялись платить и за ордена, за сбитые самолёты, подбитые танки, потопленные корабли, семьи в тылу исправно получали деньги по денежным аттестатам своих воюющих мужей и отцов, когда народ, посаженный на талоны и закреплённый за заводами и фабриками, понял бы и задержки, и даже отсутствие выплат. Имевшая же быть инфляция всем была понятна.
      С реформами исчезла и краска. Не только она, ещё и обычный сурик. Даже ржавчину не ободрать и засуричить. В итоге корабли стоят ржавые, страшные. Может быть, делается это умышленно, чтобы видом своим пугать вероятного и невероятного противника. Относительно недавно законом было красить корабль как минимум два раза в год: весной после долгой зимы и ко дню флота. Особо ловкие и изворотливые в год умудрялись красить свои корабли и большее количество раз. Похоже, скоро забудется и расхожее флотское выражение о том, что на флоте самое страшное это матрос с кисточкой. Забудется потому что краска в страшном дефиците. И топливо тоже. Вымерзающие зимой корабли. Вымерзающие, потому что нет топлива, чтобы запустить корабельный котёл на обогрев. В итоге шарахающиеся по пирсу матросы с вёдрами и обрезами с топливом, таскающие его с корабля на корабль, не для того чтобы продать, а для того чтобы напоить свои котлы, дизельгенераторы и дать тепло и электроэнергию. И плюс к этому вскрытые горловины топливных цистерн и вычерпывание чуть ли не кружками мёртвого запаса, его промакиванием ветошью и последующим отжатием.

Возможно ли было это представить в былые времена. Нет, даже в самом страшном сне. Хреново было с модными женскими сапогами и джинсами, а топлива и краски было не мерянно. А топливо нужно. Нужно для того, чтобы крутились и не застаивались механизмы. Бездействие для них это смерть. Нужно для того, чтобы учились своему делу бойцы. Просто взирая на стоящий механизм, артустановку, торпедный аппарат, локационную или акустическую станцию они ни чему не научатся, а ему завтра возможно придётся в атаку идти. И что тогда? Нужно для того, чтобы корабли ходили в море. Часто, надолго, далеко. Только тогда появятся и состоятся настоящие военные моряки. А тут на каждом углу крики, вопли разговоры о профессиональной армии и флоте. Какие тут профессионалы? Те же бестолковые матросы только с большим жалованьем. А ведь относительно недавно служба на флоте делала из бойцов срочной службы настоящих профессионалов, даже годы, проведённые ими в запасе, не выбивали из них знаний и умения. Их руки всё помнили.

На памяти расконсервация кораблей в конце 70-х начале 80-х. Согнали со всех концов России 30 — 40 летних мужиков из запаса, «партизан», как их называли. Поставили задачу расконсервировать дизельную подводную лодку и тральщик на аккордных условиях, то есть сделали дело и свалили по домам к своим жёнам и детям. Конечно, рулили процессом кадровые офицеры, были на борту и толковые матросы срочной службы. Всё сделали. Оказалось, что всё они помнят и всёони умеют. Расконсервировали, запустили, вышли в море, подводники погрузились, куда надо стрельнули. Вот система подготовки. Годы прошли, а люди остались способными исполнять должным образом свои обязанности на боевых кораблях.

Полтора десятка лет потеряно. Теряются в море штурмана. Не знают они районов плавания, когда ещё недавно они и в карты и лоции не смотрели. Всё было просто: они не вылезали из морей, и потому знали свой театр как пять своих пальцев. И уже на мостиках кораблей стоят командиры как судоводители уже ничего собой не представляющие, на кораблях куча специалистов уже ничего собой не представляющих. Рядовой переход в одном заливе из бухты, где стоит родной пирс, в соседнюю бухту на заправку топливом выполняется со старшим на борту из числа вышестоящих начальников. В море ходить с такими командирами и экипажами страшно.

     Проще и менее страшно надводникам, сложнее и страшнее подводникам. Если надводники превращаются в обычное пушечное мясо, то подводники в купе с авиаторами даже не в камикадзе, а в обычных самоубийц, которым по православным законам и традициям место за кладбищенской оградой. И уже такие вот командиры кораблей становятся командирами больших и малых корабельных соединений. Совсем скоро они начнут переходить и в разряд уже флотоводцев, возглавят крупные объединения, а через некоторое ещё время начнут командовать флотами. Не их вина в этом. Они не дурнее прежнего поколения моряков. Просто не позволил им новый режим под новым-старым флагом получить должную морскую практику, научиться использовать своё оружие и технику, скрестил просто в запрещающем знаке руки над этой сферой деятельности.
      А всё-таки всё достаточно просто. Ещё великий Ломоносов говорил о постоянстве материи, есть законы о сохранении массы, энергии и тому подобное. Так вот если вдруг где-то, читай и у кого-то, стало больше, то однозначно где-то и у кого-то меньше. Вот она и причина отсутствия краски на флоте, топлива и многого чего другого прочего.
      Наступили и революционные времена, а может быть и времена репрессий, когда возможен мгновенный карьерный рост. Из грязи, сразу непременно в князи. Правда не дошли до ситуации, когда банки и флоты начали возглавлять вчерашние матросы срочной службы. И всё же. Если предпоследний и последний советские командующие Тихоокеанским Флотом командовали им целых двенадцать лет, то за последующие двенадцать их было шесть. На каждого по два года. Мой ровесник, с которым как-то схватились на КПП одной из бригад кораблей, в которой он был начальником штаба, обложили друг друга по всякому, возможно в ближайшем будущем Главком, занял второй по значимости пост в ВМФ за каких-то четыре неполных года после окончания генеральской академии. За это время он успел покомандовать флотилией разнородных сил, побыть начальником штаба флота, покомандовать флотом, и вот занять кресло и кабинет в Козловском переулке Москвы. За неполных четыре года обрести на погоны ещё двух адмиральских орлов, когда в молодости за те же четыре года сподобился получить единственную звёздочку старшего лейтенанта. Он нормальный, умный, грамотный мужик, бесконечно порядочный, не рвач и не вор, в своё время даже не способен был привлечь матросов для работы на своей даче, считая, что это недопустимо для офицера. Но всё же. За год не вникнуть в специфику и постичь тонкостей управления таким громадным хозяйством.

Вчерашний строитель, теперь главный спасатель, за каких-то десять лет из лейтенантов или старших, если, конечно в его институте была военная кафедра, стал генералом армии. Орденская колодка на груди длиннее и шире чем у иного адмирала, отдавшего флоту даже не тридцать, а все сорок лет. Каждые полгода, если не меньше, подвиг или выдающаяся заслуга. В его структуре генералов, наверное, больше чем равных им адмиралов во всём Военно-морском флоте.

Вчерашний пожарник, наверное, всего три года протиравший штаны в известном питерском пожарном училище, возможно, пожарник, не способный к квалифицированному тушению пожаров, за что, опять же возможно, сосланный в секретари комсомольской или партийной организации, как это делалось на флоте порой с неспособными специалистами, после академии преподаватель марксизма-ленинизма у тех же пожарников, учёный, с темой диссертации типа «Работа парторганизаций по эффективному тушению пожаров в блокадном Ленинграде», в наступившие революционные времена, многозвёздный генерал, главный милиционер и чекист, даже премьер, теперь главный ревизор.

Может быть поэтому теперь хвалёные наши спецслужбы не могут квалифицированно грохнуть чеченского врага, обязательно влетят, породят скандал на весь мир. А для того чтобы взять несколько засевших в доме бандитов, надо развалить и сжечь весь квартал. Что это? Неужели наступили времена, когда всего лишь надо уметь красиво говорить? И всё, всё обеспечено в карьере.

     Наконец, недоучившийся курсант ракетного училища, неведомо за что исключённый, может быть, и за прозаическую неуспеваемость, сопляк по возрасту, будущий уголовник, становится чуть ли не сразу полковником, готово представление и на генерала, уже награждён Главкомом ВМФ именным кортиком, которым абы кого не награждают и не каждый заслуженный моряк его удостаивается. За что? Что это? Это новые времена всего на всего, именуемое реформой.
      Реформа, началась не только с уничтожения кораблей, но и с изменения атрибутов формы одежды, её демократизации. Громко объявили о возвращении к исконно русским образцам формы. В итоге появился армейский китель больше напоминающий английский и американский френчи, которые наш народ наблюдал в фильмах ещё о гражданской войне. А китель, носимый на флоте с незапамятных времён, со стоячим воротником и накладными карманами, исконно русским не оказался, поэтому был из разряда исконно русской формы исключён. Самые же демократичные американцы на флоте продолжают его носить до сих пор, при этом он, подобный нашему, ко всему ещё является частью их парадной формы. Исконно русская шинель, с подложенными плечами и грудью, подчеркивающая стройность, убирающая ненужные выпуклости, заменена на демократический мешок, именуемый пальто. Узенькие погоны на плечах, точно, не совсем русские. На головы одели чисто русские пилотки, так напоминающие пилотки фашистких танкистов и лётчиков. Освободили шею матросу и будущему офицеру или мичману флота от недемократической, тоталитарной удавки – галстука, или проще – сопливчика, закрывавшего шею, точно греющего и ограждающего от простуд и всегда носимого на флоте. Теперь вульгарно, по-армейски торчат из вырезов бушлатов и пальто худые цыплячьи шеи. Новые демократические ботинки совсем не из прежнего высококачественного хрома и, при их некоторой обработки сапожником, по виду близким к модельному виду, а непонятно из чего, через два месяца вылезающими пальцами. Наконец замена лацбанта, по другому, клапана, на брюках матросов вульгарной ширинкой, по словам героя Соболевского «Капитального ремонта», была бы даже безобразной, существенно боевую готовность сил флота и армии, обороноспособность страны не повысили. Теперь сбрасывать штаны после того, как придётся вдруг оставлять гибнущий корабль будет затруднительно, это точно, когда был клапан процесс значительно упрощался. И полный фурор: призванный на флот боец одет в кирзовые сапоги, камуфляж, серую армейскую шапку и чёрную флотскую шинель.
     Удивительно другое. Сочетание флага с диагональным синим крестом с прежней символикой на головных уборах, нагрудных знаках нынешних служителей флота. И не только у присягавших ещё тому флагу, но и у тех, кто никогда не носил звёздочек октябрятских и пионерских галстуков. Армия как-то сходу и безоговорочно приняла новую символику, тут же нацепив больших и маленьких орлов. Флот тормознулся как-то в этом, не поспешил уподобляться армейским своим братьям. И как-то негромко, незаметно, без акцентирования на этом внимания, кажется, что и как-то не осознанно, просто по потребности души. И эта неспешность флота уже продолжается полтора десятка лет, и неизвестно когда она закончится. Повально у флотских на фуражках, пилотках старые крабы с красной звездой и золотистым серпом и молотом в белом круге. От главкома до распоследнего матроса-контрактника. Что это? Память о прежних временах, о былом величии и мощи флота, или надежда на его возрождение. Ну, вот не хотят надевать новых крабов с двуглавым орлом. И даже те, кто на том памятном форуме не жалел своих ладоней, аплодируя известию о смене флага. Моему старшему сыну оказалось носить на бескозырке пробку, так они сейчас зовут кокарду с якорем, впадлу, или впадло, не знаю как правильно, более приемлема была прежняя капуста с красной звездой, серпом и молотом, в обрамлении венка из какой-то там растительности, позже то же, но уже с крабом на мицу. И отвергли они современные знаки по окончанию училища, заказав на стороне и одев на грудь белые академические знаки с гербом Советского Союза. И никто никого не заставляет, похоже, всё идёт изнутри, от души, её состояния, выражения отношения к происходящему. И никто этого не видит, не замечает, не стремится привести форму одежды в полное соответствие с уставом. Если вложил, прошу простить. Но это так на самом деле.
     А на моей отвальной, когда в солнечный октябрьский день на берегу одной из бухт Русского острова прощался окончательно с флотом, друзьями, сослуживцами, прежде чем сесть за стол, все собравшиеся построились, бывший комбриг занял своё место на правом фланге, был торжественно поднят флаг Советского Военно-морского флота. Как всегда после третьей стопки забыли повод по которому собрались, забыли о виновнике «торжества» и заговорили о ней родной, о службе, и всё горевали о постигшей флот разрухе, и надежда на его возрождение, всё-таки теплилась. Ну, дай бог ....

О В Р а.

     Есть такая аббревиатура на флоте. Охрана водного района. Структура такая. В ней и корабли, и люди. Не жалуют её вниманием на флоте, да и в жизни то же. О ней, об ОВРе, её соединениях, бригадах и дивизионах, её кораблях, не пишут книг, пьес, поэм и стихов, не снимают фильмов, как будто не существует её в природе. Всё о подводных лодках, крейсерах и кораблях близких к ним, ну хотя бы по водоизмещению, об их людях, на худой конец о катерах и катерниках. Но никогда об ОВРе. А она есть. И она это часть флота. Флот не мыслим без неё, она же без флота. С неё начинается флот. Да, внимания нет к ней, потому что это чернь флотская, быдло, рабочая сила, прислуга, призванная заниматься делами неблаговидными: дерьмо подбирать и убирать, подтирать, приносить и подавать, сторожить, сидя, порой, на цепи, вечно что-то и кого-то обеспечивать, в общем, низший сорт. Цвет кости был подчёркнут даже цветом матросской робы. На больших кораблях она была белой, на малых – тёмно-синей, можно смело числить чёрной. В словарях всяких, уставах и наставления ОВРа звучит достаточно солидно. Ну вот примерно так: соединения ОВР обеспечивают поддержание и сохранение в прибрежных районах, прилегающих к пунктам базирования флота условий для безопасности плавания и стоянки кораблей организацией и несением дозорной службы, действиями по уничтожению противника, обеспечению выхода в море и возвращение в базы своих подводных лодок, надводных кораблей и судов, поддержанию фарватеров, полигонов и мест стоянки кораблей в безопасном от мин состоянии. Да кроме этого много чего ещё другого: от регулирования движения по рейду до швейцарских функций по открытию и закрытию дверей, калиток и ворот, только чаевых вот никто не подаёт. Так что задач и обязанностей у ОВРы на флоте выше крыши, точно больше чем у других.
      Если произносить эту аббревиатуру грассируя и усиливая букву Р, то появляется что-то устрашающее и страшное в этом. ОВР-Р-Р-Ра!!! Да и слова, рифмующиеся с ОВРой, обозначают не самое лучшее, что может иметь место в жизни, всяких разных неприятных тварей. Кобра – что-то угрожающее, шипящее, ядовитое, холодное и неприятное. Укус её точно смертелен. Зебра – полосатая тельняшка неопределённости и непостоянства жизни. Полоса белая, полоса чёрная, самое верное и полное определение всего строя овровской жизни. Кара – расплата за свои грехи прошлые, настоящие и будущие, грехи своих предков, детей уже растущих и будущих и их детей тоже. И это точно, за грехи свои люди на флоте расплачивались часто ссылкой именно в ОВРу, ведь дальше и страшнее на флоте просто некуда.
ОВРой пугают молодёжь, готовящуюся в офицерском или мичманском обличье прийти на флот, как малых детей милиционером при их шалостях и непослушании, превращением в козлят, нет в полноценных козлов, ещё в училищах. Ею пугают и уже состоявшихся, в общем-то, офицеров. Вот будешь плохо служить, не подобающе себя вести, то будешь сослан в ОВРу. Оно так и было. Ссылали туда людей, разумеется бестолковых, раздолбаев и пьяниц. Куда же ещё их девать. Нормальные бойцы им самим нужны.
      ОВРу не любили, и, видит бог, не любят до сих пор. Не любили и не любят почти все поголовно. Не любили и не любят её молодые лейтенанты и мичманы, только что пришедшие на флот, но уже с заложённой в них этой нелюбовью, и вот вдруг попавшие в её жёсткие лапы. Завидовали они чёрной завистью своим однокурсникам, оказавшимся на кораблях более цивилизованных соединений, в наименовании которых не было этой неприятной аббревиатуры, живших более нормированной и определённой жизнью. А тут жизнь в одну длинную и широкую чёрную полосу той зебры. Если и выпадает белая полоса, то не надолго, узкая она, чёрт возьми, преодолевается крайне быстро, порой за одну ночь всего. Жизнь без просвета. Бесконечное сидение на железе даже в базе, иногда просто потому что начальник этого захотел. Мир через круглое отверстие иллюминатора. Нудное брандвахтенное стояние на якоре на рейде, без смены, далеко за пределы автономности. Топлива хоть залейся, расходуется только на дизельгенераторы, а вот вода кончается, кончаются харчи. Привезут, а могут и к пирсу пустить, чтобы принять воду, загрузить продукты и выпнуть обратно в точку. А берег вот он, рядом, рукой подать. Бесконечные дежурства и по этому, и по тому. И если дежурство в базе, то всё равно сходам дробь. А до дома ходьбы совсем немного. Постоянные моря, к своей боевой подготовке и боевым службам ещё бесконечные обеспечения всех и всея. В море проще: всё расписано, вахта, сон, всё как-то определёно, ясно. В базе всё непредсказуемо. Сейчас одно, через минуту совсем другое, планировать что-либо не возможно, так как не ясно совсем, чем придётся заниматься через эту минуту. Непроходящее напряжение от чувства собственной крайности во всём абсолютно, ответственности за всё, необходимости принимать самому решение, не надеясь на подсказку, указания хотя бы направления движения в поисках того же решения. Осознание какой-то ущербности, которую подчёркивают уже размеры овровского корабля, когда клотик его мачты едва достигает крыла мостика кораблей 1, 2-го рангов, а то и просто среза верхней палубы, и оттуда можно и плюнуть, и просто пописать прямо в корабельную фальштрубу. Маленькие каюты, где двоим порой уже трудно развернуться, низкие подволоки и маленькие иллюминаторы, в которые если приспичит просто не пролезть даже самому худому. Стремительная и безжалостная качка во всех мыслимых и немыслимых плоскостях в штормовом море, которая, точно при тех же условиях, более плавная на большом корабле. И унылое плавание некоторых типов овровских кораблей, от Гамова до Аскольда к примеру, ну дальше чуть, до Поворотного, в пределах видимости берегов. У овровских кораблей зачастую и в большинстве даже наименований, вернее имён нет. Только тактические номера. Были времена, когда и они наименования имели, но совсем какие-то неблагозвучные, лишний раз подчёркивающие овровскую ущербность. Комсомольцы автономного республиканского, краевого, областного уровня, вместо громких имён флотоводцев и полководцев имена революционных матросов, наименования несуразных птиц и зверей: Лунь, Пингвин, Ворон, Филин, Бык, Хорь и так дальше в том же духе. Было время когда у одного класса кораблей тоже имена пошли. Но какие? Так к минному делу привязанные: Трал, Параван, Заряд, Запал. Они же ещё имена невысокого уровня адмиралов носили. Ещё наименование корабельных специалистов, типа Связист, Комендор, Рулевой, Электрик, Дизелист, Моторист. Не знаю, может быть были и типа Трюмный, Кочегар.
     Да ещё эти наименования числились страшно секретными. Помню при заходах не в нашенские порты таблички с наименованиями брезентом закрывали, когда на больших кораблях их наименование на бортах с обоих сторон аршинными буквами начертано было. То ли дело в большом флоте. Всякие там причастия звучат то как, слух так и ласкает. Внезапный с Возбуждённым и Напористым, Вразумительный с Сметливым и Смышлённым, Статный с Стройным, Безудержный с Безумным, Неудержимым с Неукротимым. Это же песня! В том же ресторане к примеру: «Для моряков эсминца «Блестящий» исполняется песня «По аэродрому». Здорово! А тут что сказать: «Для моряков тральщика «Кочегар» или СКР «Хорь»… Не звучит же совсем. И во всём этом абсолютное ощущение какой-то неприязни, презрительности со стороны офицеров тех же больших кораблей. Овровец как клеймо касты неприкасаемых. И отпуск, когда давно уже с деревьев облетели листья, выпал снег, замёрзли заливы и бухты. И где здесь в ОВРе сделать карьеру, когда должность командира боевой части всего на всего старлейская. Каплейская у дивизионного специалиста, а в дивизионе таких старших лейтенантов претендентов на вышестоящую должность до десятка. Вот и не любили они ОВРу, волею судеб в её рядах оказавшиеся.
      Не любили жёны. Не просто не любили, а ненавидели, проливая горючие слёзы по своей загубленной молодой жизни. Вечно одни, в холодных и сырых комнатах коммунальных квартир, порой не своих даже, а в чужих, которую нужно будет освобождать с появлением хозяев из отпуска. И очень долго сохнет бельё, всё покрывается зелёной плесенью от дикой влажности. Скорая ночная любовь вдруг появившегося поздно ночью с корабля мужа, который исчезнет на рассвете и никто не знает когда появится он в очередной раз. Их дипломы программистов, переводчиков, юристов никому не нужны. Нет здесь соответствующей работы, где можно было бы применить свои знания и навыки, если, конечно, не исключать кухни. Лежат в шкафах или чемоданах туфли на высоких каблуках, праздничные платья. Не одеть их, потому как сплошь и рядом грязь и камни, асфальтом и не пахнет, где здесь ходить в таких туфлях. Картина на все времена: к катеру, идущему в город, спешат женщины в резиновых сапогах, кроссовках. На пирсе они снимают обувь, из пакетов и сумок извлекают туфли, одевают их. И вот уже величественно постукивают по пирсу их каблуки. Для полной идиллии в этой картине не хватает только босых ног, связанных и повешенных на плечо ботинок или сапог, и ручья перед городом, где будут вымыты ноги.
      Не любили высокие начальники вплоть до командующего флотом. ОВРа у начальников точно как ненавистная падчерица у злой мачехи. И если не каждый день, то через день точно слышалось от них: «Опять это сраная ОВРа…». И сколько в этих словах презрения. Числили они ОВРу бестолковой и бездарной. Один из классиков маринистики как-то заметил, что в частности на тральщиках служат отчаянные и бестолковые люди. Такая она, ОВРа, и есть, сброд, хотите скопище молодых, отчаянных, бестолковых. Портила она картину своими авариями, различными происшествиями. Для адмиралов все одинаковы, командир корабля, значит командир. И им было глубоко плевать, что у того командира опыта хрен да ещё чуть-чуть, в общем, совсем маленько. На флоте он всего два-три года и в силу молодости своей, отсутствия опыта бесшабашен, не осторожен, как и его подчинённые.
      Не любили враги. Главные наши враги – НАТО со своим главным организатором и вдохновителем. Как-то и они в этой всеобщей нелюбви со своими врагами, то есть нами, объединились. Они далеко, не спросить и не выяснить у них причин нелюбви к ОВРе. Нелюбовь свою они на бумаге выразили. Вот загляните в их справочник Джейна. И что вы там обнаружите? Ну, понятно среди всех прочих фотографии и кораблей наших, их тактико-технические данные. Шпионы всегда работали нормальным образом. Видит бог, что у них есть полная информация о номерах наших проектов с шифрами наименований. Но, те не менее, они свою классификацию родили, так нравящуюся нашим журналистам. То тут, то там в статьях и репортажах на флотские темы звучит дежурная фраза - …. по классификации НАТО. Приводит в восторг их, журналистов, такой оборот речи. Нет бы им просто дать номер проекта и родной шифр, тем более, что это сейчас уже секрета никакого не составляет. Но не звучит это, по их мнению, вот по классификации НАТО – звучит и очень как-то здорово. Вот в классификации вся нелюбовь натовская и проявляется в полный рост. Уважение к атомному подводному флоту полное. Даже замена порой наименований хладнокровных и живородящих обитателей глубин пресных и солёных водоёмов, типа китов, акул, барракуд, дельфинов, мурен, скатов, кальмаров, щук, на более благозвучные. Тут и звучание букв греческого алфавита - Альфа, Дельта, родные англоязычные имена – Оскар, Чарли, с первого по третий Викторы, совсем родное – Янки, совсем уважительное – Папа, грозный, сметающий всё на своём пути Тайфун. И к дизельным подводным лодкам то же со всем почтением. Опять же замена наименований хладнокровных сомов, палтусов, ленков, кефалей на иные, более благозвучные. Тут вам и искромётные ненашенские танцы – Танго, Фокстрот, романтические шекспировские имена – Ромео, Джуллиет (прочитаем как Джульетта), игра для богатых – Гольф, наконец, просто театральное выражение восторга исполнительским мастерством – Браво. Правда, тут некоторым не повезло несколько. Потому что есть Виски, но всё равно это звучит лучше, чем просто Самогон. Обижена вот только Варшавянка, почему–то обозвали её Кило. Оно многое обозначает, не ясно, что враги имели в виду. Вряд ли вес, так как весит миллиона в три больше, если кило за килограмм числится. А может быть, букву последнюю не правильно написали. Если Кила, то это уважение, грыжа значит, а это всегда не удобно, особенно если болтается она у них между ног. Большой надводный флот по большому счёту не очень обижен. Череда Балкомов, Крест, Криваков, Кар вместо Орланов, Сарычей, Ястребов, Беркутов, Буревестников. С понижением ранга кораблей уважение и почтение понижается. С начала не очень. Вся катерная рать не очень то приятных проявлений общей метеообстановки, как-то Цунами, Вихрей, Молний превратили они в противных насекомых – Ос, Тарантулов, Шершней, Слепней, Молей. Может быть это от того, что обиделись просто, что задержались несколько в развитии своего ракетного оружия, осознали только тогда, когда израильский эсминец на грунт пошёл. Но тут ещё ладно хоть так, все эти зловредные насекомые кусают и больно, им это неприятно, отсюда, наверное, и такое отношение, свидетельствующее об их назойливости, всяких там неудобств от присутствия на море. А вот малый ракетный корабль с романтическим именем Овод точно обидели. За горбом анкетное, читаю и пишу со словарём, что такое Нанучка не знаю, может быть, есть такое слово в английском языке. У меня тут сразу же возникают ассоциации связанные с младшим сыном, росшим в одном из поселений Русского острова, копившим свой словарный запас среди матросов береговой базы, гуляя лет с двух практически без сопровождения. Так вот он выражал своё неудовольствие брату, старшему его на шесть лет непременно словами – Ганё нанючее. Может быть, они вложили в наименование класса корабля тот же смысл. А вот овровские корабли обижены насмерть, никакого уважения, никакой любви, вопиющая фамильярность и сплошное уничижение. И вот вам сторожевой корабль Петя. Не Пётр даже, а так пренебрежительно, всё равно как Петька. Гордое наименование скитальца морей Альбатроса противолодочных кораблей, они поменяли на Гришу и пронумеровали их с первого по пятый. Россыпи драгоценных и полудрагоценных камней тральщиков - Аквамаринов, Рубинов, Сапфиров, Яхонтов, Топазов, Корундов, Алмазов, перекрестили в Нат, Юрок, Лид, Сонь, Андрюш, Жень, Оль. Не называли мы так свои корабли. Единственно только их Ваню мы обижали, называя просто Машкой.
Вот такая нелюбовь. Повальная. Тотальная. Но проходящая. Со временем всё становится на свои места. Конечно не у всех. У некоторых эта нелюбовь к ОВРе сохраняется на всю жизнь. Но, тем не менее, у кого-то это приходит через год, у кого-то через два-три, может быть и больше, но всё равно проходит. Как говорится, стерпится, слюбится. И вот уже со временем появляется привычка к этой неупорядоченной совсем жизни у офицеров, мичманов, их жён. Опять же не у всех, конечно, и из этой среды. Но у большинства точно. Когда молодёжь уже стоит твёрдо на палубах своих кораблей, появляется понимание того, что они, волей судьбы занесённые в ОВРу, тоже люди, они на флоте и нечего перед кем-то ломать шапку, они не хуже других, не ущербны. Они сильнее, умнее, способнее, решительнее тех, других. И это обусловлено обстоятельствами их жизни. И здесь всё предельно просто. Да, ещё лейтенанты, но уже на самостоятельных должностях. Они не командиры групп, они командиры боевых частей, помощники, читай старшие помощники командиров кораблей. Это на больших кораблях лейтенант совсем не человек ещё, а тут даже очень уважаемая личность, так как выше его только командир корабля с помощником, и нет каких-то людей и начальников между ними. Если применить терминологию гражданского флота, то строевые лейтенанты с ходу становятся чифами, механические – дедами. Иногда через год-два чифы превращаются в мастеров. Им смотрят в рот, ждут от них решения. А им не у кого просить в море совета, не получат они и подсказки что делать, в каком направлении двигаться, они должны всё решать и делать сами. И никто их там не поправит, не направит, не научит и не сделает что-то за них. В итоге формируется нормальный, самостоятельный офицер флота, в своём развитии опередивший других, оказавшихся на больших кораблях, в «элитных» соединениях. И это формирование проходит в кратчайшие сроки. Точно, на больших кораблях этот процесс затягивается на годы, иногда долгие. И это только потому, что над лейтенантом, в его деле стоит всегда кто-то направляющий, организующий. Конечно, порой случаются всякого рода ошибки и недоразумения. Но всё это только от отсутствия ещё должного опыта, ещё не выработанного чувства предвидения, интуиции. Поэтому у них ещё нет страха, нет для них и невыполнимых задач. Поставленные задачи, так или иначе, будут выполнены. Самостоятельность только ускоряет обретение бесценного опыта, который потом не пропить и не продать. И вот уже на мостике корабля появляется лейтенант, всего второго года службы. Командир корабля, пусть небольшого, но корабля. И он водит корабль со своим экипажем в море, стреляет, ставит тралы, мины, карает и милует людей, несёт за них в полной мере ответственность. Он тот корабль и в бой поведёт. А там вопрос о том или ином маневре не может быть предметом обсуждения за круглым или другой конфигурации столом и решаться большинством голосов, и никого не будет рядом, кто мог бы подсказать и поправить. Он будет решать всё самостоятельно, понимая, что всякий маневр, сделанный вот сейчас, уже нельзя будет хоть как-то исправить. Чтобы принимать подобные решения нужно уже в этом для флота ещё совсем мальчишеском возрасте обладать и смелостью и уверенностью в себе. И уже ни у кого не возникает сомнений в том, что стоит ли ему и его экипажу что-либо доверять или нет, как и то, что ему уже никто не простит молодость и отсутствие опыта. Осознание всего этого приходит, к сожалению, только со временем, когда погоны уже становятся тяжёлыми совсем или не очень, появляется седина и лысина. В общем как говорится в известном флотском четверостишии о том, что с годами тяжелее всё погоны, всё реже задираем мы подол, и там где раньше прятали, извините, гандоны, теперь мы носим валидол.
Вот как-то уходил корабль надолго, в далёкий южный океан, а на командирском мостике всего лишь старший лейтенант, его помощник тоже, старший на борту начальник штаба дивизиона при тех же звёздах, незабвенные корешки моей молодости. Командиры боевых частей наполовину лейтенанты. В общем, на корабле можно сказать сборище «карасей». И точно бы так и сказали офицеры всяких там «броненосцев», «линкоров» и крейсеров. У них там лейтенанты это ещё не офицеры и не люди, старшие лейтенанты уже офицеры, но ещё не совсем люди. Но в ОВРе всё по другому. Здесь лейтенанты и старшие что ни на есть «зубры» в своём деле, «волки морские». С самого начала и офицеры, и люди. Уже потому, что других нет, и не будет. На флоте главная фигура командир. Должностей на кораблях, наименование которых начинается со слова командир, море неразливанное. На том же корабле и командиры боевых частей, дивизионов, батареи и группы самых разных калибров и мастей. Речь, конечно о командире корабля. Так вот на флоте единственно к кому обращаются, не называя звания, и не взирая на то звание, товарищ командир, так только к командиру корабля. Не знаю, откуда это повелось, документов и особых указаний на сей счёт за долгую жизнь на флоте не слышал, но блюдется это на свято. Традиция. Есть ещё комэски, комбриги, комдивы большие, дивизийные, и малые, дивизионные, они выше по должности командиров кораблей. Их так и зовут, к ним так и обращаются, товарищ комдив, товарищ комбриг. Так что на флоте есть только один командир. Тут конечно надо исключить катерников, которые по сути своей и состоянию души от ОВРы далеко не ушли и вполне подходят к приведённому выше и применённому к ОВРЕ определению классика, у которых все командиры, начиная от командира отделения и выше, званий они не признают. Да ещё таксистов исключить надо. В ОВРе, в отличии от других, уже лейтенант может называться командиром. Настоящим командиром. Вот так. Так вот уходил тот корабль с моими корешками во главе, и у командования не возникало и мыслей в голове о том, что корабль-то, по сути, зелен, кого мы посылаем, справится ли он с задачами в море, не посадить ли на борт старого командира дивизиона или начальника штаба. И корабль там, в океане, прекрасно выполнил все задачи, никого не потерял, ничего по большому счёту не угробил. Вернулся он через 8 месяцев. В чужую базу, до своей же так и не дошли. За три дня собрали, да и отправили к Монерону на выполнение другого дела, искать и поднимать злополучный чёрный ящик и обломки сбитого корейского самолёта. Не успели ни вздохнуть, ни водки вволю попить. Пошли им навстречу, дав жён и детей своих повидать. Дали добро по дороге, завернуть в родной залив. К пирсу не пустили, встали на рейде. Жёны и дети пришли на буксире. Полчаса им дали. Вновь увидели они их только через два месяца, отработав в полной мере поставленную задачу. И это ОВРа, её молодёжь зелёная. И всё это без помпы, какого-либо изумления. Так, обычная работа всего лишь. Орденов и медалей не было.
     На памяти как-то один из овровских кораблей встал с деловым заходом на внутреннем рейде порта Ходейда. Это Йемен, тогда ещё северный, а не единый. Корабль не в составе отряда, один. Последний день пребывания, на следующий день должны сниматься и уходить. Командир проявил слабину. Не всегда при каплейских погонах на плечах уже выработана жёсткость, способность не «понимать» чаяний народа. Устал он от бесконечных просьб офицеров и матросов ещё раз сойти на берег и вкусить местной экзотики. Плюнул на всё, нарушая всё и всея, добро вам. С корабля сошли все офицеры за исключением помощника командира и пары мичманов. Матросы – наполовину, если не больше. Самого командира куда-то увёз помощник военного атташе.
      Надо заметить, что порт Ходейда место коварное. Порой ни с того ни с сего, откуда не возьмись налетает сильнейший шквалистый ветер выбрасывающий корабли на отмель. Буквально год назад один из наших кораблей при таких обстоятельствах оказался на отмели. Повезло. Грунт песчаный, только даванули чуть выступающее за основную линию яйцо подъёмно-опускного устройства. Стащили потом корабль с отмели буксирами. Конечно, скандал после этого был. У командира того корабля на кителе уже и дырка была под орден проколота. Все задачи боевой службы выполнялись безукоризненно, даже с некоторым блеском. Тот шквал и орден накрыл медным тазом, и дырку под него заштопал намертво. Представление завернули.
      Часть экипажа, вернувшаяся ближе к вечеру со схода, корабля на прежнем месте не увидела. Подвёз и помощник атташе командира к этому времени. Его чуть не хватил инфаркт вместе с кондрашкой. Через час ожиданий, сомнений, версий: от захвата врагами до угона оставшимся экипажем, - попыток выяснить суть дела у местных арабов увидели заходящий на внутренний рейд порта свой корабль. Он встал на прежнее место якорной стоянки. Разобрались... История прошлого года повторилась чуть ли не один в один. Шквал, якорь пополз по песчаному грунту, корабль потащило на отмель. Помощник немедленно сыграл аврал. Запустили машины, подрабатывая ими на ветер, выбрали якорь и помощник командира, старший лейтенант, с остатками экипажа ушёл, спасая корабль, на внешний рейд. Вот она ОВРа, плоды её воспитания, способность принять решение. Не могу себе представить, что это мог бы сделать человек в подобном возрасте и звании, но воспитанной в других флотских структурах и организациях.
      В ОВРе раньше чем где-либо воспитывается и способность брать на себя ответственность. При этом никто не видит в этом что-то сверхъестественное, относится к этому как к чему-то обыденному. Только с возрастом приходит осознание этого. Корабельный штурман, третий год на флоте, был в экипаже как-то не очень почитаем. Многим казался он странным. Вспыльчив он был, порой по пустякам, иногда и просто так без всякого на это повода. И обидчив он был. В своей обидчивости совсем непредсказуем, так как причиной обиды могло быть что-то такое мелкое и совсем незначительное. Таким он и остался в памяти многих. Вместе с тем ему можно было поручить любое дело, даже к штурмании совсем не относящееся, и быть уверенным, что он его исполнит в самом лучшем виде. Точно было ещё одно: штурман он классный, к делу своему относился с трепетом и любовью, это уже было видно и понятно в искусно отточенных карандашах, отточенных именно лезвием, а не разными там точилками или ножами, вымоченных особым способом резинках, всегда под рукой находящейся мелкой шлифовальной шкуркой. Как-то столкнулся с ним уже во времена его пребывания в запасе. Понадобилась какая-то карта, и он, пенсионер, работник флотской гидрографии её разыскал. Вынес он карту, свёрнутую в рулон. В моих руках был небольшой кейс и надо было карту просто сложить. Он всё понял и сказал сакраментальную фразу, характеризующую его от и до: « Извини, карту сложить не могу. Рука не поднимается». Корабль стоит на Дахлаке. Тут же и многоцелевая атомная лодка с Северного флота, прибывшая в район послужить, между делом америкосов на вшивость проверить, обогнув мыс Доброй Надежды. Под вечер выходить обоим. Корабль идёт в сопровождение лодки до места погружения и начала её очередной автономки. Корабль впереди, за ней в кильватер лодка. Надо заметить, что район плавания в районе Дахлака совсем не прост: до чистой воды множество мелких островков и песчаных отмелей. Недавно кто-то из подводников грунта уже касался. Командир с помощником и замом на шлюпке ушли к подводникам согласовывать план совместных действий. Вернулись за час до назначенного времени съёмки. Никакие. Всё согласовали, при этом, похоже, сил своих не рассчитали, не сделали поправки на 40-ка градусную и более в тени жару и перебрали. Из шлюпки всех троих выгружали в прямом смысле слова. Зам ладно, можно обойтись. Но вот допущенные к управлению кораблём командир с помощником это круто, когда уже сыграно приготовление и меньше чем через час надо сниматься. Начальники в койках. Что там на лодке неизвестно. Ну там разберутся. Вон наблюдали их швартовку. Так что на носу, что на корме в швартовых командах на пилотках матросских капуст не наблюдали, одни крабы, то есть офицеры и мичмана. Так что начальников там как собак нерезаных, одних майоров точно с десяток наберётся. В ходовой рубке корабля «военный совет». Штурман, минёр и механик. Первые два ровесники, третий год на флоте, последний же только второй, ещё лейтенант. Вопрос один – что делать? Уже совсем скоро начнут дёргать по поводу задержки со съёмкой. Доложить, что корабль вести некому, значит подвести своих командиров под снятие. Здесь, на боевой службе, чикаться не будут. Механик предложил резко поломаться, что и как поломать он найдёт, потом будет долго устранять возникшую неисправность, глядишь и командир отойдёт. Старшие товарищи сходу отвергли предложение. За лодкой Москва присматривает. Через час-полтора точно кого-нибудь из местных начальников пришлют разбираться, а командир никакой. Надо сниматься и идти. Только это может спасти командира и помощника, зама в прочем тоже. Минёр с механиком вопросительно посмотрели на штурмана. Тот всё понял. Думал минуту, махнул рукой: «Снимаемся и идём». Снялись и пошли. Корабль вёл штурман, прокладку минёр. И всё по уму, соответствующие команды, своевременные радиодонесения, штурман умудрялся подводникам давать рекомендации, предупреждал об опасностях, и никому невдомёк было, что командования корабля в ходовой рубке нет. Под утро в рубку поднялся командир. Осмотрелся. Открытое море, корабль идёт, в кильватере лодка, всё нормально. Глянул на карту, посмотрел место корабля на ней и курс. Всё понял командир. Крепко пожал штурману руку, сказал спасибо и пообещал по гроб жизни поить водкой.
      Вот такая она, ОВРа, всеми нелюбимая, порой даже презираемая. Вот её бестолковая, бездарная, наконец, просто сраная суть.

542-я СТАТЬЯ.

      В клубах пыли на пирс вылетел УАЗик. На номере очко – 00-21. Еще машина не остановилась, как на всех кораблях, ошвартованных у пирса, ютовые начали давить на кнопки звонков. Вразнобой и разноголосо звякнули они свои положенные пять раз, руша идиллию воскресного дня. Началось в колхозе утро... Появился главный колхозный бригадир. Комбриг появился.
      Голос Пугачевой, выдававший из корабельных динамиков по верхней палубе на всю округу – так же как все, как все, как все …- оборвался на полуслове вдруг заевшей пластинкой, так и не успев попросить себе счастья. С верхних палуб тут же, как ветром, сдуло народ и занятый делом, и праздно шатающийся. Напряглись все, даже команды, состоящие исключительно из членов профсоюза, гражданских то есть, тыловских буксиров, стоящих здесь же у пирса и не подчинённых вдруг появившемуся начальнику. По коридорам уже неслись на ют дежурные, вслед за ними одетые командиры кораблей или старшие на борту, не одетые, расслаблявшиеся в тапочках и негляже в своих каютах, экстренно одевались, вставляли ноги в башмаки и вперед, прыжками на ют, не успев даже зашнуровать ботинки и застегиваясь на ходу. Из тех же, кому по штату встречать комбрига не положено, срочно одевались, опорожняли пепельницы от окурков и прятали их, некурящего комбрига это раздражало страшно, заправляли койки, уничтожали следы случившегося ночного разгула и разврата, разминали свои физиономии после ночного бдения. На мостики вылетели дежурные сигнальщики с флагами бригадирского ранга и в спешном порядке пристопоривали их клевантами к стеньговым фалам. Вот сигнальщики уже готовы, застыли в ожидании. Как только нога комбрига ступит на палубу какого-нибудь корабля, на нем сразу до места будет вздернут его флаг. Везде беспокойство, учащенное дыхание и сердцебиение, дрожь в поджилках, стремление несуществующей матки опуститься вниз до самой палубы. У всех один вопрос: куда он направится, кого драть сегодня будет, кому так повезет… И мольба: хоть бы не к нам…
      Машина встала у избушки выдачи на корабли воды. К ней подлетел дежурный по бригаде с вздернутой к козырьку ладонью, оглашая округу истошным воплем: «Смирно!». Можно было и не орать, все уже давно, после третьего звонка сразу без команды приняли положение «Смирно», включая и тех, кто глубоко в трюмах отрабатывали свои наряды на работу. Комбриг махнул рукой и, не слушая доклада, устремился к борту, стоящего у торца пирса морского тральщика с бортовым номером 719. На корабле все по боевому напряглись, на всех остальных облегченно вздохнули, расслабились без команды «Вольно».
      По обыкновению своему комбриг, как молодой, не смотря на свои совсем не малые габариты и обычно некоторую медлительность, взбежал по трапу, отдавая честь флагу.. Красное полотнище с военно-морским флажком в левом крыжу и одной звездой на красном полотнище взлетело до места.
- Смирно! Товарищ комбриг, командир морск…, - попытался представиться комбригу командир корабля.
     Комбриг, не говоря ни слова, обогнул командира и устремился к двери надстройки. Командир растерянно опустил руку, с недоумением развел их и, забыв дать команду «Вольно», засеменил за ним, уже то холодея, то потея, судорожно соображая что не исполнено, где и на чем прокололся, кто и как залетел… Неожиданное обстоятельство встречи комбрига вышибли из памяти доклад помощника о вчерашнем неожиданном визите его на корабль. Поэтому никак и не мог найти ответа, и от этого всё больше напрягался.
      Комбриг, нигде не задерживаясь, проскочил до каюты командира. Тот за ним. Вошел, сел в командирское кресло, раздражённо снял фуражку и швырнул её на стол. Перед ним застыл навытяжку командир…
- Ну, что ко-ман-дир…- зловеще и у угрожающе начал цедить сквозь зубы комбриг.
Дальше из-за дверей начал слышаться нарастающий рев, сопровождаемый топотом ног по палубе, ударами рук по столу. Комбриг топтал… Нет, драл… В общем любил командира. Страстно и самозабвенно…
      Звуки, вылетавшие из командирской каюты, начали растекаться по всему кораблю, заполняя его, доходя до самых удалённых шхер. Ещё до их появления, как только за командиром закрылась дверь каюты, помощник с механиком на цыпочках спешно покинули офицерский отсек. Зам со штурманом и минером проходить мимо командирской каюты не решились. Отсек покинули срочным порядком через люк над кладовой сухой провизии. При этом даже субординацию не соблюли: зама вперед не пропустили, - он вылез последним. В общем, в момент все трое были уже на верхней палубе. Всякий прочий люд тоже начал прятаться по постам и всяким там шхерам. Начальники офицерского и мичманского звания по корабельным понятиям вроде бы в народ не входящие, так как койки их были совсем не в кубриках, да и пищу они принимали за отдельным баком в кают-компании, тут как-то в народ влились, соединились и сплотились с ним. От греха подальше. Хоть комбриг ничего и не говорил по поводу того, что кто не спрятался, он не виноват. И разговаривали, даже в кормовых отсеках на значительном удалении от каюты командира, исключительно шепотом. Небольшое отвлечение…
      Вообще на флоте прячутся все, в прятки, так сказать играют: вот здесь на корабле от комбрига порятались, комбриги тоже прячутся, правда, уже от начальников еще более высокого ранга. Начальник их начальников то же. Примерно в эти же годы два комбрига, зашхерились на сетевом заградителе, и пока флот тряс Главком со своими нукерами, они бороздили морские просторы, конечно осуществляя боевое управление своими силами, выполнявшими, конечно, боевые задачи. Никак не хотели они появиться перед очами многочисленных проверяющих. При этом на корабле периодически «выходили» из строя то машины, то связь, не позволяя исполнить приказание командного пункта флотилии подойти к пирсу. Вернулись они в базу и ошвартовались только тогда, когда Главком улетел к себе в Москву. Уместно заметить, что со временем стали они многозвездными флотоводцами в прямом смысле слова, один самым главным флотским начальником в одной стороне света, другой самым главным над всеми четырьмя сторонами света, правда, уже не советского, а российского флота. Имен называть не будем по понятным соображениям. Они должны это помнить…
      Ну, это так кажется, что попрятались. На самом деле у всех в раз возникли неотложные дела, которые надо было исполнить незамедлительно, исключительно в целях поддержания, нет, существенного повышения боевой готовности корабля. И все дела ниже палубы, на которой сейчас стоит комбриг. Вразнобой залязгали закрываемые люки категории «П», задраиваемые по приказанию. На сей раз они закрылись без приказания. Даже большие и тяжёлые, ведущие в кубрики и машинные отделения, задраиваемые, исключительно, по тревоге да и то с большой неохотой. С шорохом провернулись маховики задраивающих устройств, задрайки, вошедшие в свои пазы на комингсах люков глухо стукнули…Все задраились. Наглухо. Без криков и понуканий. Сами не выйдут. Только, в соответствии с маркировкой люков, по приказанию то есть. Уйдет комбриг, тогда в нарушение корабельного устава, без приказания. В гиропосту, где место по расписанию только электрика штурманского, рулевые и сигнальщики. И не только, в гирояме вся штурманская боевая часть во главе со своим начальником. Комендоры в носовом погребе. Минеры в тральной кладовой. Мотористы, электрики, трюмные в своих машинных отделениях. В руках одних уже ветошь и инструменты. У сообразительных уже вымазаны руки, у самых сообразительных и лица то же. Другие, достав из нагрудных карманов свои дацзыбао, книжки боевой номер, повторяют про себя шевеля губами обязанности по тем или иным расписаниям. Не приведи господь, комбриг зацепит и спросит. Только коку некуда деться от кипящих бачков и шкворчащих сковородок. А ещё дежурному по кораблю, затихшему в своем дежурном очкуре и спешно заполняющему вахтенный журнал. И ютовому, стоящему у трапа. Что народ… Громкое буйство комбрига дошло и до существ мышлением человеческим не обладающим. Корабельный пес забился под стол в ПЭЖе. Если бы был способен прыгать по вертикальным трапам, наверное, тоже бы укрылся где-нибудь ниже палубы. Пёс один там. Дозорный по живучести, оставив его за себя, срочно побежал обходить помещения корабля, хоть ещё не просохли чернила записей по проведённому минут двадцать назад обходу. Кошка забилась в кранец с водяными шлангами на рострах. Крысы и тараканы, в списках экипажа не значащиеся, но с ним живущие и столующиеся, тоже затихли. Стайка корюшки, ищущая пропитание у борта, испуганно отпрянула и ушла в глубину. Сидевшие на реях мачты чайки сначала насторожились, покрутили головами, а потом, дружно взмахнув крыльями, улетели вдруг по возникшим экстренным делам.
Вот так, появился всего на всего капитан 2 ранга и наделал вот такой переполох, поставил всех по стойке смирно. Это флот. В училищах этих капитанов 2-х рангов, в прочем 1-х тоже, как собак нерезанных. Народ ещё думает при встрече с ними махнуть ли им рукой в воинском приветствии, оторвать ли задницу от баночки и привстать, когда они проходят мимо. А тут всё иначе. Тут и каплеи напрягают. Флот то флот, да и он разным бывает. В соседней бухте дивизия атомоходов. Там и капразов предостаточно, про капдва и говорить нечего. Там на них так беспокойно точно не реагируют. ОВРа тут. Тут так. На всю бригаду всего два капдва, комбриг да начпо. Правда, ещё четыре должности в наличии, да занимающие их звёзды эти ещё не выслужили или же ещё не достойны их.
      Напор комбриговской любви держал один командир, брошенный своим экипажем. Он молча стоял перед комбригом, сосредоточенно следя за траекторией полета струй фонтана его слюней, мелькающим перед его лицом раскрытым корабельным уставом, чтобы во время сманеврировать и увернуться. То потел, то краснел, то бледнел.
- Ты, видишь? Ты, понимаешь… - тряс уставом комбриг, тыкая пальцем в одну из его статей.
     В голове есть аргументы в оправдание свое. Есть, что сказать. Но молчал и как - то отрешенно смотрел на начальника. Опыт его более чем четырехлетней службы на действующем флоте говорил о том, что лучше молчать. Полемика здесь совсем неуместна. Его аргументы восприняты не будут, а только усугубят дело, затянут этот любовный процесс. Вздыхал, ждал конца, что бы наконец раскрыть рот и выдать комбригу дежурное: так точно, есть, виноват, исправлюсь…
- Для кого он написан? Устав писан кровью! Здесь весь опыт корабельной службы и жизни. – изрыгал яростно комбриг, - Вот, статья 542-я! Чёрным по белому…
Не более 30%. Не более!!!
- Да все уже давно и всем ясно. Последний матрос это знает. Ну, пролетел, как фанера, из-за мелочи этой. Что теперь, на рее шкертануться, - думал про себя командир, отрешенно глядя на комбрига, уже не вникая в его слова,- Чего тут рассусоливать. Исправимся. Больше не допустим.
Комбриг не унимался.
- А, ты, подумал как обеспечивать постоянное и полноценное поддержание готовности корабля? А если внезапно поставленная задача? – все больше распалялся комбриг, - А если внезапное нападение противника? Как ты будешь выводить корабль из-под удара?
- Как, как? Каком к верху, - думал про себя командир, глянув на часы, - Уже полчаса дерет, когда у него хрен только затупиться.
- А, если резкая перемена погоды? И надо будет срочно сниматься и выходить на рейд! Норд-ост задует. Ты, знаешь, что здесь стоянка при норд-осте не только опасна, вообще не возможна, - между делом продемонстрировал комбриг знание района, - и при этом личного состава не хватает.
- Я, то знаю. Ты здесь первый год, а я пятый, - про себя отметил командир,- И первая моя «Машка» в 81-м при норд-осте загнулась. В отпуске был. Лучше бы штурмана своего флагманского дрючил, чтобы прогнозом занимался, а заодно и начальника штаба своего, он тогда на мель корабль посадил. Дрова в результате… Вон, за диспетчерской остов сожженного корпуса.
- А, если пожар, поступление воды? Тогда что? Кто за живучесть бороться будет, - все никак не унимался комбриг…
      Долго драл комбриг командира, похоже, сам устал. Наконец-то закончил процесс. Вытер пот со лба, явно испытал чувство глубочайшего удовлетворения. В прочем вряд ли достиг глубочайшего. Вон собрался на ту сторону бухты ехать, в Норд-ост на береговую базу, там, может быть, дойдет и до глубочайшего, отодрав командира базы. Комбриг ушёл, объявив командиру очередной то ли строгий, то ли строжайший выговор с «занесением» в соответствующую карточку, заодно оргпериод на неделю кораблю в целях организации увольнения личного состава и схода офицеров и мичманов на берег. Сходам дробь. К 22 часам план оргпериода на стол. Слава богу, еще комдив под раздачу не попал. Перед подъемом флага снялся и на 711-м и в море ушел. Жалко деда, и так его уже бригадир задрал. Дней десять квасил с тоски, по пароходам прятали. И начальник штаба дивизиона к счастью своему с одним из кораблей дивизиона в Стрелке завис.
      После таких разборов наступает полная апатия, и все желания одной направленности: послать все и всея на…, в…, к…, за…, в общем в разные там места и направления, высоко вверх, глубоко вниз, только от себя подальше. А еще плеваться, материться, наконец, просто принять на грудь спирт в количестве позволяющем забыться. Командир сел в кресло, взял в руки устав, закрыл его и, с остервенением, запустил им в дверь каюты. Выудил из пачки папиросу, закурил…
- К о з з е л, - процедил сквозь зубы, подводя итог произошедшего, и глубоко затянулся.
      Корабль тем временем оживал. Лязгали открываемые двери и люки, народ вылезал из своих шхер. Стали слышны голоса, они набирали силу, смех, топот идущих и бегущих. Собака и та голос подала. Вот ушел человек и столько радости, и жизнь началась, обычная, давно сложившаяся.
      В дверь командирской каюты стукнули. Командир поднял глаза. Вошел зам, за ним протиснулась и кошка.
- Товарищ командир, добро кино народу закрутить? – задал вопрос зам.
В голосе зама сочувствие, других вопросов нет. Спрашивать, только травить.
- Давай, - командир кивнул заму, - Пусть помощник зайдет. Будем бригадиру план оргпериода рожать.
      Да, пролетели вчера... 542-я статья корабельного устава гласит, что норма увольнения с корабля на берег матросов и старшин срочной службы не должна превышать 30% общего наличного состава. Норму вообще-то устанавливает комбриг. Ну, поскольку его указаний на сей счет не было, значит 30 % и ни грамма, ни сантиметра больше в глубь, в ширь, вправо, влево. Да, 30%, а то у некоторых с арифметикой не все ладно, считают одну треть, а одна треть это 33,3333…%. И это существенно, так и погореть можно. Вчера с борта из наличных 54-х бойцов, сошли в увольнение 17. А 30% - это 16,2 человека. 0,2 - это не человек, а только часть его, и она, часть, отдельно от целого существовать не может, тем более обслуживать боевой пост по боевой тревоге, при борьбе за живучесть корабля и его съемке с якоря и разных там бочек и швартовов. Значит норма – это 16 человек. Так комбриг растолковал. Устав то написан, но ведь как уж принято у нас в Рассее-матушке, надо толкование дать, чтобы не было разночтений, а было единое понимание сути. Да и где бойцы были то? Вон в базовом матросском клубе (БМК), что на сопочке стоит, на танцах, меньше километра до туда по пыльной дороге, нормальным шагом 10 минут. Всё по уму было: заинструктировали народ на смерть, разными карами запугали, отправили не одних, старшим мичмана определили, чтобы народ не заблудился, не усугубил чего-нибудь запретного, строем как положено… Бербазовские да тыловские матросы те да, как стадо, не управляемы и ничего.
      В суточном плане бригады субботний день был определен как парко-хозяйственный, каких-нибудь там проверок назначено не было. Похоже, комбриг сам себе задачу вчера поставил проверить организацию увольнения матросов и старшин и схода на берег офицеров и мичманов. Наверное, так, живет не по плану, который сам и утверждает. В плане после 18.00 нет ничего, по логике море на замок закрывалось. У комбрига на уме одно только – служба, и плевать выходной ли день или другой, какой-нибудь проходной, и «счастливый», время вообще не наблюдает, ночь-полночь, всё ему едино. Флагмана уже на автомате в воскресенье к 8.00 появляются в штабе, кучкуются в рубке оперативного, появляется комбриг, начинается утренний доклад и, вперед, полноценный рабочий день, в лучшем варианте, по случаю выходного дня, часиков до 18-19. Вот такая жизнь у комбрига, а значит и всей его паствы. Лучше бы, как прежний комбриг, по вечерам в преферанс с флагманами играл или шило жрал, разбавленное и нет. Нет же, в карты не играет, водку не пьет.
      Появился на корабле где-то после 21-го. Командир минут за двадцать до его появления сошел с борта и пошёл домой. К счастью на глаза бригадирские не попался, через болото по дощатому тротуару пошел, а не по дороге, а то точно бы тот его обратно на корабль завернул. И крутил комбриг помощнику мозги чуть ли не до нулей часов. Так корабль в ППРе. Дежурств никаких. Понятно. Где командир? На сходе… Кто добро дал? Комдив. Так, нормально, все по закону. Кто за него? Помощник. Допуск к управлению кораблем у него есть? Есть. Хорошо. И со 167-й статьёй полный порядок в части несовместимости с должным исполнением своих ответственных обязанностей частое оставление корабля помощником. Значит, помощник обязанности свои исполняет должно. А то, как же, помощник – это цепной пёс корабельной службы. Постоянное пребывание его в корабельной будке, да ещё на цепи, длина которой позволяет залезть в самую дальнюю корабельную шхеру, дойти до трапа, сойти на пирс, чтобы мог осмотреть корабль с берега, но не дальше, делает его злым, более свирепым, порвёт всех. Спустить его с цепи, на берег отпустить, так пригреется под боком у жены, расслабиться, подобреет, лаять и кусать всех перестанет и пойдёт тогда вся корабельная организация прахом. Хороший помощник – это злой помощник. Неблагодарная должность, надо заметить. Всё на нем, а если корабль ухожен, вылизан, экипаж отработан, то командир хороший, а если везде бардак, то однозначно плох помощник, а командир вроде бы и ни при чём совсем. Вот такая правда флотской жизни. К сидящему на корабле помощнику нужен ещё сидящий механик. Где механик? На борту! Сюда его. Ага, живой, к тому же трезвый. В спецовке, руки грязные. Работает, молодец. Ну что, 537, 540-я статьи исполнены. А ну-ка, расход остальных офицеров на сегодня? Из шести штатных и наличествующих по списку на корабле четверо. Две трети это сколько будет? Шесть умножаем на двойку числителя, делим на тройку знаменателя, ага, посчитал в уме комбриг, четыре человека могут сойти. А тут, на два больше. Это хорошо, точно они не лишние. Мичмана? Из живых пяти на борту четверо. Ну что. С 536-й статьей все нормально. Матросы и старшины? Так, суббота, день увольнения по недельному распорядку. Моих указаний не пущать не было. Все ясно, право имели. Когда уволились? После ужина. До скольких? До 23-х. Не нарушены 534, 544 статьи. Книгу увольняемых на стол. Так пронумерована, прошнурована и скреплена печатью, как положено – для пакетов, список увольняемых на сегодня в наличии, помощником подписан. Все честь по чести, порядок и по 546-й статье. И не ухватить их за цугундер, выскальзывают. Идем дальше…А сколько человек уволено? Вот, 17 человек. По списку у вас на корабле? Ага, 54 человека. Комбриг составил пропорцию соответствующую, как положено иксом искомое определил, составил уравнение, из которого вытащил неизвестное, столбиком помножил, в уме на сто разделил… 16,2… Еще раз проверил, 16,2… Что это такое! Бардак! Копать дальше не стал, нашел, что искал. В его руках и речах забился несчастный помощник командира, проклиная свою несчастную долю…Слава богу, что еще уволенный народ вернулся вовремя, да еще с джентльменским зазором, за 15 минут до истечения времени, в полном составе, без недоразумений типа алкогольного амбре или расквашенных физиономий, в случавшихся регулярно драках с тыловскими и бербазовскими матросами, чувствовавших себя хозяевами на берегу, во главе со старшим, строем, правда без песен.
      Во всем можно изъян найти. Как говорят, можно и до столба, до…, дотрахаться в общем. И случись спустить с корабля 16 человек, а не 17 как было, возможно комбриг существенно бы расширил горизонты толкования статей корабельного устава, и начал бы считать 30% рулевых, сигнальщиков, метристов всевозможных. И попал бы: рулевых по штату двое, сигнальщиков тоже, электрик штурманский один, метрист штурманский тоже один… Как тут из них 30% вытащить? Выход, конечно, есть: сидеть этим штучным специалистам, как пробкам в бутылке, вечно то есть. Исход мероприятия был заранее предопределен, это уж как пить дать.
Ну что, поставленную самим себе задачу комбриг успешно выполнил. Раскопал, ущемил, вдул, тем самым существенно повысил боевую готовность одного из кораблей своего соединения, навел твердый уставной порядок.
В 22.00 командир с планом оргпериода стоял в предбаннике комбриговского кабинета. За дверями кого-то драли, несмотря на поздний час. Вышел потный, красный начальник узла связи… К 00.30 план оргпериода был откорректирован и утвержден.
- Ты, куда командир? Домой? – спросил комбриг
До дома метров двести от кабинета комбрига, а если через забор в районе гаража, то всего сотня…
- Нет. На корабль, - процедил, сквозь зубы командир, представляя уже свой почти двухкилометровый переход до пирса по пыльным деревенским дорогам.
- Вот это, правильно, - отметил комбриг.
      А через несколько дней, в ходе организационного периода по отработке организации увольнения на берег матросов и старшин, схода, туда же, на берег, офицеров и мичманов, самым наглым образом, в более вопиющих масштабах, была нарушена не только 542-я, но и 536, 537, 540-я статьи устава, тем самым кратковременно подорвав боевую готовность корабля. Правда, опять нашлись люди, которые это вопиющее безобразие поправили… И это был уже не комбриг.
Корабль организовывался, нет, не правильно. Корабль же это просто архитектурно сформированная железяка, на команды совсем не реагирующая. Экипаж организовывался. Впрочем, возможен философский спор относительно этого определения. Корабль без экипажа это просто лохань, кастрюля, коробка. Экипаж же без корабля, уже не экипаж, а так, рота, батальон, просто стадо. Ну не будем придираться к словам. Корабль-экипаж организовывался, да ещё вместе с этим одновременно готовился к вояжу в далекие южные моря, аккурат в московский часовой пояс, на солнышке погреться, тут зима на носу, себя показать, на людей посмотреть. На курорт в общем, именуемый на флоте службой боевой. Месяцев так на 8-9. Куча бумаг налопачена, полбочки спирта на борту, в кладовой лежат комплекты тропической формы: синие куртки с короткими рукавами, шорты к ним, пилотки с бейсбольными козырьками, тапочки с дырками… И много чего другого. После окончания утреннего проворачивания, народ построили и развели на корабельные работы.
      В каюте корабельного механика появился его начальник, дивизионный механик. Маленький, гавнистый, с шилом в заднице…Переговорили, предъявили друг другу претензии, так чуть-чуть поорали, определились с планом работ… Механик убыл в местный техотдел, разбираться со своими заявками на ЗИП и расходное имущество, в топливной службе визировать чеки на получение топлива, масел и обговорить время заправки, да и между делом домой забежать, посчитать своего единственного сына на всякий случай, а то сидит на корабле безвылазно уже порядка двух недель. Дивмех же влез в спецовку и пошел в носовое машинное отделение регулировать газораспределение перебранного дизельгенератора. Мотористы в машине во главе со своим командиром отделения. Дело не заладилось. Все как всегда… Валоповоротка раздолбана, вместо нее собрались проворачивать дизель обычным ломом. Как тут по маховику градусы поворота коленвала выбирать и ловить. На торцовом ключе для резьбового зажима регулировочной втулки распредвала шлицов практически нет. Попробуй им зажать. Выход есть: зубило, раздолбанный молоток. Где техническая культура эксплуатации, маму вашу. На вилке для отжатия замков клапанов центральный штырь сломан, на щипцах проворачивания тарелей пружины между рукоятками нет. На щупе в живых несколько пластин, самая минимальная на 0,25. Ну и с таким инструментом попробуй набери положенный зазор в 2,34 + 0,1. Наконец и переноска, с расползающейся изоляцией кабеля от регулярного купания в соляре, без вилки, с разбитым плафоном и патроном, втыкаемая в сеть 127 вольт вместо положенных 24-х. И не горит к тому же. Дивмех завелся с полуоборота буквально. Разорался. Заматерился, поминая маму, папу, способ зачатия, место выхода на свет… Затопал ногами по паелам. Начал швыряться гаечными ключами. В конце концов обозвал всех козлами драными, баранами безмозглыми, чурками тупыми, дал на всё про всё 10 минут, чтобы приволокли в машину нужный и в нормальном состоянии инструмент, при невозможности за эти 10 минут этот инструмент сделать и родить… Мотористы, мешая друг другу, устремились к трапу исполнять приказание. Пыхтя от возмущения, дивмех пошел в пост упраления. Взгромоздился на винтовой стул перед конторкой. Тем временем по кораблю полетели короткий в сочетании с длинным звонки. Большой сбор... Да, флотская организация, как женская м…, в общем революция. Развели же на работы недавно. Делать что ли нечего.
- Ну, мех, сволочь усатая, завалил все дело на корню, - пыхтел дивмех, - придет, вдую по самые помидоры.
     И он начал сбор материала для запланированного «полового акта»… Включил тумблер сигнализатора путевого маслофильтра, повернул рукоятку ключа «Контроль». Все лампы, как им положено загорелись. Хорошо. Щелкнул переключателем контрольного щита. В машине раздался характерный щелчок, щит засветился одним красным глазом, потом еще один щелчок, загорелся зеленый глаз. Ткнул несколько раз кнопку, наслаждаясь звуками щелчков стоп-клапана. Работает. Крутанул рукоятку ключа, четыре красных глаза засветились. Выключил щит.
- Да, голыми руками меха не возьмешь, - уже как-то теплея, подумал дивмех о сволочи усатой.
Ну в поисках своих не остановился. Окинул взглядом приборы. На каждом из них помечены красной чертой пределы параметров работы. Висит аккуратно исполненная таблица контрольных параметров, в рамке, под плексом. Выскальзывал механик из рук своего начальника, несмотря на то, что тот руки канифолью натер.
- А в журналах что у нас, - все еще не сдавался дивмех.
     Взял журнал главного двигателя в дермантиновой обложке. Раскрыл его. Пронумерован, прошнурован. Образец есть, мехом подписан, даже им самим, дивмехом, утвержден. В образце предельные параметры, как положено, показаны, да ещё выделены красным цветом. Всё грамотно. Параметры… Грузит машину строго по температуре воды и масла. Перепады по температуре воды и давлению масла в норме. Прожигает машину своевременно. Японский бог, и подпор в бачке держит. Смотри-ка и наработка ведется, раздел ППО заполнен. И каждый лист механиком подписан. Ну а то, что листы журнала грязные, не беда. Документ то рабочий.
- Да, отличник Игорек, моя школа, - совсем уж забыл причину своего недавнего раздражения дивмех и бросил взгляд на висящие на переборке часы, - маму вашу, прошло 15 минут, а этих маслопупов до сих пор нет. Задницы порву на миллион еврейских Давидовых знаков. Ну, мех, распустил народ, ну появишься, я тебя трахну, - снова вспыхнул возмущением механический начальник.
      Дивмех направился из поста в машину, бурча всевозможные ругательства, нормативные и нет. Раздраженно согнулся, ткнул пальцем в «корытце» под контрольными улавливателями нижних блоков, сухо, заглушка масломерного щупа на реверсивной муфте отвернута и висит на проволочном поводке, сунул щуп, вытащил, масло ниже риски. Все больше распалялся, соблюдение и безукоризненность содержания двигателя уже не радовала. Заглянул под газосборник, пробка отдана, на проволочной дужке висит консервная банка. Глянул на часы, уже 30 минут как эти уроды ушли за ключами.
- Да, епона мать, я что им, хрен в стакане. Ну суки, ну зелень подкильная, - окончательно рассвирепел от такой непочтительности к своей персоне брошенный мотористами дивмех, схватил с верстака порванный топливный шланг и, размахивая им, устремился вверх по трапу. Цель: найти, растерзать и поубивать к чертовой бабушке.
      На корабле гробовая тишина… В коридорах никого. В ПЭЖе ни живой души. Напротив, на камбузе, кок один. Спустился в кубрик БЧ-5. Там на койке нижнего яруса одна свернувшаяся в клубок кошка. Вышел на верхнюю палубу. Одинокая фигура ютового…
- Что такое. Сдохли что ли все, - плюнул под ноги и быстро пошел в офицерский отсек.
А там один помощник командира в своей каюте за бумагами.
- Коля, что за х…я (хреновина, конечно). Послал мотористов за ключами, а те, суки пропали на х… (хрен, конечно). 1-й ДГ надо отрегулировать да и закрывать его к черту, - возмущенно атаковал помощника дивмех.
- А, ни кого нет. На борту я, дежурный по низам, дежурный по БЧ-5, кок и ютовый, - спокойно сказал помощник.
- Не понял. Куда все делись? – растерянно протянул механический начальник дивизиона.
- Команда была всех гнать в госпиталь на флюрографию. Командир сам народ повел.
- И кто такой умный у нас, хрен ему в глотку? – прорычал вопрос.
- Кто, кто? У нас один Д Артаньян, остальные козлы. Бригадир, конечно.
В прочем, можно было и так догадаться.
- Как это? Тут работы не впроворот. С ДГ не закончили, форсунки на правой машине не опрессованы, котел разобран, рефмашина не заправлена… - механический рев нарастал, хотя помощник совсем здесь не при чем, - Через неделю в Стрелок переходить под проверку флотильскую. Что, на картинках легких пойдем?
- Ну … - дивмех захлебнулся слюнями возмущения, проглотил их, - Сука! – и дальше,- …., - за многоточием ( съэкономим время и бумагу) вся душевная боль, ярость, эпитеты, синонимы, антонимы в адрес комбрига, жизни, организации службы и службы вообще… Загорелся, нагрелся, плюнь, зашипит. Выскочил из каюты помощника, зашел в каюту механика, всунул в рот папиросу и нервно забегал по каюте. И все бормотал: «Ну сволочь, ну сволочь…, - кончились слова.
Японский городовой, до госпиталя километра два будет, а то и два с половиной, - подумав, вспомнил, что дней несколько назад комбриг нещадно отодрал за сход народа командира с помощником, его забубенных корешей с первых дней службы на кораблях, - До БМК и километра не будет. Ну, вы сейчас у меня попрыгаете, - сунул окурок в пепельницу и, с почти готовым решением выскочил из каюты.
Бегом добежал до рубки дежурного. Выгнал дежурного по низам погулять по кораблю. На столе аппарат проводной телефонной связи. Взял трубку и с яростью крутанул ручку.
- Трилогия, - приятный голос телефонистки, явно недавно заступившей на вахту и не уставшей еще от криков, матюгов.
- Оперативного, - прорычал дивмех без обычного будьте добры или пожалуйста.
- Соединяю, - уже несколько обиженно ответила телефонистка.
- Оперативный Трилогии, - раздался в трубке спокойный голос флагманского химика, заступившего недавно оперативного.
Не догадывается, бедолага, что сей час он прыгать начнет.
- Дивизионный механик дивизиона тральщиков …, - представился, а потом прорычал быстро, без знаков препинания, - Пожар в кормовом машинном отделении МТ-758, - тут же добавил уже без рыка, с издевкой, - А личного состава на борту нет…
Бросил трубку, выдернул провода. Вышел на палубу, закурил. Курил не спеша, смакуя. Улыбался, рисуя в воображении картину начавшегося переполоха. Отбой давать не спешил. Пусть все, гады, в том числе и комбриг, осознают, прочувствуют важность, вот так на практике, на крови, так сказать глубоко осознают важность, практическую суть отдельных положений корабельного устава. Не заиграться бы, хватит, а то оперативного кондратий хватит. Дивмех затянулся, выбросил окурок за борт и направился в рубку дежурного. Вставил вырванные провода в аппарат, крутанул ручку, снова выходя на оперативного.
- Дивмех…, - перебиваемый по аварийному ошалелым криком оперативного, продолжить не успел.
- Что горит, как горит? – кричал в трубку, обычно спокойный, несуетливый флагманский химик, а теперь, наверное, поддерживающий не существующие у него женские гениталии, стремящиеся опуститься вниз, до самой палубы, - Что делается по тушению?
     Дивмеху хотелось сказать, что горит хорошо, ярко, еще раз злорадно добавить, что личного то состава нет, тушить некому, все , аллес, угробили пароход. Но, задумавшись на секунду, решил, что это уже будет явным перебором.
- Успокойтесь. Все нормально. Извините, я пошутил. Но на борту всего четыре матроса, помощник еще, да я, приблудный, - спокойно проговорил в трубку дивмех, успокаивая оперативного, - Все отправлены в госпиталь. Ведь в любой момент такое может произойти. И какой м… ( чудак, конечно) такую команду дал.
- Пять суток ареста, - ответила трубка уже не голосом оперативного, а голосом м… (чудака, конечно), - Сгниешь на губе у меня, шутник хренов.
Похоже комбриг был уже в рубке оперативного, а может быть в кутерьме начавшейся борьбы за живучесть телефонистка не выдернула комбриговский штырь, запараллелив его.
      О! Напугал ежа голым задом, А в общем все правильно. Сутки заслужены. За сутки обиды нет, наоборот это благо, хоть можно будет отоспаться, отойти от этой предпоходовой суеты, дебилизма и крепчающего с каждым днём маразма. Обида только за то, что дело стало, да не за что отодранных командира с помощником.
- Есть пять суток ареста, - весело прокричал дивмех в трубку, удовлетворенный, как сам комбриг недавно, тем, что ущемил, вдул и тем самым, существенно повысил боевую готовность одного из кораблей его же соединения, нет, даже спас боевую готовность, - Разрешите убыть на гауптвахту? – Хотелось еще спасибо сказать за представляемый отдых, но поостерегся…
- Сядешь, когда скажу. В 22.30 ко мне и мыло не забудь, - закончил комбриг и раздраженно, бросил трубку…
…. По дороге. в клубах пыли, растянувшись по всей дороге бежал экипаж, придерживая в руках полы шинелей, спасать свой корабль. Послышался со стороны деревенского тыла и вой сирены пожарной машины. Командир, чуть полноватый, с прокуренными легкими, финишировал в числе последних. Хлеб свой оперативный дежурный бригады отработал сполна. Разобравшись в происходящем, не отдышавшись еще, командир кореша своего, дивмеха, обозвал не иначе как козлом драным и сволочью. Это так по-флотски любовь выражается.
Да. Не задался день. Флюрографию сорвали, дизельгенератор не отрегулировали, дивмеха не посадили, кто-то же должен работать, нечего отдыхать.
      Вот так, за каких-то несколько дней два раза самым наглым образом корабельный устав нарушили. Бардак одним словом. Флотская организация еще это называется. Потом все наладилось. И флюрографию все благополучно прошли, дырявых легких обнаружено не было и всех допустили к походу. Правда ходили уже не хором, а строго по частям, 16 человек за раз, не больше. И дизель тот отрегулировали, с полпинка пошел. И в последующем с борта больше 30% общего наличного состава в увольнение не спускали. Считали строго.
Время прошло… Комбриг давно на пенсии. Осел в Питере. Говорят, что приобрел для души домик где-то в Псковской области. Вроде бы пчел завел. И сходят они с борта улья точно бесконтрольно и не нормировано, и не вмешивается бывший комбриг в этот процесс…
        А командир того тральщика сошёл с борта навсегда, не спросив добра на сход ни у жены, ни у детей своих, ни у нас, его друзей. Ушёл из жизни через год после увольнения в запас, не дотянув трёх лет до пятидесяти. Вошел в нормированные 536-й статьей корабельного устава, две трети. И уже никогда не появится среди нас за полчаса до подъема флага, как это предписано 539-й статьей. Лежит в коломенской земле. И смотрит с надгробного памятника там капитан 1 ранга усталыми и тоскливыми глазами…
      Кстати в новом корабельном уставе теперь норма схода личного состава определена именно одной третью. Возможно, тот командир, будучи начальником оперативного отдела одной из южных военно-морских баз, к этому руку приложил, внеся предложения в новую редакцию, чтобы народ не путался.

БАЛЕТОМАН.

      У Димы Башарова не с того, не с сего, как-то вдруг, обнаружилась страсть к опере и балету. Раньше никогда этого в нём не наблюдалось. А тут после более чем двухмесячной стажировки на флоте с началом дипломного проектирования, за два месяца до выпуска эта самая страсть проявилась. Страсть патологическая можно сказать, проявляющаяся практически ежедневно, перерывы только на время несения дежурно-вахтенной службы у ротного станка. Обстановка для ежедневного удовлетворения страсти вполне располагала. Если совсем недавно на увольнение строился весь факультет с пятым курсом на правом фланге, да ещё за всякие там нарушения формы одежды пятикурсника позорно выводили из строя. То теперь выход из системы уже свободный, местным и женатым, если жена под боком, добро до утра, не тем и не другим такое не дозволено, но всё равно и таковым зависнуть где-нибудь на ночь непроблематично, только дежурного по роте предупредить надо, чтобы не ждал и не нервничал. Народ по поводу такой Диминой страсти теряется в догадках: откуда что взялось. Надо заметить, что этот вид искусства в курсантских кругах никогда не почитался. Ну что делать, не доросли ещё до высокого искусства. В театр музкомедии, что на Ракова, ещё как-то ходили. Некоторые абонементы приобретали в филармонию, капеллу. Но после одного, от силы двух разового посещения больше туда не ходили. Что там делать. Буфеты никудышные, пива и вина нет. Не понимает народ Диму, потомка тракториста одной из деревень Среднего Поволжья. Попытки приблизиться к высокому и изысканному искусству у народа были на 1-м ещё курсе. Как правило, мало, что из этого получалось. «Ночь над Днепром» Куинджи в Русском музее или там «Даная» Рубенса в Эрмитаже были им понятны. Восторгало искусство художников уже потому, что сами не способны так же положить на холст краски. А вот Пикассо и иже с ним, всякие абстракционисты в том же Эрмитаже, нет. Казалось, дай мне кисть в руки, краски, и я сам наляпаю на куске холста какой-нибудь абстрактный хаос. Тот же чёрный квадрат Малевича в одно мгновение изображу даже без помощи линейки или рейсшины, транспортира, треугольника и разных там других чертёжных инструментов. Чего, чего, а уж чертить в училище научили, все пять лет без передыха за кульманом. А тут даже не по себе становилось, когда толпящиеся около их картин люди вздыхали, томно наклоняя голову и глядя на картину с разных ракурсов, -ах-ах-ах, -ох-ох-ох! Да, они что-то видят тебе неведомое, улавливают смысл, а ты нет. Ну что, значит с головой у тебя не всё в порядке, не понять тебе всего этого. Вот и с оперой, и балетом к нему в придачу, примерно тоже самое. А, может быть, решил Дима напоследок, перед выпуском и распределением в какую-нибудь флотскую дыру, приблизиться как-то к прекрасному, высокому. Тогда понятно это. Потом после выпуска он окажется на Тихоокеанском флоте, в Советской гавани, будет командиром моторной группы на старушке-лодке 13-го проекта, которая к тому же ещё будет старше его по возрасту лет на несколько. Но ничего лодка ещё будет ходить в автономки, доберётся даже до Южно-Китайского моря. В Совгавани театра оперы и балета точно не было. Справедливости ради надо сказать, что театр всё-таки там был, но драматический, флотский театр. Правда удивительно было, почему единственный флотский театр располагался не в главной базе – Владивостоке, а именно в Совгавани. Ну со временем будет понятно и это. Оклад то в Совгавани полуторный.
- Дима, ты куда? – задают ему вопросы сразу за КПП, - пойдём пиво что ли попьём.
- Нет, ребята, я в Малый оперный, там сегодня «Лебединое озеро» дают, - отмахивался от соблазнительных предложений Дима, ранее никогда от подобных предложений не отказывавшийся, и устремлялся на местный железнодорожный вокзал на электричку до Питера.
     Есть такой театр на Литейном. Малый театр оперы и балета. В общем, любопытство, а может быть и зависть от появившейся тяги в человеке к высокому, народ замучили. Обратили внимание на одну тонкость: из театра Дима возвращался, как правило, далеко за полночь на последней электричке из Питера, при этом основательно кренился и рыскал по курсу, или же утром, но тогда уже припухший и с метровым перегарным выхлопом из своего газохода. Здоровья в нём было на семерых. Портвейна, не смотря на вроде бы ещё неокрепший организм, мог выпить немереное количество. Сказывалось детство, проводимое летом на каникулах в битвах за урожай на тракторах и комбайнах среди людей стойких и закалённых.
Некоторые решили тоже, как и Дима, в последние месяцы пребывания в Питере приобщиться к высокому искусству, научиться оценивать и восторгаться разными там па, фуэте, тенорами, сопрано колотурными и обычными. А то придёшь на флот серым, как штаны пожарника в области искусства, вроде как и не совсем удобно будет. Один из Диминых приятелей напросился в театр вместе с ним. Поехали. На вопрос по приобретению билетов Дима ответил коротко, что не надо их брать так пройдём. На вопрос, а что дают в театре, так же коротко – тебе не всё ли равно, раз увязался, балет сегодня. Прошли так. Через служебный ход. Оказывается, вахта Диму знает, принимает за своего. Попытки приятеля сразу же проверить театральный буфет, Дима пресёк сразу, сказав, что ещё не время. Так что по сухому пришлось фланировать в фойе среди прочей публики. Слышались разговоры о каких-то артистах, премьерах, всякие восторги по поводу кем-то взятой высокой ноте и всяком другом совсем непонятном. Прозвучали звонки, приглашающие публику в зал. Знающий здесь всё Дима в зал совсем не торопился. Вот и третий звонок.
- Дима, пошли, где там наши места. – нетерпеливо дёрнул его за рукав напросившийся в театр приятель.
- А мы туда не пойдём, - просто ответил Дима, - Мы теперь с тобой пойдём в буфет.
В буфете публики уже не наблюдалось. За стойкой стояла довольно-таки крупная по габаритам девица, от которой веяло какой-то перезрелостью.
- Наталья, привет, - бодро помахал ей рукой Дима, подойдя, чмокнул её в щёчку, - знакомься, мой приятель…
      Наталья, чуть смущённая от поцелуя в присутствии незнакомого ей человека жеманно протянула руку. Дима занял место за столом, знаком показал приятелю, что пора и ему присесть.
- Дима, что вы будете? – спросила из-за стойки буфетчица Наталья.
- Наташа, что ты спрашиваешь, как всегда, - бросил ей в ответ Дима.
     Через пару минут стол был накрыт. Стояло марочное вино, пиво, бутерброды. «Балет начался». И продолжался он до антракта. В антракте Дима с приятелем опять фланировали в фойе, уже подмоченные. После третьего звонка второй акт балета для них продолжился в том же буфете. Жаль, балет был всего двухактным.
После окончания спектакля Дима с буфетчицей Натальей поехал к ней домой, явно отрабатывать бесплатное прикосновение к высокому искусству. Его приятель, значительно повысивший свой культурный уровень, так близко прикоснувшийся к высокому искусству, на последней электричке покинул Питер. Кренясь и рыская по курсу, добрался он до стен своей системы. На вопросы приятелей о впечатлениях о балете ответить толком не смог, только мычал, окал, беспрестанно икал, наконец, поднял большой палец вверх и пробормотал что-то наподобие – во-о-о. После чего бездыханным, не раздеваясь, рухнул в свою койку. Дима появился утром, привычно уже для всех припухший, с перегарным факелом. До обеда спал в дипломантской на стульях. После обеда что-то считал по диплому, ширкая логарифмической линейкой, пытался за кульманом что-то чертить. А вечером Дима Башаров снова поехал в Малый театр оперы и балета, кажется, там давали оперу.

Б О С Я К И.

     На флоте всегда были проблемы с обувью. В плавсоставе особенно. Снашивалась она в момент, разлеталась в клочья от пота, разъедалась топливом и маслами. И куда от этого деться, если в шесть утра по подъёму приходится одевать башмаки или сапоги, а снимать только перед отбоём. И так и зимой, и так же и летом. Не поощрялись тапочки. На боевой службе в южных районах другое дело, а у себя дома нет. И каблуки снашивались. В армии борются с этим просто. Подковал сапоги и порядок. А попробуй на флоте на каблуки подковы поставить? Тут же бойца в лучшем случае сапогом окрестят, в худшем, как только старпом или любой другой офицер услышит звон подков по палубе, то всё тут же он будет если не убит на месте, то точно растерзан, и будет ему обещано ссылка на всю оставшуюся жизнь в кавалерийский эскадрон. Здесь всё просто, они о людях заботятся, поэтому и шумят так. На металлической палубе, на трапах, подковы – это разбитые головы, ободранные задницы, разодранный линолеум в помещениях корабля. В БЧ-5 особенно с обувью плохо. От масла, топлива ботинки долго не живут. Хоть флот получает не армейскую кирзу, а доброкачественный ял. Офицерские башмаки на микропоре в БЧ-5 живут от силы пару месяцев и всё, подошвы нет, скармливается топливу и маслу, а верх башмака при этом остаётся ещё целым. Там, умные люди ботинки на кожаной подошве носят. Дополнительную обувь там, фирменную такую, с верхом из чёрной «замши», ботинки прогарные называются, только котельным машинистам, кочегарам в общем, дают, остальным дополнительной обуви не положено. Вот и мучаются бедняги. С новым режимом думали, что и норму увеличат, да и качество улучшат. Куда там. Вот раньше матросам хромовые ботинки выдавали. Вот это вещь! Прошиты, а не клеены как сейчас. Если аккуратно ранты обрезать, каблучок чуть набить, законусить его слегка, начистить душевно, глянец бархоткой навести, то полный атас. Модельные ботинки получаются, как будто на заказ шиты. Теперь барахло дают. Бумага какая-то. Два-три месяца и всё, нутро сгнило, подошва в хлам. Так что перспектив остаться на флоте в одночасье босым хоть отбавляй. Бывает, что на флоте башмаки и теряют, снимают их, тогда топают босиком.
      Стоял корабле в ремонте в Находке. Воля полная. Никаких здесь начальников, в городе никаких патрулей. Единственный в Приморье открытый порт. Вольный город по всем статьям. Для офицеров и мичманов жизнь там ужасна и тяжела в плане борьбы с любимым личным составом, стремящегося слинять с корабля и раствориться на рядом стоящих плавбазах с ордами завербованных на путину тёток, хороша в плане обилия ресторанов, непритязательности местных нравов, множества приятных во всех отношениях и жаждущих женщин. Для матросов, по озвученным причинам, ужасного ничего нет, лафа, полная. Лето. Рассвет. На юте, на баночке вытащенной из столовой команды, сидят, поёживаясь от утренней прохлады, артиллерист со штурманом. Передают друг другу вахту. Они по распоряжению командира усиливают вахту юта. Усиливают, пытаясь сдерживать матросов, желающих женского тепла и ласки. То тепло и ласка рядом совсем, чуть ли не рукой дотянуться можно. Рядышком стоит громадина плавбазы «Шалва Надибаидзе». На днях два орла там пропали. Искали трое суток. Сам старпом этой плавбазы найти их там не мог. Прятали их там. Не мудрено, что так долго искали. На плавбазе многие гектары площадей, многие тысячи кубов объёма, море кают и шхер, заблудиться как нечего делать. Как они потом говорили, что на второй день пытались оттуда сами выбраться, потому как устали на смерть от беспрерывной работы, жизнь на своём корабле как рай вспоминали, но не тут то было, «арестовали» их, держали под строгим конвоем и использовали по прямому назначению в полный рост. На стенке появилась высокая, чуть сутуловатая фигура командира корабля, возвращающегося со схода. Он почему-то без фуражки, рубашка без галстука, застёгнутая пуговицами только до половины. К тому же заметно прихрамывал. Командир, подходя к трапу помахал рукой вахтенному на юте, запрещая давать по кораблю обычные три звонка, извещающие экипаж о его появлении на борту. Под команду вахтенного «Смирно» командир поднялся по трапу. Штурман с артиллеристом приподнялись с баночки.
- Как дела на борту? Все на месте? - пробурчал свои вопросы командир.
- Всё нормально, тащ командир, - ответил принявший вахту штурман.
- Хорошо. Бдите, что бы ни одна сволочь с корабля не сошла. Я спать, - проговорил командир и пошёл по палубе в сторону носовой надстройки.
     На обильно смоченной утренней росой палубе от трапа и дальше к надстройке отпечатались следы босых командирских ног. Где были потеряны командирские башмаки одному богу известно. Может быть, местные бичи позаимствовали ночью, может быть, было у командира «экстренное покидание гибнущего корабля» через окно. Хромота подчёркивала и немалую совсем высоту того окна. Мало ли что может быть. Нет башмаков и всё. Что тут скажешь? Босяк!
      Экипажам кораблей, уходящим на боевую службу в далёкие южные моря выдавали дополнительную обувь. Тапочки тропические. Удобно и хорошо, с дырочками для вентиляции. И смотрятся на ногах очень даже культурно. Ну, опять же эта жизнь корабельная, со временем они, тапочки, приходят в негодность. У верхних ещё терпят они какое-то время, у нижних, в той же БЧ-5, буквально через месяц – два превращаются в хлам. У начальников механических, в отличие от матросов тапочки служат на полмесяца дольше. И всё, босые. Не одевать же при такой жаре обычные ботинки. Остаётся одно только лапти плести. И плели. Кусок резины на подошву по размеру ноги, пару ремешков из брезентового тренчика. Всё лапти готовы. Сотворили трюмные и своему механику, лейтенанту, такую обувку, когда он без тапочек остался. Ходит тот, красуется новыми лаптями. Корабль тем временем в Аден зашёл. Город посмотреть, товары колониальные приобрести. А кораблей там наших, предостаточно. Даже атомная раскладушка на рейде порта стоит. Подводники то же люди, им то же надо отдыхать на заграницу арабскую посмотреть, колониальные товары прикупить. Вон в «Тромбон» видны они, вылезшие из своей бочки, бледные, белые, в чуть голубоватой своей разухе. Тут же, на рейде, стоит и корабль снабжении «Березина», ещё новый, почти что только из николаевского магазина. Всё там есть для снабжения кораблей: и запасы продовольствия, топлива, масел, и снаряды, и торпеды, и ракеты, и бомбы, запчасти. Два вертолёта на борту, которые то же могли использоваться для передачи грузов. Всякие устройства для передачи грузов, типа канатной дороги, хочешь кильватерным способом, хочешь траверзным. Интересный пароход. Большой, водоизмещение точно тысяч за двадцать. Снаряды, бомбы механика в новых лаптях совсем не интересовали. А вот ЗИПом разжиться совсем не мешало бы. Родил он какую-то легенду об острой необходимости кое-чего из запчастей, вышел на флагмеха эскадры, тот дал команду на «Березину» необходимое выдать. Подскочили к борту «Березины» на своей шлюпке под одноцилиндровым мотором. Борт высоченный. Подняться на борт можно только по штормтрапу. Делать нечего, полез механик по трапу наверх. Пока лез, один из новых лаптей слетел с ноги и булькнул в воду акватории Аденского порта. Вылез на палубу наполовину босой. Снял второй лапоть, покрутил его в руках, да и швырнул вслед за первым за борт. Палуба раскалена солнцем, стоять долго не возможно. Механик стоял , подпрыгивая на одном месте, разбираясь куда же ему идти. Разобрался, также подпрыгивая, двинулся в указанном направлении. Уже совсем подошёл к двери, ведущей внутрь корабля, как она раскрылась и оттуда вышел контр-адмирал с обрезанной греческой фамилией, командир эскадры, будущий командующий одного из флотов. Механик, как воспитанный военный, развернулся лицом к борту и прилип спиной к переборке. Стоять смирно не получалось, палуба жгла подошвы ног и пятки, приходилось беспрестанно подпрыгивать. Адмирал, чуть задержался, удивлённо посмотрел на пляшущего перед ним лейтенанта, держащего руки по швам и высоко поднявшего подбородок и преданно смотрящего в его глаза. Он опустил глаза вниз, увидев босые ноги, покачал головой и процедил сквозь зубы: «Босяк!», - и устремился куда-то дальше по верхней палубе. Лейтенант добежал до двери, открыл её и заскочил в надстройку, где царила прохлада от исправно работавших коондиционеров. Прохлада палубы тут же остудила босые ноги.
Вот тяжело на флоте с обувью. Поэтому и босяков хватает.

ВОЙСКОВОЕ ТОВАРИЩЕСТВО.

В заголовке одна из важнейших воинских традиций. Ещё Гоголь в одной из своих повестей устами Тараса Бульбы сказал: «Нет уз святее товарищества! Отец любит своё дитя, мать любит своё дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то…» Устами другого персонажа добавил и развил: «Первый долг и первая честь … соблюсти товарищество… И никогда не было, чтобы … покинул где или продал как-нибудь своего товарища». А как же, сам погибай, а товарища выручай. На флоте всегда так было принято. Об этом хорошо и ярко сказано словами давней, популярной песни: там у самой кромки бортов друга прикроет друг. И ещё: друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг. Вот так и никак иначе, без этого просто бы пропали. Но вот незадача, понимается товарищество по-разному. У начальников одно понимание товарищества, у их подчинённых другое. Всё же зависит целиком и полностью от ситуации, обстоятельств. Бывают, конечно, моменты, когда понимание товарищества у них совпадает. А что начальники? Это такие же в недавнем или далёком прошлом подчинённые, прошедшие в своё время огонь и воду каторжной галерной жизни на кораблях. В общем, войсковое товарищество может быть подлинным и, увы, ложным. Подлинное, в мирное время, это в понимании, опять-таки начальников, в первую очередь удержание своих товарищей от дурных и недостойных поступков, принятие мер по их предотвращению. Вот тут как раз ничего не получалось, понимание товарищества разъезжалось в направлении диаметрально противоположных курсов и на громадную дистанцию. Народ воспитывался на традициях ложного войскового товарищества. Факт прискорбный, но вечный. Увы, во флотских коллективах больше царил дух дворового понимания достоинства и чести, товарищества, вбитый ещё в детстве. На флоте он только укреплялся. Не продать, прикрыть при любой ситуации в делах праведных и не совсем.
      В воскресный день командир дивизиона получил от оперативного дежурного бригады команду выйти в море на дежурном тральщике. Радиотехнические посты доложили, что в запретный район, находящийся часах в трёх хода от залива, залез какой-то рыбак. На связи его нет. Задача простая: разобраться с родимым, опознать, выгнать из района, а ещё лучше арестовать и привести сюда для разбора. Комдив поднялся на борт корабля дивизиона, стоящего с поднятым дежурным сине-бело-синим флагом «Рцы». Никто из командования корабля на его появление на борту, обозначенное четырьмя звонками, не отреагировал. Встретил его только дежурный по кораблю, старшина срочной службы. Старший на борту офицер выйти не соизволил. Комдив начал испытывать напряжение.
- Дежурный, играй учебную тревогу и экстренное приготовлению к бою, походу, - бросил комдив дежурному.
      Комдив ещё не успел дойти до офицерского отсека, как воскресная тишина была расколота звонками учебной тревоги. Корабль заполнился топотом ног, криками. Комдиву пришлось остановиться в столовой команды, пропуская бегущих на боевые посты матросов. Мимо проскочил натягивающий на голое тело куртку корабельный механик. Комдив, наконец-то добрался до офицерского отсека. Открыл дверь каюты помощника, оставшегося за ушедшего в отпуск за два года командира. Пуста. Прошёл дальше. Торкнулся в дверь каюты штурмана с минёром. Закрыта. Открыл дверь каюты замполита. Зам стоял и разминал лицо, похоже, спал, подняли его звонки тревоги.
      Приготовление шло своим обычным порядком. Доносились из динамиков команды и доклады с постов и командных пунктов. Заревел запущенный дизельгенератор. Комдив поднялся в ходовую рубку. В рубке с микрофоном «Каштана» в руках дежурный по кораблю. Рулит экстренным приготовлением корабля к бою и походу. Рулит исправно, принимая доклады, давая звонки, команды. Главного лица этого корабельного действа, помощника командира в рубке нет. Командир дивизиона сел в командирское кресло, закурил. Не понятна ситуация ему. Отправил одного из рулевых за замом. Зам тут же нарисовался перед очами комдива.
- Так, зам, кто на борту? – спросил комдив.
- Я и механик, - ответил замполит.
- Ну, а где же помощник, орденоносец хренов, где минёр? – продолжал пытать зама начальник, - корабль в дежурстве по флоту. Ты это хоть понимаешь?
- Понимаю, тащ комдив. Они, наверное, на береговой базе, - начал выкручиваться зам, - вроде бы мясо на корабле кончается.
- Кому ты тут мозги вкручиваешь, зам, - добивал зама комдив, - вы же в пятницу только мясо получили. Ты хочешь сказать, что Федю Позднякова вы в воскресенье на базе найдёте?
     Мичман Поздняков Фёдор, громадный по своим габаритам мужик, был начальником продсклада местной береговой базы. Точно, его в воскресенье не найти. Лето, или картошку окучивает, или свинарник свой расширяет.
Выкручивается зам, в прошедший понедельник сам лично проведший политзанятие на тему «Войсковое товарищество – морально-правовая норма взаимоотношений военнослужащих в воинских коллективах», в его конспекте, видит бог, ещё чернила по этой теме не просохли. Там как раз он народу растолковывал, что такое подлинное товарищество и что такое ложное. Знает же, что сразу после подъёма флага помощник с минёром, ещё с вечера мариновавшие мясо на шашлык, сошли с корабля, прихватив с собой полтора литра спирта. Без добра комдива сошли. Сидят где-то в кущах местных, шило жрут, да шашлыком закусывают. Где искать этих козлов старых? Берега бухты – сплошные заросли. Хорошо, что механик начал вдруг желудком маяться, а то бы тоже с ними потащился. Отправил уже зам несколько групп бойцов из минёров и артиллеристов, которые на приготовлении особо не нужны, на поиски, определив каждой группе свой «квадрат» поиска. И вот зам, один из основных радетелей войскового товарищества, нет самый основной, увы, понимает его не верно. В общем, ложно. И врёт комдиву, как сивый мерин.
И почему замов так все не любят. Нормальные мужики. Конечно, попадается и дерьмо. Ну, его достаточно и среди прочего флотского люда. Стоит зам перед сидящим на кресле комдивом, мнётся, но не продает так бессовестно слинявших с корабля, стоящего в дежурстве по флоту, помощника с минёром. Комдиву давно уже всё ясно и понятно. Что, где и как! Только район неизвестен. Ещё бы, третий десяток лет на флоте, и не то ещё видел. Достал этот корабль уже, до самых печёнок достал. Святая троица, не разливаемая ни водой, ни спиртом: помощник, механик, минёр, - на действующем флоте уже по восьмому году, давно перехаживающие свои каплейские звания. Хоть и должности помощника и механика позволяют добавить к имеемым звёздам на погонах ещё по одной, более чем два года назад уже выслуженной, не дают её им. Пьют, собаки, хулиганят, ничего не хотят делать. В папке, заведённой комдивом для всяких там недоразумений, объяснительных от этой троицы, как грязи. На гауптвахте каждый из них неоднократно отсидел, да толку никакого нет. У каждого уже не по одному суду чести было. Зуб на них у комдива давно уже вырос и достиг неимоверных размеров. Сколько раз уже он говорил комбригу, что разгонять их надо всех. А тот твердит только одно, что воспитывать надо. Воспитай мужика, когда ему уже под тридцатник. А они всё как дети шалопайством занимаются. Всё у них пляски и веселье. Как-то зимой можно сказать от подзаборной смерти комдив их спас. Шёл он вечером с пирса домой. Мороз душевный был, далеко за 20, да ещё с ветром. Пошёл по короткой дороге. Спустился с сопочки, на которой баня стоит, начал подниматься на ту, на которой школа находится. Услышал голоса в овраге, что рядом с тропинкой. Смотрит, а там помощник с минёром, кривые как патефонные ручки штурмуют склон оврага. Сыграли туда, не удержавшись на спуске. Все в снегу, карабкаются по склону, поддерживая и подталкивая друг друга, яростно матерятся и чертыхаются. Не помогает, вылезти всё-таки не могут. Склон крутой. Лезут, лезут, потом срываются, сбивают друг друга со склона, затем лежат обессилевшие опять на дне оврага. Минут пятнадцать комдив этот цирк наблюдал и любовался, потом всё-таки пожалел безголовых. Спрыгнул в овраг, да и вывел их оттуда по дну. Овраг, в подножье сопочки, сходил на нет, выходя на ровное место. Да такой степени нажрались, что сообразить не могли о необходимости немного пройти по дну, да и выйти на ровное место. Могли бы и замёрзнуть сволочи. Ну, это ещё ладно. Как-то эти орлы и кофе комдива напоили. Зашёл он ближе к вечерней поверке в каюту минёра, а там все трое вроде как чинно и благородно кофе пьют. Минёр кофе предложил, при этом спросил, Вам простой или по капитански, покрепче или нет. Не знал комдив, хрен старый, такого кофе, с дуру попросил по капитански и, конечно, покрепче. Аж две кружки выпил. А потом всю ночь по пирсу и кораблям шарахался, так как заснуть не мог, глаза из орбит вылезали. Век живи, век учись. Кофе по капитански это обычный кофе, в который добавлен обычный спирт. И вкус такой терпкий был. Вот и пару неделю назад из-за них, сволочей опять же, на комбрига нарвался, это да. На корабле тренировки по отработке первичных мероприятий по борьбе за живучесть шли, матросы копошатся сами по себе, что-то изображают, а руководителей тренировок, начальников то есть, не видно. Залетел комдив в каюту механика, а там все трое сидели. Аж дыханье спёрло от возмущения. Схватил он один из двух стоящих на столе графина. Хотел всего лишь глотку водой промочить, чтобы потом отодрать всех троих. Ну и задохнулся от этой воды. Хоть бы сказали, сволочи. В графине чистый спирт был. Пока разобрался, успел два хороших глотка сделать. Пытаясь схватить второй графин, в котором вода была, смахнул его на палубу и разбил. Метнулся к раковине умывальника, чтобы глотнуть воды из-под крана. Бачок пустым оказался. Дыханье спёрло, чуть не загнулся, пока воды не нашёл и пожар не потушил. А тут и комбриг нарисовался, пришлось ему свежим шилом в лицо дышать. Пытался оправдываться, да тот и слушать не стал. Пил и всё.
- Оперативное время 00 часов 20 минут. Проверка аварийного машинного телеграфа, ВРШ … - продолжал рулить приготовлением дежурный по кораблю, стоящий рядом с восседавшим на командирском кресле комдивом.
      Обстоятельства сложившиеся как флаг в руки комдива. Сошли без добра с дежурного по флоту корабля. Для полноты картины надо выйти в море без них. Что тогда комбриг на это скажет. Снять их к чертовой матери. Тем более скоро уже молодёжь с училищ должна на флот подойти. Выход короткий, часов за семь-восемь, если ещё чего-нибудь оперативный не придумает, обернёмся. Механик на борту, зам постоит вахтенным офицером. Самому на мосту сутками стоять не привыкать. Штурмана нет. Забрали пару месяцев назад на новостройку. Возьму штурмана с базового тральщика на всякий случай. Комдив удовлетворился окончательно принятым своим решением.
- Оперативное время 00 часов 30 минут. По местам стоять, главные машины проворачивать. Связь бак-ют-ПЭЖ-ГКП установить! – уверено дал почти последнюю команду приготовления старшина.
- ГКП-ПЭЖ! Главные двигатели к запуску готовы, прошу добро на запуск, - прозвучал из динамика «Каштана» спокойный, негромкий голос механика.
     Дежурный по кораблю посмотрел на комдива. Тот утвердительно кивнул головой.
- Есть ПЭЖ! Добро на запуск! – дал вниз разрешение дежурный, получив доклады о готовности швартовых команд бака и юта.
Послышался звук проворачиваемых воздухом главных двигателей. Рёва запущенных двигателей так и не услышали. Комдив чертыхнулся. Схватил микрофон, намереваясь связаться с ПЭЖем и выяснить обстановку. ПЭЖ голосом механика намерения комдива упредил.
- ГКП-ПЭЖ! Запуск не прошёл. На правом вырвана прокладка трубопровода подачи воздуха к воздухораспределителю, - невозмутимо, спокойно и негромко доложил механик, так же спокойно продолжил, - на левом порван шланг откачки масла.
Началось. Теперь уже механик начал демонстрировать своё понимание сути войскового товарищества. Конечно ложного. Он, старый, битый, прекрасно понимал, чем вся эта бодяга может кончиться для помощника и минёра. А возможностей у него продемонстрировать понимание товарищества в силу своей значимости на корабле, больше чем у кого-либо другого. Корабль без хода это корыто, лохань, обрез, всё что угодно. Запускал он машины, конечно, с находившимися рукоятками управления оборотами машин в их стоповом положении. В общем, имитировал, запускать же и не собирался.
- ПЭЖ-ГКП! Механик! В чём дело? Сколько времени нужно на устранение, - комдив, вырвав из рук дежурного микрофон «Каштана», начал пытать механика.
- Есть ПЭЖ, - невозмутимый механический голос, - железо же, тащ комдив, что тут поделаешь. Работаем. Время на устранение не знаю. Как пойдёт, железо же, ему не прикажешь.
      Комдив спрыгнул с кресла и нервно забегал по рубке. Зам стоял у штурманского стола, разложил карты, изображая из себя штурмана. В прочем, что здесь такого, в те времена им давали в их Киевской бурсе дипломы штурманов. Минут через пятнадцать послышался голос механика по «Каштану» с неизменным началом - ГКП-ПЭЖ, спокойный и невозмутимый, человека, не привыкшего и не любящего много говорить: « Правый главный к запуску готов, прошу добро на запуск». Добро дано. Двигатель запустился, дав об этом знать появившейся мелкой вибрацией, рёвом, шипением выхлопных газов, выходящих через искрогаситель в фальштрубе.
- Всё, снимаемся. На одной машине пойдём, - обрадовался комдив, - где этот штурман с БТ?
     Подошёл и доложился командиру дивизиона о своём прибытии штурман с базового тральщика, принялся за дело. Но не рассчитал комдив всё до конца. Виной тому его забывчивость. Забыл выключить линию трансляции с ПЭЖем. Механик услышал его решение сниматься на одной машине. Буквально тут же правый главный начал исполнять своё специфическое, затухающее У-у-у-у. Комдив замер, набрал в лёгкие воздух, что бы голосом своим растерзать, растоптать по «Каштану» механика, но не успел. Его опередил сам механик.
- ГКП-ПЭЖ! На правом главном упало давление топлива до нуля, - невозмутимым голосом, выводящим из себя комдива, доложил механик, - двигатель остановился сам. Сейчас «огурцы» поменяем.
      Комдив, ничего не отвечая ПЭЖу, швырнул микрофон «Каштана», разбив его вдребезги. Сволочь механик. Великий молчун. Раскачать его, вытащить слово из него практически не возможно. И драть бесполезно, только хрен тупить. Не пробиваем. Сейчас ещё сам родит такую неисправность, как он сам иногда говорил, что весь флот тихоокеанский вспотеет её искать и устранять. Взгромоздился комдив на командирское кресло, как-то ссутулился, нахохлился. Расстроился от собственного бессилия что-либо изменить, разорвать этот круг поруки. Достал пачку своего неизменного «Опала», вытащил сигарету, но долго не мог прикурить, дрожали руки и спички ломались одна за другой. Ушёл в себя. Сидел минут пятнадцать, выкуривая одну сигарету за другой, стремясь как-то себя успокоить.
- ГКП-ПЭЖ! Главные двигатели к запуску готовы. Прошу добро на запуск, - из динамика прозвучал докладом голос механика, уже не нервирующий комдива своей невозмутимостью.
Комдив встрепенулся в кресле, взял в руки заменённый на новый микрофон.
- Есть ГКП! Механик, добро тебе! – радостно, не по-уставному, дал разрешение на запуск машин командир дивизиона.
Потянулся в кресле, поводил плечами, разминая затёкшее от сидения тело, оглянулся… За креслом стоял помощник в ожидании приказаний и указаний командира дивизиона. Живой, здоровой, с чуть покрасневшим лицом, похоже, не успели всё взятое с собой выпить. На лице детская невинность, готовность исполнить любое указание командира дивизиона. Стоит, приняв строевую стойку. Комдив молча спрыгнул с кресла, вылетел на крыло мостика, прошёлся по нему, посмотрел на ют. На юте в оранжевом жилете расхаживал в ожидании команд с ГКП командир ютовой швартовой партии, он же корабельный минёр. В унисон пошли на запуск оба главных двигателя.
В рубке комдив покачал головой, решив провести разбор полётов после возвращения с моря.
- Снимайся, - коротко бросил комдив, не глядя на помощника.
Полетели звонки аврала по кораблю.
- Баковым на бак, ютовым на ют! – начал командовать помощник командира, - По местам стоять с якоря и швартовов сниматься!
      Вот вам пример обычного войскового товарищества. Конечно ложного. Его на флоте всегда было много, похоже так и будет.

ВОРОТА СКОРБИ ИЛИ СЛЁЗ В КУСТАХ ВИНОГРАДА.

     Первая часть заголовка так звучит в переводе на русский язык с арабского, вторая с португальского. Как по-аглицки не знаю, за спиной только немецкий, по анкетному со словарём, да и то с большим трудом. Наверное, сказалось тяжёлое послевоенное детство, так как родился через неполные одиннадцать лет после её окончания, породившее нелюбовь к немецкому языку, в прочем всем остальным, не нашим, тоже. Первая, арабская часть заголовка по-своему звучит как Баб-эль-Мандеб - Ворота скорби или Ворота слёз. Почему или от чего арабы здесь скорбят и плачут, убей, не знаю. Вторая, португальская – Саргассо, куст винограда. Значит Баб-эль Мандеб в Саргассо. В лоциях, на картах есть арабский Баб-эль-Мандебский пролив и португальское – Саргассово море. Пролив находится между юго-западной оконечностью Аравийского полуострова и Африкой, соединяющий моря Индийского океана, Аравийское, его Аденский залив, и Красное. Пролив разделён располагающимся здесь ближе к берегам Аравии островом Перим на два прохода, Большой и Малый. Пролив перекрывается со стороны Африки территориальными водами Эфиопии и Джибути, со стороны Аравии – когда-то двух, теперь единого Йемена. Кстати в Джибути заморская военно-морская база Франции, где длина причальной стенки будьте на те, хоть крейсера ставь, ну и всё остальное для нормального базирования, пополнения запасов и ремонта. Недалеко от порта и аэродром приличный есть, опять же с французскими боевыми самолётами. Так что пролив под французским колпаком. В относительно недавнем прошлом в этих районах и наша 8-я оперативная эскадра флаг держала. Конечно не с таким комфортом как французы. Выброшенные из сомалийской Берберы, корабли, если не шарахались по округе, то стояли на якорях на рейде Йеменского острова Сокотра. Да на эфиопском острове Дахлак был ещё наш пункт базирования, правда всего с одним плавучим пирсом, у которого стояла плавмастерская, с доком на рейде. Ну как бы там ни было мы здесь были. Пролив – путь мирового экономического и стратегического значения. Ещё бы самый короткий путь из Европы в юго-восточную Азию и Австралию, ведь за ним Суэцкий канал, построенный ещё в 19-м веке неугомонным французом Фединандом Лессепсом, числящимся великим авантюристом. Кстати, Панамский канал начинал строить он же. Пролив открыт для всех, ходи не хочу, только правила движения соблюдай.
Саргассово море принадлежит Атлантическому океану, находится оно в его северо-западной части. Обозвал его так сам Колумб, Христофор который. Шарахаясь в здешних водах на своей «Санта-Марии» в поисках новых путей в далёкую Индию, узрел он скопление жёлтовато-бурых водорослей с шаровидными воздушными поплавками, а они, так похожие на саргассо, кусты винограда то бишь, напомнили ему о покинутых берегах родного Средиземноморья. Море это безбрежно, то есть без берегов. Вместо берегов границы всяческих местных течений, от Гольфстрима до Канарского. Относительно недалеко от берега Северной Америки и островов Вест-Индийского архипелага, располагающихся южнее. Именно в Саргассовом море находится гиблое и злосчастное место – Бермудский треугольник.
     Устали? Скажете, зачем вам такая подробная географическая справка? Надеюсь, поймёте ниже. Это важно для нынешней флотской молодёжи, теперь почти совсем не читающей. А вот прочитают они, глядишь, и не будет у них случая, когда им придётся погружаться в скорбь и проливать слёзы, мучаться от жгучего стыда и душевных неудобств, не сумев исполнить экстренный маневр уклонения от неожиданно выпущенной в их ворота, стоящие положим в кустах винограда, язвительной словесной торпеды.
      Митьке Кулакову, будущему корабельному механику, иногда за неимоверно широкие плечи и грудь при не очень высоком росте и коротких ногах именуемого просто «Шкафом», завидовали и белой, и чёрной завистью чуть ли не все в классе. На правой стороне его голландки блестел новенький, ещё не потускневший знак «За дальний поход». Изумительно эстетичный и красивый: развевающийся военно-морской флаг, белый с синей полосой внизу, красными звездой, перекрещёнными серпом молотом на белом поле, под флагом на голубом фоне золотистый силуэт крейсера, на красной полосе золотистыми буквами начертано – За дальний поход. Такой знак - мечта каждого молодого моремана. Он подчёркивает, что моряк плавал, извиняюсь, ходил, мир видел, а не только траншеи рыл, шуршал приборку большую и малую, обивал ржавчину и беспрестанно суричил корпус. Он отличает обладателя от салаг разных и шушеры всякой. И это не просто значок, а именно знак, его не дают, им награждают. Награждают как медалями и орденами, не всех поголовно то есть. Его заслужить надо, моря хлебнуть по самые ноздри и выше. И никакая-нибудь там штамповка из алюминия, а из достойного металла, даже на руке ощущается его, чуть ли ни орденская, тяжесть, ну фоллеристы знают и понимают что это такое. Ни у кого такого нет. Даже двое из класса, пришедших в систему с срочной службы, такого знака не имели. Один из них ладно, сапог, сторожил границу в кавказских горах. Другой флота хлебнул, отбарабанив полгода в Пинской учебке, обретая специальность химика, потом химиком же год на корабле в Полярном. Добыть такой знак в Питере очень даже просто. Вон на Московском проспекте у метро «Электросила» в любое время с раннего утра до позднего вечера можно его за трояк прибрести, за пятёрку даже с подвеской «Океан» подгонят. Можно то можно, но как-то не принято было в описываемые времена в курсантской среде цеплять на грудь не заслуженные знаки. Скромны курсанты были в большинстве своём. Тем и отличались при одинаковой, в целом, форме с матросами срочной службы, стремившимися цеплять на грудь весь набор знаков от классных до отличников. У курсантов была своя эстетика и понимание красоты. В основном висели комсомольские значки, у меньшей части ещё значки ВСК (Военно-спортивного комплекс), разных ступеней, а некоторые, вообще, ничего не носили. У совсем малого количества народа, одного-двух бойцов из класса, на груди были питонские, с профилем Нахимова, и у единиц, без сожаления променявших армейские сапоги на флотскую бескозырку, кадетские, с профилем Суворова, знаки. Обладатели этих знаков за окончание Нахимовского и Суворовских училищ называли их не иначе как орденами утраченного или украденного детства. Митька знак не купил, а заработал честно, носит его официально: в соответствующе разделе военного билета с его же лысой физиономией на фотографии есть соответствующая запись – награждён тем-то, приказ, номер, дата. Он горд. Ещё бы, мореман абсолютный, признанный. Он снисходителен к своим одноклассникам, в его понимании совсем не мореманам.
Митька в числе других курсантов роты на летней практике ходил на учебном корабле «Бородино», совершив переход из Севастополя в Кронштадт, когда весь остальной народ его класса осваивал десантные корабли в Балтийске. Такой переход числится походом совсем не близким, а значит дальним. Следует заметить, что по знаку был статус, по которому определялись заслуги и по которому, к примеру, переход из Североморска в Кронштадт дальним походом совсем не числился. Весь дальний поход уложился в срок чуть менее месяца. Митька видел славный Севастополь и Чёрное море, прошёл Босфор, любовался с борта корабля экзотическим Стамбулом. Видел Мраморное море, Дарданеллы, Эгейское море, мифические греческие острова, просторы Средиземного моря, зацепил краешек Ионического и Тирренского морей. По правому борту Европа, и её Италия с Сицилией и Сардинией, лазурный берег Франции, Испания. По левому – Африка, и её Египет с пирамидами и фараонами, Ливия, Тунис, Алжир, в Аннабу которого был единственный за весь поход заход, хоть и скромно, но всё-таки как не крути, а всё же заграница, удалось вот постоять на африканской земле, вдохнуть экзотики, Марокко. Дальше Гибралтар, просторы Атлантики, покачался на волнах вечно неспокойного Бискайского залива, проливы Ла- Манш, Па-де-Кале он же Дуврский, по левому борту Великобритания, по правому – Франция, Бельгия, Нидерланды с Амстердамом, Северное море. Вот и балтийские проливы, Скагеррак, Каттегат, Зунд. И конечная точка: Маркизова лужа, Кронштадт. Столько географических наименований, поэма, песня для любого моряка. И Митька мог её петь с полным на это правом в отличие от других своих одноклассников. Какая-то колониальная безделушка у него появилась, приобретённая в экзотической Африке, а ещё и никем до сих пор невиданные деньги, именуемые бонами, на которые в «Альбатросе», что в питерском порту, можно приобрести много интересного и дефицитного, джинсы к примеру. Это в других, будем так говорить, строевых училищах, ну у которых нет в наименовании слова инженерное, и в которых готовятся люди в перспективе поднимающиеся на командирский мостик корабля, таким знаком никого не удивишь. Учебные корабли, с их учебными, дальними походами, в основном предназначены для штурманской подготовки. Поэтому их на борту пару сотен, а будущих механиков всего класс один, два с половиной десятка человек. Всё это предельно ясно и понятно: секстанов на борту корабля сотни, карт тоже за глаза, а в машинном отделении всего четыре главных дизеля, да столько же вспомогательных, на них сотню человек не разместить. Вот поэтому так ценен знак на груди у Митьки, совсем не многие его имеют.
     Ещё весной на факультете объявили о предстоящем походе и то, что пойдёт лучший класс 2 курса. Народ загорелся, за учёбу взялся рьяно, хулиганить прекратил, опасаясь залётов. Конкурирующая рота вылетела из борьбы сразу же. Три класса оставшейся в борьбе роты всячески цеплялись за свой шанс. В одном из классов как-то совсем без повода в массовом порядке употребили в больших количествах портвейн, нарисовались на глаза тому, кому не следовало бы, в общем из числа конкурентов он вылетел. Вопрос решался между классом, в котором был Митька, и другим, который в конечном итоге и пошёл на «Бородино». Результаты сессии были по сути одинаковы, количество незначительных дисциплинарных проступков то же, но командир роты отдал предпочтение не Митькиному классу. Двоих из класса, назначенного в поход, забраковали, признав их не готовыми к длительному плаванию. Они оба были здоровы как быки, даже не курили. Не подходили они для похода за границу по другим причинам. Морально-политические качества у них не очень, так себе. Ненадёжны совсем, а потому не было к ним доверия. А вдруг сбегут, в проливах за борт прыгнут, со схода на берег не вернутся, в общем, Родину продадут за стакан виски, упаковку жвачки или там джинсы какие-нибудь. К слову, да и к некоторым превратностям судьбы: те оба по своим же морально-политическим качествам, которые не очень и так себе, не надёжные, ни как не подходившие для похода за границу, вполне подходили для будущей офицерской службы на флоте, что потом и доказали. Один из них со временем стал первым командиром БЧ-5 единственного на Северном флоте десантного «крокодила» 1-го ранга, закончил военную карьеру в Главном управлении кораблестроения в Москве при погонах капитана 1 ранга, коих на класс оказалось всего два. Другой всю службу провёл на действующем флоте, уйдя в запас с должности флагмеха Сахалинской бригады ОВРа, надо заметить высшей механической должности в плавсоставе, которую из роты в конечном итоге занимали на флоте всего человек несколько, а из его класса он один. Уволился при двух больших звёздах на погонах и плавсоставовских нашивках, как говорят, до локтя. Опять же, с такими же погонами службу завершили далеко не все его однокашники. И он, коренной питерец, так к Сахалину присох, что там так и остался. Во всяком случае, в Питере до сих пор не всплыл. Ну это всё будет в будущем. На тот момент ну никак не подходили они для похода за границу. Их места на «Бородино» отдали лучшим из лучших других классов. Таковым был Митька Кулаков. Круглый отличник. До училища он был обычным троечником нижегородского интерната, правда, физико-математического, куда был отправлен за исключительные математические способности из одной Медоваренной деревни, что недалеко от Вачи. В училище же волок начертательную геометрию, математику, теоретическую механику, физику как никто другой. Вчерашним отличникам и хорошистам обычных школ что-то тот же матанализ давался совсем не просто. И раздолбаем Митька не был. Дисциплинирован, тактичен. Так что отличник абсолютный. Позже, после этого «награждения», на старших курсах, когда перестали читать общенаучные дисциплины, пошли специальные, он стал таким же как и все, не выделяясь, особенно, по учёбе, научился пить портвейн, бегать в самоходы, творить всяческие дисциплинарные недоразумения, а потом и вовсе был исключен начальниками из числа ротной элиты.
     Участникам предстоящего похода выдали в дополнение к белым форменкам белые брюки. Форма раз, виденная только на картинках. Выдали и синие куртки с короткими рукавами, кажущиеся легкомысленными шорты, пилотки с длинными, как потом мы узнаем бейсбольными, козырьками, доселе народом невиданные. А ещё кожаные тапочки с дырочками. Тропической формой всё это, оказывается, называется. Они всё это барахло в кубриках роты примеряли, красовались перед зеркалами, возбуждая зависть всей остальной массы ротных неудачников. Юпитеры, одно слово, вокруг же быки, которым не дозволено многого.
      Ноябрьские праздники, их второй день. Митька в числе нескольких других своих одноклассников сидел вечером в баре на Разъезжей, одной из улиц, образующих в Питере известные пять углов. Был такой бар, а может быть и сейчас есть, коктейль-бар, кажется, «Корветом» именовался. Разъезжая, дом 10, если память не изменяет, совсем недалеко от этих самых углов. Место хорошее, тихое, похоже, не вошедшее в маршруты гарнизонных патрулей. На противоположной стороне улице ещё шашлычная имелась, позже народ и туда дорогу протоптал. Тепло и хорошо. На улице сыро, грязно, холодно, ветрено. Народ на западный манер прожигает жизнь: сидят в сизом табачном дыму, курят сами, так не спеша, вальяжно затягиваются и, наклонив голову, стряхивают пепел. Курят сигареты с фильтром. На столе лежат пачки болгарского «Опала». Традиционный и обычный для курсантов ВМУЗов того времени Беломор, ещё той табачной фабрики пламенного революционера и председателя питерской ЧКа Михал Соломоныча Урицкого, что с красным фирменным знаком на обороте пачки в виде ростральной колонны Стрелки Васильевского острова, а не объединения его же имени с трёхлистным знаком, в карманах шинелей, сданных в гардероб. В таком заведении курить вульгарные папиросы как-то не прилично. Перед ними высокие стаканы с коктейлем, конечно, самым дешёвым. Поразил бармен: так изящно, как-то играючи бутылками с невиданными доселе этикетками, подобно жонглёру, смешал он напитки. Между делом открыли и новое для себя: оказывается смесь всяких напитков в одном сосуде коктейлем называется. Помешивают соломинкой содержимое стаканов, потягивают его через соломинку, в коктейле не привычно постукивает о стекло лёд. Из колонок, разнесённых по залу, несётся густой тенор Демиса Русоса, точно пласт дефицитный, аппаратура совсем не простая, стереофоническая, ещё редкая и дефицитная в те времена. Неспешно ведут беседу. Народ курсантский чувствует себя принадлежащей к элите общества, золотой молодёжи, благо обстановка к этому располагает. Правда, всего пару часов назад в подворотне на Загородном проспекте так запросто задавили пару бутылок портвейна даже без стакана, так из горла, и даже без обычной докторской колбасы, нарезанной руками продавщицы в гастрономе, плавленым сырком заели. Хорошо, тепло. Вчера они были подняты ни свет, ни заря, строем дошли до вокзала, ехали на электричке до Питера, с Витебского вокзала опять же строём дошли до пивбара «Висла», что на тогда ещё улице Дзержинского, потом Гороховой. Там заняли исходные позиции в ожидании окончания военного парада и своего выхода на Дворцовую изображать линейных во время демонстрации, между делом обписав все близлежащие подворотни. Замёрзли на смерть, даже форма гвоздь, шинель с бескозыркой, не спасала, шапка была бы совсем кстати. Митька со своим корешем потом, вернувшись в свой родной пригород, отогревался совсем не по интеллигентному и не по элитному: в обычной пельменной, что в парке, ершом, то есть водкой с пивом в одном стакане. Получается, что вчерашнее тоже коктейлем было, своеобразным, конечно, но тем не менее. Пошло хорошо, да догнало быстро. Позже ещё в драку попали. Моряк Митька к народу начал приставать, те долго не думали. Состояние морякам, нагрузившимся выше ватерлинии водкой с пивом, противостоять не позволило. Быстро были положены на грунт, дальше их катали ногами. Ума хватило обоим закрыться: закрыть лицо руками и своими бесками, подтянув локти к груди, к ней же подтянуть колени. Физиономия чистая, зато всё тело синее. Ну, это вчера было. Сегодня совсем другое дело, всё чинно и благородно. Раньше подобные заведения обходили чаще стороной. Время изменилось. Давно уже прошёл без вины виноватый 1-й курс, исполнен приказ о выживании на 2-м. Теперь всё, давно не караси, курс 3-й, а он уже определяет народ никак иначе, как весёлые ребята. Новое качество подчёркнуто и формой. Брюки, взятые на кучу размеров больше, давно перешиты, сидят обязательно на бёдрах, расклешены. Если по паче чаяния их ширина казалась недостаточной после перешивания, то натянутые мокрыми на фанерные торпеды брюки доходили в своей ширине до нужного их обладателю размера. Погоны на плечах форменок с ослепительно белым нейлоновым кантом, галун на курсовке шире, чем обычно, и она уже по своей длине соизмерима с курсовкой пятикурсника. Гюйс с белой подкладкой, выпоротый из белой форменки, застиранный, нежно голубого цвета, а не тёмно-синего как бывает у только что выданного. Ленточки на бескозырке уже не стандартной длины, доходящей всего лишь до лопаток, а склеенные из двух, доходящие чуть ли не до пояса. Шинель обрезана так, что уже вылезла за уставной сорокасантиметровый командирский крест, которым проверялась длина шинели, бляха абсолютно прямая, а не по-армейски овальная. Так что необходимо даже вынуждено соответствовать своему положению, надо и должно веселиться, потом может и не удастся. Тем более, впереди 4-й этап жизни – этап женихов и невест, наконец, 5-й – отцов и детей. Но это на всех не распространялось. Некоторые в состоянии весёлых ребят продолжали жить и дальше вплоть до глубокой старости.
В зале нарисовались две девицы. Они взяли свои коктейли у стойки, встали и начали осматривать зал, пытаясь отыскать свободное место. Мест не было. Митька встал, подошёл к ним и пригласил за свой столик. Отказываться они не стали. Он же где-то раздобыл и приволок и стулья для них. Познакомились. Девчонки из тряпочного, ну, это, института лёгкой промышленности. Одна из девчонок особенно выделялась. Она была достаточно высока, шикарные распущенные по плечам волосы, и всё остальное очень даже симпатичное, как говорится, всё при всём. В общем, красивая. Митька именно её стал обрабатывать. Интеллигентно, на Вы, по другому в таком заведении совсем нельзя. А кому ещё из сидящих за столом этим заняться. Конечно, Митьке, герой, моряк со знаком «За дальний поход» на груди. Митька развернул грудь, правую её половину, на которой висел знак выпятил как-то вперёд. Знак свой так между делом, вроде бы как невзначай пару раз теранул рукавом форменки, придавая ему дополнительный блеск Митька первым делом её внимание на знак обратил. Объяснил ей, что это такое, то, что не всем его дают, его надо заработать в долгих и далёких морских походах. Народ, сидящий за столом скромно молчал, сказать им нечего, Митьке они совсем не конкуренты.
- Плавает только…, - снисходительно начал Митька поправлять девушку, задавшей ему какой-то вопрос, чуть замявшись, не став уточнять, что же в конечном итоге плавает, – ну, сами понимаете что. А корабли ходят.
Понятное дело, Митьке виднее. Подогретый портвейном и уже вторым по счёту стакан коктейля он, обычно немногословный, впал в полное словесное недержание. В общем, его, как сказали бы классики, несло.
- А знаете, Вы?... – Митька резкими щелчками сбрасывал пепел сигареты в пепельницу, также резко поворачивал голову к сидящим рядом с ним девушкам, спрашивал он у них, и не дожидаясь ответа, что, конечно, она не знает, как-то снисходительно и покровительственно говорил ей о тяжести и суровости жизни моряка, всегда сопряжённой с опасностями, о штормах и тайфунах, кораблекрушениях, при этом периодически поглядывал на свой знак…Вспомнил случай, когда он в жесточайший шторм был смыт за борт, но выжил, то ли три дня, то ли четыре держался на воде, потом всё стихло, его нашли и подняли, а ещё до этого он отбивался от акул, выжил только чудом. В общем, как в известной песне раз пятнадцать он тонул, при этом погибал среди акул, но всё это ему, моряку было не страшно совсем, даже глазом не моргнул. У Митьки горели глаза, он жестикулировал своими руками, и говорил, и говорил…
- А знаете, Вы?... – и нёс дальше об экзотики далёких южных морей и океанов, о чудищах морских, заморской жизни, о пирамидах Египта, храмах Греции. Везде он был и всё он видел.
- А знаете, Вы?... – и дальше словами воинских уставов о полной тягот и лишений морской жизни, которые моряки переносят стойко, о том, что чаще в жизни моряк находит приют в корабельная каюте чем на берегу дома, о том что моряк годами не видит родную землю, в общем, говоря словами известного писателя-мариниста, дом мой - корабль.
      Начал Митька приближаться и к главной цели своего красноречия. Начал говорить о том, что как важно, чтобы моряка любили и ждали на берегу, о том, что не каждой девушке под силу вот так долго и верно ждать.
Народ балдел. Врёт же собака, но, тем не менее, скромно молчал.
- Да, да, - говаривали девицы, с любовью и уважением глядя на Митьку, - ах-ах. Надо же, как интересно - качали головой, восторгаясь им.
Митька покорил их. Всё можно брать, обоих сразу, тёплых и расслабленных, конкурентов нет. И вот он уже танцует с самой красивой из них, крепко прижав её к себе, и всё что-то говорит ей и говорит на ухо. Она томно положила ему голову на плечо. И вот она уже у него на коленях, и руки Митькины в очень даже интересных местах… И опять его рассказы о море и жизни моряков.
- А Вы не скажете, где находится Баб-эль-Мандебский пролив? – неожиданно спросила та девица, которая на колени посажена не была.
     То ли ревность у неё взыграла к собственной же подруге, то ли на самом деле просто проявила интерес. Об-она! Вот она, та самая язвительная торпеда, пущенная острым язычком девицы в Митьку. У него раскрылся рот, отвисла челюсть, он беспомощно захлопал глазами, лицо и уши загорелись жаром и густо покраснели. Его географических познаний не хватило на маневр уклонения. Не знал он, где находится Баб-эль-Мандебский пролив. Торпеда достигла своей цели, влетев в Митьку аккурат ниже его ватерлинии. Пробоина, вода пошла в отсеки, уменьшая запас Митькиных душевных плавучести и остойчивости, приводя последнюю к отрицательному значению с последующим опрокидыванием от мучительного стыда. «Осадка» Митькина начала расти. Он как-то сжался, стал медленно погружаться в свой стул. Появился и крен с дифферентом в придачу. От совсем недавней гордой Митькиной посадки, исключительно прямо и на ровном киле, ничего не осталось. Весь словесный пар его вылетел в один прощальный гудок. Мореман хренов! Надо же так влететь. Не преподают географии в пароходной механической школе, в физико-математическом интернате же география предмет, можно сказать, совсем не основной. Молчание затянулось. Митькины приятели с трудом сдерживали смех, вместе с тем радовались, что вопрос был задан не им, они тоже ничего не знали о том проливе, пузыри бы пустили так же, как и он. Девица, сидящая у него на коленях, как-то отстранилась у него и начала всматриваться в него с каким-то ожиданием. Митька молчал.
- А Саргассово море, Вы не скажете, где находится? – пустила свою вторую язвительную торпеду та же девица, не давая Митьке опомниться.
     И тут Митька уклониться не сумел. Второе попадание. Она добила его окончательно. Всё, Митька тонет, позорно спуская флаг. Погибает, и увы, сдаётся. Его челюсть отвисла ещё больше, глаза захлопали ещё быстрее, на них навернулись то ли от обиды, то ли от смущения слёзы, лицо и уши загорелись уже нестерпимым жаром и из красных стали бурыми. Показалось, что знак «За дальний поход» на его груди потускнел, и Митька как-то непроизвольно прикрыл его рукавом форменки. Всё рухнуло в одно мгновение. Девица освободила Митькины колени, села на свой стул. Молча все допили свои коктейли. Девицы собрались уходить. На просьбу проводить той, что совсем недавно сидела на его коленях, Митька ответил гробовым молчанием и сопением. Они ушли, язвительно поблагодарив за приятно проведённое время. Народ за столом безмолствовал.
      На следующий день Митька, в тайне от всех, пошёл в читальный зал училищной библиотеки. Взял Большую Советскую энциклопедию, наиболее подробный географический атлас. Нашёл злосчастные пролив и море, прочитал всё, что было о них написано в статьях энциклопедии. Все остальные, при инциденте так же присутствовавшие, то же библиотеку посетили. И тоже тайно. Видит бог, полученную информацию они запомнили на всю свою оставшуюся жизнь. Но ни у Митьки, ни у его приятелей больше о Баб-эль-Мандебском проливе, Саргассовом море никто и никогда не спрашивал.
      Выпуск разбросал приятелей по разным флотам. После выпуска Митька Кулаков и ещё один из той компании оказались на Тихоокеанском флоте. Митьку к третьему году службы на кораблях доконала язва желудка, списался он с плавсостава и ушёл командиром роты в одну из гражданских мореходок, потом там же стал преподавателем военно-морского цикла. А приятель его увидел Баб-эль-Мандебский пролив, и ни один раз к тому же. Неоднократно на корабле он проходил его, стоял на якоре у острова Перим, делящего пролив на два прохода. До Саргассова же моря он не дошёл. Другой Митькин приятель попал на Север, тот Саргассово море увидел. Свои знаки «За дальний поход» они, да и многие другие их сокурсники, обрели уже на флоте. Те походы были гораздо длительнее по времени, порой чуть ли не до года, районы плавания гораздо удалённее, чем переход из Севастополя в Кронштадт. Нацепили они те знаки на свои тужурки под училищные поплавки, и носили их с гордостью. Наверное, и до сих пор они висят на старых тужурках, висящих в платяных шкафах рассадниками моли, у моих однокурсников, теперь поголовно отставников. И цена их знаков была выше чем того, Митькиного, уже потому, что ходили они в море не курсантами-практикантами по большому счёту без непосредственных обязанностей по заведованию и корабельному расписанию, что подчёркивалось нулём в их боевых номерах и позволяло спать беспробудно, числи почти пассажирами, а ходили, исполняя обязанности командиров боевых частей, групп, и были они ответственны за десятки людей и механизмы, и каждый час похода требовал от них решения и действий. А это ох как не просто.
      Вот и всё. Читать надо больше, чтобы потом, вдруг не погружаться в скорбь, не проливать слёзы, не хлопать глазами, не сидеть с открытым ртом, не мучаться от стыда, а нормально и грамотно исполнить маневр и уклониться от идущей на тебя или в твои ворота, стоящие в кустах винограда, подобной язвительной торпеды.

ГОЛУБЬ ТАБАКА.

   Корейский пролив. Весна. Полный штиль. Корабль лежит в дрейфе. Между всем прочим, корабль не просто так в дрейфе лежит от нечего делать, так сказать. Он выполняет что ни на есть самую боевую задачу. Боевую службу в проливе несёт. Уже третий месяц и смены не предвидится. Боевой корабль, малый противолодочный (МПК). тактический номер - 528. В записных книжках одного из начальников значащийся как «Стерлядь», чтобы враги и свои особисты не могли расшифровать, в общении просто «Рыбак». Ну это для того, что бы враг не догадался. Его номер тактический это страшная тайна, если враг догадается, то всё, если не полный конец, то точный подрыв боевой готовности. Есть на флоте структуры, которые за этим внимательно следят, телефоны слушают, бумаги проверяют. Вместе с тем на больших кораблях их наименования, те же самые тактические номера, на борту написано аршинными буквами, и ничего секретного в этом нет. Ну те времена прошли. Теперь самые высокие начальники свободно и громко оперируют тактическими номерами кораблей, соединений.
      Всё-таки об этом корабле нужно рассказать особо, славный корабль был. Флот готовился, да и сейчас готовится к возможной войне. Всем понятно, что в первые же часы и сутки он понесёт потери в людском и корабельном составе. Надо их восполнять. Корабль не танк, не самолёт, быстро его не склепаешь. Поэтому пойдёт призыв гражданских судов, их переоборудование в военные корабли. Всякую войну начинают кадровые военные, они в первую очередь и кладут свои головы, а завершают и побеждают в основном «пиджаки», призванные из запаса, с остатками выживших кадровых. С кораблями то же самое. Ну вот взяли и обкатали это дело реально, в металле. Взяли сугубо гражданский пароход, поставили на баке артустановку 2М-3М, четыре станка РБУ-1200, четыре трубы 400-х миллиметровых торпедных аппаратов, на корме бомбосбрасыватель для глубинных бомб. В итоге средний рыболовный траулер «Шимановск» превратился в малый противолодочный корабль МПК-528, и пошла его жизнь под бело-голубым флагом. Перестал рыбу добывать, превратился в истребителя вражеских подводных лодок. По водоизмещению больше чем серийные МПК, тем не менее до 3-го ранга не дотянули, дали 4-й. Определили штат в 3 офицера: командир, помощник, он же командир БЧ-1-2-3-4, к тому же начальник служб - Р-Х-М-С, механик. Пароход спроектирован киевской «Ленинской кузницей». С утверждением проекта на нескольких заводах застучали молотки и кувалды, спуская на воду в год по 20-25 единиц. И флот присмотрел эти пароходы. Сообразуясь с объёмом его трюмов, сразу взял его в состав своего вспомогательного флота. Возили они по всему побережью харчи, обеспечивали харчами и корабли в океане. И разведка флотская присмотрела их. Дооборудовали хитрыми средствами связи, локации и вот он уже разведывательный корабль. И понеслись по морям и океанам разные там штурманские приборы: «Барометры», «Анероиды»и так далее, «Психрометра», кажется не было. А что, на волне устойчив, качка плавная такая, можно сказать даже вальяжная. На серийных МПК с длинными и узкими корпусами она стремительная и изматывающая. Дальность плавания и автономность не чета некоторым штатным кораблям. Ну и что из того, что с виду неказист. В конце концов воду с лица не пить. А машина главная просто прелесть, сносу нет, надёжна и проста. Мечта механика. Работает неспешно, пых-пых-пых. Порой кажется, что вот сейчас над трубой появятся кольца дыма, подобные тем, что выпускает искусный курильщик. Таких пароходов в стране сотни. Пока они тихо мирно добывают рыбу. А если свистнуть, так в момент построятся и начнут вражеские лодки шугать по всем морям и океанам. Ну и держитесь тогда супостаты.
      Ну, вернемся к теме нашей. Идиллия сложилась на службе. Спокойно всё. Обычно торчащие здесь японские и корейские корабли куда-то подевались. Шарахаться за ними, принюхиваясь и присматриваясь необходимости нет. Команд и указаний с командного пункта флотилии никаких, может быть о корабле они и забыли совсем уже. Лепота, одно слово. Старший на борту начальник штаба дивизиона. Он расположился на крыше ходовой рубки и, развалился в кресле, принимает солнечные ванны. Жизнь на службе, далеко от своей базы спокойна и размеренна. Вышестоящих начальников нет, никто не дёргает. Вместе с тем жизнь скучна и однообразна: вахта, сон, приём пищи, всё по кругу, как на цирковой арене. И всё уже изрядно надоело. Имеющаяся литература уже давно перечитана, выспались на год вперёд, все бока отлежали, фильмы все пересмотрены по нескольку раз. Был бы телевизор, посмотрели бы что японцы и корейцы показывают. Но нет его, сняли, что бы по паче чаяния не разложились морально на службе.
       Внимание начальника штаба привлекла севшая на фок-мачту птица. Присмотрелся. Чёрт возьми, голубь. Обыкновенный сизарь. Откуда он здесь взялся, до ближайших островов миль сорок, а то и больше. Вот даёт. Это уже интересно. Начальнику штаба сразу захотелось развлечься. Топнул ногой по крыше ходовой рубки. На крыле мостика появился вахтенный офицер, приписной штурман с одного из кораблей дивизиона. Штатных офицеров три всего, как тут ходовую вахту нести.
- Карабин мне, - крикнул начальник штаба вахтенному офицеру, - и побыстрее, - про себя добавил, - пока не улетел.
     Приказание было незамедлительно исполнено. Карабин в руках начальника, к нему обойма с патронами. Вставил обойму, передёрнул затвор, вскинул карабин, прицелился. Выстрел. Голубь, вернее уже его тушка, упала на палубу. Выстрел был исключительный. Пуля аккуратно сняла голубю голову. Если бы 7,62 мм диаметра пули попали в тело голубя, то точно бы полетели бы одни перья в разные стороны. Вот так, на флоте то же стрелять умеют. Хотя можно и всю жизнь на флоте прослужить и ни разу не стрелять из стрелкового оружия. Сигнальщик исполнил обязанности охотничьей собаки, сбегал на бак, подобрал добычу, принёс её охотнику. На лице начальника штаба полное удовлетворение. Захотелось ему вдруг экзотики.
- Кока наверх, - дал он команду вахтенному офицеру.
Кока искали долго. Наконец нашли. Предстал перед очами начальника штаба в грязной белой форменке сын солнечной Аджарии, он же корабельный кок, Катамадзе Заур.
- Так, Заури, цыплёнок табака – это грузинское блюдо? – спросил он кока.
- Конэчна, тащ каптан третий ранг. Наш блюд, - с некоторой гордостью ответил кок.
- А приготовить сможешь? – продолжал начальник штаба. - Э-э-э, обэжаеш, началник, - возмущёно вскинул руки кок, - зачэм спрашивэш. Какой мущин нэ может мяса прэготовит. Хочищь баран, хочищь пэтух.
- Так, тогда, ощипать, выпотрошить, обработать и зажарить. Табака. Чесночка побольше, - кивнул начальник штаба на голубя, лежащего у его ног.
Кок нагнулся, взял в руки тушку голубя. Посмотрел, покрутил, наморщил лоб, силясь понять, что от него хотят и что можно приготовить из 200-х грамм этой тушки. Наконец, обессилев от умственного напряжения, растерянно развёл волосатыми руками.
- Этот дохлый пытэчка жарыть, - недоумённо спросил кок.
- Так, ты меня достал, сын Кавказских гор, что тебе не понятно. Это дичь. Зажарить, - уже раздражённо, тоном не терпящим пререканий отрубил начальник штаба, - через полтора часа что бы ты был здесь. С подносом, чистое полотенце через руку, как в лучших домах Лондона и Парижа. Вперёд!
- Ест, - ответил Катамадзе и ушёл, разводя руками и что-то бормоча себе под нос на родном языке.
     Дальше жизнь начальника штаба пошла в ожидании приготовления экзотического блюда. От предстоящего вкушения голубя табака даже слюна начала выделяться. Надо заметить, что начальник этот очень даже любил покушать. Не поленился он и спуститься вниз, чтобы взять у командира с полстакана спирта, разбавить его водой, долив до полного, поставить стакан в холодильник, что бы потом под дичь пропустить. Кок тем временем пришёл к себе на камбуз. Да, это для кого-то камбуз, а на самом деле боевой пост. Да ещё какой, 1-й в службе – БП – 1/С, а значит основной, может быть основной и на всём корабле. Катамадзе бросил на разделочный стол голубя, сел на баночку, задумался, что дальше ему делать. И всё бормотал что-то себе под нос. Явно это были ненормативные грузинские слова. Потом резко встал, выругался опять же по- грузински, смачно плюнул под ноги, взял в руки голубя покрутил его и решительно вышвырнул в открытый иллюминатор. Облегчённо вздохнул и занялся приготовлением обеда экипажу.
Минули полтора часа. Начальник штаба начал дёргаться, не привык он к тому, что его приказания не исполняются. Это же подрыв всех устоев воинской службы. Топнул ногой по крыше ходовой рубки, показался вахтенный офицер.
- Кока наверх, - скрипуче, сквозь зубы, раздражённо.
Кок наверху. Без подноса, без полотенца через руку.
- Так, Катамадзе, где дичь, - вопрос с ходу и в лоб.
- Э-э-э, какой дычь, началник, - вопросом на вопрос ответил корабельный кок.
- Я же тебе полтора часа назад давал, - заводился начальник штаба.
- А-а-а, этот птычка дохлый что ли?
- Ты меня достал, родимый. Дохлый, не дохлый. Я спрашиваю где дичь, - уже переходил на крик начальник штаба.
- Нэту, - коротко ответил Катамадзе.
- Как это, нэту. А гдэ же она, - начальник штаба как-то неожиданно перешёл на грузинский акцент.
- Он улэтэл, - пояснил кок.
- Как улэтэл,- недоумённо спросил начальник.
- Так улэтэл. Луминатор аткрытый бил. Палэжал, палэжал, - пояснял Катамадзе, - патом стал, крыламы замахнул и палэтэл. Далэко уже улэтэл, атсуда нэ вэдно.
- Он же мёртвый был, без головы, - перешёл на крик начальник штаба.
- Э-э-э, началник, дарагой, щьто крычышь. Галава, галава. Значыт нэ савсэм дохлый бил. Взал и улэтэл, - продолжал кок объяснять начальнику причину неисполнения приказания.
- Так, Катамадзе, хватит мне здесь мозги пудрить. Через час, что бы всё было здесь. На подносе, полотенце через руку, и форменка что бы чистая была, - уже без акцента проревел начальник штаба, - иначе вздёрну на рее. Ты меня знаешь. Бегом!
Кок исчез… Через час появился на крыше мостика. В чистой белой форменке, даже колпак белый натянул, полотенце через руку. В руках поднос, покрытый чистой салфеткой.
- Исдэлал, тащ началник. Табак исдэлал, - доложил кок.
- Ну вот. Пока вас на канифас не натянешь, делать ничего не будете, - удовлетворённо протянул начальник штаба, втягивая ноздрями изумительный запах специй, - Молодец, Заури. А то пэтычка, дохлый, улэтэл.
Салфетка сброшена, на большой тарелке лежит хорошо зажаренная, с аппетитной коричневатой корочкой, издающая щекочущий ноздри запах, …. курица.
- Катамадзе, я не понял. Ты что мне суёшь. Где дичь, голубь, которого я тебе давал, - снова начал возмущаться начальник.
- Э-э-э, началник, дарагой. Ты дал птычка, я исдэлал, как ты хатэл. Слющай, щьто тэбэ надо. Нэ нравытся, давай вибрашу, - возмущённо, размахивая руками отвечал кок. Ещё бы, человек старался, а тут ещё какие-то претензии.
- Ладно, иди, - махнул рукой начальник штаба.
Отпил полстакана разбавленного спирта и с аппетитом впился зубами в хорошо прожаренное мясо снятого с мачты снайперским выстрелом «голубя». На мостик поднялся помощник командира. Увидев жующего начальника штаба, помрачнел.
- Опять. гад, провизионкой распоряжается, - процедил он сквозь зубы, обращаясь к приписному штурману, стоящему вахтенным офицером. Не любил помощник, когда лазили в провизионку без его ведома.
- Да нет. Он голубя из карабина завалил, кок ему его и приготовил, - ответил вахтенный офицер.

ДЕЛАЙ КАК Я.

     В заголовке один из важнейших принципов военной службы.
Хороший принцип, тут и обсуждать нечего. Незаменим он в военном деле. И говорит это, как правило, начальник, правильно оценивший обстановку, принявший единственно верное решение, ведущее к достижению поставленной цели и выполнению боевой задачи. И все делают как он. В итоге победа. Мне часто кажется, что войны выигрывал именно этот принцип. Встал вот начальник из окопа, а вокруг снаряды рвутся, пули свистят, так за ним и другие тут же встанут. Как же он встал, в штаны не наложил, а мы что хуже что ли. Таков уж менталитет нашего народа, в прочем еврейского то же. Они тоже за компанию удавятся со всем своим удовольствием. Тем мы и сильны, а значит и непобедимы. Правда флаг военно-морского свода сигналов, обозначающий этот принцип радужных цветов и их сочетаний в себе не содержит по сравнению с другими, мрачноват, так себе чёрно-белый конус. Может быть, в этом есть и своё предостережение: флагман тоже может ошибаться, может неверно определить курс и завести тупик. И так в жизни бывает.
      Утро понедельника. Экипажи кораблей и подводных лодок построены в громадное каре на авианосном пирсе в бухте Кам-Рань. Это Южный Вьетнам. Следует как-то привязаться к географии места произошедших событий. Здесь в самом конце 70-х был организован пункт базирования наших кораблей, А в первой половине 80-х уже оперативная эскадра. Цели и задачи ясны: контроль за Южно-Китайским морем, при необходимости закупорка большой дороги, идущей через Сингапурский и Маллакский проливы. Американцы в своё время оставили прекраснейший аэродром, позволяющий принимать абсолютно все типы самолётов, включая и тяжёлые, чем естественно мы и пользовались. И пирс этот тоже от американцев унаследован. Пирс универсальный, способный принимать любые типы больших и малых кораблей. Когда-то он был оборудован гидравлическими подъёмниками и при подходе авианосцев, например. он поднимался, при подходе других кораблей с гораздо более низкой высотой борта, опускался. Теперь этой базы у нас уже нет, ликвидирована за ненадобностью. Ненадобность та вызвана только бедностью нашей и безголовостью.
      В середине каре начальник штаба эскадры. Капитан первого ранга, без сомнения будущий адмирал, вернее уже почти, должность то адмиральская. На голове обычная синяя пилотка с бейсбольным козырьком, кремовая рубашка с короткими рукавами, необъятной ширины синие шорты застиранные до голубизны, на ногах, одетых опять же в застиранные синие флотские носки, тропические тапочки с дырками. В общем, одет он как все. Начальник штаба проводит разбор полётов кораблей и лодок, их экипажей за прошедшую неделю. Фигур всяких пилотажных за неделю набралось предостаточно, как говорится, по самое некуда. Тут имел место быть непрекращающийся ченч с местными аборигенами, именуемых корефанами. В прочем, наш люд для них тоже корефаны. Кстати, до сих пор понять не могу, слово корефан нашего российского или же вьетнамского происхождения. На ту сторону шли мыло, рубашки офицерские, топливо, цветной металл, металл и драгоценный в виде контактов с автоматов и пускателей. В нашу сторону местный самогон, водка, кстати исключительная по своим потребительским качествам, циновки, шляпы из рисовой соломки, всякие безделушки, знаменитый вьетнамский бальзам «звёздочка», гинекологические спирали и тому подобное. Надо заметить, что уже пошли годы перестройки, включившей зелёный свет кооперативному движению, и оставалось совсем немного до провозглашения главного лозунга момента – обогащайтесь любым способом и любыми средствами. Следует заметить, что мы всегда относились с пренебрежением к жёлтой расе, а тут они нам показали, что кусок цветного металла: медный или какой другой в сплаве с медью, типа бронзы или латуни, баббит, алюминий, - стоят денег, да ещё и каких. А он у нас под ногами валялся, за борт летел за ненадобностью, так как в голову не приходило, что это нормальный товар. За неделю были случаи пьянства офицеров, мичманов, матросов. Хоть спирт давно уж выпит, но тем не менее народ изворачивается. На прошедшей неделе обнаружили на одном из кораблей 40 литровый бидон браги. Видит бог, есть ещё бидон не найденной браги, и точно, что он не один. Тут и кража кокосовых орехов. А это особый урон дружественному вьетнамскому народу, вернее его защитникам. У них чуть ли ни за каждым отделением закреплена определённая кокосовая пальма. Не спасает даже колючая проволока, которой обвиты стволы, что бы наши не лазили. Тут и бесконтрольное купание на ближайших пляжах. Вандализм: прибрежные скалы пестрят изысками графической живописи, фольклором российским, именами собственными и наименованиями городов: от Урюпинска до Йошкар-Олы с Ферганой, - и разные сроки ДМБ, дополняющими наскальную живопись бывших когда-то здесь американцев. Тут и чуть ли ни массовые пищевые отравления местного населения: дают им разные консервы, а те зараз всё не съедают, холодильников нет, результаты ясны. И вообще скандал: украли у вьетнамского солдата, охраняющего на всякий случай пляжи, где купаются наши, затворную раму с автомата. Потом её вернули, только без самого затвора. Затвор взяли же и утопили. И много ещё чего другого, естественно нехорошего. Указано было на недопустимость подобных дел, виновных привлечь к строжайшей дисциплинарной ответственности. Всем было напомнено, что они не на курорте, а на боевой службе.
      Мичманы и матросы отправлены на корабли, офицеры оставлены. Каре значительно сузилось и укоротилось. Разбор пошёл дальше. Организация службы на кораблях ни к чёрту. Офицеры не знают своих функциональных обязанностей, мер по обеспечению живучести, не могут выполнять первичных мероприятий по живучести. И дальше в том же духе. Наконец начальник штаба перешёл к животрепещущему описанию своего ночного визита на один противолодочный корабль и беседы с дежурным по кораблю.
Всё в том же духе: ничего не знает, ничего не умеет. Потом он резко оборвал свою речь.
- Старший лейтенант Петров!
- Я, - раздалось откуда-то со шкентеля.
- Выйти из строя! – скомандовал начальник штаба эскадры.
На середину каре вышел Петров, тот самый дежурный по кораблю, попавший под каток, страдающего бессонницей начальника. Пошла характеристика Петрова в сравнениях, аллегориях и тому подобных изысках русского языка. И неожиданная концовка…
- Петров, если ты, дурак, то носи с собой корабельный устав, как это делаю я, - начальник штаба запустил руку в карман своих необъятных шорт, вытащил оттуда тёмно-синею книжку корабельного устава и поднял его над головой.
Народ безмолвствовал. Каждый думал, наверное: дурак он или нет, это приказание или рекомендации. касается всех или только Петрова. Думал и о практической стороне дела: в уставе почти четыре с половиной сотни страниц, хоть и габариты маленькие, но не у всех же такие здоровые как у начальника штаба шорты, как в кармане уместить. Может быть, пусть как обычно стоит он на книжной полке в каюте среди всех прочих руководств, наставлений, описаний, инструкций или лежит на столе. В общем, не стал народ делать так, как это делает начальник штаба эскадры. Все сочли себя умными очень и не совсем, но точно умнее начальника, и корабельный устав с собой не носили.

ДИВЕРСАНТЫ.

   На флоте кроме кораблей, соединений кораблей, всяких разных там соединений авиации, береговых ракетчиков и артиллеристов, морской пехоты, химзащиты, радиоэлектронной борьбы, заводов, мастерских, полигонов, баз, складов, и всякого другого разного есть ещё специальные диверсионные подразделения и подразделения борьбы с теми же диверсантами. Как именуются первые, просто не знаю. Точно только одно, что замыкаются они на разведывательное управление флота. Вторые именуются, точно, отрядами противодиверсионных сил и средств (ПДСС). Замыкаются или замыкались они на флотский отдел противолодочной борьбы, если не ошибаюсь. Диверсионные отряды существуют точно, а вот отряды ПДСС, возможно, в нынешние времена расформированы за ненадобностью. Силы флоту необходимые, тут и спорить нечего. Успех итальянских, немецких, английских диверсантов в период последней большой войны, да и в послевоенное время говорит сам за себя, исключая всякую полемику по этому вопросу. Чувствовали они себя суперменами, это уж точно. Над ними всегда висел ореол таинственности, наверное, поэтому и мы все считали их теми же суперменами. Правда вот сейчас, в наступившее, к сожалению, время, когда начала литься кровь на нашей земле, чего не возможно было представить в те давние времена, приходится наблюдать, когда наш спецназ, именуемый как всегда элитным, восхваляемым на каждом углу, берёт троих-четверых террористов, разваливая всё вокруг чуть ли не до основания тяжёлым вооружением. Может быть это тактика такая, не знаю. А больше всего мне нравится, когда они о голову свою разбивают бутылки, ломают кирпичи. И делают это публично, демонстрируя всем. Ну руками, мне простому обывателю, как-то понятно, а вот о голову нет. И куда прокуратора смотрит, министры разные? Это же статья уголовная! Люди занимаются членовредительством. Вот так трахнет себе по голове и готово, ограничено, а то и совсем не годен к прохождению воинской службы. В войну таких самострелами называли и если не ставили к стенке, то точно отправляли в штрафную роту. Я бы точно дело возбудил и вдул бы всем начальникам даже не по самые помидоры, а по самые гланды. А может прокуроры и начальники спокойно на это смотрят потому как знают, что мозгов там нет. Тогда совсем другое дело. В общем, их способностей, уровня и методов подготовки, оснащения не представляю. Железно одно, что водолазного снаряжения у них как грязи, и отработаны для работы под водой точно достаточно хорошо. Ещё бы, столько практики. Летом каждый день ныряли, опустошая запасы гребешка на прибрежном шельфе. Ну тогда, в давние времена, ладно, таскали его для себя, так как, точно, мясо гребешка положительно влияет не только на половые функции, но и на организм в целом, а это важно для силы, ловкости диверсантов, ну и для начальников ещё. Теперь же, явно, время, отведённое на боевую подготовку, употребляют на вылов гребешка для продажи. А может быть даже в своих закрытых для всех бухтах имеют теперь и собственные плантации, опять же для коммерческих целей. Приходилось мне в своей жизни на флоте только стоять в составе экипажа корабля в дежурстве по борьбе с ПДСС в своих базах, наблюдать организацию ПДСС на боевой службе, когда в местах стоянки выставлялись вооруженные вахтенные, производилось периодическое гранотометание для глушения находящихся, возможно, под корпусом корабля этих людей-амфибий или как там ещё их можно назвать. Больше в памяти другого, а именно того, что досаждали они нам своими выходками в период своих учений и тренировок: то корабли заминируют, условно, конечно, то что-нибудь выкрадут, то какого-нибудь начальника в «плен» возьмут, при этом запросто помять могут, руки вывернуть, повязать верёвками. Первое, ладно, тренировка так сказать на кошках. Второе то зачем. Главное им всё можно. Вооружены боевым оружием, правда, патроны холостые, но, тем не менее, пугануть то можно. А нам, вроде бы и нельзя. Ладно боролись бы они сами с собой, так вроде бы было бы логично: одни диверсанты, другие ПДССники. Нет, и те, и другие предпочитали тренировались на нас, обыкновенной флотской братии. И доставалось за это особенно начальникам штабов, по уставу ответственным за режим на соединении, организацию всех видов обороны. Те, в случае наличия у них старших помощников по противолодочной обороне и ПДСС, нещадно их топтали. Они, начальники штабов, этим неприятностям, по силе возможности, как могли, противостояли, то есть организовывали один из видов обороны. Иногда очень даже получалось…
      Начальника режима номерной флотилии подводных лодок, что базировалась в Стрелке, эти супермены достали насмерть. Пакостили регулярно. Командующий уже ему плешь проел. Ну начальник всё-таки нашёл способ борьбы с ними. «Зарисовал» визуально катер Разбойничьего отряда ПДСС. Ну и как-то только увидели этот катер, лёгший в дрейф не далеко от острова Путятина, начали действовать. Прикинули время, за которое эти рыбы-люди смогут доплыть под водой до бухты, выждали, потом закрыли вход в бухту боновыми сетями. Тут же по команде завелись все имеющиеся у подводников торпедоловы и начали чуть ли не на полных ходах носиться по бухте. Шума от них более чем достаточно. По две машины на каждом, при чём высокооборотных, мощных, к тому же подводный выхлоп. Не выдержали супермены, всплыли. Подняли их с воды, бить не стали. Потом сдали их на руки диверсионных начальников. Говорят после этого, во всяком случае, при том начальнике режима, подводников больше не беспокоили.
      А бывало приносили они не только физические и моральные неудобства должностным лицам, но ещё и прямой материальный ущерб. Как-то приноровились диверсанты атаковать островную бригаду ОВРа. Не по соседски как-то, на одном острове жили. Но тем не менее. Приноровились они, подчёркивая никудышный режим охраны штаба бригады, нет, бери выше, командного пункта бригады, подрывать местный сортир. Ну обыкновенный деревянный домик над выгребной ямой, с продольной переборкой, разделяющей, как это и положено, заведение по половым признакам, с отдельными ходами под буквами «М» и «Ж». Всё в щепки, содержимое ямы в воздух, ароматизируя атмосферу, пачкая и удобряя фекалиями штабного люда окружающую растительность для будущих богатых урожаев грибов. Неудобств масса после этого. Народу по кустам бегать приходится, деваться то некуда. А народу днём человек до 50-60 набирается. Мужики из числа офицеров штаба, мичманов узла связи, матросов штабной команды ладно, а вот женщинам того же узла связи, секретной части, постов БИП, ПВО каково. Головная боль у командира береговой базы появляется: где доски и гвозди добыть, да ещё рубероид в придачу. Конечно, сортир строится заново, но за день-два построить его не удаётся. Мается народ. А что тут проявлять своё суперменское мастерство. Вокруг штаба сплошной лес, периметр кое-как обнесён колючей проволокой. Что бы надёжно охранять нужно большое количество бойцов по периметру выставить, да ещё минимум как на две смены их набрать, где столько народа взять. Так и рвали диверсанты наш сортир несколько лет подряд. Понравилось идиотам. Комбриг звонил главному диверсанту, просил его устраивать другие подлости, но гальюна не трогать. Не внял тот на просьбы. Через год снова «атаковали» они штаб. Ночью прошли на территорию штаба, зашли в рубку оперативного, дверь которой никогда не закрывалась. Вооружённые, в зелёных маскхалатах, наставили на флагманского артиллериста, стоящего оперативным дежурным, безоружного, хотя и главного хозяина стрелкового оружия на бригаде, оружие. Тот пытался сопротивляться, заодно обкладывая их матом, но был скручен, упёрт мордой в стол, связан, а потом просто уложен под стол. Взяли штаб. А потом снова сортир подняли на воздух. Ну не сволочи ли. Наверное, потом за это получали благодарности от своих начальников, выпендривались друг перед другом как они лихо овровский штаб взяли.
      А бывало, их били. По простому, без всяких там приёмов самбо и прочих западных джиу-джитс, восточных карате и дзюдо. Просто, по- рабочему, в ухо, кольями с ближайшего забора. Вот устроили они свою глобальную диверсионную операцию в Абреке. Кораблей там как грязи. Эскадра, флотильские противолодочная бригада и часть бригады траления. «Атаковали» глухой осенней ночью. Разделились на группы по два-три человека, зачем больше, супермены же, и начали «громить пирсы». На первом пирсе эскадры ворвались на КПП. Безоружных вахтенных матросов повязали тут же. Дежурный офицер, с пустой кобурой на ремне, в руки им, во всяком случае, живым не дался. Наверное, насмотрелся фильмов приключенческих Врезал одному диверсанту между ног и отчаянно бросился головой вперёд в окно. Снаружи там была решётка. С окровавленной головой рухнул на пол КПП. Может быть, он крикнул до своего прыжка диверсантам, что русские не сдаются. История об этом умалчивает. «Ликвидировав» КПП пошли хулиганить по пирсу дальше. Так же атаковали и второй пирс. Сначала повязали вахту КПП и сидевшего там же полусонного мичмана, оставшегося за ушедшего спать оперативного дежурного бригады. Потом начали работать по кораблям. Может быть, их не учили распознавать как-то боевые корабли, в общем, начали они со стоящей ближе к КПП рейдовой плавмастерской, ПМР-42, сотворённой из корпуса доставшегося в качестве трофея после войны корпуса японского эсминца. Вроде бы то же корабль. Связали они вахтенного, при этом помяли его слегка, пошли дальше по пирсу. Тем временем по какой-то надобности на ют мастерской вышел дежурный, узрел связанного своего вахтенного. Развязал, выяснил в чём дело. Бросился в кубрик с совсем не военным криком: «Наших бьют». Матросы мастерской, по должности слесари, токари, фрезеровщики, сварщики, в момент слетели со своих коек и полетели в трусах, некоторые босые на выход, хватая по дороге куски труб, арматуры, ломы, багры. Вылетели на пирс. Вахтенный показал им двух своих обидчиков, ещё бродящих по пирсу, наверное, принимавших решение на атаку очередного объекта. Народ с криками, размахивая своим ударно-дробящим оружием, бросился по пирсу к ним. Те стали спешно отступать. И вот уже самый торец пирса, дальше вода. Прыгать не захотели. Присели, подняли свои укороченные автоматы, передёрнули затворы. Народ не реагировал. Подняв стволы над головами они дали очередь. Народ остановился. Постоял немного и двинулся дальше. Следующие очереди были уже даны в направлении людей. Народ присел, начал осматриваться. Убитых и раненных не было. Самый сообразительный крикнул: «Мужики, патроны у них холостые! Бей их!».
- У-у-у-у !!! – загудела толпа и ринулась кончать диверсантов.
Помяли их не слабо. Их еле отбили у разъярённой толпы вылетевшие на пирс офицеры кораблей, поднятые своими дежурными. Поднятый оперативный дежурный доложил оперативному флотилии об успешно отбитой атаке и двух задержанных диверсантах. Обгадившие всю малину диверсанты, связанные по рукам, сидели на палубе КПП. На лицах ссадины и кровоподтёки. Тут же лежало их амуниция и автоматы, слава богу, что в горячке «боя» не кинули их в воду, а то потом все хором на уши бы встали в их поисках на грунте под метровым, если не больше, слоем ила. Через пару часов появился какой-то угрюмый диверсионный начальник. Угрюмый, точно, от того, что его подопечные завалили операцию. Ещё бы, они привыкли всегда выигрывать, а тут на тебе, нарвались. И вот так бывает. Народ испытывал полное удовлетворение и с чувством исполненного долга пошёл досыпать.
      А вот с точки зрения совсем не горящего любовью к диверсантам простого флотского обывателя, которому они, в числе других, приносили только одни неприятности, всё-таки они сумели отличиться. По рассказам в 90-х годах в Приморье появился лучший всех времён и народов, по оценке некоторых, Министр обороны, ещё действующий или уже нет, точно не помню. Не официально появился, как частное лицо. Может быть, в отпуске был. Ну и на гражданском катере или яхте моторной, среди гражданских лиц, без погон, в обычном спортивном костюме, зашёл в островную бухту, где те самые диверсанты базировались. Входить в эту бухту все лоции запрещают. Не место это для посещений. Так все задержаны были, хотя и Министра в лицо признали. Тому нужно отдать должное, подчинился, уважил нормально поставленную службу. Убит или там растерзан никто не был. Доложили наверх, оттуда пришла команда, отпустили всех, в том числе и Министра, с миром. Может быть, и врут. Но говорят, что так и было.

Д О М О Й !

     Не надо думать, что это призыв или приказ бежать на корабль. А вообще-то может быть и так. Ведь на флоте плавсостав больше времени проводит на корабле чем в своём находящемся на берегу доме, если таковой к тому же ещё и имеется. Наш дом, с подачи одного из известных писателей-маринистов, – корабль. В дом на воде народ движется не спеша, порой даже с неохотой, бегут только в том случае если не укладываются в предписанные корабельным уставом полчаса до подъёма флага, а то и непосредственно к нему. Всё-таки другой, настоящий дом гораздо теплее и уютнее, чем этот железный, в прочем есть и деревянные, и пластиковые, стоящий на воде. Домой! И это уже в беспросветной корабельной жизни праздник. Если любое приказание или команду по флотским заповедям спешить исполнять не следует, потому как начальник может передумать сам, или отменит по случаю, например полученной телеграммы о том, что на Черноморском флоте при перевозке чего-нибудь на телеге сломалась передняя или задняя ось, не так уж важно какая, и необходимо все эти оси проверить на всех флотах., то команду или разрешение сойти с корабля и убывать домой следует исполнять незамедлительно, опять же по причине возможности того, что начальник может и передумать. И выполняется такая команда, как правило, с превеликой радостью. К этому ещё одна заповедь имеется. Она гласит, что общественные и служебные дела нужно выполнять как можно быстрее, личные же немедленно. Даже те же корабли идут домой, в родную базу, к родному пирсу как-то весело и задорно, точно развивая ход больше, чем тогда, когда от него уходят. Домой! Бросаются все дела, даже не завершённые. И вперёд, опережая собственный визг от радости, изничтожая на лету подмётки собственных башмаков, рвутся они. Не останавливает ни время суток, день или ночь, пусть и совсем поздняя, ни дождь, ни ветер, ни снег, ни отсутствие транспорта, ни какие другие препятствия и преграды. Забываются и извечные правила о том, что спешащий военный вызывает смех, бегущий же панику. Хрен с ней паникой. Бегут. Домой!
      Вот только некоторые случаи этого отчаянного стремления флотского люда и кораблей домой…
I
      Базовый тральщик стоит в Босфоре на якоре. Экзотика, не правда ли, так и лезет в строку лыко типа – никогда я не был на Босфоре. Я точно не был на том Босфоре. Видел массу морей Тихого и Индийского океана, но никогда Чёрного и Средиземного, что за тем же Босфором. Но, увы, тут по бортам совсем не минареты Стамбула, а Владивосток и Русский остров. В своём наименовании тот пролив имеет и продолжение: Босфор, но Восточный. Говорят, что он внешне сходен с тем, более известным, Босфором, потому так и назван. Этот Босфор уж я знаю. Исходил его вдоль и поперёк, в один из периодов своей жизни, при чём не самый малый, ходил по нему чуть ли не ежедневно, да ещё по нескольку раз на день. Корабль не бездельничает совсем, он при деле. Доказательством тому висит на одном из фалов, идущих к рее мачты, дежурный сине-бело-синий флаг «Рцы», ночью же светит, вместе с якорными огнями, и синий дежурный. Дежурный тральщик по главной базе флота, на брандвахте он, иначе говоря, на балде. Смены, как всегда нет, продукты на исходе, пресная вода тоже, по утрам бойцы уже получают всего по кружке воды, чтобы сполоснуть рот после чистки зубов, курево закончилось, шило выпито. Правда, под покровом ночи спускали шлюпку. Ходили в город за сигаретами, между делом изловчились добыть и разливное пиво, бывшее в те времена во Владивостоке в дефиците, привезли целое ведро его. Серёге Александровичу, механику этого тральщика и целому страшному лейтенанту, то ли что-то непотребное попалось в рот за обедом в кают-компании, то ли пиво было налито в ведро с нарушением санитарных правил и норм, то ли зараза завелась в корабельном топливе, потому как вчера со своими бойцами затеял он помывку фильтров главных машин и сам принял в этом участие, а после этого как следует не вымыл руки. В итоге у него или под ним вдруг то ли сломался, то ли расстроился стул, и его понесло. Понесло бурно и безостановочно, как потом оказалось, подрывая боеготовность корабля, а значит флота и всех вооружённых сил государства. Везунчик: один из всего экипажа вот так обделался. Он так плотно занял единственный горшок офицерского гальюна, что все обитателям начальствующего отсека пришлось бегать по надобностям в гальюн личного состава. Гальюн теперь его командный пункт - пост энергетики и живучести корабля, хоть на дверь наноси соответствующее обозначение: КП / 5. С горшка, через дверь он руководил и регулировкой вдруг вышедшего из строя одного из дизельгенераторов, давал своим подчинённым и другие ценные руководящие указания по боевому и повседневному использованию технических средств своей боевой части. Те ему регулярно опять же через дверь докладывали ход работ и обстановку. Надо сказать, что руководил вполне успешно, может быть, вот так сидя голова у него лучше работала. Схватывал всё на лету, ориентировался моментально, также быстро принимал единственно правильное решение, давал соответствующие указания. В общем, его матросы нормальным образом отрегулировали сдохший дизель и запустили его. Пожарный насос работал беспрерывно, как по боевой тревоге, смывая за борт механические выделения. Электродвигатель санитарного насоса давно сгорел и при 2-й боевой готовности пожарный насос пускался на смыв гальюнов только периодически, а тут молотит постоянно, излишне нагружая работающий дизельгенератор, а значит, и приводя и к большему расходу топлива. Налицо, кроме последствий заболевания, ещё и существенный экономический урон – перерасход ещё недефицитного в стране топлива. Устав сидеть на горшке и от бесконечного зубоскальства соплавателей по поводу неумения нормальным образом оправлять свои естественные надобности, на вторые сутки Серёга сдался и запросился у командира на берег для добровольной сдачи докторам. Командир, обрадованный тем, что к отсутствию воды и продуктов добавилась ещё и болезнь механика, и, наконец, есть более чем куча весомых доводов для того, чтобы покинуть опостылевшую точку якорного «балдежа», тут же запросил добро встать к пирсу. Добро комбриг дал. Домой! Опережая собственный визг, с радостью. Правда радость после швартовки в момент улетучилась. Комбриг с ходу, тут же на пирсе, прилюдно обул и отодрал командира. Это только так кажется, что вот на борту человек заболел, и нет в этом ничего особенного, жизнь есть жизнь. На самом же деле, всё оказалось совсем по другому: вот обгадятся вдруг все, вот так разом, всем экипажем, так это какой подрыв боеготовности флота может случиться. Целая боевая единица, дежурный тральщик по главной базе не боеготов! А вдруг внезапно поставленная задача, невесть откуда взявшаяся минная опасность. Скандал! В общем, командиру досталось по самое некуда за упущения в подготовке подчинённого личного состава, выразившееся, в частности, в неумении механика какать по-людски, то есть выделять из себя нормальную твёрдую или полутвёрдую консистенцию отработанных организмом веществ, и за разведённую на корабле антисанитарию. Ещё приказал: наказать своей властью механика за членовредительство, приведшее к срыву боевой задачи. Добавил, что это ещё мягкое наказание, во время войны вот такому самострелу светил бы, если не расстрел на месте без суда и следствия, так точно разжалование бы и штрафная рота.
      Кстати, история знает случай, как на одной дизельной лодке перед выходом в автономку всего на всего залудили один дырявый бак для приготовления пищи. Вышли в море на полную автономность. Всё по серьёзному: алкаши, раздолбаи, залётчики и пролётчики с борта сняты, в экипаже только надёжные и преданные Родине люди, партийные и комсомольские билеты сдали в политотдел, в носовые торпедные аппараты загрузили две торпеды с ядрёной башкой, днём под водой, всплытие только ночью на зарядку батареи и сеанс связи. Сварили в том баке компот, употребили его и обгадились все хором, от командира до распоследнего трюмного. Представьте себе, если вдруг под водой весь экипаж весь разом сифонить начинает. Тут не только горшков не хватит, на той лодке единственный подводный гальюн был, да ещё и задохнуться можно от супервысокой концентрации сероводорода, никакая регенерация не справится. Короче, всплыли, донесли, с позором вернулись в базу, завалив выполнение боевой задачи.
      Серёгу, как заразного, под белые руки и под жёлтый карантинный флаг. Это у медиков, у которых всё ни как у людей, таковым жёлтый флаг числится. У нас он наоборот добро даёт на швартовку и действия, согласие выражает, в мировой же практике оповещает о том, что пароход заразой не загажен. В общем, запрятали Серёгу в инфекционный госпиталь, что на относительном отшибе Владивостока, на Второй Речке, даже не позволив забежать домой попрощаться с женой и сыном. На корабле же затеяли глобальную дезинфекцию. В госпитале пошёл обычный курс лечения: уколы разные, капельницы, чуть ли не ежедневные посевы с какими-то там всходами. Всё наладилось вроде бы, общение с горшком не стало уж таким и частым, и консистенция выделяемого начала формироваться в подобие отличное от струи, уже можно спокойно сидеть и забивать козла или резаться в карты, поминутно не бросая кости, убегая в отхожее место. Тут и день флота на носу. В преддверии его заразный народ изловчился, так как все посещения заразного объекта были строго на строго запрещены, и добыл водки. Вечером вливали в себя добытое. Исключительно с солью. Кто-то сказал, что для нормализации стула нужно употреблять водку исключительно с солью. Серёгу водка не веселила и не заводила. Что–то стало ему тоскливо, страшно захотелось домой. Окончательно созрел после пятой чарки. Всё решено. Домой! Время позднее, что-то ближе к 22-м часам. Дом далеко, на острове, все паромы и катера давно ушли. Нет, всё равно домой! Попросил народ его прикрыть до завтра, дал слово, что обязательно вернётся. Серёга даже не стал искать нормальной одежды, как был в госпитальном облачении с пронумерованными тапочками так и перемахнул через забор. На троллейбусе, под удивлённые взгляды уже редких пассажиров на своё необычное для общественных мест облачение, добрался до конечной остановки на Фокина. Потом пешком, закоулками, чтобы не пугать своим видом народ, выбрался на Посьетскую, запрыгнул, чуть ли не в последний автобус 1-го маршрута, идущего на Эгершельд, и доехал до конечной остановки. Потихоньку, спотыкаясь о камни, спустился с сопки к морю, вышел на оконечность мыса Токаревского. Обычно подходивших сюда с острова барж, которых там было видимо не видимо, так как каждая островная организация такие баржи имела за исключением только ОВРы, да им и не надо, они хозяева рейда, рулят всеми здесь, не было. Серёга разделся до трусов, подумав, снял и их, решил, что так будет легче. Снятое барахло уложил в предусмотрительно взятые с собой полиэтиленовые пакеты, надёжно увязал их. Осмотрелся. Видимость пятибалльная, волны нет, полный штиль, уже вышедшая Луна полным своим диском освещала поверхность воды, прикинул дистанцию – до канала наискосок кабельтов восемь, не больше. По прямой же от Токаревской кошки до Елены по прямой раза в два меньше. Он привязал мешок к голове. Попрыгал, покачал головой, убеждаясь в надёжном креплении мешка. А что, вот если вдруг мешок слетит и потеряется, так придётся голым бегать.
      Серёга решительно вошёл в воду и, по тюленьи фыркая, поплыл малым брассовым ходом через пролив Босфор. После небольшого маневра лёг на створные знаки входа в канал, отделяющего от большого острова другой маленький, именуемый Еленой. Появилась «помеха» справа: из Амурского залива в Босфор входил танкер. Серёга, его движению не препятствовал, а как грамотный моряк уступил ему дорогу, и они разошлись в соответствии с Международными правилами предупреждения столкновения судов в море левыми бортами. Качаясь на волне, Серёга прочитал его название на корме – «Ижора». В общем, где-то минут через сорок, он уже был у канала. Один этап, самый главный, преодолён, уже земная твердь берега острова, можно вылезать из воды. И почти дома, правда, по дороге километров так 10 будет до родной деревни, по берегу Новика короче, но в темноте не мудрено и ноги переломать о камни и пни. Вода тёплая, штиль полный, видимость нормальная, вроде бы и не устал больно. Серёга решил плыть дальше и решительно вошёл в канал. Сбросил, как предписано, ход, чтобы волнами не размывать берегов, строго придерживаясь правой стороны канала, чтобы опять если уж придётся расходиться с кем-то, то расходиться грамотно, то есть левыми бортами. Так оно и случилось, правда уже на выходе из канала. Маневрировать не пришлось. К каналу подходил задержавшийся похоже на пикнике катер. С него Серёгу заметили, застопорили ход, почтительно пропустили. Он пересёк курс катера по его носу всего в нескольких метрах. Может быть, и приветствовал его катер по морским обычаям приспусканием флага на треть своего фала, но Серёга этого не заметил. Он уже в Новике. Положил «руль» на левый борт и пошёл дальше прямо по лунной дорожке, не удаляясь далеко от берега прямо по стенду контроля всяких там корабельных полей. С правого борта проплыл мимо него остров Папенберга, с левого здание размагничивающей станции. Всё-таки подустал Серёга, решил до дома не плыть. Он подвернул на левый борт и вошёл на кладбище военных кораблей и гражданских судов. Их, отживших свой век, отбуксировали сюда после праведных трудов на вечный покой. Как оказалось позже, на благо будущих поколений. Скоро наступят времена, когда народ начнёт здесь добывать себе пропитание разделкой кораблей на металл. И Серёга, видевший в родной пароходной школе разрезы разных там дизелей и турбин, увидит ещё и продольный разрез эсминца 56-го проекта не на чертеже, а в натуральном виде, в натуральную величину: вот они водонепроницаемые переборки, котельные, машинные, румпельное отделения, каюты, котлы и прочее оборудование. Да, кладбище то именовалось бухтой Труда. Серёга шёл, не спеша, обходя безжизненные корпуса кораблей и судов. Вот и берег. Время уже достаточно далеко за полночь. За Серёгиной кормой почти три мили. Вылез, оделся, двинулся дальше пешком, поднимаясь на сопочки и спускаясь с них, по едва заметной в буйных зарослях растительности тропке. Вот уже и Восьмихатка, вот футбольное поле школы связи, а вот и родная деревня. В четвёртом часу ночи удовлетворённый Серёга открыл дверь своей квартиры. Он дома! Какая радость! Какое счастье! Посчитал детей, одного пальца на руке для этого хватило. Проверил жену. И, умиротворённый и удовлетворённый, крепко уснул.
     Вот что значит – домой на флоте! Что-то около семи утра он был на ногах. Через час он уже был на бригадном пирсе. Нормальным образом одет. Госпитальная роба была в мешке. Ещё через час он сошёл с катера на 37 причале города. И совсем скоро добрался до заразного госпиталя и занял свою койку.

      Домой! И всё тут! Ломая пополам, а иногда и на большое количество частей, разбивая непременно вдребезги…
      Островная бригада ОВРы зимовала всегда на отшибе от своего постоянного места базирования. Родная бухта зимой замерзала насмерть. Лёд до метра и больше, не дернёшься. Зимой вместо кораблей в бухте куча ткнувшихся на входе к ледяному припаю катеров, на льду орды рыбаков. И рыбы достаточно. Место то прикормленное. Экипажи кораблей щедро делились пищей с обитателями морских глубин, вываливая остатки за борт. Корабли бригада традиционно сначала зимовали обычно здесь же на острове, на другой стороне со стороны открытого моря, на Энгельме, потом с сокращением на флоте нескольких соединений и появлением мест у пирсов в стрелковском Абреке. Правилом хорошего тона и, в общем, традицией, стало уходить на зимовку в первый новогодний день, а возвращаться в преддверии 8-го марта, 7-го однозначно должны встать. Кровь из носа. Она и текла в полный рост. Уходили с большим трудом, елозили по бухте часами, пока не выбирались на чистую воду. То же и при возвращении. 7-го утром, часа так через два после подъёма флага, комбриг дал команду сниматься и переходить домой, до этого правдами и неправдами, катаньем и нытьём одновременно выбил у командующего добро. А в родной бухте ещё лёд, да и тяжёлый к тому же. Начальник штаба бригады, находящийся на месте раз, «ускорял» весну на акватории постоянного места базирования бригады, загоняя туда для колки льда буксиры вспомогательного флота. Они добросовестно кололи лёд, но ветра дули так, что его из бухты не выносили, а наоборот туда со всей округи сгоняли и сплачивали, морозом ночью лёд снова схватывался. Ну, а тут же 7-е, вынь да положь. Домой! К жёнам, к детям! Деревянные тральщики брошены, пластиковые рейдовые тоже, пусть ждут чистой воды. Противолодочным - добро. Комбриг под командирское «Смирно» взбежал по трапу на борт катера химической разведки (КРХР), на зимовке изображавшего штабной корабль.
- Готов? – бросил он вопрос мичману, командиру катера, дождавшись так точного ответа, отрубил, - Аврал! – и устремился в ходовую рубку.
     Через несколько секунд корабль взорвался авральными звонками и соответствующими ему командами. Готов! Хрен там по всей морде. Главные машины ещё не запускались. Мичман, командир, всегда готов. Надо заметить раздолбай редкостный он по натуре своей, да и авантюрист видный. После срочной службы на этой же бригаде в качестве моториста на сетевом заградителе, он, бывший детдомовец, которого никто и нигде не ждал, который не имел ни кола ни двора, ни наследства какого-либо, решил остаться на службе. Несколько месяцев школы мичманов и прапорщиков на острове, в бухте Аякс, ну и готовый сундук, мичман то есть. Будучи матросом, он такого жара на корабле давал. Не управляем был совершенно. Увешанную замками, опечатанную продовольственную кладовую брал, не трогая замков и печати: вырезал автогеном дырку в переборке, вытаскивал всё, что там ему нужно было, заваривал дыру, тут же красил её, и вроде бы так оно и было, а часть продуктов святой дух унёс или черти съели. Голову перед годками не склонял и на колени не становился. За себя, наученный детдомом, стоял на смерть. Быстро от него отстали и не притесняли. Под той или иной статьёй ходил постоянно, да и был под ними и прокурором не один раз. Прощали. Мотористом был толковейшим, всё знал и умел, машины свои чуть ли не облизывал, был способен и народ организовать на работу, и сам вкалывал будьте на те, пока работу не закончит из машинного отделения не выходил. Став мичманом, был старшиной команды мотористов на том же заградителе, несколько остепенился, но выплески разные продолжали иметь место. Со временем круто поменял и специальность, влез на мостик катера, нормальным образом вник в вопросы кораблевождения и управления. Возраст уже за тридцать, но как авантюристом был таким и остался.
      Сходня на борту, швартовы отданы, катер начал на своих поворотных подруливающих колонках отходить от стенки. Начали запускать главные двигатели. Чих-пых, хрен вам всем, не прогретые толком главные машины запускаться совсем не хотели. Пусковой воздух в «гудок», баллоны пустые, повторно пускать не чем. Застучали компрессора. А катер плывёт себе потихоньку, вот уже за пределы пирсов вышел, подвернул на вход в Восточный проход, ветер в корму, несёт потихонечку, поворотами правят, удерживая нужный курс. Вот уже за кормой и 1-й пирс эскадры, вот уже и седьмой, а главные машины всё не хотят запускаться. Чих-пых, тот же хрен по всей морде и очередное ожидание пополнения запасов воздуха. Флагмех бригады, в машине исходит на дерьмо, бросается ключами, костерит всех, включая и комбрига за поспешность съёмки, делает выводы, что хреново и очень, когда одна голова или совсем маленькая такая головка, конечно нижняя, перетягивает верхнюю, большую. Этой маленькой, нижней домой хочется, она большой думать не даёт. Машины запустились только с четвёртой попытки где-то на траверзе бухты Широкой, что на Путятине. Флагмех вздохнул с облегчением, все остальные тоже. Ручки телеграфа до палубы, кнопки «Ориона» на набор оборотов и на всех парах домой. Уссурийский залив ото льда уже давно чистый. Вся бригадная свора домчалась до своей бухты в один момент. И тут началось. Босфор чистый, а в бухте родной тихий ужас. Хоть и кололи буксиры лёд, но от ветров сплотился так, что не пробиться.

Противолодочным кораблям с мощами на валах в 20-ю тысяч лошадей не вмогуту, куда там КРХ. Начали елозить все. Влезть влезли, теперь обратно уже без посторонней помощи не вылезти. Флагмех по юту бегает, за голову хватается, крыльями хлопает, опять о неумных головах и головках, перетягивающих друг друга, кричит.
- Винты, винты! Угробим их!!! Ой, что делается! На хрен такой дом мне нужен, в гробу бы его видел.
Под винтами здоровенные торосы. Подходили к пирсу и швартовались до глубокой ночи. С борта катера комбриг со своими флагманами сошёл ближе к 22 часам. Стресс от пережитого дружно сняли добрыми стопками спирта. Традицию соблюли. Всех обрадовали. Около полуночи все были уже дома. Как только бухта окончательно освободилась ото льда, флагмех организовал водолазный осмотр винтов. На противолодочных кораблях оказалось всё нормально, на КРХа же лопасти обоих винтов были погнуты. Роз не наблюдалось, но всё же. Вот вам и домой, домой, маму вашу! Потом флагмех нашёл какую-то контору, её водолазы втихаря, чтобы не вылезать на самый верх и не просить внеочередного дока, за мясо и топливо на плаву винты сняли, отвезли их в завод, там за шило и тушёнку их подшаманили, даже балансировку проверили, да на место и поставили. Даже понравилось: работу свою предъявили на экране телевизора. У них уже в деле была подводная видеокамера. Естественно это дело крепко обмыли, да так, что водолазный катер простоял после работы у пирса ещё два дня. Прошлись по Босфору, нормально, вибрации, слава богу, нет. Вот вам и домой! Нормальной головой думать надо, а не той, что внизу, прости господи. Цена стремления домой для флагмеха была неприемлема. Да что с него, с железяки хреновой, взять. Он окромя своей работы ничего не видит, не признаёт и не понимает.

III

Домой! А вот если дадут добро домой, а потом его обратно заберут, вот это трагедия, вот обида, смертельная, на всю жизнь. А так на флоте бывает очень даже часто. Поэтому если есть добро, то сразу ноги в руки и бежать, и бежать.
На исходе дня корабль возвращался с моря. Прозвучавшие по кораблю звонки и команды учебной тревоги и последующего объявления прохождения узкости, авральной возни постановки на якорь, не смогли сдёрнуть с койки зама, пару часов назад сменившегося с вахты. Это на больших кораблях замполиты вахту не стоят. Поэтому в расхожую флотскую фразу о том, что если якорь в клюзе, то мех на пузе, можно добавить и большого зама. Кстати интересно… Стоп машина. А к чему эта фраза? Всегда числил её именно таковой по причине того, что у механиков дел полно в базе, когда все остальные оттягиваются по большому счёту, и вот когда всё необходимое им сделано, то в море абсолютная лепота: вахта-сон или без вахты сон сплошной. На себе испытал. Поэтому и зама сюда приплёл. А ведь может быть и другая интерпретация и понимание: ни хрена ничего в базе не делал, в итоге в море встал раком и лёг на то же пузо под свои железяки. Философия целая, однако. Так о замах мы… Так вот на малых кораблях замам не везёт, так как за милую душу вахтенными офицерами отрабатывают они свои штурманские дипломы, выдававшиеся им в былые времена, потом, вроде бы, заменённые на дипломы школьных преподавателей истории. Добра становиться у пирса по каким-то причинам оперативный дежурный бригады не дал, взамен определил точку якорной стоянки на рейде. Встали. Помощнику командира, так и не увидевшего по тревоге зама в ходовой рубке, вспомнился вчерашний инцидент в кают-компании, когда зам начал его травить и щучить за рассказанный им анекдот, касавшийся главного члена Политбюро. Зам свой в доску, по большому счёту, и выпьет, и спляшет, и морду начистит. Можно не сомневаться, что не вложит. Но на днях то ли в шутку, то ли всерьёз, после того как вся кают-компания отобедовав занялась обычной застольной травлей, помощник рассказал анекдот, от которого все присутствующие, за исключением зама, взорвалась хохотом. Только он один не смеялся, а скорчил серьёзную физиономию, величественно поднял палец вверх, и, грозя им и укоризненно покачивая головой, стал помощнику выговаривать: «Владимир Александрович, Вы не правильно понимаете политику партии, представителем Центрального комитета которой я на корабле являюсь. Не хорошо это. Не хорошо», - и вышел из кают-компании. Народ замолк, и недоумённо переглядывался друг с другом. Вот и пойми, что у зама на уме. Помощник затаил зуб на него и искал случая и повода ему нагадить, по большому или малому. Нагадить, в общем. Вот и случай подвернулся…
Помощник растолкал зама.
- Анатольевич, всё пришли. Вставай. Командир добро на сход дал тебе, - сказал помощник продирающему глаза замполиту.
Слово сход на каждого действует магически. Домой! Там жена и дочь, которых он достаточно давно уже не видел. И вот уже зам на ногах. Быстро побрился, умылся, оделся. Вот уже готов. На хрена ещё переспрашивать добро у того же командира, уточнять, вдруг он ещё придумает что-нибудь или просто передумает. Так что быстро, быстро на выход. Зам, помахивая дипломатом, вышел на ют. Вокруг синь залива, в отдалении берега, и еле просматриваемые через густую зелень деревьев верхние этажи домов посёлка…. Да, сошёл на берег, дом побывал. Помощник сволочь, нашёл, чем шутить, можно сказать, самым святым, что может только быть у человека. Теперь уже у зама зуб на помощника. И повод нашёлся, и время соответствующее. Конечно именно тогда, когда помощник на сход собрался. Домой он захотел! Нет, родной, ты на корабле попрыгай, сопли свои подбери, запустил политико-воспитательную работу со своими службами и командами.

И снова домой! Через все преграды и препятствия, не взирая на время суток. Тральщик после выхода из заводского ремонта застрял на Русском острове на всю зиму. Зашли перед переходом в свою родную базу на Шигино, что в бухте Новик, за тралами и зависли там до весны. Минёру, лейтенанту по первому году, Коле Ильину особенно тоскливо. Месяц назад приехала к нему его подруга из Питера с небольшим чемоданчиком. Отвёз он её в деревню, в которой предстояло им жить. За один день они поженились, зарегистрировав свой брак в местном сельсовете, подобрав свидетелей тут же на улице, без всяких там атрибутов этого мероприятия в виде фаты, платья, машин с лентами, воздушными шарами и куклами, свадьбу отпраздновали вдвоём в кафе местного дома офицеров, выпив бутылку шампанского. Так вот на флоте женятся иногда. Случайные знакомые помогли с временным жильём. И, оставив её в пустующей комнате, хозяева которой уехали в отпуск, оставив все деньги, что были в кармане, после первой брачной ночи он уехал проводить медовый месяц на корабль. В общем, бросил молодую жену на произвол судьбы. Уже месяц прошёл, как он уехал, и связи никакой. Коля волнуется, как она там. Хозяева, наверное, уже вернулись, ну и попросили её площадь освободить, и куда она, ни знакомых, ни друзей ещё. Может быть, уже и кончилась его супружеская жизнь, она собрала свои манатки и укатила к мамочке в Питер. От такой тоски и печали в самую пору завыть. За вечерним чаем в кают-компании командир вдруг вспомнил о куче дел, которые следовало решить в родной деревне, да и срок выдачи месячного жалованья выходил. Так что минёр тебе добро завтра с утра убыть во Владивосток, ну а там добирайся до родной базы.
- А можно прямо сейчас, тащ командир? – с готовностью откликнулся минёр.
Знает уже, что утро у начальника может быть мудренее или мудрёнее.
- Можно, то можно. Лейтенант, я, что плохой хозяин, я что тебя выгоняю? Ночь, ветер, да ведь и последний паром с полчаса назад как в город ушёл, - глянув на часы, попытался проявить заботу командир о подчинённом.
- Доберусь! – отчаянно воскликнул минёр.
Коля собрался в один момент, получил от командира соответствующие указания, доверенности, кучу чистых листов бумаги с корабельной печатью для оперативного решения вопросов. И вот он уже на льду Новика. Ветер совсем не слабый, дует в лицо, несёт по льду позёмку. Коля опустил уши шапки, поднял воротник шинели, решительно взял курс на канал и пошёл. Идти было трудно. Темно, ветер морозил лицо, выбивал слёзы из глаз, заставлял их щуриться и закрываться. Он шёл сначала прямо, то по бычьи наклоняя и выставив вперёд голову, то поворачивая её одной щекой к ветру, то другой, потом шёл боком вперёд, то одним, то другим, то спиной вперёд, спотыкался о торосы, падал, вставал и снова шёл. Домой шёл! Добрался до канала. Вот через пролив уже и город виден, светит своими огнями. Совсем рядом, по прямой километра полтора будет, не больше. Коля нашёл на берегу палку покрепче и подлиннее, спустился на лёд пролива и пошёл на городские огни. Ладно бы лёд сплошной был, нет же. Посередине пролива пробитый за день паромами «канал», последний прошёл часа полтора назад. Да и темно, хоть глаз выколи, луна как назло скрыта облаками. Ну, разве это может остановить моряка, идущего домой? Да не в жизнь, вот утонуть ему на этом самом месте. Коля шёл осторожно, понимал, что если по паче чаяния провалится, то помочь будет некому, шинель тут же на грунт утянет, но всё-таки шёл, тыкая перед собой предусмотрительно взятой на берегу палкой.

Канал обнаружил своевременно. Секунду постоял, подумал, потыкал палкой, отыскивая приличную льдину, нашёл её и решительно ступил на неё. Так потихоньку, с льдины на льдину, и перешёл «канал», даже ноги не промочил. Облегчённо вздохнул и бодро зашагал к мысу Токаревского. Поднявшись на сопку, поймал случайное такси, доехал до железнодорожного вокзала, там сел в автобус и через час был в аэропорту. Утром вылетел самолётом местных авиалиний. Уже к обеду был в своей деревне и начал поиски своей молодой жены, к тому времени освободившей комнату вернувшихся из отпуска хозяев. Нашёл… На месте родная. В комнате других отпускников уже живёт. Хозяйством обзавелась: появились кастрюля, сковородка, тарелки, две подушки, одеяло, постельное бельё. Жизнь налаживается.
Так что домой! И только домой! Опережая собственный визг, незамедлительно, изничтожая на лету подмётки. В любое время дня и ночи, через все преграды и препятствия.
Со временем, вернее после увольнения в запас с флота, как-то притупляется то трепетное ощущение дома. Но всё-таки бывает… Одного пенсионера, покинувшего почти пять лет назад места, где он провёл больше 20 лет, тоска заела насмерть. Не понятно почему он оказался в городе совсем его не прельщающем. Всё здесь чужое и он чужой. Недалеко и город, где он родился и вырос, откуда ушёл на флот. Но отношение к тому дому уже как-то притупилось, восторга и большой тяги не вызывало. Люди, окружавшие его с детства часть и большей уже ушли из жизни, ровесники, с которыми рос и гонял по двору, частью опять же покинули мир, у другой части интересы и потребности абсолютно параллельны и как-то не пересекаются. Жизнь как-то начала угасать. Оторванный от службы, от привычного круга общения, забот и мыслей, он потерялся. Знакомых, друзей нет. Да и не получается заводить их в совсем немолодом возрасте. А места, по которым затосковал тот пенсионер, далеки от города, где он остановился. И очень. Времена круто изменились, пенсии на билет даже в один конец не хватает. Если только на половину билета. Новый режим, дав свободу перемещения своему народу, езжай хоть в Африку, хоть в Австралию, передвижения по своей стране взял и ограничил финансово. Пожаловался он своим друзьям. Те поняли, правдами и неправдами справили ему путёвку в пионерский военный лагерь. Санаторий конечно. Санаторий тот и на хрен не нужен, нужен оплаченный проезд. И вот колёса в воздухе. Через девять часов полёта под ногами родная земля. Владивосток. Проникновенная чувственность – Владик. Объятия с встречающими. И тут появилось уже забытое ощущение дома. Уже в аэропорту. Увидел знакомые лица. Не обнимался с ними, так как знаком с ними не был. Просто знакомые лица. А дальше больше. Город более чем с полумиллионым населением, а сплошь и рядом все знакомые, родные и близкие лица. Вот он идёт по улице, и периодически окликают его, окликает кого-то он. Из окон трамваев, автобусов опять же видит знакомые лица, спешащие куда-то по делам, просто праздно прогуливающихся. Даже лица бомжей на Луговой, вокзале прибрежных сообщений оказались знакомыми. Примелькались как-то в прошлом. Да это дом, настоящий дом. Здесь близкие люди, с которыми он мыслит и поступает в каких-то вопросах одинаково. И всё ли правильно мы делаем в жизни, отрываясь от привычного и близкого нам. Что и зачем ищем, к чему стремимся. Горестный вывод был сделан перед отлётом: не следовало бы покидать эту землю, жить всё-таки надо среди своих. А свои для него это флот и люди к нему относившиеся и относящиеся.
Да. Дом! Домой!

ЗАЛОЖНИК.

У механика 41-го МПК (малого противолодочного корабля) капитана 3 ранга Бойцова Евгения Алексеевича, или дяди Жени, как его зовут все механики кораблей дивизиона, да и всей бригады, как-то само собой появился самый натуральный заложник. Не захватывал он его и не брал, да и не хотел этого. Так просто и совсем произвольно складывались на службе обстоятельства, что такой вот у него появился. Заложник из начальников по специальности, так сказать. И ни дивизионный механик, бери выше, в заложниках числился сам флагманский механик бригады, недавно сменивший предыдущего, ушедшего учиться в академию.
Дядя Женя из механиков самый старый на бригаде. Флагмех и тот на пару лет моложе его по выпуску и возрасту. Да и звание более чем солидное для корабля 3-го ранга, когда ещё командир совсем недавно получил каплея, помощник и зам, старшие лейтенанты, среди всех прочих командиров боевых частей есть и лейтенанты ещё. На других кораблях бригады механики чуть ли не поголовно лейтенанты да старшие. Одно слово годок. Поэтому и дядя. В понимании молодёжи такие, как дядя Женя Бойцов, так долго на кораблях не живут. Что поделаешь, так жизнь сложилась у него. Начиналось всё достаточно хорошо. В системе механической учился совсем неплохо, всякого рода недоразумений, связанных с раздолбайством и любовью к портвейну, не наблюдалось. Да это и понятно: родившийся и выросший в деревне, нормально воспитанный и скромный, кроме всего прочего волок на себе и моральный груз ответственности. Адмиралу, начальнику училища, бесконечно уважаемому в училище всеми поголовно, включая и неисправимых уже разгильдяев, уважаемому на флоте, на Северном особенно, он приходился по линии матери дальним родственником. Надо отдать должное Бойцову: родственные связи он никогда не афишировал и ими не пользовался, к адмиралу не лез, даже при поступлении не подстраховывался. Вступительные экзамены сдал более чем прилично, что дало ему возможность быть зачисленным на самый престижный в те времена факультет. Вполне возможно, что адмирал даже и не подозревал, что в его училище находится его родственник. По выпуску был распределён на Камчатку, там попал на сторожевой корабль командиром турбомоторной группы. Со временем стал и командиром боевой части и неплохим, в худших точно не был. Ходил в моря, всё шло неплохо, звёзды падали на погоны своевременно. Пришло время кораблю становится в ремонт. Пришлось с Камчатки переходить в Приморье на один из Владивостокских судоремонтных заводов. Нормально отремонтированный корабль обратно на Камчатку не вернули, поставили в консервацию. Дядя Женя тоже законсервировался там. Особых усилий он к возвращению на Камчатку не прилагал. Стоя в ремонте, он умудрился в бригаде строящихся и ремонтирующихся кораблей получить малосемейку на Сахалинской. Всё во Владивостоке его и его жену, двух сыновей устраивало. Тут подходил срок выслуги уже большой, майорской, звезды и дубов на козырёк фуражки. Перспектив служебных на консервации никаких абсолютно. Что тут говорить отстойник как для кораблей, так и для офицеров. В конечном итоге он оказался на юге Вьетнама в Кам-Рани, где полным ходом осваивалась и строилась передовая база флота и относительно недавно образованной оперативной эскадры. В те времена там ещё не было достаточно жилья и, в основном, народ пребывал там без семей. Он во Вьетнаме, жена с детьми во Владивостоке. Случилось то, что случается в тысячах семей. Жена ушла к другому и забрала сыновей. Тут он задурил и полетел в разнос. Что уж там конкретно было, известно одному богу. С партийным выговором, с оставленными, к счастью, на плечах погонах его вышвырнули обратно в Союз. А там сослали в ОВРу, и что бы в большей мере насолить или опустить назначили его, капитана 3 ранга, аж на базовый тральщик на должность старшего лейтенанта. Надо отдать должное дяде Жене. Он не обиделся, в себя не ушёл, болт на службу не забил, конечно, не надрывался и не горел на корабле как в молодости, но, тем не менее, служил исправно и делал нормальным образом своё механическое дело. Предыдущий, по отношению к описываемым временам, флагманский механик бригады, кстати, будущий двухзвёздный адмирал, всё заметил и оценил. Бойцов снова начал делать карьеру и восходить по служебной лестнице. Он был назначен механиком на противолодочный корабль. Должность уже капитанская.

Предшественник, лейтенант, к тому же совсем бестолковый, безнадёжно завалил ремонт корабля на одном из судоремонтных заводов. Дядя Женя наладил нормальные отношения и с заводскими, и с кучей всяких разных контрагентов, сработал в конечном итоге самым нормальным образом. Корабль из ремонта вышел, да ещё так, что на ходовых испытаниях в свои 16 лет, при остающихся 4-х годах до своей полной отставки по нормативному сроку службы, на совместном ходу под турбиной и дизелями выдал 32 узла. На номинал турбину и дизеля, чтобы выдать формулярные 37 узлов, выводить не стали, опасаясь, что вдруг корабль от старости развалится. Служит дядя Женя, не взирая на свой возраст, нормальным образом занимается и матросами, строя, равняя и дрюкая их, занимается и железом. Нормально живёт и с офицерами корабля, хотя разница в погонах и возрасте очевидна. Нет у него и сложностей и в том, что командир всего каплей. Не комплексует дядя Женя по поводу того, что он, каптри, должен подчиняться капитану. Командир он и в Африке командир, тут ничего не попишешь. Корабль нормально ходит в море и выполняет задачи. Достойно и умело вёл себя дядя Женя, когда ночью корабль не смог «разойтись» на широкой морской дороге с пограничным сторожевиком, и только единственно верная команда находившегося на мостике комбрига о перекладке руля на борт, спасла корабль от более страшной участи.

Форштевень сторожевика не вошёл под прямым углом в левый борт в районе машинного отделения, а вошёл в борт, отбрасываемый перекладкой руля, уже ближе к корме в районе 57-мм артустановки, вынося борт и клин палубы по самую диаметраль в его основании. Румпельное отделение было затоплено. Тем не менее, корабль своим ходом почти дошёл до ближайшей базы.

При всём при этом, отношения у дяди Жени с командиром не складывались. Претензии по делу, в общем-то, он воспринимал спокойно. Но была у командира хреновская черта всецело подчинять себе подчинённых по всем вопросам, включая и те, которые выходили за рамки служебных отношений. Не мог он и слушать возражений, предложений, рекомендаций подчинённых. Я сказал, я решил и всё. А может быть ему, каплею, доставляло особое удовольствие трахать майора. С этим дядя Женя смириться не мог. Вот так запросто стелиться под командира, как все остальные офицеры корабля, он не мог, да и не хотел.

     Со временем у него появилась совсем не приветствуемая на флоте черта. Стал он западать, тем самым давая карт-бланш командиру. Сидит неделями на корабле, ну а уж как сошёл, так всё, приседает плотно на кочергу, а потом долго с неё слезает и выходит из пике. Его вовремя со сходов ждать уже прекратили. Командир всё пытался снять его, но не давал сделать это флагмех, заложник механика. В должности дядя Женя остался, а вот партбилет отобрали. Тут командир корабля, к своему великому удовольствию, у флагмеха битву выиграл. Оба на той парткомиссии были, хотя оба же в неё не входили. Флагмех как только не пыжился, не плясал перед начпо и парткомиссией, пытаясь сохранить дяди Женин партбилет, но ничего у него не получилось. Но дядя Женя особо не переживал. Хрен с ним с партбилетом, главное при должности, хоть она и капитанская, да при своих майорских звёздах. Кстати со временем командир снят был с должности, дядя Женя же продолжил службу на этом корабле.
      Вот в связи с периодическим западанием капитана 3 ранга Бойцова флагмех бригады превратился в его заложника. Они вообще-то жили нормально. Флагмех на ты и Алексеевич, дядя Женя строго на Вы и по имени, отчеству. Как только возникает какое-либо серьёзное мероприятие на корабле, срочный, в прочем и плановый, выход в море, дяди Жени нет, он со схода не прибымши. И всё, флагмех бросает все дела, кучу проблем по остальным кораблям бригады, садиться вместо него на корабль и вперёд, бороздить морские просторы. Ладно бы всё так, но с каждым таким выходом происходили всякие специфические механические недоразумения, в результате которых начальнику приходится вставать на уши и раком.
      Дяди Жени в очередной раз нет со схода. А тут штормовую готовность № 1 объявили по флоту. Очередной тайфун крылом своим плотно Приморье зацепил. Команда всем отойти от своих пирсов и причальных стенок, выйти на рейд штормовать. Ближний механический начальник к Бойцову, дивизионный механик, на одном из кораблей, механик которого был в отпуске, снялся и ушёл. Время упущено, задуло уже по полной схеме. У плавпирса остался один корабль. Ветер дует в правый борт, заваливая корабль. Дальше только остаётся прилипнуть всем левым бортом к пирсу. В итоге и борт, и плавпирс будет расколошматен вдрызг. Корабль на бортовом питании, сходня и кабель берегового питания на борту. Трое штабных матросов пытаются завести прижимной конец. Ветер такой силы, что матросы не могут устоять на пирсе, сдувает их в прямом смысле. Они ползут по пирсу к одному из палов на четвереньках, пытаясь волочить за собой прижимной. Не могут. Не помогает мат и крики начальника штаба бригады и его заместителя. Начальник штаба стоит, вцепившись в шинопрод, фуражку его сорвало ветром и плавает она уже по бухте. Зам начальника штаба, согнувшись в три погибели, пытается идти против ветра и помочь матросам тащить прижимной. И не может, ветер отбрасывает его назад. Флагмех уже достаточно давно на борту корабля. Он мечется между кормовым машинным отделением и ПЭЖем. Пытались уже запускать главные машины. Правая взяла, работает на холостом ходу, а левая крутилась, крутилась, стравливая пусковой воздух, но даже не чихнула. Правая в работе, да что с неё толку в этой ситуации, когда ветер в правый борт и валит корабль. Тут левая нужна, чтобы отскочить от пирса на ветер, подальше от банки. Работают все компрессора. Команда флагмеха - набить воздух по самый жвак во все баллоны. Ждут. Тут же флагмех инструктирует и расставляет народ. Он знает, что левая машина пускается плохо, да и прогреть её толком уже нет времени, что периодически зависает и главный пусковой клапан, стравливая весь воздух без остатка. Командира отделения флагмех сажает на верхний отсек, даёт ему команду ногой выжимать рукоятку аварийного пуска на максимальную подачу и удерживать её так до самого момента пуска и начала работы. Напоминает ему, что как только машина схватит тут же рукоятку отпустить.

Воздух набит, во всех баллонах по 150 кило. Все баллоны открыты на запуск главного двигателя. Все готовы. Флагмех в ПЭЖе нажимает пусковую кнопку. Раздалось визжание насосов прокачки, стрелки манометров дёрнулись и отошли от своего нулевого положения, потом появился и звук пошедшего на запуск воздуха. Вот дизель начал раскручиваться. Уже чавкает. Давай, родной, давай! Начал схватывать, чихать. И вот взял, взревел и запустился. Радоваться бы, да куда там. Пошёл резкий набор оборотов. Вот уже 1000, 1200, 1500, 1800. Уже к 2000 ползёт. Разнос! Своими руками сотворили.

Флагмех стучал по пульту системы управления руками и ревел как раненый зверь: «Сука! Сука, ногу отпусти!!!». Не смотря на свои крики, не отрывал он своих глаз от тахометров, пальцы рук были уже готовы давить кнопки стоп-клапанов, ловя машину на «взлёте». Его услышали черёз рёв двух десятитысячасильных машин, обороты пошли на снижение и замерли на своих холостых значениях.

Всё оказалось просто. Командир отделения, конечно, годок, вместо себя на машину посадил молодого моториста, да толком ему ничего не объяснив, а тот и рад с дуру стараться, не думая о том, что так и мужское достоинство сломать можно. Ладно, теперь хоть корабль на двух полноценных ногах. Командиру только это и надо. Левая машина вперёд, руль на правый борт. Рубанули швартовные концы и отскочили от пирса. А там, удерживаясь машинами против ветра, выбрали якорь и ушли в Амурский залив, где встали на якорь.

     Кому-то может показаться, что вот и конец истории. Для механиков точно не конец. На запуске машина вылетела всё-таки за предельные обороты хоть и не на много совсем. Довольны все тем, что аварийная ситуация имевшая место быть благополучно разрешилась, корабль цел. Командир в кают – компании откровенно бахвалится тем, что как он ловко и мастерски отскочил от пирса. Смог ли бы это сделать он без действий находящегося у него на борту флагманского механика бригады? Наверное, нет, но он даже спасибо не сказал. Бог с ним. А вот флагмеху не по себе. Погрустнел мужик. Сразу после остановки машин заставил мотористов вскрыть путевые фильтры левого главного. Сам просмотрел все секции. Смотрел внимательно, подолгу, снимал пальцами комочки грязи, растирал их, пробовал их на зуб. Он искал металл, вернее его крупинки и блёстки. К частичной радости своей ничего не нашёл. Вздохнул облегчённо, но только ещё на четверть. Значит, подшипники целы, поршни и гильзы цилиндров тоже. Не всё это ещё. Элементарно поршни могли «догнать» закрывающиеся клапана, ударить по ним и погнуть. Это тоже не сладко. Матросы уже снимают крышки блок – картеров топливных насосов, флагмех в каюте расчерчивает на листе бумаги таблицу. Восемь цилиндров, в каждом по 4 клапана, семь блоков, два отсека. Итого на машине 448 клапанов. Со щупом в руках он спустился в машину. До самого утра мотористы проворачивали машину, флагмех щупом мерил зазоры в клапанах. Все зазоры, слава яйцам, оказались в норме. И всё-таки предчувствия того, что это даром не пройдёт, остались. Так оно и оказалось. Через месяца три на одном из блоков произошёл обрыв клапанов, правда, уже в том случае дядя Женя был сам на борту. Он же и работу возглавил. Только флагмех знал истинные причины этого, но никому об этом не сказал.. А та бумага с замерами, грязная и промасленная, видит бог, так и лежит в какой-нибудь старой записной книжке того флагмеха, как память о произошедшем.
Вот так бывает на флоте. Такова вот участь заложника. Но на этом дело не кончилось. Всё по прежней схеме: дядя Женя на сход, флагмех вместо него боевой частью рулит. Вроде бы и не солидно совсем в такой должности сидеть в ПЭЖе репетовать и исполнять команды командира корабля. Да деваться некуда, приходится.
      Противолодочный дивизион С-1 закрывает. Все рано по утру в море вышли. Не надолго, за день должны были управиться Комбриг со штабом сел на один из кораблей дивизиона. На 41-м из штаба никого, один флагмех. Дядя Женя опять пропал, флагмех за механика. Пошли. Дивизион шарахается по полигону, стреляет, ищет «вражеские» лодки, борется за живучесть, в общем, всё как на войне. Корабль с флагмехом - заложником на борту от всех не отстаёт, воюет исправно. Всё всегда хорошо не бывает, жизнь на флоте полосатая, как матросская тельняшка. Белая полоса меняется чёрной. Пошла вдруг чёрная. Крякнул дизель – компрессор. Да так, что не восстановить вот так в море своими силами. Надо выгружать его и тащить в завод, а то и агрегатно менять на новый. Электрокомпрессор полудохлый, бьёт от силы 50 кг. С докладом флагмеху затянули. Тот кемарил в каюте после бессонной ночи. Получив доклад, он подпрыгнул и побежал в ПЭЖ. Там флагмех перевёл дистанционную систему управления машинами на ручное с местных постов, тем самым прекратив расход воздуха. Стал разбираться с его остатками. Разобрался. Приплыли! Аллес!!! Вместо того чтобы питать воздухом систему управления из одного баллона, постоянно открыты были все. В итоге воздух размазали. Оставшегося не хватит на запуск машин. И пополнить запас не чем. Ума хватило перекрыть баллоны реверса, в них по 120, на определённое количество реверсов хватит. Флагмех к командиру – делай что хочешь, но машины ни при каких обстоятельствах не останавливай, запустить не сможем. Командир ответил есть. Своих мотористов предупредил тоже. Получил утвердительный ответ – есть, тащ. Через некоторое время комбриг приказал всем лечь в дрейф. Флагмех в то время обедал в кают – компании. Услышав, что главные пропели свою затихающую песню – У-У-уууу…, чуть не подавился, вскочил как ошпаренный, перевернул тарелку с супом и с криком – суки, козлы, - под удивлённые взгляды обедающих офицеров и мичманов вылетел из кают – компании. Всё, без хода. Целый флагмех на борту, а корабль ход потерял. Дерьмо в проруби при ясной погоде. Остаётся только молить бога, что бы по паче чаяния не встал дизельгенератор. Тогда будет уже полный швах. И опять всё просто. Командир, хрен знает, о чём думая, получив команду лечь в дрейф ткнул рукоятку телеграфа на «Стоп». В ПЭЖе тупо команду исполнили. Вот ведь исполнительность какая высокая. Флагмех чуть не плачет от горя и стыда. Вызвал он комбрига на связь. Доложился, посыпал пеплом себе голову. Надо запускаться как-то и домой идти, не позориться же, идя на буксире. Решение флагмехом совместно с комбригом принято. Из этого дерьма можно выбраться. Комбриг подошёл на своём корабле. Подали ему на борт буксирный конец, завели его и начали буксировку. Разогнали корабль насколько смогли. Флагмех тем временем в машине народ гоняет и расставляет. Вот уже тело сидит на верхнем отсеке одной из машин, ногой качает ключ аварийного пуска. Вместо воздуха он посажен, вместо его, родного, он будет переводить через регулятор рейки топливных насосов на пуск. Сам флагмех стоит, уцепившись за рукоятку включения реверса. Перекрестился флагмех. Экономя остатки воздуха машины провернули вручную. Флагмех махнул рукой. Завизжали и зажужжали насосы прокачки масла. Стоящий с противоположной стороны моторист выкинул три пальца, показывая величину давления. Флагмех выждал некоторое время и включил передний ход. Двигатель начал вращаться винтом идущего на буксире корабля. Потом он душераздирающе крикнул: «Давай!», - хлопнул по ноге сидящего на отсеке моториста. Тот вытянул ногу, переводя рейки насосов на подачу. Флагмех уже про себя машине: «Ну, давай родная, давай, вытягивай». Двигатель зафыркал и взревел. Флагмех перевёл рукоятку реверса на холостой ход. Удовлетворённый, он винтом по трапу выскочил из машины. Отдали буксир. Уже своим ходом также раскрутили и вторую машину. Комбриг свернул приём задачи и дал команду следовать в базу. Дошли без осложнений. Флагмех только командиру сказал, что на швартовке хрен тебе, а не реверс, выпендривайся на повороте как хочешь. Командир радовался только почти штилевой погоде. Зашли в бухту, развернулись кормой к пирсу, включили холостой ход, отдали якорь. Флагмех почти тут же дал команду останавливать машины, хотя воздуха на несколько реверсов ещё бы хватило. В общем, отомстил по мелкому командиру. Позже компрессор поменяли. Виноватый дядя Женя организовал и провёл работу за сутки, опустив компрессор через шахту забора воздуха.
      Вот так они, механик МПК дядя Женя Бойцов и его начальник, по совместительству и вечный его заложник, и жили. Флагмех выдерет его, наорёт, а потом глядишь всё опять у них тихо-мирно.

Со временем флагманский механик ушёл в Техническое управление флота, оттрубив на бригаде в своей должности шесть лет. Дядя Женя остался в той же должности командира электромеханической боевой части малого противолодочного корабля. Они продолжали контактировать, бывший флагмех помогал бывшему подчинённому решать в Техупре возникающие проблемы. Разок всё-таки ещё раз он флагмеха заложником сделал, когда опять исчез, и того выдернули из-за стола в управлении по случаю приближающегося дня 8 марта. На его корабле потёк дейдвудный сальник. Не плохо так потёк. А дяди Жени опять на борту нет. На месте долго думать и разбираться не стали. Заорали: «Караул! Тонем!» Флот встал на уши, на командном пункте развернули пост по оказанию помощи аварийному кораблю, пригнали спасателей, начали спускать водолазов. Адмирал, начальник управления, получив сигнал от оперативного флотом, тут же отправил на «гибнущий от поступления воды корабль» бывшего флагмеха. Даже машину свою дал.

Разобраться, доложить, принять меры. Прибывшему в авральном порядке бывшему флагмеху хватило десяти минут, что бы разобраться и прекратить течь силами одного матроса. Загнал его он с ключом на 36 в руках к сальнику, сам встал над ним. Матрос просто подтянул гаечным ключом грундбуксу. Даже тянуть до упора не понадобилось. Течь дейдвуда была прекращена. Так что флагмех ещё успел и обратно к столу вернуться.
К концу службы капитан 3 ранга Бойцова Евгения Алексеевича именовали не только дядей, но ещё и папой. Приходившие после училища механики на соседние корабли дивизиона были в возрасте его старшего сына. Уволился в запас он по возрасту, в 45 лет, с должности механика МПК. Чемпион можно сказать. Его заложник покинул флот двумя годами позже. Жизнь развела их. Один покинул Дальний Восток и уехал на Запад, другой остался во Владивостоке.

ЗАЩИТА.

      На флоте надо каждодневно защищаться. Особенно от начальников. Нужно защищать свою честь, так как именно на неё посягают ежедневно и ежечасно, отбирают её, пытаясь выдрать тебя за дело, без него, просто так, на будущее. Ну и само собой достоинство. И у каждого есть свои способы защиты. В этом деле любые способы хороши.
       Начальники не могут вести обычный разговор. Они оперируют исключительно вопросами, на которые найти ответ трудно, часто не возможно. Бесконечный вопрос «Почему?», именно он, а не какой-нибудь другой, может вывести из равновесия любого, даже самого стойкого и выдержанного.
- Почему? Нет, Вы ответьте почему? Я Вас не спрашиваю зачем, я Вас спрашиваю почему? – слышалось каждый день на флоте.
И как уйти от этого? Оказывается можно. Просто, ответить прямо и исчерпывающе. Ответ должен начальника поразить, поставить его в тупик, заставить забыть его о «почему». Каких-то однозначных рекомендаций быть не может, нужно самому защищающемуся проявлять максимум фантазии.
- Почему Вы опоздали со схода? – рушит честь, топчет достоинство штурмана одного из кораблей, только что появившегося на борту со схода на берег, командир дивизиона.
     Перед комдивом стоит штурман, старый лейтенант, перехаживающий звание уже года так три. Штурман, хоть и начальник корабельной службы времени, гоняет своих раз в неделю заводить, ежедневно проверять все корабельные часы, обладатель хронометра в ящичке из красного дерева, но всегда в отношении ко времени был небрежен, а может быть просто счастливый человек, так как по заключению классика часов не наблюдал. Комдив начинал убивать народ, появлявшийся на борту уже за 29 минут до подъёма флага. Стоял на пирсе и высматривал бегущий на свои корабли народ. Трепетно он относился к корабельному уставу. Если комдив на борту, то народ в кают – компании частенько оставался без завтрака. Его убирали строго за полчаса до подъёма флага. А штурман тот, появлялся порой уже гораздо позже подъёма флага. Стоит в очередной раз перед начальником, глядя прямо ему в глаза своими, чистейшей воды голубыми, стараясь дышать как-то в сторону. Тяжело бедолаге, вчера, похоже, переусердствовал за столом. Штурман мучительно ищет ответ на вопрос. Но ответ на вопрос «Почему?» на флоте найти практически невозможно.
- Почему Вы опоздали со схода? Я Вас спрашиваю, - в голосе комдива возмущённые и всё усиливающиеся ноты, - Почему Вы не прекращаете своих опозданий.
Бесконечное «Почему?» слушает штурман уж добрых полчаса, а оно всё никак не кончается. Устал комдив, устал штурман. Штурман больше, у комдива есть ещё на это силы. Лицо штурмана вдруг расплывается в улыбке, нашёл ответ. И ответил на очередное «Почему?»
- Трахался, тащ комдив, - ответил по-простому штурман.
И всё. Вот так просто объяснил причину своего опоздания и тем самым поставил начальника в тупик. Комдив начал хватать ртом воздух, теперь потерялся он. Нечего ему сказать.
- Тащ комдив, с женой трахался, Вы там не подумайте что. Дома, - продолжил штурман, - увлёкся вот немного.
-А-а-а-а!!! – только и смог выдавить из себя начальник.
Ответ штурмана был полным, прямым и исчерпывающим, объясняющим причину опоздания. Больше вопросов «Почему?» не последовало. Не логичны они уже были. Логичных в этом случае: где, с кем, когда, наконец, как, - не последовало. Главное не было мучительных «Почему», забыл о них комдив. Штурману стало легче, комдиву тяжелее, потерялся он. «Честь» свою штурман, заодно и достоинство, на сей раз сохранил и отстоял. Всё просто, согласитесь.
      Все слова начальники исключительно усиливают голосом, кричат в общем. Без крика вроде бы ты и не начальник вовсе. Кричать это исключительно его право. Подчиненный должен стоять и слушать крик, между криками может быть что-то мямлить, обязательно опускать голову и рассматривать свои ботинки. Порой крика этого и не остановить. Наверное, правильно. Ведь без крика, как и без мата, человек не поймёт ничего, не осознает степень своей вины, не раскается в содеянном им, или совсем не им, в прочем какая здесь разница. Ну если уж сильно крик надоест, или появляется страх за собственные барабанные перепонки, то можно его и прекратить. Очень даже просто. Нужно только крикнуть сильнее, мощнее чем начальник. В большинстве случаев это здорово помогает. Правда есть опасность услышать тяжёлое слово «Почему?» в сочетании с «А что Вы здесь кричите?» Как-то флагмех одной из бригад получил команду срочно прибыть в штаб, да по дороге захватить с собой первого заместителя командующего флотилией, капитана 1 ранга, будущего адмирала. Флагмех объезжал на катере корабли, стоящие в ремонтах во Владивостокских заводах. Получив приказание своего комбрига, прыгнул на катер. Пошли за замом командующего в одну из бухт, где базируются подводники. Подошли к пирсу, флагмех по телефону позвонил местному оперативному дежурному с просьбой доложить заму командующего, что его ожидает катер. Появился начальник. Флагмех, как положено, представился, даже крикнул «смирно», когда начальник ступил на борт катера. Завели подводники зама командующего. Как только катер отвалил от пирса, тот набросился на флагмеха с криком. Флагмех стоит, не понимания причин начальственного ора. При чём здесь он и подводники? Начальник не унимается, переходя уже на грехи родной бригады. Флагмех посмотрел, посмотрел на беснующегося начальника, а потом чуть присел, набрал полную грудь воздуха, да как начал орать в ответ. Главное сильнее и мощнее чем тот. Будущий адмирал как-то удивился тому, что, оказывается, есть люди, способные кричать сильнее его, смутился и, не отвечая на вопли флагмеха, прошёл и сел в салоне. Так и дошли они до пирсов бригады, молча, не разговаривая. Вот и так можно защищаться.
      Есть и другие способы. Вторник на флотилии день особый. В этот день проводят планирование на следующую неделю. Съезжается народ со всех городов и весей во флотильскую столицу с кипами бумаг, ну и планируют свою будущую жизнь. А потом все собираются в специальном зале, где начальник штаба проводит совещание по вопросам обеспечения и восстановления технической готовности. Корабли имеют свойство ломаться, вдруг оказываться в состоянии импотенции полной или частичной, то есть неспособности выйти в море, поразить врага. Ну и вот начальник штаба силой своего слова, попытками выработки единственно правильного решения пытается привести всё это в нормальное русло. Спектакль мощный, убийственный для тех, кто стоит на трибуне и оглашает техническое состояние своего соединения, радостный для сидящих в зале. Дело это начальников штабов соединений, но, как правило, они, сославшись на занятость, подставляют под это дело своих старших помощников по боевой подготовке. Оглашают они содержание бумаги, написанной флагманскими специалистами, каждым по своему направлению, что там из неисправностей имеется, что делается для устранения, сроки и подобное тому. Вот тут и начинается всё самое интересное. СПНШ по балде порой то, что он озвучил, потому как сам ничего абсолютно в сказанном не смыслит. Существовавшие тогда флагмана флотилии, существующие поныне начальники отделов, забираются на стул, что бы казаться выше и значительнее, начинают демонстрировать адмиралу, начальнику штаба флотилии, своё владение обстановкой, конечно, глубокое и всеобъемлющее. И дружно вытирают ноги о бедного СПНШ, всего на всего какого-нибудь капитана 3 ранга. Как-то на флотилии решили, что для публичного насилования каких-то там СПНШ мало, нужно, для более полного удовлетворения ребят посолидней. Дали команду возить флагмехов бригад. Это основные фигуры в вопросах технической готовности. Если корабль ничего не видит, не слышит, не может что-то вякнуть в эфир, наконец, просто стрелять, это ещё не значит, что он технически не исправен. Вот когда он не способен оторваться от пирса, или сделать это с трудом, тогда да, не готов. Поехали бедолаги, теперь не СПНШ дерут, а флагмехов. Вот стоит, бедный на трибуне, читает чужую бумагу по линии штурманов, артиллеристов, минёров. А его перебивают, докладывают адмиралу, что всё это не так, надо делать по другому, не владеет, мол, товарищ обстановкой, а они всё знают и умеют. А потом адмирал начинает свою любовную песню. Ладно бы за своё драли, хоть как-то было бы понятно. Делать нечего, стоит, потеет, иногда бледнеет. Свои, флагмех, начальник техотдела, туда же. Они же не должны быть хуже, чем их коллеги. Даже обидно стало, где оно цеховое братство. С трудом перенёс тот флагмех экзекуцию, обиделся даже напрочь, в душе, кроме слова «суки», с характеристикой их состояния, как потных, ничего не было. Вернувшись на бригаду, даже домой не пошёл, дёрнул стакан спирта, да и забылся на диване в своём кабинете. Обиду своим начальникам высказал, надеясь, что они её поймут. Неделя прошла. Ничего не изменилось. Опять стоит, и опять об него ноги вытирают. Наконец, дошёл до своего механического раздела. Картина та же самая. Начальники всё знают лучше него. Не правы они. Он знает лучше своё собственное дерьмо. Куда лезут глупые. И начал по-простому осаживать начальников своих. Бросит тезис, а начальники даже без приглашения выскакивают, поправляют, рекомендуют. Стоит он, ждёт, когда те свои речи закончат. А потом так негромко, слегка бросит.
- Товарищ адмирал, Вас неправильно информируют, - ещё зло ввернёт, - Вас вводят в заблуждение…
Ну и изложит суть дела. Не поняли они. Начали атаковать. Следующий тезис. Опять полезли, опять поправляют, рекомендуют. Постоял, помолчал. А потом то же самое, акцентируя внимание адмирала на том, что его опять-таки неправильно информируют, вводят в заблуждение. И вот уже адмирал флагмеха не трогает, а начинает драть своих. Раза только с четвёртого-пятого поняли, что связываться с ним себе дороже. И пошёл дальше доклад без сучка и задоринки, всем всё стало ясно и понятно. При последующем докладе флагмеха не трогали уже и штурмана, и артиллеристы, и минёры. Сумел он вот таким образом честь свою защитить, избавиться от регулярного насилия. И в этом деле любые способы хороши.
      В организации собственной защиты на флоте единых правил быть не может. Всё зависит от ситуации. Вот мой приятель вынужден был защищаться другим способом. Перевели его на другой корабль. Переезжать куда-либо не потребовалось. Так по пирсу только переместился с барахлом своим и всё, бригада то одна и та жа. Но вот что-то он замполиту не понравился. В прочем тот ему тоже. Как две собаки сошлись, обнюхали друг друга, что-то обоим в этих запахах не понравилось. Приятель мой орёл ещё тот. За словом в карман никогда не лез. На хрен послать кого-либо, включая и начальников, мог даже запросто. Заму, естественно, это не понравилось. Ещё бы, он давно подмял под себя на корабле всех, включая и командира с помощником. А тут. какой-то хрен с бугра под зама ложиться отказывается. Ну и жизнь пошла соответствующая. Зам, пользуясь своим начальствующим положением, регулярно его прихватывает, лает, а он, в свою очередь, огрызается. Задача простая у зам: изжить моего приятеля с корабля. Довести дело до того, что пусть сам рапорт на стол положит, если нет, то просто снять с должности. Приятель мой всё понял, начал защищаться. Способ простым оказался. Работать просто надо и всё. Зам жалуется командиру, что приятель мой дерьмо, самый худший из офицеров, боевая часть его такая же. Командир начинает объективно разбираться. Оказывается всё нормально в боевой части моего кореша, дела идут даже лучше чем в других частях. Народ ходит чистый, аккуратный, хулиганит гораздо меньше других. В итоге командир говорит заму, что бы перестал хернёй заниматься. А тот не сдаётся. Как-то даже натравил аж целую комиссию из представителей политотдела бригады на приятеля моего. И что в итоге? Те пришли, за дело взялись рьяно. Тетрадь конспектов по политзанятиям на стол. Пожалуйста там всё нормальным образом расписано. В конспектах матросов всё тоже нормально. Тетрадь политико-воспитательной работы в наличии, к тому же ведётся аккуратно. В кубрике порядок: боевой листок висит, бачок с питьевой водой стоит, кружка на цепочке в наличии, койки заправлены по белому, и это у механика, когда в кубриках штурмана и минёра они заправлены по чёрному. Так что куда не сунутся, так везде наблюдают порядок, во всяком случае более лучший чем у замовских отличников. Те заму и говорят, что ты до мужика дотрахался, он у вас лучший на корабле и дела у него наилучшим образом обстоят. Ничего у зама не получилось, сломать защиту моего приятеля ему не удалось. На корабле мой приятель служил долго и счастливо. Тот замполит раньше его корабль покинул. И таким образом можно защищаться. Но точно этот способ самый сложный, потому как работать надо на износ.
Так что, ребята на флоте надо защищаться. Для этого любые способы хороши. Только найти их надо.

ЗВОНКИ.

     Главное на корабле - это средства сигнализации и внутрикорабельной связи. Уже потому, что являются они главными элементами управления сложным, для неискушенных даже запутанным, корабельным организмом, сочетающим в себе оружие, вооружение, технику и экипаж. А самое страшное в военном деле – это потеря управления. Всё остальное: артиллерийские и ракетные установки, торпедные аппараты, оборудование, механизмы и прочая дребедень, - так себе, в общем, не самое главное, и, если по паче чаяния оно вдруг не исправно, так это ещё не самое страшное. Когда-то вот такими элементами управления были обычная боцманская дудка и его же громовой голос, рупор, переговорные трубы, ну и мат само собой. Своими свистами, ритмическими, резкими, умилёнными, нежными, даже соловьиными, боцманские дудки управляли людьми, призывали и понуждали их к действию. Особенно сладостной был свист, призывающий к чарке водки, так и назывался он соловьиным. В петровском уставе четыре чарки в неделю отдай матросу и не греши. Раз в четыре дня бутылка на четверых, чуть ли не на троих. Целых поллитра на нос в неделю, в месяц же все два литра получается. Теперь вот эту дудку можно увидеть только на парадах, не используется больше она на кораблях. И чарки больше нет. Теперь же, с появлением чудес техники, всё изменилось. Нет музыки больше, всё прагматично и просто. Звонки, ревуны, сирены, корабельная трансляция. Мат остался, не изжил он ещё себя на флоте. И вот если под рукой командира, его старшего или просто помощника не оказывается кнопки звонка или микрофона корабельной трансляции, то они просто теряют это самое управление, а вместе с тем спокойствие и равновесие. Как в кукольном театре, при исчезновении из рук нитей, дёргая за которые они управляют движениями, задают направление этого самого движения куклам-марионеткам экипажа, происходит срыв и провал спектакля, так и на кораблях вся организация и жизнь ломается напрочь. Главное здесь, конечно, звонки. Теперь они вместо старых дудок свищут команду наверх. В большинстве случаев корабельной жизни и организации сначала даётся звонок, а уж только потом по трансляции объявляется та или иная команда.
      Всё предусмотрено звонками. Они на корабле не звонят, они говорят, говорят абсолютно всё, что нужно в данный момент делать корабельному люду, напоминая ему об обязанностях согласно корабельному расписанию, требуя от них подлежащих немедленному исполнению действий. Даже не надо языка знать, главное знать и понимать звонки. Они вам скажут и в каком направлении бежать, и до какого места, и что делать на том месте, и что нести, что на себя одевать. Звонки всегда предупреждают об опасности. Чуть ли не в каждом устройстве, системе управления они есть. Они предупредят об опасном падении давления, росте температуры, о понижении уровня или нежелательном его повышении, опасном уровне радиации, возгорании и задымлении, ну и подобное тому. Звонками можно управлять и машинами. По звонкам увеличить или уменьшить обороты. Два коротких – больше десять, один – меньше десять. Потом сочетание длинных и коротких звонков вот вам и ход назначенный. Если впереди длинный, то давай вперёд. А сколько вперёд скажут следующие за ним короткие, от самого малого до полного. Если впереди короткие звонки, а последний длинный, то надо давать задний ход. В кают-компании тоже звонок. Нажал его кнопку один раз, появляется вестовой с тарелкой борща или супа, нажал два раза, вестовой уже с тарелкой второго блюда. Всё продумано. В офицерских каютах то же есть звонки. Нажал, тут же перед тобой сразу или почти рассыльный нарисовался. Командуй ему кого найти и привести. А то ещё и две кнопки звонков. Одна вызова корабельного рассыльного, другая вызова своей дежурной службы, конечно, если таковая имеется. Можно рулить офицеру своей боевой частью, командиру всем кораблём не вставая с кресла. Особо ленивые эти кнопки переносят к изголовью своих коек, чтобы рулить вообще лёжа. В результате всех этих звонков экипажи на кораблях подобны обитателям собачника доктора Павлова. Все на рефлексах. Как только на корабль послышится первая трель звонка, то каждый принимает охотничью стойку, напрягает слух, нюхает воздух. Продолжение же звонка, его продолжительность, сочетание длинного и короткого, определяет его дальнейшие действия, а может быть и судьбу, приносит удовольствие и огорчает. Корабельному люду считать звонки, разбираться в сочетаниях, необходимости нет. Всё заложено под корку мозга. Вот так спроси матроса на корабле о том, что вот какой звонок что означает, так тот может и не ответить. А вот только услышит его, так сразу поймёт куда бежать и что делать.
      Надо заметить, что на корабле приятных звонков практически нет. От силы пара наберётся, да и то одна из них может быть приятной только наполовину. Первые короткие трели напрягают. Одни требуют всех слушать, а уж потом дадут знать, что дальше делать голосом или продолжением звонков. В лучшем случае скажут собираться всем по малому, то есть по малому сбору. Другие – собираться авральным образом по большому, то есть большому сбору. А там, на большом сборе, выдерут, оттопчут. Третьи заставляют покидать тёплые кубрики и каюты, тащиться на своё рабочее место и готовиться к боям и походам, тогда, когда у пирса спокойно, уютно, надёжно, потому как корабль намертво швартовными концами привязан, для уверенности полной ещё и дополнительные с прижимными заведены. Четвёртые угрожают всякой радиационной и химической заразой, заставляя натягивать на лицо резиновую маску противогаза и влезать в прорезиненный химический презерватив. А если уж череда коротких числом больше четырёх, да ещё без промежутков, то совсем плохо. Или горим, или тонем. Это не в дугу, уже потому что страшно. Тонуть ещё туда-сюда, но гореть не приведи господь. Главное даже не в открытом огне, а в дыме, ничего не видно, а потому и страшно. Слава богу, что такие звонки бывают не часто. Здесь строго, нет учебной аварийной тревоги, есть только фактическая. Так что с этими звонками не хулиганят и не злоупотребляют. И эти звонки звучат только по факту, что бы народ к ним не привыкал и не относился хоть как-то не серьёзно. Длинный непрерывный звонок то же не приятен. С короткими если он, то жить ещё как-то можно, можно и не спешить особо. Ну, а уж если он длинный и непрерывный, без короткого предварительного предупреждения, то, звиняйте, надо экстренно сниматься с койки, хватать в охапку своё барахло и, опережая собственный визг, мчаться, если угодно лететь на свой боевой пост. А там, что надо закрыть, открыть, включить, запустить, доложить, что готов, а уж только потом одевать свои гады, штаны и прочую амуницию. Днём ладно, терпеть эти все звонки ещё как-то можно, но всё равно, если зашхериться куда-нибудь поспать, то найдут, койку обрубят и придётся как мешок с дерьмом планировать на палубу или пинка душевного врежут. Вот если ночью, то не приятно однозначно, даже противно, так как юношеские, горячие сны рвут на самом интересном месте, когда вот-вот кульминация наступает. Сволочи те, кто звонки такие дают в ненужное время. Вот один продолжительный звонок – это хорошо. Это перерыв в занятиях, в работе. Но наполовину только хорошо, потому как он же через несколько минут призывает к продолжению всего того, чем раньше занимались или же только началу. Самые приятные три продолжительных, призывающих к завязыванию ранее объявленного спектакля или действия. Отбой, короче говоря. С непривычки тяжело по звонкам жить. Помнится на меня самого, первокурсника, на первой корабельной практике, на крейсере конечно, на флотском образчике, так сказать, всего корабельного устава, звонки самым страшным образом действовали на психику, давили и угнетали, ограничивая меня буквально во всём, и казалось, что они могут просто свести меня с ума. Но ничего, выдержал. На флоте так и привык совсем. Так что все привыкают и потом без них чего-то уже как-то и не хватает вроде бы для нормальной и полнокровной жизни на корабле.
      Звонки не только средство управления народом на корабле. Они ещё несут и информацию, выполняют тревожно-предупредительную функцию, сообщая народу о возможных неприятностях. Извещают они, кто пришёл на корабль. Зачем пришёл, увы, не говорят. О появлении на борту каждого начальника, начиная с офицера, экипаж звонком по кораблю извещается. Два звонка реакции почти никакой и не у кого, кроме дежурного по кораблю. Так, какой-то офицер появился, может быть даже и не свой, с соседнего корабля к примеру. Три, уже напряжение, появился командир на борту. Возможно, нужно прятаться. Ну не так глубоко и далеко, но из коридоров, по которым он идёт, лучше исчезнуть, от греха неправедного следует всё-таки держаться на некотором удалении. Четыре звонка, к числу напрягающихся уже подтянут и командир, ему бежать надо на ют, самому лично орать «смирно» и встречать начальников своих. А их уже много, если четыре цифрой немалой числится: тут и командир дивизиона, и начальник штаба бригады, и начальник политотдела, флагмех бригады то же под них пилит. И принести они могут только очередные неприятности, до чего-нибудь всё равно докопаются. Пять звонков для всех опасны. Главный бригадир колхоза. Комбриг. Ну и дальше по нарастающей, чем выше начальник, тем больше звонков. Так, звонками можно обозначить любого прямого начальника до самого Верховного Главнокомандующего.
      Ну, случаются и ошибки. Хорошо если ошибка сразу обнаруживается и тут же объявляется о том, что сигнал не числить, по-простому говоря не принимать к исполнению. А если нет? Тогда и удар хватить может или что-то другое, типа тяжёлого нервного расстройства, произойдёт. И так бывает…
Вот сидит как-то один из командиров кораблей в своей каюте. Суббота, вечер. Командир с час назад вылез из бани. Надо заметить, что баня на корабле дело святое, одна из немногих радостей по большому счёту унылой корабельной жизни. В первую очередь внимание ей и забота. Все стараются сделать её сделать насколько это возможно комфортной. Тут некоторые и сауну приспосабливают, а потом, бывает, горят по этой причине, да и другие разные изыски устраивают. Есть и определённые банные традиции типа права на первый пар, ну и подобное тому. В общем, вылез командир из бани. В прочем, какая там баня, душевая обычная. Но тем не менее, какая уж есть. Во всяком случае, пар в наличии от котла. Попарился он от души. Изменил сегодня правилу обычному: пренебрёг своим правом на первый пар в бане, пошёл мыться последним. На кораблях совсем невысоких рангов, где нет для командира отдельной душевой, так заведено: первым моется командир, последним механик, потому как он должен всех в полной мере обеспечить паром и водой. Есть даже вахтенный по пару и воде во время помывки. Кстати тем, что пошёл последним, обрадовал только офицеров. А то залезет и сидит там часами, а корабельные офицеры сидят в ожидании, скрепят зубами, обкладывают командира всяко разно, периодически открывают дверь и заглядывают, вроде как проверяют не освободилась ли баня. В той душевой одному только развернуться можно. Сегодня механик по наглому залез первым. Пытавшимся это сделать раньше его помощнику и заму, на их слова, что ему надо помывку обеспечивать, сказал, что сегодня он проверяет качество воды и пара, если не сварится или не замёрзнет, то можно будет мыться и всем остальным. Помывку офицеров он, не делавший из бани культа, не задерживал. Ему всегда 20 минут хватало за глаза. Он не только успевал помыться, но ещё под душем простирнуть свои носки, трусы и майку. В общем, командир, не чувствуя дыхания очереди себе в затылок, душу отвёл сегодня. Суворовской заповеди в одной части не нарушил: в два глотка проглотил стакан разбавленного спирта, предусмотрительно ещё до бани поставленный в холодильник. Второй части заповеди о продаже кальсон исполнять не пришлось. Канистра со спиртом всегда под рукой. Вон в сейфе она, что в изголовье кровати. И вот теперь сидит он в своём кресле раскрасневшийся, полураздетый: тапочки на босу ногу, в одних трусах, - расслабляется, попивая чаёк и листая свежий литературный журнал. А потом он завалится в свою койку. Всё-таки как это хорошо лечь после бани в чистую постель, на хрустящие простыни и отоспаться. Жизнь прекрасна, и он, командир, ей радуется.

На корабле тишина. Обычных криков, визгов и писков не слышно. Команда вкушает в столовой одну из радостей унылой корабельной жизни: смотрит старый, ещё довоенный фильм. Через час уже отбой.
Тишину нарушил звонок, совсем не потревоживший командира и не вызвавший в его голове хоть каких-нибудь мыслей и инстинктов. На второй не среагировал то же. Не его это уровень, тут матросы могут как-то напрячься. Надо заметить, что звонки давались не совсем обычно, то есть подряд, с минимальными промежутками по времени, а как-то шли они с некоторой задержкой, давая командиру время на оценку обстановки и принятие решения. На третьем подумал о том, что он на борту, значит, он сам прийти не мог, а значит должен быть четвёртый звонок. Четвёртый звонок не заставил долго ждать.
- … твою мать, - грубо и фамильярно, на ты пронеслась в командирской голове мысль, - командир дивизиона, начальник штаба бригады в отпуске, что он прётся на ночь глядя, какого хрена он здесь забыл, и что не спится ему, козлу старому.
Отчасти прав командир. Комдиву пора уже и успокоиться бы. Службе отдал всё. Во рту вставные челюсти, выкладываемые на ночь в стакан. Вечно скрючен своим радикулитом. Прошедшим летом дошло до того, что у него отказали ноги. Так вместо того, чтобы лечь в госпиталь, он на корабле в каюте отлеживался. Командир того корабля в отпуске был. Ещё и в море ходил. Вынесут его матросы на руках из каюты, поднимут в ходовую рубку, посадят в командирское кресло, ну и рулит он пароходом, даже швартоваться, не выходя на крыло мостика и не используя зеркал «заднего вида», умудрялся. Не сегодня, так завтра приказ должен прийти об его увольнении в запас. Как бы там ни было, этот, совсем не к месту четвёртый звонок вынудил командира судорожно натягивать брюки и вставлять босые ноги в башмаки. Пятый звонок известил, что это не командир дивизиона, а сам комбриг появиться изволил.

     Командир уже в брюках и башмаках, в пилотке, чертыхаясь и матерясь, бросил застёгивать ширинку на брюках, уже по-боевому натянул на голое тело китель. Шестой звонок выбросил его, успевшего поменять пилотку уже на фуражку, из каюты в коридор, заставил его скакать через комингсы дверей, застёгивая на ходу китель.
- … Вашу мать, - уже вежливо, на Вы звучали в командирской голове мысли, - на тебе, командующий флотилией что ли, ну не хрена себе, точно драть будут, вот кстати и подмылся по этому случаю, - командир дошёл до очередного своего прямого начальника и определил свою судьбу на ближайшее время.
Матросы, минуту назад ещё мирно смотревшие фильм, на звонки среагировали. В столовой, заставленной баночками, ещё стрекочет киноаппарат, но уже включено освещение, матросы, давясь в дверях, забыв о вежливости к годкам, не замечая и не пропуская даже командира, срочным порядком покидают помещение.
- Внимание на проходе! – грозным рыком спешащий на ют командир расчистил себе дорогу.
Народ замер, тут же прижался к переборкам, создав для прохода командира живой коридор. Ещё в столовой командира настиг седьмой звонок.
- Не хрена себе! Командующий флотом что ли? Откуда им, - совсем уж вежливо потекли командирские мысли, - в этой деревне взяться, да ещё ночью! Ну, попал! Ну, попал!!!
Командир уже не трусил рысцой, а бежал, не смотря на свою некоторую полноту, как в первые годы службы на флоте, перепрыгивая через комингсы дверей. В тамбуре, перед последней дверью надстройки, за которой уже ют, до него дошёл уже восьмой по счёту звонок. Главком!!!
Командир вылетел на ют. После яркого освещения в коридорах его глаза ещё не успели приспособиться к темноте. Командир с каким-то отчаянием, истошно проорал «Смирно», приложил руку к козырьку фуражки и рубанул строевым шагом по палубе юта в сторону тёмной невысокой фигуры, стоящей у трапа. С приближением командира фигура Главкома приняла строевую стойку, приложила руку к головному убору. До девятого звонка, по случаю появления на борту самого Министра обороны, дело не дошло. Командир не успел дойти до Главкома и доложить ему, как услышал доклад от того самого…
- Тащ командир, старший боцман старший мичман …. со схода прибыл, - громко и браво доложила фигура, икнув, продолжила со слабым выдохом, - за время схода замечаний не имел.
     Перед командиром стоял кривой как ручка патефона, в общем, пьяный в дым его же боцман. Старый, как дерьмо мамонта, но всё ещё на флоте, всё ещё на кораблях. Командир ещё помнил его по корабельной практике после второго курса. Вот подобным образом он, отправивший на пирс за какой-то надобностью ютового, известил командира о своём возвращении на корабль.
- Козёл старый, пьянь подзаборная! - заорал командир, забыв что «вольно» ещё не скомандовал, - Ты, что здесь спектакль устраиваешь, пень трухлявый. Курва потная! Что, если на погоне три звезды вдоль, то ты уже адмирал что ли? Ты уже, падла в ботах, флотом рулишь? Мини-адмирал хренов! Проспишься, ко мне. Я тебя матку выворачивать буду, через канифас натяну. Попляшешь у меня! Достал уже.
      Командир смачно плюнул себе под ноги. Ну, надо же вот так! У него зачесались руки, захотелось тут же въехать в рог боцмана, а ещё истоптать свою фуражку. Его затрясло. Он круто развернулся и двинулся к надстройке.
Ошибочка вот со звонками произошла, приведшая к нервному расстройству командира. Да ещё какому! И никто своевременно ошибку не обнаружил, команду звонки не числить не дал. Командир же с расстройства принял на грудь ещё стакан спирта. Но спирт не успокоил. Командир продолжал чертыхаться про себя, недоумённо качать головой.
Великая вещь звонки на корабле. Без них никуда

ИМЯ НА КАРТЕ.

К сожалению, прошли времена великих и не очень географических открытий. Белых пятен нет, всё уже давно открыто, положено на карты, описано в лоциях. И главное, что уже всё названо, всему присвоены всякие там наименования, и собственные и нет. И не возможно уже нашим современникам, их потомкам увидеть на картах земли, морей и океанов свои имена. Название кораблей не то, они, увы, не так уж и долго живут. Скучновато становится. Остаётся только как в песне вразвалочку сходить на берег, как будто ты открыл пятьсот Америк, ну не пятьсот, так пять, по крайней мере. Знание же всех на свете островов, даже как дважды два, не греет совсем. Есть, конечно, другие планеты и прочие космические объекты, но оперируют ими, их названиями, только специалисты, не для всех это. Конечно, бывает иногда, когда по тем или иным соображениям происходит переименование городов, селений, заливов, бухт, мысов, островов. Ну вот к примеру взяли большевики власть в своё время и стёрли с карт наименования, связанные с императорской фамилией, зацепили и ряд других городов с той фамилией вроде бы не связанных. Особенно не повезло Поволжью в этом отношении. И всё-таки ума у них хватило не делать этого поголовно. Сибирь практически оставила все свои прежние наименования. Не называли бы географические пункты собственными именами и было бы всё хорошо. А то сменится власть и начнётся ревизия всего и всея. В географии то же преуспели. Больше сотни лет терпели и наконец в конце 70-х годов весь Дальний Восток, наконец-то обрёл наименования русского звучания. А то земля нашенская, исконно русская, а тут Судзухе, Сяухе, Юнин, Мусудан. Чуть раньше все они имели двойное наименование. Теперь вот, точно, всё исконно русское, Соколовская, Стрелок и тому подобное. Хоть убейте меня, но в своё время, существовавшая на территории Приморья империя Чжурдженей была населена всё-таки людьми с желтоватым цветом кожи и узким разрезом глаз, точно не родственной европейской расе. И всё-таки не доработали. Оставили на карте, к примеру, Татарский пролив. Это же может означать, что пролив этот исконно татарский. Убрать бы это, а то вдруг претензии ещё предъявят. Ну ладно об этом, а то обвинят в непатриотизме. А всё-таки здорово видеть своё имя на карте. Ведь на флоте же служишь в конце концов. Вот есть на побережье Японского моря полуостров Балюзек, да не один, ещё одноимённый мыс и маяк. А кто он, этот самый Балюзек. По большому счёту ничем не примечательная личность. Капитан конной артиллерии всего-то на всего. А имя его на карте есть. Отчасти везёт тем, кто является потомком тех, чьи имена положены на карту. Вроде бы как его имя на карте всё-таки. А бывает, что и фамилии совпадают. Вот мой корешок, Коля Казакевич, к примеру, на картах Японского и Охотского морей отмечен. Бог его знает, может быть, он и есть потомок контр-адмирала Казакевича, бывшего военным губернатором Приморской области Восточной Сибири. Он, долго живший на Русском острове и прошедший там путь от командира БЧ-5 среднего десантного корабля до флагмеха десантной дивизии, всё сокрушался, что не сумел восстановить историческую справедливость и вернуть острову его первоначальное название: остров Казакевича
Но всё-таки были случаи, когда на карту ложилось собственное имя современника. Конечно, для этого нужно было быть личностью незаурядной, отличиться в боях и походах.
Базовый тральщик из состава бригады траления почти неделю отстоял на брандвахте, или, как говорят на флоте, на балде, в Восточном проходе залива Стрелок. Надоело до смерти. К тому же продукты были на исходе. Удел малых кораблей сидеть на сутодачах, а не стоять по продовольствию на самостоятельном довольствии. И при попустительстве помощника командира – главного продовольственника народ первые несколько дней ест до отвала, а потом сидит на голодном пайке. Достоялись до того, что на столе и в кубрике, и в кают-компании одни сухари и одна перловка, да и та без масла. Оперативный дежурный базы, наконец, дал добро следовать к себе домой. А дом в бухте Разбойник. Ну поскольку мы ведём речь о наименовании географических пунктов, объектов, то следует пояснить, что бухта была названа по имени клипера «Разбойник», который в 19-м веке проводил в этих районах морскую опись, гидрографические исследования то есть. Командир, Яша Карцев, был рад этому добру безмерно. И дома давно не был. Да и вот завтра ко всему будет 1-ое сентября, его молодая жена, учительница местной Разбойничьей начальной школы, давно уже просила у него помощи в оформлении класса. Сыграли приготовление, завелись, снялись с якоря и пошли. Легли на входные створы в бухту Абрек, названную по имени то же клипера, то же работавшего здесь в позапрошлом веке. Подходили уже к точке поворота на другой курс, надо было ложиться на створы Западного прохода. То ли видимость была не в дугу и сдох «Дон», то ли просто командир заболтался на мостике со своими офицерами, в общем, прозевал он время поворота. Дал команду положить руль на левый борт слишком поздно. Корабль вылез на отмель мыса Абрек. Приплыли. Ну, как потом выяснилось, по сути повреждений страшных не было, благо ход был не большой. Яйцо ПОУ, выступающее чуть-чуть за основную линию, конечно, раздавили слегка, а так ничего особенного. Как бы там ни было, навигационное происшествие налицо и никуда от этого не денешься, тем более сами сняться не смогли. Буквально через час на борту была свора начальников всех уровней во главе с адмиралом, командиром базы. Начался разбор полётов, грозящий командиру лишением допуска к управлению кораблём и снятием с должности.
Яша Карцев пред очами адмирала. На столе в кают-компании разложенная карта, раскрытые вахтенный журнал, лоция. Стоит командир, переминается с ноги на ноги. Уже всё пояснил, как шёл, как маневрировал. Ждал окончательного приговора. Его всё ещё не было. Пошли в ход эпитеты в его адрес. Самые мягкие что-то типа ланцепупа, почему-то мочёного, Лаперуза хренового. Что тут оправдываться, виноват, ясно даже козе Марусе. Хорошо, что ещё корабль не угробил полностью, на дрова не пустил, уже счастье. Закончил адмирал отплясывать чечётку на теле командира, взял в руки ручку и размашисто написал на карте – КАМНИ КАРЦЕВА. Немного подумав, поставил ещё три восклицательных знака.
- На память тебе, мореплаватель хренов! – сказал адмирал, взял со стола карту и всучил её пока ещё командиру тральщика.
Командир базы прыгнул на стоящий у борта катер. Начались спасательные работы по снятию корабля с мели.
Так что были случаи, когда на карту ложились имена наших современников.

ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ КОМСОМОЛА.

Рано утром сторожевой корабль снялся с якоря и швартовов. Он выходил в море с адмиралом, командиром соседней дивизии подводных лодок, на обеспечение торпедных стрельб одной из лодок дивизии в один из ближних к заливу районов боевой подготовки. Корабль лежал на выходных створах и уже подходил к боновым воротам, когда на мостик поднялся дежурный по низам и что-то прошептал на ухо командиру. Командир тут же, не говоря ни слова стоящему рядом с ним адмиралу и не спрашивая у него добро, крикнул помощнику: «Рули, я вниз», - и бросился вниз по трапу.
В шахте аварийного выхода из котельного отделения в петле висел матрос. Уже холодный. Здесь уже копошился и замполит, и корабельный доктор, механик со своим командиром группы, котельные машинисты. Все ошарашены случившимся, потеряны и растеряны. Начали вынимать тело из петли. Командир, совсем недавно здоровый, высоченный, жизнерадостный и громкий, теперь как-то ссутулившийся, потерянный, бледный и тихий, поднялся на мостик.
- Товарищ адмирал, у меня матрос шкертанулся, - убитым голосом, с опущенной головой сказал командир адмиралу, - прошу добро обратно к пирсу.
Адмирал дал добро командиру, своей лодке по радио отложил время торпедной стрельбы. Командир доложил своему оперативному дежурному, запросил добро на вход в базу. Корабль с приспущенным на гафеле флаге лёг на обратный курс.
- Успокойся, командир, - как мог утешал адмирал , много поживший и много видевший в своей жизни, совсем потерянного командира, - Матроса твоего уже не поднимешь. В жизни и не то ещё бывает.
Корабль ошвартовался. На пирсе его уже ждали комбриг, начальник политотдела, флагманский врач, местный прокурор. Жизнь не останавливается. Адмирал пересел на другой корабль, ушёл на нём на свои торпедные стрельбы. С корабля на носилках вынесли тел умершего, загрузили на машину и повезли в госпитальный морг. На корабле же началось расследование случившегося.
Корабль всего месяц назад как вернулся с боевой службы. Полгода он провёл в Южно-Китайском море. Всё складывалось для корабля удачно. Службу отнёс, не смотря на свой почти 30-летний возраст, безукоризненно. Экипаж сложился, сплотился, отработался. И ничего не предвещало такой беды. И вот случилась трагедия. Терять бойца в мирное время ужасно, не правильно. Но что делать, жизнь есть жизнь. И служить то тому матросу оставалось всего лишь месяц. Ещё как-то можно было понять подобную смерть молодого матроса, только что призванного и затравленного сменой обстановки, годками. А тут целый годок. Причина оказалась достаточно банальной. Попался он, буквально несколько дней назад, на воровстве нехитрых вьетнамских безделушек, полученных за службу на руки бонов. Что делается в таких случаях в коллективах понятно. В мальчишеских, юношеских тем более. В голове абсолютный максимализм, различие только двух цветов, чёрных и белых, никаких полутонов. Не могут они простить воровства даже тому, кто с ними вместе в одном кубрике прожил не один год, кто с ними вместе ломал нелёгкую матросскую службу, тащил вахту, ел из одного бака, кто дружил с ним. Нет, не били, слегка помяли, но травили, морально давили нещадно. Теперь они же ошарашены последствиями, не могут понять, почему он решился на такое. И бог знает, что у них в душе творится. Искренне ли их переживания, мучаются ли они от своей детской если не жестокости, то точно жёсткости. Совестливым оказался погибший матрос. Не было бы её, совести, нормальным образом дослужил бы до увольнения в запас, вернулся бы домой и зажил бы обычной гражданской жизнью. Работал бы, женился, детей нарожал. Вот и разберись в этой жизни, что же лучше, быть с совестью или без неё. О случае воровства командование знало. Матросы, повязанные круговой порукой, по начальникам не бегали. Не стыкуется это с их пониманием кодекса чести. Но, увы, факт остаётся фактом, простить они вора не могли. Но заму, Шуре Булганину, интеллигентному, негромкому москвичу, исключительно исполнявшему бумаги, сумевшему умно организовать свою работу, об этом стало известно сразу. От своих людей, конечно. Что там говорить, есть ли у зама нет своих людей в команде, значит, он плохо работает. Это истина. Доложил он об этом и командиру. Вместе думали, что делать. Надо было убирать матроса, пока не затравили его. Перевести его на другой корабль дело было бесполезным. Слава о нём дойдёт и туда, и вряд ли отношение к нему там будет лучше. Если убирать, то убирать подальше, вплоть до перевода на другую бригаду. А тут до увольнения в запас всего лишь месяц. Не успели вот решить, определиться как-то, а он сам решил вот так, наложив на себя руки, разобраться с ситуацией.
Расследование провели. Всем стала ясна причина трагедии. Все корабельные начальники от командира до комсомольца были наказаны. Понятно, что в тюрьму никто не сел. Влепили всякие разные выговоры, под вопросом стало и поступление командира в академию. Приехавшие родители матроса, почему-то решили не забирать тело на родину, а предать его земле здесь же. Причин они не поясняли. Может быть, такая смерть считалась у них великим грехом, позор этого оказался сильнее боли по погибшему сыну. Похоронили матроса на местном кладбище на Средней бухте. В траурной процессии был почти весь экипаж, за исключением вахты и дежурства, матросы и офицеры других кораблей. Гроб несли от пирса до кладбища на руках. Меняли друг друга, по настоянию зама именно те, которые были наиболее рьяны в травле погибшего. Звуки гимна и троекратный ружейный салют завершили жизненный путь одного из матросов флота. После похорон в корабельной кают-компании вместе с родителями погибшего прошли нехитрые поминки. Командир и зам искренне просили прощения у родителей. Им сказали, что бог простит. Вот простит ли. Хоть так крути, хоть по другому, всё равно одно – не досмотрели.
Жизнь на корабле после потери входила в своё обычное течение. Но зам всё никак не мог успокоиться. Знал же, но не сумел предотвратить. Надо было доводить дело до конца. До логического конца. Логический конец – вдуть по самое некуда виновных в гибели сослуживца. По самое некуда в понимание зама это наказание по комсомольской линии. Этого же настойчиво требовал и политотдел бригады. Зам поставил задачу корабельному комсомольцу отобрать у тех комсомольские билеты. Пошла череда комсомольских собраний боевой части, в которой всё это произошло. Ничего не получается у комсомольца, усиленного ещё и командиром боевой части. Народ против, не согласен. Согласен только на выговор, можно строгий, но без занесения. Зам нещадно дерёт комсомольца, всячески опускает его, спрашивает, чему его учили в Киевской бурсе. У матросов погибший – вор, этим всё сказано. Мнение у них одно, что с вором можно было поступить только так и ни как иначе. Не били же его и не убивали. Сам на себя руки наложил, никто его в петлю не совал. Появился и сам зам на собрании, притащил с собой командира. На все увещевания, призывы к совести, осознание трагедии, матросы не реагировали. Поставленное на голосование предложение об исключении из рядов комсомола виновных единогласно отвергалось.
Так и месяц прошёл. Зам не сдавался, привык он добиваться своего любой ценой и любыми средствами. Очередное комсомольское собрание было назначено как раз на сороковой день смерти матроса. Место проведения - кладбище… На корабле по этому случаю даже свернули все мероприятия. После подъёма флага вся комсомольская организация той боевой части, за исключением стоявших на дежурстве и вахте, после подъёма флага строем во главе с командиром БЧ, там же замполит и комсомолец, по пыльной дороге двинулись на кладбище. Пришли, расположились около могилы, уже обнесённой оградой и скромным памятником, врытой скамейкой и столиком. Зам раскрыл свой портфель, извлёк из него печенье, конфеты. Раздал по традиции их всем присутствующим, положил печенье, конфеты и на могильный холм к основанию скромного памятника, подумав, достал пачку сигарет, извлёк пару штук, положил и их. Покойный курил. Дал команду розданное всем съесть, поминая усопшего. Постояли, помолчали. После этого было объявлено об открытии комсомольского собрания.
Как это и положено, избрали президиум, объявили повестку дня. Президиум занял своё место внутри ограды и за ней у памятника. Народ стоял за оградой перед памятником. С докладом, стоя внутри ограды у памятника, положив бумаги на стоящий здесь же столик для поминания, выступил зам. Говорил долго и страстно. Закончил. Приступили к прениям. Прения затянулись и надолго. Прошло время обеда. Народу хотелось уже и есть. В желудке только утренний чай, хлеб с маслом, да вот съеденные здесь на кладбище конфеты и печенье. Зам же не собирался прекращать собрание, надеясь, что голод поможет принять нужное решение. Проведённое голосование голодных к нужному результату не привело.
Снова зам на трибуне. Ближе к ужину поставленное на голосование предложение об исключении из рядов комсомола бойцов, признанных виновными в гибели своего товарища, наконец-то прошло. «Против» оказалось на одного меньше проголосовавших «за». Зам был, наконец, полностью удовлетворён. Виновные строго наказаны. Увы, это погибщего матроса из могилы не подняло.

К А К Б Ы Т Ь?

Вопрос извечный в жизни человека. Ежедневно надо принимать то или иное решение. Каждому. Даже опустившемуся ниже уровня канализации бомжу. Хотя бы для того, что бы найти какой-нибудь отравы, уколоться и забыться. На флоте то же нужно постоянно принимать какое-то решение буквально по всем аспектам жизни. Тягостный это процесс, мучительный. Сделаешь так, а где гарантии, что в последующем будет хорошо, комфортно тебе. Особенно тяжело принимать решение по линии поведения с старшим начальником. Главное, конечно, не ложиться под него. Допустишь, всё, будут о тебя все ноги вытирать, затыкать тобой каждую дырку. На флоте лучше иметь твёрдый шанкр, чем мягкий характер. Так что нужно давать начальникам отпор, утверждаться как-то в своих и в их глазах. На флоте надо не только жить, но ещё уметь выживать. И тут можно ошибиться. Может получиться и так, что отпора давать и не следовало бы.
В отдалённой от благ цивилизации приморской деревне появился новый начальник. Был он раньше механиком на сторожевом корабле. Там должность всего на всего капитанская, а тут уже майорская звезда по сроку выходит. Вот подвернулась недавно освободившаяся должность дивизионного механика. Пришлось, правда, менять столицу военно-морской базы Стрелок, Техасом которая именуется, на захудалую деревню. Ну, карьера то же в жизни чего-то стоит. Тут перспектива двух просветов и большой звезды на погонах, дубов на козырёк фуражки. Можно, ради этого, и поменять местожительство, тем более, если до сих пор ещё не обзавёлся семьёй. Да и корабли чаще в Стрелке и Владивостоке торчат, чем у родных причальных стенок. Тот каплей был личностью довольно известной в базе. Фантазёр, гитарист, скандалист, большой оригинал и заядлый рыбак. Всё и всех знал, умел и имел. Во всяком случае на любой вопрос отвечал исчерпывающе, будь то космос и всё с ним связанное, будь то любой тип машины или турбины. Авторитетов, может быть поэтому, для него не существовало. Послать кого-нибудь куда подальше, включая и начальников, мог запросто. Настойчив был и упрям. Способности пробивные имел недюжинные. Запросто мог организовать глухой ночью пару дефицитных автомобильных кранов для погрузки какой-нибудь тяжеленной железяки на каком-нибудь отдалённом, чуть ли не за сотню километров, складе, когда за глаза хватило бы и одного. Правда, в таких случаях ему приходилось уползать по кустам, чтобы морду не начистили. Через лет несколько он попытался в Калграде второй для флота большой десантный крокодил принимать. То же ради карьеры, там должность командира БЧ-5 была уже 2 ранга, нашивки до локтя. Да сняли его чуть ли не по личному приказанию Главкома. Попался ему на корабле невысокий, пожилой, интеллигентный дядька. Вежливо спросил он, как, мол, корабль. А он по-простому, с ходу сказал, что дерьмо, пообещал тем, кто такую дурь породил вырвать ноги, а вместе сними и ещё кое-что детородное. Может быть, проект и стоил такой оценки, не знаю, этого корабля в своей жизни пробовать и иметь не довелось. Дядька то главным конструктором оказался, в полемику вступать не стал, а тут же, так по-простому, как и механик, Главкому стукнул. А мощные амфибийные силы были голубой мечтой среди всех прочих у старика. И закатилась карьера. Пришлось возвращаться опять на такой же сторожевой корабль, с какого начинал лейтенантом, но уже в консервации, оттуда же и в запас уйти. Вот результат неправильно принятого решения. Надо было думать, как же всё-таки быть.
Начал жизнь на новом для себя месте представленный выше механический начальник. Поселился он в каюте механика одного из тральщиков дивизиона. Сразу продемонстрировал порядочность свою тем, что залез на койку второго яруса, оставив хозяину первый ярус, не смотря на его лейтенантские погоны и семилетнюю разницу в возрасте. Механик сходу проникся уважением к новому своему начальнику. Предыдущий неизменно загонял его наверх, даже из каюты выгонял, когда там шило со своими корешами пил. Начал новую жизнь на дивизионе назначенный только что дивмех, началась новая жизнь и у лейтенанта, в каюте которого он поселился. Лейтенант с раннего утра на ногах, то одно, то другое. Дивмех за занавеской на койке второго яруса спит до обеда, благо комдива, его начальника на месте нет, в море он далёком и давно. Встанет, примет пищу, опять заваливается. После ужина у него травля до жвака в кают-компании и домино. После вечернего чая опять травля и домино. К нулям часам лейтенант, угомонив своих матросов, приходит в каюту, стирает носки, моет ноги, готовясь отойти ко сну. Появляется дивмех.
- Лейтенант, я не понял. Ты, что спать собрался, - возмущённо говорит начальник, - рано, надо ещё поработать.
И несутся вводные, указания, приказания. В основном по бумагам. Но всё равно делать надо. И так часов до трёх в лучшем случае, а то и до четырёх. Утром к началу приборки механик на ногах, если ещё на ногах не раньше, когда назначают проверять утренний распорядок. А дивмех в койке до обеда. И так практически каждый день. Устал лейтенант, лицом осунулся, себя грызёт за то, что вот так запросто лёг под начальника. Ну, в один прекрасный день, всё-таки взорвался. Как всегда вечером снимает он свои штаны, что бы отбиться, появляется дивмех со своим «не понял, лейтенант».
- Хорош, тащ начальник. В рабочее время имейте меня как хотите. Я Ваш, - бурно и возмущённо заговорил механик, - готов исполнять все Ваши долбаные указания. Но я хочу их получать утром. Не смогу сделать за день, буду делать ночью. Вы спите весь день, а я работаю. Всё, я спать.
Механик демонстративно отцепил с захватов ящик своей койки, опустил его, улёгся и резко задёрнул шторы. Ничего не сказал дивмех. На следующий день перешёл жить на другой корабль. В дальнейшем лейтенанта не особенно-то и задирал. Правильно механик принял решение. Осадил начальника, жизнь свою сделал более спокойной и упорядоченной.
А бывает и совсем по другому…
На корабле прибыл наконец-то и принял дела новый командир. Старый чуть ли не полгода назад был снят за прегрешения разные. Не спасло его и то, что где-то в Москве сидел в большом доме на Лубянке его папа генерал. В море корабль в это время всё командир дивизиона водил. Началась новая жизнь для экипажа. По началу, в течение месяца-двух вёл себя новый командир нормально. Присматривался, прислушивался, вникал, изучал новый для себя корабль. Освоился. Тут и начали проявляться у него некоторые странности. На флоте встречаются разные люди в плане их поведения и методов работы. Одни, например, нормальные спокойные люди, особенно никого не задирают и не топчут. Пока на грудь не примут. А прокатилась шильная влага по пищеводу, чуть мозги зацепило, и появляется начальствующий раж. Летят звонки больших и малых сборов, сигналы тревог, начинается воспитательный процесс. Другие наоборот. Зверь зверем. Всё не так, всё плохо, все козлы один он Д Артаньян. С утра на каждого выливают обрез дерьма, после чего у каждого с ним пообщавшегося возникает дилемма – работать или послать все к чёртовой матери. А вот опрокинут стопку, тут же – душа люди. Ну, вот какие категории начальников лучше? Новый командир относился к первой категории. У корабельного механика, того же лейтенанта, дверь каюты которого были как раз напротив двери командирской. Так вот, как только получали на корабль спирт, начиналась у того лейтенанта кошмарная жизнь. Принявший на грудь командир тут же вызывал его к себе. И начинался воспитательный процесс. Драл нетрезвый командир механика нещадно, за всё драл, по делу и нет, за прошлое и будущее, впрок, так сказать. Устал бедняга. Как только узнавал о том, что командир присел на «кочергу», прятался как последний карась. Опять ситуация начальственной подстилки. Надоело, созрело решение - всё, стоять, зорька, хватит!
- Тащ командир, всё, хватит, - закусил удила и заорал механик при очередной воспитательной процедуре нетрезвого командира, - когда Вы трезвы, делайте со мной что хотите. Но если ещё раз Вы тронете меня в кривом состоянии, то всё. Могу и в рог въехать. Высказав это командиру, механик выскочил из каюты. Ответного рёва в спину не услышал. Остатки месячной нормы спирта допивались уже как-то тихо и мирно, при этом командир не дёргал механика, не дёргал экипажа. Нормальная жизнь пошла. До конца месяца только. В начале следующего, как только получили спирт, у механика началась опять новая жизнь. После проворачивания и развода команды на работы в каюту лейтенанта зашёл командир. Точно, уже принял. Механик напрягся – опять воспитывать будет.
- Мех, возьми описание ВРШ и ко мне, - бросил командир, выходя уже из каюты, добавил, - разобраться мне надо в его устройстве.
Механик нашёл нужную папку, взял её, предстал перед командиром. Через час-полтора изучение ВРШ и его гидравлической системы было закончено. Из каюты командира выполз механик. Никакой. Четыре-пять хороших стопок круто разведённого спирта на грудь юного, ещё совсем не окрепшего организма своё дело сделали. Готов. Рабочий день для механика закончился, практически не начавшись. Вот такая жизнь пошла у лейтенанта. Матросы косятся, корабельные офицеры то же напрягаются как-то от такой командирской любви к механику. Механик мучается от этого, работа стоит, да и изжога замучила. Надоело. Стал прятаться. Как только начнётся командирское шевеление, он тут же исчезал из офицерского отсека, «уходил» в техотдел, на соседний корабль, ещё куда-нибудь, только бы не оказаться в командирской каюте. Как тут быть? И так не хорошо, и по-другому не в дугу. Вот и думай, напрягай свои извилины, принимая решение.

КАК РУШИТСЯ ИДИЛИЯ.

Как рушится? Да очень просто и быстро. Порой достаточно слова, или нескольких, небольших изменений в погоде. И всё, нет её…
Несколько офицеров с одного из кораблей решили в субботний вечер отдохнуть на лоне природы после долгих скитаний по морям и чужим базам. Добро есть. Благо, начальников уведомили, что далеко удаляться от корабля не будут. Место для небольшого пикничка назначили совсем недалеко от пирса. Лето. Начало августа. Извечные туманы с моросью прекратились. Наконец-то в Приморье наступило лето. Замочили мясо на шашлык. Спирт разводить не стали, замучила изжога от него. Да и не хотелось нажираться как всегда, до зелёных соплей то есть. По культурному решили время провести. В этом случае сухое вино как раз кстати. Гонцы притащили из магазин «Рыба-Гвозди» пару ящиков «Алигате». На четверых два ящика вина самый раз. К мясу вроде бы красное вино полагается. Да в магазине из раздела красных только бормотуха. Часам к 20-ти, обвешанные авоськами и мешками, с ведром приготовленного мяса на шашлык, с гитарой, начали движение. Сошли с корабля, неспешно двинулись по берегу бухты вдоль колючей проволоки, ограждающей угольный склад. Перешли пыльную дорогу, вышли к берегу речушки, впадающей в бухту. Углубились в заросли деревьев, пошли вдоль берега и вышли на своё излюбленное место, именуемое кафе «Барказ». На берегу речки лежал неведомо откуда затащенный сюда полуразрушенный деревянный корпус большого моторного барказа. Бросили вещи. Одни начали править оставшийся ещё с предыдущего посещения этого места мангал, сделанный из камней. Другие разбрелись по зарослям в поисках дров. Развели костёр. Разложили принесённые съестные припасы, откупорили бутылки с вином и присели на травку. Вот она идиллия. Потрескивают дрова в костре, чуть слышно журчит вода в речке, негромко звучат гитарные переборы, идёт неспешный разговор, звучит смех… Вода в речке чистейшая. Стоящие вдоль берега ивы бросили свои ветки до самой воды. Красота. Слов нет. Душа отдыхает. Вот уже и угли поспели. Достали шампуры. Шампуры классные, из нержавейки, как-то справили их для корабельных нужд при ремонте в одном из заводов. Мясо нанизано на шампуры. Уже положены на мангал. И вот уже и шашлык готов. Вино рекой. Всё это неспешно, благородно. Затянули под гитару обычный свой репертуар, извлекая себя из-под обломков, поднимая на руки каркас, уходя под залпы башенных орудий, прося услышать себя хорошую и красивую, умирая вместе с кочегаром, обессилевшим на вахте, и рыдая с его матерью, прощаясь с любимым городом, видя сны вместе с крейсером «Аврора», ища собаку, по кличке Дружок. В общем, ещё много чего другого. Главное всё негромко, без надрыва, с душой… Хорошо отдыхалось.
Так и ночь прошла. Уже рассвет. Солнце встаёт. Лучи его пробиваются сквозь ветви деревьев. Собрали мусор, сожгли его в костре. Негорючее свалили в яму, выкопанную при прежних посещениях кафе. Залили костёр водой. Начали выбираться из зарослей. Вышли, дошли до берега бухты, присели на песочек пляжа. Точно, жить хорошо. Настроение замечательное. Над головой бездна голубого неба, без единого облачка. Встающее солнце освещает своим нежным золотистым светом всю округу. Полный штиль. Голубая вода бухты блестит как зеркало. Ласково шуршат набегающие на песок берега небольшие волны. Сочная, чистая зелень деревьев и кустов на окружающих бухту сопках радует глаз. И тишина. Посёлок ещё спит. Сидят молча, наслаждаются природой, её красотой, жмурят глаза от блеска встающего солнца. Идиллия. Абсолютная. Полная гармония души, тела, окружающего мира…
Послышалось урчание двигателей. Из-за мыса показался возвращающийся с моря тральщик. Урчания, издаваемые его двигателями, совсем не нарушали чувства покоя и умиротворения, органично влились они в окружающую утреннюю тишину. Его двигатели звучали как-то устало, давая почувствовать, что корабль возвращается домой после долгой и тяжёлой работы. Устали люди, устал и он, корабль. Флаг, вымпел, сигнальные флаги на безветрии висели вдоль своих фалов. Тоже как-то устало. И звонки аврала на нём прозвучали устало, негромко, опять-таки не нарушая покоя. В общем, влез тот корабль в это утреннее великолепие аккуратно, ничуть не нарушая всеобщую благость, красоту и покой.
- Баковым на бак, ютовым на ют. По местам стоять, на якорь и швартовы становиться, - раздалась над бухтой команда с корабля, заходящего на швартовку, негромким голосом знакомого помощника командира.
Команда, да и все последующие на отдачу якоря, маневрирование, звучали негромко, спокойно, без обычной для этого резкости, когда она, команда, по своему звучанию не должна давать человеку как-то усомниться в необходимости её исполнения. Вот вроде бы влез корабль в царящую над бухтой тишину, да всё-таки не нарушил её, а как-то гармонично вписался в неё, ничуть не нарушив сложившуюся идиллию. Корабль развернулся кормой к берегу и стал приближаться к пирсу задним ходом.
- Отдать якорь, - раздалась негромкая команда, - якорный шар до места. Якорь-цепь травить свободно.
Послышался сначала звон отданной якорь-цепи в своём клюзе, потом глухое постукивание. И это не нарушило по большому счёту всеобщей тишины и покоя. Процесс швартовки шёл своим обычным порядком.
- На флаг, - негромко и протяжно раздалась команда, через секунду несколько резко, - флаг спустить.
Гафельный флаг, резко дёрнутый за фал сигнальщиком, тут же слетел вниз. Корабль шёл к пирсу. По командам с мостика якорная цепь, стравливаемая свободно, то позвякивала в клюзе, то, стравливаемая втугую шпилём, глухо постукивала
Вдруг корма корабля резко пошла вправо. Похоже на то, что заклинило руль. Тут же над акваторией бухты раздался по трансляции оглушающий рёв уже командира корабля.
- ВРШ по нулям, … вашу мать. Козлы, …., драные, …., … Папауасы, …, недоделанные, …., …. Выдеру, …, … Задержать якорь-цепь! - летело из динамиков трансляции, - Правая ноль, левая три вперёд. Суки, …, …
Двигатели корабля как-то встрепенулись, зазвучали уже совсем по другому, резко и напряжённо. Казалось, что стал слышен даже топот заметавшегося по палубам экипажа. Всё вокруг в раз ожило, откликнулось на происходящее. В посёлке загорланили петухи, закаркали невесть откуда-то появившиеся вороны, замычали коровы, захрюкали свиньи. Где-то разом заурчали автомобильные и тракторные двигатели, в небе раздался характерный хлопок преодоления звукового барьера реактивным самолётом, за ним рёв его двигателя. По дороге, промчалась грузовая машина, поднимая кучи пыли и покрывая ею пляж.
Всё рухнуло. Шум и гам обычного дня. От былой идиллии не осталось и следа. Совсем недавняя умиротворённость улетучилась. Отдыхавшие всю ночь офицеры поднялись с песка, отряхнулись. Плюнули под ноги, некоторые выматерились. Настроение сразу у всех упало. Все молча двинулись на корабль. Благостные впечатления в миг испарились. Каждый вспомнил и задумался о своих проблемах, забытых на время в эту ночь, начатых и незавершённых, требующих исполнения делах.
Вот так рушится идиллия. Очень просто и быстро. Достаточно нескольких громких и резких слов. И нет её.

КАК ТАМ НА ФЛОТЕ?

Обычный вопрос людей к флоту отношения не имеющих. Как там жизнь на флоте? Ответ обыденный – нормально. Если есть настроение у отвечающего, то он может и выйти за рамки «нормальности». Добавит что-нибудь вроде того, что как в курятнике или как в огороде у картошки. А вопрос хороший… Именно как там жизнь, а не служба. Служба – это вроде бы просто работа, профессия, а не сама жизнь в прямом смысле её понимания. Флот это не служба это жизнь, образ жизни если хотите. Вот представьте себе жизнь на рабочем месте, в цеху. Всё рядом, начиная с койки и кончая «станком». Ненормальные звуки или штатные звонки тут же сбрасывают с той же самой койки, минута, другая и человек на своём рабочем месте в любое время дня и ночи. Ну, в море это само собой как-то, но ведь стоя в базе происходит то же самое. Не знаю как сейчас, но в былые времена частое оставление корабля для всех офицеров так же как и для старших помощников негласно считалось «несовместимым с должным исполнением своих обязанностей». Так и жили.
А как плавали? Так и тянет сказать: «Как дерьмо в проруби!» Добавить ещё: «Дерьмо не тонет!» Ну, это так, к слову так сказать. А, в общем, плавали строго по законам физики. На плаву. Корабль это же не просто бесформенная железяка, а железяка архитектурно сформированная в таз или кастрюлю. Она сверху давит, а снизу гидростатическая сила поддержания, по другому сила плавучести, в общем Архимедова сила. Силы уравновешены, вот поэтому часть корабля под водой, часть над ней. А что бы утонуть надо загрузиться чем-нибудь в количестве и объёме большем чем та, Архимедова, сила. И, пожалте, на грунт. Бывало, но в мирной жизни не часто. И равновесие корабль держит, не переворачивается, то есть. И опять же в строгом соответствии с законами физики: сверху корабль давит со всем своим содержимым: железом корпуса и механизмов, экипажа с барахлом, включая крыс и тараканов, - Архимедова сила снизу подпирает. Качнуло, силы разъехались в разные стороны, момент нарисовался, и он обратно приводит всё хозяйство в прежний меридиан. И плыли от того, что на лопастях винта при его вращении образуется подъёмная сила, которая по известному правилу раскладывается на составляющие, вот вам и упор. Упор тот воспринимает упорный подшипник, который в свою очередь намертво сцеплен с корпусом, и всё, плывёт корабль. Так что всё предельно просто, в общем, строго по законам физики.
Нормальное плавание совсем неинтересно, не запоминается оно. Всё до предела уныло и тоскливо: вахта, четыре через четыре, повезёт так через восемь, сон, а может и наоборот, сначала сон, потом вахта, кругом вода и вода, и лица вокруг одни и те же, при длительном плавании даже иногда раздражающие. И скрыться, уединиться негде. Ну бывает, что море заволнуется. Качает корабль. Если не смертельно всё, на море баллов так пять, то для привыкшего народа это и не событие совсем, никакого там адреналина в крови, любования стихией. Так себе некоторые неудобства, раздражение и недоразумения: тарелки по столу катаются, суп проливается, есть неудобно, приходится тарелку на весу держать, а аппетит зверский, ну там ещё что-то незакреплённое падает, катается. В общем, ничего необычного. Для полноценной же, полнокровной жизни всегда нужно что-то необычное, что-то такое, заставляющее заиграть кровь в жилах. Знавал одного флагмеха, который от спокойной и размеренной жизни, когда корабли на соединении нормальным образом, без аварий и поломок, плавали, начинал откровенно тосковать и скучать, в то время как следовало бы радоваться жизни, быть удовлетворённым плодами своей деятельности. Он же становился нудным, задирал всех подряд, в общем, надоедал всем. Пить начинал, при этом в рабочее время не злоупотреблял: перед обедом иногда с полстакана, вечером же после доклада своему комбригу часиков так в 21-22 уже святое дело и в гораздо больших количествах. Ну вот как только его подопечные на кораблях что-нибудь вскипятят, оборвут, угробят в хлам, тут у него начинают загораться глаза, как ни странно улучшается настроение, когда вроде бы плакать надо, уже потому что его клевать начинают со всех сторон, вешать на него всякие там выговоры и несоответствия, прекращает пить водку, забывает о семье. У него начинается работа, в которой нужно найти решение, лучше наиболее оригинальное, необычное, всё состыковать, организовать, а в конце испытать полное удовлетворение от сделанного. Вот такая натура человеческая. Так что на флоте наблюдается иногда стремление уйти от уныния и тоски, всё перевернуть, законы физические нарушить. И тогда… Бывает страшно вспоминать. И трагедий более чем достаточно. А сколько было другого, когда до этих трагедий не дошли, не допустили их. Бывало плавали на грани фола, угробления кораблей вместе с экипажами. И всегда этому предшествовала обыкновенная людская дурь, напоротая чушь, а это от элементарного незнания, неразвитой ещё интуиции, в общем, от молодости. А потом просыпалась отвага, неистощимая фантазия, просто мужество, решимость в стремлении выбраться из клоаки, в которую загнали сами себя, спасая дело, корабли, собственные погоны и карьеру… Вот такого рода плавания запоминаются на всю жизнь.
Как-то по глубокой осени базовый тральщик обеспечивал в Японском море атомную подводную лодку, проходившую ходовые испытания после ремонта. Лодка должна была погрузиться и что-то делать уже в подводном положении по плану испытаний. Командиры обговорили место и время встречи. До всплытия лодки почти сутки. Ну, и чтобы не болтаться в море всё это время, тем более начинало свежеть, и уже были видны небольшие волны с барашками, запросили добро у оперативного дежурного флотилии встать на якорь в одной из ближайших бухт. Добро получили. Лодка погрузилась, корабль взял курс на бухту Соколовского. Через пару часов пришли на место, встали на якорь.
Начинало темнеть. Ветер значительно усилился. Появились и неприятности: якорь пополз, не держит, собака. Командир начал чесать свою почти 25-летнюю репу в поисках единственно правильного решения. Тяжело это когда третий год на флоте всего, с полгода в командирах, опыта нет, да и ума командирского ещё нажито очень мало. Да, место для якорной стоянки выбрано неудачно. Надо сниматься, менять место или вообще уходить укрываться в ближайшее более тихое место, пока не выбросило на мель, или в море выходить штормовать. Поиски решения прервались начавшими гаснуть лампами освещения и затухающими звуками дизеля. У-У-У-у-у-у-у. Обесточились. Встал дизельгенератор. Вот этого точно не хватало до полного счастья. Тускло засветились лампы аварийного освещения, на корабле воцарилась гробовая тишина. Тишина на корабле, тем более в море, это что-то жуткое и страшное. Она какая-то звенящая и душераздирающая. Какое-то мгновение только тишина стояла. Закончилась она. За ней явственно все услышали ветер: свист его в антеннах и фалах. Услышали море: стук его волн в борта, переливание воды в трубопроводах. «Ласковый шёпот прибоя» - это когда на пляже сидишь и любуешься вечерним закатом, а тут сплошное напряжение. Звуки ветра и моря дополнились топотом ног, криками…
У механика полный аврал. Вся боевая часть на ушах. Начали запускать другой дизельгенератор. И вот он уже раскручивается пусковым воздухом, схватывает, тут же поднимаются обороты до рабочих, возбуждают генератор. И опять затухающее У-У-У-у-у-у-у… Встал. Ещё попытки. Чихание, пыхтение, но всё без толку. И вот уже в баллонах генераторного отделения израсходован почти весь запас воздуха. Перепустили воздух из машинного отделения. Очередные попытки запуска. Эффекта нет. Вспомнили, что количество пускового воздуха не безгранично. Начали разбираться, чертыхаясь и матерясь в полутьме. Разобрались. Вода в топливе. Откуда? Оттуда! Вода в топливной цистерне. На палубной приёмной втулке на юте отсутствует пробка. Допрыгались! На ходу заливало ют. Вода не только исправно омывала палубу, но ещё пополняла расходуемое топливо. Пока шли, на качке вода перемешивалась с топливом, машины терпели. Встали, она как ей и положено заняла своё законное по удельному весу место на дне цистерны. Ну и хватанули её. А машины, увы, на воде работать не хотят, да и не могут. Уже скулит трюмный. Он получил по уху от командира отделения мотористов. В свою очередь и он получил свою оплеуху от механика. Вот такая она жизнь на флоте, вот так плавают на флоте. В море лучше ход потерять, чем вот так обесточиться. Тут по связи и «караул» не крикнуть, последнее «прости» не сказать то же. Так и загнёшься в безызвестности. Ну и влипли, маму вашу. А ветер не стихает, якорь не держит. Командир уже сам в генераторном отделении. И уже не орёт. И устал, и осознал бесполезность криков. Торопит механика, стараясь быть как-то спокойнее, про себя же молит всех богов сразу.
Народ работает. Уже осознанно. С толком. А то бросились, безголовые, не разобравшись пускать машины, расходуя теперь уже драгоценный воздух. Стравили в трюм отстой из топливных цистерн. Убедились в его слёзной чистоте. Стравили всё из топливных трубопроводов, подводящих его к дизельгенераторам, прокачали их чистым топливом. Прокачали дизели, стравливая воздушные пробки, прокачали плунжерные пары топливного насоса, заполняя трубки подачи до форсунок. Шум моря ударами его волн о борта, переливанием воды в трубопроводах и раздражал, и ускорял. Всё готовы. Попытки запуска успевших подстыть дизельгенераторов опять успехом не увенчались. При этом стравили последние остатки пускового воздуха. Всё приплыли. Ветер не стихает, якорь не держит. Там камни. И полетят в разные стороны и по закоулкам щепки деревянного корпуса, погоны, карьера… Вот так бывает, тут тебе и через канифас, тут тебе и мордой об палубу.
Механик к командиру: «Воздух только в баллонах ЖС-52, СО-500. Баллоны полные, по 150 кило в каждом. Уверенности в том, что запущу ДГ нет. Их давно перебрать надо. Правая машина всегда легко на запуск идёт. Давай ход дадим, а там видно будет». Задумался командир. Но только на мгновение. Командир я или куча наложена? Командир! А значит должен управлять кораблём, как там в корабельном уставе сказано, умело, энергично, решительно, наконец, без боязни ответственности за рискованный маневр, диктуемый обстановкой. Драть и резать! Его, мужской, - пополам, её, женскую, – вдребезги!!! Рубанул рукой: «Давай! Быстрее давай!!!»
Все в работу. Баллоны ЖС-52, СО-500 уже демонтированы. Перепускать воздух из них не стали, дабы не размазать его по баллонам большей ёмкости. Уже почти в полной темноте, аккумуляторы аварийного освещения сели, подсвечивая себе аварийными фонарями, соорудили подобие батареи, сняв трубы с воздушной системы. Работали тщательно, устанавливая новые прокладки, надёжно обтягивая, не приведи господь потерять хоть грамм теперь уже столь драгоценного воздуха. Правый главный двигатель провернули вручную, одновременно прокачивая его топливом и задирая давление раза в два выше нормы, удерживая вручную рукоятку аварийного пуска на максимальной подаче, в общем делают всё чтобы облегчить запуск. Готовы. Дали воздух на пуск. Двигатель схватил, взбрыкнул на фундаменте, взревел, потом приглушил свой рёв, уже работая на оборотах холостого хода. Уже радость. Моря не слышно. Звуки на корабле живые, именно живые! Можно ход дать. Слава богу, что насосы ВРШ приводные от валопровода, есть чем лопасти развернуть. Был бы насос с электроприводом, пришлось бы ещё на уши встать, разворачивая лопасти.
Люди расставлены на аварийное управление рулём, ВРШ, главной машиной. Связь проверена. Уже почти флотский раритет – переговорные трубы в наличии и функционируют без замечаний. Всё. Аврал! По местам стоять, с якоря сниматься!!!
- Пошёл шпиль!!!
Шпиль тяжко вздохнул и пошёл… Четыре вымбовки, семь матросов, плюс помощник командира, по два человека на каждую вымбовку, упёршись грудью пошли по кругу. А на клюзе добрая сотня метров. Шпиль гидравлический, а насосы привязаны к тем же дизельгенераторам, которые молчат. Помощник подбадривает народ: «Навались, веселее, мужики. Ходом, ходом!» Командир помогал машиной, давая якорь – цепи слабину. И всё по штатному: на клюзе? На клюзе 80 метров. Как якорь – цепь? Туга, слаба, смотрит назад или ещё куда. И вот уже совсем чуть-чуть до вожделенного доклада: «Якорь встал!» Слабину выбрали и упёрлись, заскользили сапогами по палубе. Якорь упорно «вставать» не хотел. Добавили народ. Не могут якорь сдёрнуть.
- Стоп шпиль!
Шпиль стал, вздохнул восемью глотками сразу, в восемь пар рук начал вытирать пот с восьми лбов. Якорь – цепь взята на стопора. Командир пытался сдёрнуть якорь ходом. Не получилось. То он полз, теперь, сволочь зацепился.
- Травить якорь – цепь! Боцман буёк на цепь!!!
Цепь стравлена почти до жвака-галса, Буёк с добротным и необходимой длиной линём надёжно привязан к цепи. Отдан жвака-галс, якорь-цепь с грохотом полетела на грунт. Освободились… Дали ход и отошли подальше от берега. Легли в дрейф. Несладко стало. Корабль кладёт с борта на борт. Ручным насосом вывели лопасти левого винта в положение полного переднего хода. Ручным же насосом прокачали двигатель маслом. Дали ход правой машиной, развёрнутые лопасти левого винта начали вращать свой двигатель. Механик сам до упора выжал рукоятку аварийного пуска топливного насоса. Не схватывает машина. Увеличили обороты правой. И вот левая взбрыкнула, заревела. На двух ногах теперь. Теперь хоть опасность оказаться на камнях минула. Для полного счастья дизельгенератор бы пустить, да где воздух теперь добыть. Вот нет у них стартерного пуска, не предусмотрели или денег пожалели. И «прикурить» не у кого, чтобы воздух в свои баллоны набить. А завтра с лодкой работать. Питания нет и связи нет. Не пожаловаться на свою горькую долю, помощи не попросить. Что делать? Что, что? В Преображение идти! Там флот стоит, хоть и рыболовецкий, ну всё равно в беде не бросят. Но командир туда ни разу не заходил. Да и где заходить то, на флоте третий год, на мостике с полгода всего. Помощник с штурманом ещё зеленее. Да ладно бы днём ещё, а тут темно как у негра в заднице, и локации нет, ладно хоть тумана нет. Снова легли в дрейф. Лоцию, карту на штурманский стол! Здесь же помощник, штурман. Освещения никакого. Аварийные фонари уже то же как и аварийное освещение сдохли. Где-то свечу раздобыли. Втроём начали вникать в местные ориентиры, рекомендации лоции. Осмотрелись, определились по маякам Островного, Орехова… Камень Матвеева буем светящимся обозначен, входные створы в Преображение то же есть.
Пошли. Потихоньку, крадучись, не способные на быстрый маневр, на аварийном управлении машинами, ВРШ, рулём, без связи и локации, без ходовых огней. В бухту зашли
благополучно. Командир к пирсам не пошёл. Вот они. И освещены, и место есть, благо рыбаки в море на путине, и ветер по силе более или менее терпимей. А соблазн был встать, дабы подключиться, набить воздух и прекратить весь кошмар этого плавания. Решил командир всё-таки не рисковать швартоваться на аварийном управлении рулём и ВРШ. Хватит страхов и мучений. Пусть теперь и маслопупы хреновы ещё попрыгают. Встал на якорь. Слава богу держит. Одну машину остановили, вторую не решились, оставили её работать га холостом ходу. Демонтированные баллоны с кучей всевозможных переходников, уже в шлюпке. У механика в руках в небольшой канистре остатки корабельного спирта. Шлюпка спущена на воду.
- Вёсла на воду! – скомандовал механик, сидящий на руле, и повёл отсчёт гребцам, - и-и-и раз, и-и-и раз. Навались!
Шлюпка, загруженная баллонами, пошла к берегу, ориентируясь на огни стоящих у пирса рыболовецких судов и береговых строений.
Механик в поисках источников воздуха, компрессоров, конечно, бухнулся в ноги местному народу. Все поняли и осознали, что под угрозой безопасность Родины, дальнейшая её свобода и независимость, а значит и их тоже, зависит только от пополнения запасов воздуха давлением в 150 кило. В общем, озадачил и поднял на ноги, поставил на уши и раком всех, кого только было возможным в эту ночь. Компрессоров на пароходах хоть пруд пруди, да все низкого или среднего давления. Нужный только на водолазном катере, а там замок висит. Среди ночи сбегали в посёлок, вытащили из койки, отрывая от тёплого бока жены, катерного механика. Набили воздух в баллоны под самую завязку. Отблагодарили неполной канистрой спирта и на корабль. К рассвету баллоны установили, раскрутили дизельгенераторы. Тут же снялись с якоря и пошли на выход из бухты, уже с работающей локацией, связью, с включенными ходовыми огнями, в общем, всё как у нормальных людей. Связались с оперативным. Естественно перья полетели во все стороны за отсутствие на связи. Ну что поделаешь, форс-мажор, железо есть железо, полетела связь, ну вот непосильным трудом, самостоятельно, без посторонней помощи всё восстановили. Что ещё надо? Наши шапка, добро, пеленг, дистанция на Островной, разумеется, место вчерашней стоянки. Погода. Всё нормально. Ждём дальнейших указаний. Нашли свой буй, подняли, линь на швартовный барабан шпиля, выбрали его, а вместе с ним и кусок своей якорной цепи. Цепь на стопор винтовой. Потом стравили её в цепной ящик, закрепили концевую скобу в жвака-галсе, набросили цепь на звёздочку шпиля.
- Пошёл шпиль!
Шпиль пошёл уже без вздохов. Даже побежал, весело и задорно, позвякивая своими звеньями в звёздочке. Оставили на клюзе ту же сотню метров, ходом надраили якорь-цепь и встали на своё вчерашнее место. В назначенное время снялись с якоря, своевременно пришли в район, легли в дрейф, и через некоторое время всплыла чёрная туша атомохода. Работа продолжилась по плану.
Драть не пришлось, резать тоже. Мужской пополам не сломали, женскую вдребезги не разбили. В указанное время были в указанном районе моря в ожидании всплытия подводной лодки.
Вот так плавали. Иногда. Поиграла кровь в жилах, от собственной дурости и непредусмотрительности, закладывая основы ранней седины, будущих инфарктов и инсультов. Но вот запомнилось. Что тут говорить? Нормальное плавание оно точно не интересно. Так что и жизнь на флоте нормальная, и плавают там строго по законам физики. Дерьмо, кстати, по тем же законам и плавает, и не тонет.

КАПИТАН 2 РАНГА.

На флоте всё не так как в армии. Начиная с простейшего. Если там, как и положено, кратчайшее расстояние между двумя точками есть прямая, то на флоте это кратчайшее расстояние оказывается кривой от перемены курсов. Двигаются корабли по дуге большого круга. Во всём другом так же отличий хоть отбавляй. Там с первых дней службы все по сути одинаковы. На флоте нет. Изволь до принятия присяги носить беску без ленточки. Принял присягу, тогда да, ты теперь матрос такого то флота, курсант того то училища. Солдаты все одинаковы, не разберёшь кто где. На флоте каждый матрос отмаркирован. Номер у него на груди. А там всё расписано, что за человек, чей он, чем, как и когда занят. Пришёл на корабль, то же ещё не человек. На боевом номере, нашитом на карман робы, перед цифрой боевой части красуется ноль. Ноль без палочки, то есть ещё не человек вовсе, а так пустое место, пассажир. Сдал зачёты на самостоятельное управление заведованием, тогда другое дело, без ноля уже полноценныё человек в составе экипажа. И в кармане у него книжечка такая есть, книжка боевой номер называется. Там всё расписано: куда бежать надо и что делать по каждому сигналу. В Армии такого расписания всех маневров, насколько знаю, нет. Ну, вот всем известно, что иерархия флотских званий в подавляющем большинстве звучит отлично от армейских. Начиная с самого низа. От матроса до мичмана никакой стыковки. В армии расхожа фраза, что лучше иметь дочь, совсем нетяжелого поведения, легкого в общем, чем сына ефрейтора. На флоте не так. Наш флотский ефрейтор – старший матрос, очень даже уважаемый человек, и не кому в голову не приходит сравнивать его с какой-то проституткой. На флоте не забывают то, что забывают в армии. В первую очередь это старший, а значит опытный специалист. Он лучший, поэтому не просто матрос, а старший матрос. В армии один старшина, а на флоте их аж четыре: сначала статейные, потом главный, а потом не только главный, а ещё корабельный. С последующими, мичманами и прапорщиками, то же все ясно: в армии мини-генералы, на флоте мини-адмиралы. Стыковка только в начале офицерской иерархии, среди младших офицеров. Все в унисон. Все лейтенанты, от младшего до старшего. В конце же череды младших офицеров опять нестыковка. На флоте лейтенантов на одного больше. Есть ещё лейтенант капитанского достоинства. В прочем у них, в армии, то же 4 лейтенанта, есть же ещё лейтенант генеральский. Сравнялись. А капитанский лейтенант – это очень даже важно. Четвертая звезда, упавшая на погон, свидетельство того, что человек наконец-то созрел, на флоте устоялся и состоялся, стал полноправным членом флотской семьи. И водки пьется по такому случаю, гораздо больше и дольше. Ещё бы, первое настоящее флотское звание. В армии капитан один, а на флоте их как грязи, с лейтенантским капитаном их ажна четыре. И все еще ранга какого-то. И здесь все символично. В армии переход от капитана в старшие офицеры только материалом штанов означается, на флоте же кроме такой же смены материала, на козырек мицы дубы падают. Увы, так было раньше, теперь уже не так. Даже молодежь, только одевшая погоны, не испорченная, ещё не с засохшими и пропитыми мозгами, с ходу попадает в разряд тупых дубов. Ну, на самом верху вообще стыка никакого нет.
Не только обывателю, в свое время оттрубившему срочную в армии, но и действующим армейцам трудно разобраться с премудростями флотских званий. У флотских проблем нет. И если погон не видно, по другим косвенным данным определят воинское звание моряка. И со знанием армейских званий у них проблем не наблюдается. Назовут человека как положено. А те вечно путают. Ну вот к примеру: торчит рука из канализационного люка. Да, да, оттуда из люка, как на Руси говорили: от сумы и тюрьмы не зарекайся, - не знали еще они слово канализация, а то бы добавили. Так что от канализации то же зарекаться не надо. Догадайся какого звания начальник туда, в дерьмо, угодил и помощи просит, если это офицер армейский? Ни за что не угадаешь! А флотского с ходу и абсолютно точно, хоть мичмана, хоть офицера, хоть адмирала. По плавсоставовским нашивкам.на рукаве тужурки или кителя. А если он обессилел, не может рук поднять, а голова торчит… В армии, раньше до того как шнурки на фуражки всем офицерам понавесили, лейтенанта от подполковника было при таком раскладе не отличить, полковника угадать можно было. Теперь в новой России от прапорщика до полковника по фуражке все одинаковы. Вот теперь попробуй принять решение: доставать его из канализации или нет. Раньше на флоте по фуражке точно определить невозможно было, но примерно удавалось, есть дубы, нет дубов. Ну по-новому тоже всех сравняли, мичманов только вывели за пределы канализационной классификации. Ну и адмиралов и генералов само собой по фуражке отличить можно. А что, они тоже люди, тоже имеют право и возможность в канализацию свалиться или до неё опуститься. Жизнь это. А если только ноги торчат оттуда. Тут на флоте тупик. По штанам никаких различий. Не додумали что-то. В армии по лампасам хоть определить можно.
Флотская публика: от матросов до мичманов, лейтенанты в это перечень не входят, от капитан-лейтенантов до молодых капитанов 3-х ранга, - трепетно относится к своему отличию в звучании наименования их званий. Обозвать его просто ефрейтором, сержантом, капитаном, майором значит обидеть на смерть. Может и загрызть от негодования. Хотя вроде бы и проблем то нет, лыки те же, звезды и их расположение то же. С возрастом это проходит. Люди откликаются и на майора, и на подполковника, понимают, что людям так проще, удобнее…
На флоте привилегией носить флотские звания, связанные с ними плавсоставовские нашивки, дубы на козырьках фуражек, пользуется плавсостав и, осевшие в разных там управлениях, штабах, в прочем и на складах всяких, люди, пришедшие опять же из плавсостава. Вместе с тем есть масса людей, носящих черную флотскую форму, отличающуюся от плавсостава только отсутствие нашивок, разноцветными просветами на погонах, да отсутствием дубов на фуражках старших офицеров, имеющих обычные армейские звания: авиаторы, доктора с ветеринарами, пехота морская, бравовцы, вещевики, продовольственники, топливники и так далее. Плавающий флот кто-то должен же обеспечивать. Так что это то же флот. А вот они вне флота, на стороне… Очень даже интересны.
Рано утром на какой-то узловой железнодорожной станции, затерянной где-то в Поволжье, в вагон поезда, идущего на Москву, впрыгнул целый капитан 3 ранга. Багаж его скуден: в руках один портфель, в котором смена белья, носки, чистая рубашка, шильно-мыльные принадлежности, да почти дюжина пива. Отпуск у него заканчивался, пора было возвращаться обратно на флот. Сначала он ехал в Москву, а там на самолет и на родной Тихоокеанский флот. Занял он в купе свое место, снял форму, надел тренировочные штаны, футболку, тапочки, в общем, превратился из блестящего флотского офицера в обычного пассажира. Нещадно горели колосники после долгого прощания с родственниками, друзьями, друзьями друзей, случайными знакомыми. С ходу он организовал борьбу за собственную живучесть, раскрыв портфель и достав оттуда бутылку огнегасительной смеси, пива, конечно. Тем временем вагон просыпался, приводя себя в порядок: мылся, брился. Проводники начали разносить чай, народ сел за обычную дорожную трапезу. Наш отпускник завтракал пивком. Действие пива на организм известно и совсем скоро его подперло снизу, напрягло, и погнало в соответствующее заведение. Ну ясно куда, в туалет, стравить лишнее. Пошел…
По маршруту движения нашего отпускника, в прочем маршрут был один всего, у окна стояла группа людей, загородивших весь проход. Среди них выделялся человек в кремовой флотской рубашке. Приблизившись, отпускник наш отметил на его плечах подполковничьи погоны: два красных просвета, две большие звезды. До слуха донеслось снисходительное:
- Не пароходы, а корабли. Плавает дерьмо в проруби, корабли ходят, - ну что, очень даже грамотно говорит подполковник.
Наш отпускник подошел к стоящим. Не пройти, перекрыт проход. Перед ним стоял подполковник, выставив свой зад так, что не протиснуться за ним.
- Товарищ подполковник, разрешите пройти, - обратился наш отпускник к офицеру.
Не слышит тот его. Повторил громче, Опять не слышит. А тут уже подпирает, клапан еле сдерживает напор, мочи нет. Еще минута и все, обольется по самое некуда. Стоит, переминается с ноги на ногу. Снова обращается к подполковнику. Не реагирует, собака. Отпускник наш дергает его за рукав и почти орет:
- Товарищ подполковник, - дальше про себя, - мать твою, козел драный, - вслух, - разрешите пройти.
Докричался, наконец-то.
- Вы ко мне обращаетесь? - повернулся к нему подполковник.
- К Вам, к вам, - уже чуть ли не перегибая свой шланг, ответил наш отпускник, про себя добавляя, - на канифас тебя, крыса тыловая.
- Я не подполковник, - назидательно бросил подполковник.
Наш отпускник от неожиданности, что вдруг перестал в воинских званиях разбираться, чуть под себя не подпустил.
- А кто же Вы, - недоуменно спросил наш отпускник.
- Вы что, в званиях не разбираетесь. Я капитан 2 ранга, - снисходительно, вместе с тем с гордостью и достоинством ответил «бравый» моряк.
- Ни хрена себе, мореман, - хмыкнул про себя наш отпускник, в полемику по ширине галифе вступать не стал, терпеть уже не было сил, опять же про себя, - ну редкостный козел, японский городовой, - и уже громко, принимая строевую стойку, - Товарищ капитан 2 ранга, разрешите пройти.
- Пожалуйста, - ответил подполковник, убирая свою задницу и пропуская обливающегося нашего отпускника.
Успел бедолага. Слава богу, туалет занят не был. Донес, еще немного и точно бы облился бы сам и все вокруг. Травил накопленное организмом с особым удовольствием.
Возвращаясь к себе в купе, наблюдал того же подполковника, стоящего у окна и толпящегося около него народа. До слуха донеслось:
- А как там, на флоте?
Ответа не расслышал. Но понял точно, что травит до жвако-галса самого, крыса сухопутная, о морях и океанах, штормах, дальних походах, пальмах и кокосах. А сам небось, какой-нибудь продовольственник или вещевик, или гсээмщик, корабли только с берега наблюдал, а то и на картинках только. Народ же, разинув рот, внимал эту бредятину.
Поезд, мерно стуча колесами, несся к Москве. Все, оставшиеся до столицы 9-10 часов отпускник наш пробавлялся пивком. Начавшийся процесс было уже не остановить, так что бегал он регулярно на горшок, стравливая лишнее. Подполковник тот стоял на прежнем месте, вокруг него всё так же толпились люди, он о чем-то говорил. И история повторялась: разрешите пройти – не слышат – дерганье за рукав – вы, что в званиях не разбираетесь – исправился - пропустили. И так всю дорогу до Москвы. Игра нашему отпускнику даже понравилась, веселила она его. И подполковнику не надоедало постоянно править этого тупого, не способного запомнить его истинного воинского звания, капитана 3 ранга. Вот бывают же такие тупые. Ведь просто все – два просвета, две звезды.
За окном поплыли ближние пригороды Москвы. Вот уже и перрон Казанского вокзала. Наш отпускник, уже одевшись в свою форму, вышел из купе и, не обременённый багажом, с одним портфелем в руках, направился к выходу. Впереди проход загородила спина того подполковника. Он уже в белой совсем нетоптанной фуражке, с верхом, выгнутым армейским седлом, с кучей чемоданов, коробок, мешков готовился к выходу.
- Товарищ подполковник, разрешите пройти.
Всё повторилось. Не слышит подполковник капитана 3 ранга. Наверное, уже приготовился напоследок поправить этого тупицу.
- Товарищ подполковник, разрешите пройти, - дергая его за рукав, совсем не мирно, с металлом в голосе, напрягающим, там, на корабле пугающим, размазывающим по переборкам матросов, прорычал капитан 3 ранга.
Подполковник испуганно, как-то радикулитно дёрнулся, медленно выпрямился и оглянулся. Зловеще блеснули прищуренные глаза из-под козырька фуражки, надвинутой на самые брови. Зловеще блеснули и дубы на козырьке фуражки с белоснежным верхом в виде гриба. Они и ещё плавсоставовские нашивки на рукавах тужурки, знак «За дальний поход» под училищным поплавком сказали подполковнику всё… Править не стал. Густо покраснел. Посторонился и пропустил.

К Л Е Щ.

В приморской тайге навалом хищных зверей, представляющих собой опасность для человека. Есть тигры, леопарды, рыси, медведи. С ними всё ясно: мощные челюсти, недюжинная сила. Но всё-таки есть более страшный зверь, обитающий не только в тайге, но и по всем зарослям и кущам Приморья. Это клещ. Энцефалитный клещ. Чрезмерно малые размеры клеща делают его незаметным. Как правило, обнаруживается он уже после того, как впивается в тело. Бог бы с ним, вытащил его и все дела. Так нет, пускает, сволочь какую-то заразу, которая приводит к трагическим последствиям. Каждый год в Приморье это происходит. От укуса энцефалитного клеща погибают люди. Бывает и везёт, выживают, но, как правило, превращаются в калек. Поражает людей паралич. И никого он не жалеет: ни старых, ни молодых, ни мужчин, ни женщин, ни детей, ни гражданских, ни военных. Атакуя последних клещ в званиях не разбирается, ему плевать кто перед ним, всё едино, что адмирал, что матрос. Молва говорит, что давно-давно командир Стрелковской базы, адмирал, именно от укуса клеща смерть принял. Вон при въезде в Техас даже с трассы видна его могила на кладбище. Конечно, не каждый клещ опасен, а только некоторые из них. Но, тем не менее, они, некоторые, находят свои жертвы, или жертвы находят своих убийц. Говорят, что укусы клеща для животных совершенно безвредны, а вот для человека нет. На Русском острове того клеща видимо, не видимо. В конце апреля, мае, начале июня его особенно много. В этот же период он наиболее опасен. У населения присутствует некоторое напряжение и беспокойство, особенно за своих детей. По возвращению моих малолетних сыновей с прогулок, которые из-за отсутствия благ городской цивилизации, даже некоторых намёков на неё, своё время проводили среди бурно растущей растительности, проводился тщательный «телесный осмотр» с раздеванием до нулевой формы одежды и осмотром всех потаённых мест. И так делали все. Не приведи господь. Обнаруживать на теле ещё не впившегося клеща не приходилось, а вот уже впившегося неоднократно. Далее операция по удалению. Методы есть, родились в ходе борьбы с клещом. Масло растительное, нитка. Главное выдрать его вместе с головкой. А потом клеща в спичечный коробок и с ближайшим катером во Владивосток, в лабораторию на анализ. Томительное ожидание результатов, через несколько дней приговор: клещ энцефалитный или нет. А лекарство против клеща, гомоглобулин, кажется, было в те времена достаточно дефицитным. В общем, страшнее энцефалитного клеща на Дальнем Востоке зверя нет.
Очередная проверка бригады штабом флотилии. Второй день бригаду топчет командующий со своими нукерами. Устали все. Особенно комбриг. Ну, штабные общаются в основном с флотильскими флагманами и представителями отделов. Им легче. С проверяющими бригадные флагмана давно знакомы, практически со всеми в очень даже дружеских и доброжелательных отношениях. В их среде есть и выходцы с бригады, которым не с руки как-то своих обижать. Обстановка в общем нормальная. Вчера вечером посидели, после того как адмирал ушёл на катере на 33-й причал ночевать на «Бородино», ворошиловки попили. Так в последнее время стали иногда, в дополнение к более привычному шилу, называть спирт. В общем, ворованное шило. Комбригу тяжелее. На привязи у Командующего он, один на один, с глазу на глаз, без поддержки своего штаба. Начальник штаба, начальник политотдела сидят в своих кабинетах в ожидании команд комбрига на поднос тех или иных документов, справок и тому подобное. Устал комбриг отвечать на бесконечные вопросы «А почему, а зачем?» Такова уж участь его, ответственен он за всё абсолютно: от матросских карасей и кальсон, детского сада до боевой готовности своих кораблей. В глазах беспробудная тоска, желание только одно, что бы поскорее всё это кончилось. Результат проверки, будь он положителен или отрицателен, совсем уже не волнует. Да, да, всё в дерьме, всё хреново. Скорей бы всё это кончилось, пусть будет объявлен очередной оргпериод, и начали бы устранять замечания командующего. А день ещё только начался. Вчера, после отъезда командующего на «Бородино», так хотелось грохнуть чарку спирта, что бы напряжение снять как-то, да воздержался. Адмирал прокурил насмерть комбриговский кабинет. От этого, некурящему комбригу, ещё хуже. И без конца: а вот это, а это где, а это почему. Комбриг выскочил из кабинета за этим, которое где-то, объясняющее почему. Забежал в один из кабинетов флагманских специалистов своего штаба. Не курящий комбриг попросил сигарету.
- У-у-у-у, затрахал ком на смерть, - затягиваясь сигаретой, пожаловался комбриг флагманам, - когда ему уже надоест? Когда он, наконец, уедет!?
Верные комбриговские оруженосцы: флагманские минёр Юрик и эртэсовец Зина,- сочувственно смотрели на комбрига и согласно качали своими головами.
- Тащ комбриг! Если надо что бы он уехал, так мы сейчас с Зиной в момент организуем. Как два пальца опписать. Давно бы сказали, - встрепенулся быстрый и говорливый минёр.
- Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался комбриг…
Комбриг вернулся в кабинет к командующему с тем, что где-то было, объясняющее почему. Процесс пошёл дальше, так как принесённое это было совсем не тем, что адмирал имел в виду. Бесконечный процесс, вечный двигатель.
В дверь кабинета постучали. Вслед за стуком пролезла голова минёра.
- Тащ командующий, флагманский минёр капитан-лейтенант …., разрешите обратиться к командиру бригады, - бодро, нахмуря брови, непривычно серьёзно отчеканил никогда неунывающий минёр.
- Да, пожалуйста, - ответил адмирал, разгуливающий по кабинету.
- Спасибо, тащ командующий, - не сдержался минёр, как всегда съёрничал.
Минёр подошёл к комбригу, начал докладывать что-то по перегрузке торпед. Докладывал громко и складно, при этом тащил комбрига за рукав куртки и фланировал с ним по кабинету, подбираясь к командующему и норовя зайти ему за спину.
- Прошу разрешения идти, - обратился минёр к командующему, закончив свой доклад и исполнив задуманное.
Получив в ответ кивок адмиральской головы, бодро вышел из кабинета. Прерванный на время появлением минёра процесс любви и объяснений в ней комбригу продолжился. Но уже не надолго…
- Товарищ командующий, извините. У Вас на куртке клещ! – воскликнул комбриг, снимая со спины адмирала самого настоящего приморского клеща.
- Да? Где он? – заволновался командующий, завращал головой, осматривая рукава куртки, пытаясь заглянуть себе за спину.
- Вот он, товарищ командующий, - сказал комбриг, протягивая свой указательный палец, на котором сидела небольшая рыжеватая точка клеща, - энцефалитный, не энцефалитный, так не разберёшь, нужно анализы делать. Да… Страшное дело, - комбриг продолжил, набрасывая параллельный курс, - когда-то давно, говорят, Мищенко, командир базы, именно от укуса клеща умер.
Со временем та база, которой командовал покойный адмирал, превратилась во флотилию, в которую входила и проверяемая второй день бригада. Командующего можно было считать одним из его последователей.
- Откуда он взялся, - забеспокоился адмирал.
- Да их тут море, товарищ командующий, - отвечал комбриг, демонстрируя на кончике указательного пальца рыжеватого клеща, - может когда Вы с пирса шли запрыгнул он. Надо для профилактики гомоглобулином уколоться. В госпитале, на той стороне. А то, знаете, всякое может быть. У нас в санчасти гомоглобулина нет.
Командующий знал про всякое, что может быть. Здесь он лет так десять с небольшим назад был начальником штаба бригады.
- Да, пожалуй. Давай, комбриг, машину. И в госпиталь позвони, что я сейчас подъеду, - принял решение командующий.
Так и проверка закончилась. С береговой базы подогнали «КАМАЗ», так как «уазик» комбрига стоял в вечном ремонте, и он сам передвигался от штаба до дома и обратно, как и все, пешком. Командующий загрузился в машину и, в сопровождении флагманского доктора бригады, в кармане которого лежал спичечный коробок с адмиральским клещом, попылил на противоположную сторону Новика в госпиталь. В госпитале гомоглобулина не оказалось. К Шигино подскочил катер, на котором командующий ушёл с острова во Владивосток в главный флотский госпиталь.
А всё просто было. Минёр с эртсовцем пожалели комбрига. Из штабной команды взяли матроса, заставили его минут пять бегать по близлежащим кустам, валяться по траве. Потом устроили ему телесный осмотр, сняв с него при этом даже не одного, а целых трёх клещей. Ну и одного из них минёр, спасая своего комбрига, посадил на куртку командующего.
Страшнее клеща зверя нет. Это уж точно.

КРАЙНИЙ.

Флот населяют нормальные люди. Или ненормальные. Запутался. Не знаю, как подойти, как определить критерии нормальности. Пусть читатель сам определит и сделает выводы. Мне кажется, что я нормальный, но, вместе с тем, мне всегда нужно видеть и ощущать край пространства, объёма, предмета, будь то какой-нибудь механизм или обычный обрез. Видеть и ощущать уже для того, что бы обойти препятствие, не наткнуться на него и что-нибудь себе не сломать или как-то там повредить. Мне всегда нужен конец, опять же край дороги, работы, цели. Если этого нет, я теряюсь. А если вижу и ощущаю, то нахожусь в состояние душевного равновесия и полной удовлетворённости. Умные люди лихо рассуждают о бесконечности. Но как только я о ней, бесконечности, подумаю, так у меня сразу начинает кружиться голова. Ну, как вот представить себе бесконечность ёмкости с известным содержимым? Это же точно описаться можно, а то и просто сгореть. И флоту нужен край. Хотя бы географический край зоны его ответственности. И он, флот, о бесконечности не думает. Вот какое дело. Что тут скажешь? Отсюда и вопрос: нормальны ли флотские люди. Говорили о вещах неодушевлённых. Есть ещё и крайние люди. Ох, как они необходимы! Ну, вот что без них делать? Жизнь то идёт, в ней постоянно что-то происходит с людьми, железом и всем там прочим. Иногда происходит то, чего происходить не должно. И вот тогда нужно определить, а кто же допустил это, кто стрелки жизни перевёл в ненужное, не верное направление. Это и есть крайний. Крайним никто быть не хочет. Его постоянно ищут. Иногда подолгу, с фонарём, с собаками. А если перспектива отыскания его затягивается или утрачивается вообще, то его назначают. И вот, когда крайний найден или назначен, наступает всеобщее удовлетворение и обретение душевного равновесия, происходит облегчённый вздох, вытирается пот со лба, и всё вокруг становится хорошо. Правда иногда бывают моменты, когда происходит понимание бесконечности. Это когда вины личного состава нет. Ну там неотвратимые силы природы, усталость и старение металла, виновный, он же крайний, где-то далеко-далеко и направление того далёка даже неизвестно. Это когда какому-нибудь начальнику удобно так. А крайний все равно где-то есть. Как же без него?
На флоте Главком… Флот экстренно по-боевому рассредоточился. Это по военному. По простому же – попрятался. Разумеется, алиби абсолютное. Все исчезнувшие из своих баз заняты исключительно делом: кто-то на контроле своих полей, хоть и срок не вышел, и ещё чернила на записях о предыдущем контроле в формулярах и паспортах не просохли, кто-то на заправке, хотя до полного запаса набрать надо всего каких-нибудь 5-10 тонн топлива, все брандвахтенные точки, до этого месяцами пустовавшие, заняты, - в общем, дел неотложных на флоте море не разливанное. Не успевших рассредоточиться, попрятаться то есть, главкомовские проверяющие перетряхнули, прошерстили, выдрали и порезали. Проверяющим быть совсем не сложно, ходи да тыкай пальцем в разбитые плафоны, не так написанные бумаги и тому подобное. А потом из-за того, что какой-нибудь совсем ненужный журнал вдруг не пронумерован и не прошнурован или отсутствует запись в формуляре о проведении месячного осмотра, сделать вывод, что корабль не готов ни к бою, ни к походу, хотя все механизмы и вооружение у него крутятся, вертятся, видят, слышат и определяют, люди их обслуживающие дело своё знают, эксплуатировать умеют. Главное в том, что сам проверяющий ни за что не отвечает, не придётся ему искать тот же плафон и править нужным образом бумагу. После проверок настало время кульминации главкомовского визита: выход кораблей в море с ограниченной районом и масштабами войной, разумеется, войной учебной. Мы красные, как всегда, а противостоящий нам супостат то ли иссиня – желтый, то ли желто-синий. Все на флоте живое полностью и наполовину, главное чтобы двигаться могло, хоть на одной ноге, устремилось в море: маневрировать, погружаться, искать, ставить, стрелять, пускать и подобное тому. По одиночке и стадом.
На пирсе бригады ОВР под «парами» стояли три малых противолодочных корабля. Вот-вот должны сняться и уходить в море на противолодочную поисковую операцию. Кабели берегового питания на борту, главные двигатели запущены и работают на холостом ходу. Больше на пирсе кораблей нет, все ушли уже в назначенные районы, это последние. Вроде бы нормально всё, три МПК – нормальная корабельная поисково-ударная группа, всё по канонам руководящих документов по тактической подготовке противолодочных сил. Было бы и больше, да один из МПК застрял в доке на Дальзаводе. Затянули докование заводские, должны были сбросить на воду дня три назад ещё. Штаб бригады на борту одного из кораблей. На задымленном выхлопными газами корабельных машин пирсе стоял комбриг. Перед ним его зам по электромеханической части, он же флагмех, а иногда и просто ЗЭМыч, и зам начальника штаба, оставляемые комбригом на берегу для решения внезапно возникающих задач, оперативного и технического обеспечения «воющей» бригады. О чём- то бурно говорят, размахивая руками. Закончили.
- Кровь из носа, корабль из дока вывести, - отрубил комбриг, махнул рукой и под командирское «Смирно» взбежал по трапу на борт, приложив руку к пилотке.
На стеньгу взлетел свернутый комбриговский флаг, сигнальшик дернул фал, флаг развернулся и затрепетал на ветру. В разнобой на кораблях затрезвонили коротким и длинным звуками звонки.
- Аврал! Баковым на бак, ютовым на ют! По местам стоять, с якоря и швартовов сниматься!
Пошла своим чередом съёмка кораблей. Флагмех и ЗНШ переговорили и разошлись пускать себе и другим кровь не только из носа, но и из ушей, да и из других отверстий человеческого организма тоже. ЗНШ пошёл в сторону штаба бригады, флагмех прыгнул на стоящий у пирса рейдовый катер. Катер тут же отвалил от пирса и бодро рванул на выход из бухты, опережая снимавшиеся корабли…
Через сорок минут катер ткнулся носом к стапель-палубе плавучего дока в Дальзаводе. Флагмех выпрыгнул на стапель, махнул рукой. Катер сразу отошёл. Флагмех поднялся на борт корабля, разыскал командира, механика, обрисовал ситуацию, довёл суть комбриговских указаний.
- Вы что охренели там с комбригом! Вывести корабль из дока и тут же в море выйти, - в унисон заныли командир с механиком.
Перепалка словесная… Деваться некуда, работа началась.
Рабочие, подгоняемые доковым строителем и флагмехом, судорожно завершали работы. Часть матросов из БЧ-5 им помогала, другая занималась подготовкой своих механизмов к пуску после спуска на воду. В других боевых частях то же закрутилась работа. Ночью должна была состояться доковая операция. Жара была неимоверная. Август месяц. В Приморье наступило лето. Наступившие вечер и ночь не принесли прохлады. Раскалившийся за день солнцем металлический корпус остывать не спешил, превращая жизнь рабочих и экипажа внутри помещений, отсеков корабля в сущий ад. В отсеках страшная духота, вентиляция не спасала. Не было спасения и на верхней палубе. Нагретый за день металл палуб и надстроек пыхал жаром, не было и хотя бы слабенького дуновения ветерка. Народ в одних трусах, потный, грязный. Какая тут к чёртовой бабушке доковая операция? Забиться бы куда-нибудь в холодок, да и забыться там… Такие бродили мысли в головах как у матросов, так и у офицеров экипажа, в тихую саботировавших предстоящий выход из дока, не забывая при этом про себя костерить разными ненормативными словами свалившегося на их голову флагмеха. А тот бегал, орал, пихал народ, влезая в дела свои и чужие. Дело к концу. Уже краном убраны леса, стоящие вдоль борта корабля, а с ними и трап, лишая корабль связи с миром, убрана от мусора стапель-палуба, убрана с борта бадья с корабельным мусором. Работяги в помещении холодильных машин докручивали гайки на гидравлическом стопоре крышки подъёмно-опускного устройства (ПОУ) контейнера «Шелони». Всё готово вроде бы.
После полуночи док начал принимать балласт и погружаться. Вот уже вода подходит к черте нанесённой ватерлинии. Стоп. Потекло из-под только что поставленного стопора крышки ПОУ. Подвсплыли. Работяги прыгнули к стопору. Сняли, поменяли прокладку, обтянули. Снова док пошёл на погружение. Опять стоп. Опять течет Там же течет. Невезуха. Крики и писки. Флагмех мечется, по определению механика корабельного как больной венерическим заболеванием зайчик, обливается потом, нервничает, психует, орёт то на докового строителя, то на работяг. Механик с командиром спокойны как мамонты, злорадствуют: дай бог, что бы не пошло сегодня. Правы они. По уму по выходу из дока надо дней несколько отстояться на воде, осмотреться, спокойно запуститься, что бы потом, отойдя от стенки завода, не выпрыгивать из штанов, устраняя заводские сопли, и свои тоже, допущенные в спешке. А тут комбриг… Тут кровь из носа. Чтобы всё было, вынь да положь.
Все устали, замордовались. Прокладку на краску, на шпильки строго шайбы, как положено, круглую, сверху гроверную, затягивают гайки уже не спеша, равномерно, крест на крест. Готово. Пошли дальше. Опять течёт. Только течь не струйная, а капельная. Хрен с ней. Механик начинает биться в истерике. Требует устранения. Ну что, прав он, но что делать. Мать-перемать. Орёт, что документов подписывать не будет, брать ответственность на себя то же, требует записи в вахтенном журнале. Командир с радостью тут же самолично в вахтенном журнале запись строчит. Так мол и так, он с механиком никакого отношения к текущему стопору не имеет, это всё флагмех, он корабль гробит. Хотелось ему ещё в том журнале добавить и краткую характеристику механического начальника: сволочь, гад, му…к и другое подобное этому, - да не решился, всё-таки вахтенный журнал документ официальный. Хрен с ними, с командиром и механиком. Сам флагмех подпишет и ответственность на себя возьмёт. И подписал и взял. Доковая операция продолжилась. Потекла крышка кингстонного ящика в кормовой машине. Стоп. Подвсплыли. Заменили прокладку. Пошли дальше. Осмотрелись, вроде бы всё более или менее нормально, по баллерам рулей течи нет, по дейдвудам то же. Сели уже достаточно, но всё ещё на клетках, можно уже дизельгенератор запускать. Кабель берегового питания уже на борту, на корабле сумрачно, горит только аварийное освещение. Дизель не пустился, покрутился воздухом. покрутился да так и не схватил. И воздуха больше нет. Ушёл в бесполезный свисток. Вой… Механик, сволочь усатая, пузырь пустил и сопли по ветру развеял. Забыл или не захотел, собака трахомная, стоя в доке потихоньку, не перегревая электрокомпрессор, полные запасы воздуха набить. Выброску на башню дока. За ней пополз кабель берегового питания. Есть питание. Запустили электрокомпрессор, набили воздух в пусковой баллон дизель-компрессора. Запустили пожарный насос, дабы обеспечить работу дизель-компрессора. Доковские электрики завыли от величины нагрузки. Сумели их успокоить. Слава всевышнему, дизель-компрессор взял сразу и застучал. В момент двумя компрессорами были набиты все запасы воздуха по самый жвак. После нескольких попыток, крика и мата, к огорчению корабельных начальников и к радости флагмеха один из дизельгенераторов всё-таки запустился... Всё, сели на бортовое питание, кабель на борту… Сошли с клеток.
Уже утро, солнце встало. Скоро начало рабочего дня. Впереди стоящий эсминец уже вывели. Очередь за МПК. Подошел заводской буксир, зацепил за ноздрю, вытащил за батопорт дока, подскочил ещё один, маленький, рейдовый, подали буксир с кормы, что бы одерживал её. Буксиры потащили корабль по Золотому Рогу на Голдобин. По дороге запускали механизмы, включали и проверяли станции вооружения и оружия, крутили антенны, проверяли связь…
Встали на Голдобин. Заводские буксиры ушли. Бросили топливный шланг. Складским глубоко плевать на спешку экипажа. Ещё долго бегали и искали разных там ответственных «складчиков». Нашли. Пошёл приём топлива. Масло в бочках. Влетели. В запасных цистернах по нулям, в циркуляционных главных двигателей то же пусто. Весь экипаж на стенку бочки катать. Надо 10 тонн масла. А это полсотня с лишним бочек. Их нужно прикатить к борту, закатить на борт, Да сливать ещё. А это не вода, в момент слить невозможно, но всё-таки жара помогла, сливалось масло боле или менее весело. Была бы зима с ума бы сошли принимая масло. Как бы там ни было, после обеда заправку закончили. Корабль всё ещё без хода, аврал на заправке не дал приготовить к запуску главные машины. Снова подошёл буксир, зацепил и потащил по Босфору в сторону Русского Парижа. Под буксиром продолжили всяческие проверки механизмов, своего вооружения, приготовили и запустили главные двигатели. Слава богу, что главные мозги не парили, пошли на запуск практически сразу. Буксир довёл корабль до бухты, на траверзе пирсов буксирный конец отдали, швартовались уже сами, под своими главными, помогая поворотом. Встали лагом к пирсу. Смертельно уставший за истекшие сутки экипаж, явно, рассчитывал хотя бы на кратковременный отдых. Но он заблуждался…
На пирсе зам начальника штаба среди деревянных ящиков с 57-ми миллиметровыми снарядами, металлическими – с 30-ти миллиметровыми, контейнеров с зенитными ракетами. На пирсе стоит машина, в кузове те же контейнера с ракетами. С противоположной стороны пирса стоит пассажирский катер, на борту его реактивные глубинные бомбы (РГБ). К левому борту, ошвартованного корабля уже подходит торпедолов с четырьмя боевыми торпедами на борту. На отсыпке машина с продовольствием. И куча грязных, уставших штабных и бербазовских матросов. У ЗНШ кровь текла по-своему: за неполные сутки всё согласовал, состыковал, всё выбил, всех перетрахал, поставил на уши, раком, но задачу, поставленную комбригом, выполнил. Флагмех лил кровь из себя и из других на корабле, ЗНШ, уставший как собака, не спавший, как и флагмех, всю ночь, здесь, из себя и разных там складов, арсеналов, баз, добиваясь машин, разрешений и так далее. Но ничего, ЗНШ держится, пилотка на затылке, значит и настроение нормальное, и трезв, как стекло.
Вот такая жизнь на флоте. Командир вышел на пирс, подошёл к ЗНШ. Тот был краток... Звякнули звонки «Слушайте все». Все прислушались. И тут же длинный звонок учебной тревоги.
- Корабль к приёму боезапаса изготовить, - команда сняла с мест уставших бойцов.
На одном из фалов затрепыхался красный флаг с косичками.
- Боевая готовность № 2, Первой боевой смене заступить. По местам стоять, боезапас принимать!
Какой не уточнили. Что тут ещё уточнять, весь и сразу, и как можно быстрее, и жратву ещё принимать в свои кладовые. Работа пошла. ЗНШ суетился среди народа, покрикивал, подбадривал, ускорял.
- Давай, давай, ребята! Навались. Задача боевая, надо сделать. И аккуратнее, не дай бог уронить. Потом отдохнем.
В обычной жизни на прием кораблем 4-х видов боезапаса нужно как минимум четверо суток, ну уж если быть точным четыре световых дня. Отдай эти дни и не греши. Нужно же ещё и переходить в разные места, яйца на флоте в одной корзине, по понятным причинам, не держат. А тут всё разом. Заносились снаряды в погреба, тут же снаряжались ленты, бережно поднимались на борт лебёдкой ракеты, цеплялись к своим направляющим и опускались в погреб, перегружались с торпедолова и загонялись в свои аппараты торпеды. Через три часа погрузка боезапаса была завершена. Люди измучились. На носу уже ночь. Отдохнуть бы. Нет… Запущены главные двигатели, сыгран аврал. Вот уже и сходня на борту. Флагмех вместе с ЗНШ исполнили команду командира по отдаче кормовых швартовных концов с особой радостью и удовлетворением: своими руками сбросили с причальных кнехтов огоны швартовых. Один конец правого борта, другой левого. Проще говоря, корабль от пирса отвязали. Отпихнули, можно сказать, хотя при этом непосредственно отпихивать руками и ногами, слава богу, уже не пришлось. Корабль сам отошёл от пирса. Вот у него уже и якорный шар исполнил долой. Значит всё, якорь выбрал. Вот уже и шар на малый ход приспустили. Явственно послышался звук включения переднего хода. Корабль по своему обыкновению как-то чуть присел на корму, натуженным рыком и шапкой дыма из бортовых газоходов дали знать о себе главные машины, и резко рванул с места, ложась на курс выхода из бухты. По другому, плавно он не может, мощность главных машин сразу бросает в бег. Минут через пять корабль скрылся за мысом, взяв курс на выход в море.
ЗНШ вместе с флагмехом задачу, поставленную комбригом, выполнили, отпихнув корабль от пирса и отправив его в море. Носовое кровотечение у них временно прекратилось, поднялись в штаб, приняли с устатку по доброй порции спирта. Пилотка зама начальника штаба переехала с затылка на переносицу знаком того, что на грудь им принято. У него появились новые проблемы, пошёл он их разруливать. Флагмех собирался с утра в аэропорт, встречать прилетающую с запада жену с детьми. Младшего сына, родившегося десять месяцев назад, он ещё ни разу не видел. Не угадал… Пришлось прыгнуть на катер и идти в одну из ближайших бухт, куда встал на якорь вернувшийся с моря один из тральщиков. Заклинило у него ВРШ, встала гидравлика палубных механизмов.
А вот теперь суть всего этого кровопускания, мордобоя, каторжного труда с напряжением сил физических и душевных… Большой флотский балет на воде начат. В царской ложе сам Главком. Наблюдает, что происходит на сцене большого тихоокеанского театра. Занятые в спектакле актёры, корабли в море, и актрисы, а что лодка подводная она же женского рода, сольно и скопом выделывают разные там па, па-де-де, фуэте и ещё бог весть какие пируэты с грохотом и дымом. Трах, ба-ба-бах, на сцену, то есть в район поиска, вылетает и присоединяется к танцу ищущих лебедей ещё один. Такой же белый. Вернее шаровый в чёрной балетной пачке, в данном случае задницей, вернее бортами от газоходов главных двигателей до кормы. Шаровый имеется ввиду цвет, а то некоторые могут подумать, что шаровый это значит на шару, на халяву то есть. Главком просматривает либретто, нет там такого действующего лица, и балерун этот не заявлен программкой. Что это такое? Откуда? Как откуда, важный ответ. Всё по делу, свернули доковый ремонт, вывели из дока, заправили, вооружили и в море. На войне, как на войне, тащ Главнокомандующий. А как же по другому-то? Мы же не пальцем деланы, мы же понимаем. Был один КПУГ из трёх кораблей, а теперь их два, по два корабля. Существенно расширен район поиска, эффективность поиска повышена, а вместе с ней и вероятность обнаружения вражеской субмарины. А значит, в конечном итоге, и гарантировано её уничтожение. Эффектно, не правда ли? Ну, хорошо, молодцы! Браво!
Но не тут то было… Часов через 16, через танец одного из лебедей нарушился, стройный ряд поломался. Танец порушил тот самый лебедь, что так неожиданно появился на сцене и с ходу включился в танец. Ногу он на сцене подвернул, сволочь. А что тут удивляться, застоялся, а тут сразу, без репетиций, разминки, не разогревшись толком, на сцену, тут любой не то что ногу подвернёт и поломать её может.
Произошло вот что… Корабле, в числе других, делал свою работу по поиску. Ложился в дрейф, открывал крышку ПОУ, опускал свой контейнер, слушал, что вокруг творится, определялся. Потом поднимал контейнер, закрывал крышку, ставил её на стопора, давал ход и летел в другую точку, указанную командиром КПУГа. И так раз, другой, третий… Очередной: встал, открыл, опустил, послушал, поднял… и пустил пузырь. Крышка закрываться не захотела. Приплыли. Все усилия гидравлики по закрытию вылетали масляными пузырями через порванное уплотнительное кольцо силового цилиндра. Вот он закон подлости. Флотский закон бутерброда, когда белая фуражка обязательно падает вниз белым чехлом и обязательно в самую грязь. Силовой цилиндр в период докования не ремонтировался. Сочли, что трогать исправно работающий механизм смысла нет. Ошиблись. Можно самим устранить, ну на это нужно время, часом, тремя тут не отделаешься. Слава богу, что контейнер поднять смогли. Были случаи с кораблями этого типа, и неоднократные, когда контейнер зависал на глубине метров эдак в сто, ну и народ вручную крутил лебёдку, непрерывно, сменяя друг друга, на протяжении суток трёх, а то и пяти, выбирая его. Контейнер и его кабель-трос больших денег стоят, да и специалиста по заделке кабель-троса хрен найдёшь на всём тихоокеанском побережье. Тут бы всем молчать в тряпочку, не орать бы на всё море. Потихонечку, на малых ходах шарахался бы по району, изображал бы работу. Так нет, застыли в дрейфе. Замордованный за двое суток механик упёрся, отказываясь давать ход. Все пошли у него на поводу. В принципе прав он, куда дёргаться с открытой крышкой. Она, зараза, устроена так, что в открытом положении смотрит в нос. Ну и на ходу черпает воду, при хорошем ходе её может сорвать напором воды со всеми вытекающими последствиями, и такие случаи на флоте уже были. Ну это если гарцевать, а потихоньку, да под одной машиной, на 5-6 узлах, нормально бы походили, некуда бы она не делась, даже не повело бы её. В общем, заорали на всю округу «караул». Провалили спектакль. С треском! Да ещё с каким! Да и на глазах Главкома, сидящего в «царской ложе». Формально получилось, что корабль потерял ход, а это по всем флотским канонам ЧП неимоверного масштаба.
В район полетел буксир. Зацепил за ноздрю корабль и с позором притащил его в базу. Да, зачастую в жизни хорошее не заметно, принимается как что-то естественное. Плохое же всегда на виду, не спрятать его. Каторжная работа экипажа пошла насмарку. И главное в том, что не должен был быть этот злосчастный МПК в районе. Стоял в доке, ну и пусть бы стоял. Выпендрились себе на голову, обкакавшись и описавшись по самое некуда. Как дети, не снимая штанов. Завоняло, да ещё как… Вот тут то и возникает именно та ситуация, о которой говорилось в самом начале. Есть место инциденту. Так для обретения душевного и прочих видов равновесий нужно видеть и знать виновного в произошедшем, автора, так сказать, происшествия, в общем, крайнего. Всё как всегда. Главком дал команду крайнего найти и примерно наказать. Ясно кто принимал решение и давал добро на выход корабля в море. Наш ближайший флотоводец, комбриг наш, хоть для нас и бог, и царь, увы, добро на выход не даёт. Не его это компетенция. Добро дают выше. Ну, нет, трогать их не моги. Всё здесь предельно ясно, ясно низам, но не верхам. Вот они в этой истории крайние и есть.
Главкомовские «ищейки» ринулись на поиски крайнего. Но вот что-то поиски начали они с другого конца, когда вроде бы в этой истории всё ясно. Сопля чисто механическая. Лебёдка, крышка ПОУ, система гидравлики в механическом заведовании. Вот вроде бы и виновник «торжества» в наличии, механик то есть. И его начальники тут же. И ходить далеко не надо. Все они в одном месте – в лебёдочном отделении. И всё им понятно уже, и они знают, что и как делать, и уже делают. Забегая вперёд, отметим, что крышку они закрыли штатным способом, то есть с использованием гидравлики, перебрав головку силового цилиндра, а не с использованием водолазов, шпиля и талей.
И так, «ищейки» уже на корабле. В лебёдочное отделение они даже не заглянули. Полезли в первую очередь в «осиный» погреб. Ракеты на месте. Пересчитали, всё, как и положено, 20 штук. Залезли в погреб РГБ. На стеллажах бомбы, пересчитали, опять же количество штатное. Открыли крышки торпедных аппаратов. Все четыре боевые торпеды покоятся в своих трубах. Артбоезапас в погребах, ленты снаряжены. Всё как положено: в наличии снаряды и практические, и боевые. Проверили запасы. Остаток топлива и масла, с учётом сожженного на выходе говорил о том, что на момент выхода корабль был заправлен полностью. Когда успели? Ведь только из дока вышли. Зачесали затылки, растерялись. Направление поисков было задано, по их мнению, верно. Искалось то, что корабль вышел в море без штатного боезапаса. Ну не мог же корабль за каких-то 12-14 часов выйти из дока, полностью заправиться, вооружиться.. Пребывали в растерянности не долго. А определение маневренных элементов, замер скоростей, девиацию компасов после дока провели? Конечно, провели. Как только вышли из Босфора сразу пошли в Горностай на полигон и всё сделали, а уж только потом в район. Вот бумаги. А вот она и не стыковочка! Вышли то ночью. Так что створы мерной линии не видны были. Обманываете, значит, очки втираете. Вздохнули облегчённо, поставленную задачу выполнили, вытерли пот со лба. Всем им стало легко и радостно. А вот и крайний: дивизионный штурман. Выпустил, гадёныш, корабль в море без определения маневренных элементов, замера скоростей, девиации компасов. Крайний тогда, когда корабль выводили из дока, загружали боезапасом, выпихивали в море, был уже там, в районе, потел над картой поиска вместе со своим комдивом. К тому же у него никто и никогда добра выпускать корабль или не выпускать не спрашивает. Снять с должности. И сняли ведь. Уже второй раз за год. Относительно недавно он был флагманским штурманом, представление на майора уже подписанное лежало. Один орёл, командир базового тральщика, ночью, в штормовую погоду, при смене места якорной стоянки в бухте задёргался, растерялся и вылез на каменную банку. Не страшно: винты целы, яйцо ПОУ то же, так чуть-чуть стеклопластик с днища содрал. Даже в док ставить не пришлось. Топливо, боезапас сняли, дёрнули, тут же сполз с банки. Вина чистая командирская, ну сделали ещё крайним и штурмана. И ни одна собака не прикрыла, из тех, кто команду на выход давала. Комбриг пытался, да ему быстро рот заткнули. Да он не сдался, как всё немного затихло и забылось, сделал его СПНШ по БП, пробил и звание, а потом и ЗНШ из него сделал.
Ну вот, как без крайних жить? Это же не возможно! И всё строго по канонам военной жизни: награждение не участвовавших, наказание невиновных, они же крайние.

КРЫСЫ.

Крысы это неизменные спутники жизни на корабле. Без них нет кораблей, кораблей же без них. Появляются они, как правило, уже в период постройки, заселяя корабль даже раньше, чем появится на его борту экипаж. Осваивают пространства за зашивой корабельных отсеков и подволоков, маршруты перемещений по системам вентиляции, трубопроводам, кабельным трассам. И если люди на корабле за всё время его службы меняются, и вряд ли им на смену приходят их родственники, то крысиное поколение живёт до конца от прародителей до множественных пра внуков и внучек. Такова жизнь. Конечно, эти спутники жизни неприятны до остервенения. Не приятен их вид, вызывающий некоторую дрожь и омерзение. Особенно, когда, проснувшись, приходится наблюдать её, крысу, сидящую у тебя на груди и заворожено смотрящую тебе прямо в глаза. Истеричных бабских писков и визгов при этом, конечно, не бывает, мужики всё-таки, но, тем не менее, приятного в этом совсем мало. И других неприятностей навалом. Изничтожают они запасы продовольствия, не стоя при этом на довольствии, а, значит, не имея на это никакого права. Проще говоря объедают экипаж. А то запросто башмаки сгрызут или носки счефанят. Особенно предпочитают вещи хорошо пропитанные потом, немытые и давно не стиранные. Маникюр с педикюром могут как нечего сделать. Привлекательны опять же немытые ноги. Снесут с пяток излишние, по их мнению, слои кожи, чуть ли не до мяса. После такой процедуры народ совсем как в балете на цыпочках прыгает. И до ушей, собаки добираются. Это всё пережить ещё как-то можно. Ну, они же, сволочи, ещё как засланные вражеские казачки урон нашей боевой готовности приносят. То кабельные трассы, монтажные провода станций управления оружием, вооружением и механизмами всякими перегрызут. Народ после этого порой сутками на ушах стоит в поисках вылезшей неисправности. И пожары устраивают. Залезут, к примеру, в главный распределительный щит, ну и лягут между шинами. При этом, конечно сами жарятся на возникшем коротком замыкании, но и щиты выгорают чуть ли не дотла, а если протабанить с тушением, так вообще пожар может принять глобальные масштабы. Вот такие спутники жизни. Говорят, что они при опасности первыми покидают корабли. Может быть так и есть. Может быть, они вместе с экипажами вместе покидают тонущие и горящие корабли, подчиняясь команде командира. А может быть и славно гибнут вместе с кораблями. Говорят, что крысы предчувствуют гибель корабля, поэтому покидают его до этого страшного момента. Так что сошедшие с борта корабля крысы перед его выходом в море предзнаменование совсем дурное. Не видел, не знаю. А вот борьба с ними как-то запомнилась. Она начиналась тогда, когда крысы народ доставали уже по самое некуда. Вот тут то всё и начиналось…
Народ применял вроде бы апробированные методы и способы, вычитанные во всякого рода научно-популярной литературе, от кого-то услышанные и вроде бы где-то успешно применённые. Крысы же в свою очередь вырабатывали свои методы и способы противостояния собственной гибели. Так и шла борьба. Надо сказать со стороны людей чаще совсем безуспешная.
На одном из кораблей взялись взрастить крысиного короля. Вычитали где-то. Способ простой и незатратный. Надо набрать кучу крыс, свести их в одно замкнутое пространство и посадить на голодный паёк. С голодухи, как было сказано, они начнут жрать друг друга. Выживший в драке самый сильный должен был войти во вкус пожирания мяса своих собратьев и потом, будучи выпущенным на волю, продолжить это дело. Итог – зона абсолютно свободная от крысиного поголовья. Наловили добрую дюжину крыс самого разного калибра. Посадили всех в один «загон». Ну и устроили им голодовку. Правда, пить давали. А то ещё двинут копытами от обезвоживания раньше, чем с голодухи. Ну и что. Наблюдали, наблюдали, ждали, ждали, а война междуусобная так у них и не началась. Крысы исправно подыхали, а канабализмом, то есть пожиранием друг друга, заниматься так и стали. Эксперимент по выведению крысиного короля не удался. Пришлось смириться с неприятным соседством.
На другом корабле один умный помощник, устав от претензий командира по чрезмерно выросшему на корабле крысиному поголовью, выработал свой метод. Основывался на том, что крысы народ совсем неглупый, как-то они общаются же между собой на своём крысином языке. Во всяком случае, какой-то сигнал опасности каким-то образом подают. Метод такой: отловить крысу, потом препарировать её живую, болевые визги и писки записать на магнитофон, ну а затем пустить эту запись по трансляции, при этом, конечно, многократно усилив звук. По замыслу помощника в визгах должен был быть сигнал опасности на крысином языке, и они, крысы, должны были это воспринять и покинуть корабль. Помощник назначил двух живодёров для исполнения своего замысла. Отловленную крысу пытали всеми мыслимыми и немыслимыми способами, используя иголки, лезвие, пассатижи, медицинский скальпель, электрический ток. Душераздирающие звуки мучений были записаны на плёнку. Удовлетворённый помощник вечерами в каюте с наслаждением прослушивал записи, при этом примеряя уже лавры главного истребителя крыс на флоте. Мероприятие назначили на время большой приборки в субботу. Постели все вынесены на пирс для проветривания. Плёнка заряжена в магнитофон. Все динамики врублены на полную громкость. Чуть ли не весь экипаж на пирсе. Во главе экипажа помощник. В руках подручные средства для умерщвления бегущих с корабля крыс в виде палок, самодельных пик и подобных тому приспособлений. Трап убрали. Вместо него бросили обычную доску, чтобы крысы выбегали по одному или по одной, а не стадом. Помощник дал отмашку стоящему на крыле мостика радисту. Операция началась. По кораблю, по верхней палубе пищала и визжала из динамиков пытаемая корабельными садистами крыса. Экипаж от этих визгов и писков завёлся, потирал руки в ожидании бегущих крыс и начала бойни. Целый час продолжался этот концерт. Но задуманного финала так и не дождались. Ни одна из крыс покидать корабль так и не собралась. Совместная жизнь экипажа людского и крысиного продолжилась.
На одном из кораблей решили действовать несколько иным способом. Органы дыхания крыс подобно человеческим. Человеку для жизни подавай воздух с определённым содержанием кислорода, азота, углекислого газа. Не та концентрация, примесь чего-либо для дыхания неприемлемого в воздухе, и всё – копец. Понятное дело крыс противогазами не снабжали. Вот и решили избавиться от них таким способом. Мудрить там с разными смесями газов типа углекислоты и разного там метила не стали. Решили использовать обычную дымовую шашку. Вот так запросто задымить корабль и эти заразы побегут, опережая собственный визг. Дело затеяли масшабно. В дело пустили не обычную маленькую дымовую шашку, используемую где-нибудь в пехоте. Взяли что ни на есть большой корабельный экземпляр, предназначенный для постановки завесы на воде и способной скрыть корабль. Поставили её в офицерский отсек, ну и запалили. Экипаж на пирсе, опять-таки с подручными средствами для убоя крыс. Дым из всех щелей, а крысы покидать корабль совсем не хотят, сволочи. Дымили до тех пор, пока корабль не загорелся. Офицерский отсек почти полностью выгорел. Потом года два восстанавливали. Идиоты! Ведь говорят же сход с борта корабля крыс – это знак его скорой гибели. Вот только попытку сделали, как бог тут же наказал.
Понятное дело, крысы с берега приходят. И тут народ додумался крысоотбойники делать. Ну, такое разрезное металлическое кольцо, одеваемое на швартовные концы. Вроде бы всё просто, побежит крыса с пирса по швартову на корабль, ну и наткнётся на преграду, которую не сможет преодолеть. Не тут-то было. Как-то в Кам-Рань зашёл танкер вспомогательного флота и встал у пирса. Шёл он домой после ремонта, проведённого в Сингапуре. Пароход как картинка, блестит весь. Ласточка белая. Вражеская эмаль хороша, да ещё положенная на металл, полностью очищенный руками сингапурских судоремонтников от старых наслоений. Голубые пропиленовые концы ещё не обтрёпаны. На концах установлены крысоотбойники. Похоже, там же в Сингапуре провели эту самую, ну как там её, дератизацию что ли, ну и вывели крысиное поголовье начисто. Крысоотбойники не простые, а исполненные с любовью и фантазией: на них искусно изображены разъярённые кошачьи морды, через раскрытые пасти которых проходили швартовы. Увидит крыса это дело, точно на пароход не пойдёт. Не тут-то было. Глядь бежит родимая по голубому швартову. Раз, раз и вот она уже за крысоотбойником на новой для себя территории, которая без сомнения будет в полной мере освоена, совсем скоро начнётся размножение и всё будет как у людей. А то как же, пароход и без крыс. Не порядок это. Нет крыс, значит, нет и жизни, судьба парохода в опасности.
А некоторые отличники на флоте наоборот на корабле крыс разводили так сказать для души. Был один такой орёл из механиков. Приволок он откуда-то здоровенную белую лабораторную крысу. Поселил её в большой банке. Бегает она у него по столу, на плечи прыгает. А он ещё её как кошку ласкает, сюсюкает, к раздражению начальников вечером на поводке по пирсу прогуливает. И кличку ей дал, та на кличку откликается. Ладно, механик был бы раздолбаем каким-нибудь. Нет, пожалуй, даже лучший из всех механиков дивизиона. В машине чистота и порядок, люди отработаны, управляемы, всё исправно, работает как часы. Да и корабль в целом тоже. Невысокий, белокурый, с вьющимися волосами, совсем не матерщинник, как это положено «настоящему» командиру, больше напоминающий студента из интеллигентной семьи, командир, неизменно, прежде чем дать команду на остановку машин после швартовки, говоривший спасибо за работу, всего лишь старлей, держал экипаж в своих руках цепко и умело. Как-то та крыса с рундука прыгнула вот так запросто на плечо зашедшего к механику в каюту флагмеха бригады. Так тот орал как резаный. Требовали все убрать крысу с корабля, именно эту, о полчищах других, серых, вроде как и забыли. Командир отказался. Сказал, что на корабле животных держать можно, в корабельном уставе по поводу каких именно животных ничего не сказано. Так и гулял механик с крысой своей.
Так что крысы, как бы к ним не относились, неизменные спутники корабельной жизни. И не надо с ними бороться, а стараться мирно сосуществовать.

ЛЕВЫЙ ГАЛС.

Есть на флоте такое понятие, как галс. От парусов отошли давно уже. А слово это было привязано именно к парусному флоту. Парус на действующем флоте остался только так, для развлечения, в составе вооружения ялов. И то редко. Опасаются начальники, вдруг перевернутся где-нибудь бедолаги, потом хлопот не оберёшься. И какое парусное вооружение. Так себе. Одномачтовое, рейковое, разрезное. И парусов то всего два, фок да кливер. Нет, давно уже, классического парусного вооружения на флоте, нет фок-фор-бом-брам-кливер-марсель-брамсель-трюмсель-мунсель-трюмсель-лисельной поэзии, и буквально единицы из действующих военных моряков, если вообще никто, сможет разложить классификацию парусных кораблей, перечислить наименования парусов. Время такое. А галс вот с тех времён остался. Только теперь он не характеризует положение корабля относительно ветра, а представляет собой участки пути корабля от поворота до поворота при движении переменными курсами. На флоте жизнь то же, как и корабль, движется, меняет направление, поэтому понятие галса для определения её направления, характера, вполне применимо. Современные галсы тральные, промерные и всякие другие для жизни не применимы. А вот старые, доставшиеся от парусного флота в самый раз: длинные галсы, короткие, выгодные, невыгодные, как нельзя, кстати, при определении направления жизни. Бывают галсы тренировочные и учебные. Ещё есть правые, то есть правильные, единственно верные. И есть левые, это уже точно неправильные, неверные, неправедные, шкурные. Вот так и приходится жить на флоте, постоянно меняя галсы в отношениях с начальниками, личным составом, жёнами. При этом ещё нужно и лавировать, то есть ходить против ветра, опять же меняя галсы, умудряясь при этом писать против ветра так, чтобы капли, или весь поток не попал на тебя. Ну, вот к примеру на флоте ежедневно все друг друга посылают, как-то уж принято чаще на, чем в. Если ты прав или ты начальник, то это правый галс, если же нет, то левый, неверный значит. Вот такая жизнь сложная на флоте, постоянно нужно думать и выбирать верный галс. Бывают и оплошности в этом деле, кончаются они, как правило, неприятностями, большими и не очень.
Из далёкой приморской деревни комбриг отправил дивизионного механика трального дивизиона, только что вернувшегося из отпуска, во Владивосток. Там на судоремонтном заводе зависли по разным причинам три корабля. Комбригу командующий флотилией проел уже плешь за низкий процент постоянной готовности кораблей бригады, полный завал годового плана боевой подготовки. Из трального дивизиона в основном, так сказать, пункте базирования только один базовый тральщик, из противолодочного один сторожевой корабль. Один из морских тральщиков на боевой службе в Индийском океане, другой стоит в плановом ремонте в Диомиде, там же и два базовых. Один в ремонте по плану, другой, передаваемый из бригады траления, всё никак не может закончить своё восстановление от произошедшего в своё время пожара. С сторожевыми кораблями то же неразбериха. В живых только один. Два ремонтируются в Совгавани, один стоит с заменой трубок вспомогательного котла в Находке. Не кем комбригу управлять. Осталось ему командовать только своим штабом, двумя кораблями, радиотехнической ротой с постами, разбросанными от Низменного до Белкина, береговой базой, двумя складами, да узлом связи. Задача, поставленная комбригом проста как три рубля: правдами и неправдами ускорить выход кораблей из завода, поставив на уши руководство завода, при необходимости его партийную и профсоюзную организацию.
Добрался механик до Владивостока. В первый же день по давней традиции посетил ресторан «Челюскин», оттянулся по полной схеме. После чего начал работу по ускорению работ, беспрестанно скандаля с заводскими, строителями, мастерами и работягами, заодно и с экипажами кораблей. Последние во Владивостоке прижились, некоторые и семьи притащили, те которые без семей и ещё холостые обрели знакомых тёток, исчезая с кораблей чуть ли не каждый вечер. Это называлось у них, с подачи одного из штурманов, клеить обои. Надо же одиноким Владивостокским женщинам помогать, поэтому клеили обои усиленно и с особым, надо сказать, удовольствием. Так что экипажи покидать Владивосток и возвращаться в родную деревню совсем не спешили. А дивизионному механику между делом заметили, что нечего из штанов выпрыгивать здесь. Они ему и бригаде не подчиняются. Их начальство ближайшее вот оно, дивизион ремонтирующихся кораблей и там есть свой дивизионный механик, есть ещё и бригада ремонтирующихся кораблей, коротко бсрк, а там есть и флагманский механик. Так то оно так. Но что-то не очень дивизион, да и стоящая выше бригада строящихся и ремонтирующихся кораблей, стремятся заниматься ремонтом и продвижением его. Главная задача у них чтобы корабли не сгорели, не утонули, экипажи не пили вино и не жрали водку и спирт, не бегали в самовольные отлучки. Принимают корабли они к себе по полной схеме, с составлением акта, где, как правило, признаётся, что корабль дерьмовый, организация службы никудышная. В итоге верхнее командование рожает приказ, коим наказывает всех подряд, правых и виноватых. Сдают же они корабли, точно, не отработанные, с разнузданными, порой напрочь разложенными, от заводской вольницы экипажами. Много сил приходится затрачивать потом, по приходу в родное соединение, по приведению экипажа в строгие рамки флотской службы. Только почему-то в этих случаях приёмного акта никто не пишет. Вот такая она, сермяжная правда.
Дивмех на одном из своих кораблей. Из офицеров на корабле только помощник командира, он же и штурман. Командир уехал в Стрелок на флотилию, подтверждать свой допуск к самостоятельному управлению кораблём. Корабельный минёр, блестящий математик, умнейший парень, хороший минный специалист и, в общем-то, по хватке офицер, что-то поломался, давно уже окончательно и бесповоротно объявил себя «болтийцем», от слова болт, то есть на службу забил и положил болт, который не провернуть и не сдвинуть. Стал он добиваться своего увольнения в запас. Написал он бесчисленное количество рапортов, да всё без толку. Периодически ударялся в пьянство. Не помогало и это. Исчезал с корабля ровно на 71 час с минутами раз в месяц. Рассчитывал время и периодичность чётко, чтобы не загреметь под статью за уклонение от службы. Отпустили бы парня с миром, нет же, воспитывайте. Такое время было, кадры берегли, держали, не то что в нынешнее время, когда молодёжь, только выпустившись из своих ВМУЗов, уже начинают процесс увольнения в запас. Некоторые даже до места службы не доезжают. И никто их не ищет, не останавливает, не грозит тюремными карами. Дезертирство можно сказать в законе. Вот они, плоды истинной демократии. У минёра очередной этап увольнения. Сначала повесил он в каюте икону Николая-угодника или чудотворца, кто там их небесное политбюро разберёт, на шею крест нацепил. Не помогло. Потом объявил, что вступил в баптистскую секту, а та якобы прикасаться к оружию запрещает и потому никак ему минёром служить не возможно. То же результата не было. Теперь он уже секту поменял, стал адвентистом какого-то дня. Может быть, эта секта ему поможет с увольнением в запас. Минёра на борту нет, убыл на очередную сходку или собрание, а может быть и случку адвентистов. Да и толку с минёра нет. Механик мелькнул утром пьяной молью. Дунь, упадёт. Достал уже своей бестолковостью и беспробудным пьянством. Ладно бы занимался этим как нормальный флотский офицер. То есть проквасил всю ночь, а утром изволь стоять на подъёме флага и весь рабочий день дело делать. Не способен. Барахло! Механик чётко понял и беспрекословно исполнил приказание своего начальника по специальности: сделать так, чтобы глаза его не видели. Даже инициативу проявил: не в каюту отходить и отсыпаться завалился, подперев дверь лопатой изнутри, а вообще с корабля слинял.
Дивизионный механик собрал мотористов, загнал их в машинное отделение. Надо было готовить к запуску главные двигатели. На одном из них был заклинен топливный насос высокого давления. За пару дней до этого свозили насос на участок одного из судоремонтных заводов, расположенного в Золотом Роге. Там поменяли несколько плунжерных пар, обкатали на стенде, отрегулировав подачу. Насос уже стоит на дизеле. Осталось выставить угол опережения подачи топлива, чем собственно и занялись. Потребный угол установили быстро. Потом начались муки. Всё не могли попасть шлицами рессоры привода в шлицы муфты вала насоса. Не идёт и всё. В машинное отделение спустился матрос с повязкой рассыльного и обратился к дивмеху, всё пытающемуся воткнуть на место рессору: «Вас вызывают на КПП».
- Кого вызывают, - спросил дивмех, поднимая голову.
- Старшего по кораблю вызывают, - пояснил рассыльный.
- Так, дорогой, я не старший здесь, - ответил дивмех, - иди старшего наверху ищи.
Рассыльный уныло пошёл к трапу и вылез из машинного отделения. Мотористы с начальником продолжали работу. Уже каждый из присутствующих в машине пробовал загнать рессору. И у них ничего не получалось. И отборный мат не помогал что-то сегодня. Не единожды обложенная по матери, обозванная собакой женского рода, некоторыми частями опять же женского тела и прочими определениями типа опять же женщин, она, женского рода, рессора упорно не хотела становиться на своё место.
В машине опять появился тот же рассыльный, с теми же словами о том, что дивмеха вызывают на КПП.
- Ещё раз для особо одарённых объясняю, - уже с раздражением начал скрипеть зубами маленький механический начальник, вместе с тем понимая, что матрос всего на всего исполняет чужую волю, продолжал еле сдерживаясь - я не старший на корабле. Старший на корабле – помощник. Иди, ищи его и тащи на своё КПП. И больше, чтобы я тебя не видел. Пшёл вон!
Рассыльный убыл. А рессора так и продолжала сопротивляться. Хотелось уже взять в руки ручник и с остервенением забить её на место. Дивмех, потный, грязный, злой, уже в который раз переставляет рессору по шлицам, пытаясь после каждой перестановки затолкать её до места. Вот, вроде бы попал, рессора чуть продвинулась в сторону муфты насоса, ещё чуть-чуть…
- Вас вызывают на КПП, - раздался над ухом дивмеха голос того же рассыльного.
От неожиданности механический начальник дёрнул руками, рессора вышла из зацепления, и он зашёлся уже в истошных воплях, замахал выпавшей рессорой, присел, затопал нога: « А-а-а! Урод!! Сука конская!!! Тебе сколько раз, твою мать, говорить. Пошли вы все, со своим КПП в придачу на …! В …!!!» Смачно плюнул на паёлы, бросил рессору, винтом по трапу вылетел из машинного отделения. Дошёл до каюты, сел, дрожащими руками вытащил из пачки папиросу, переломав кучу спичек, прикурил. Работу сорвали. Сволочи все!
В обычные звуки ремонтирующегося корабля вплелись прозвучавшие пять раз звонки. Через минуту дверь каюты открылась. На пороге стоял маленький чёрненький капитан 1 ранга, за ним тоже капитан 1 ранга, длиннющий и рыжий. Маленький – это командир бригады ремонтирующихся кораблей, длинный – начальник политотдела.
- Так, кого ты на…, в … послал? Я тебя на гауптвахте сгною! – сходу заревел маленький капитан 1 ранга.
Рассыльный устав бегать за старшим на кораблем, как и положено исполнительному матросу, честно доложил, что их обоих офицер корабельный послал на …, в … . Вот и прискакали они разбираться. Пришлось объясняться, оправдываться, что не их он имел в виду, извиняться, наконец. Потом ещё и перед своим комбригом пришлось оправдываться по телефону, объясняя причины и обстоятельства посыла его коллеги в и на. Помощник же, скотина, вслед за механиком и минёром то же с корабля слинял, оставив за старшего дивмеха, правда, его самого об этом не предупредил.
Вот вам, пожалуйста, левый галс. Неверный, в общем.

МАТРОС ТИМОЧКИН.

Матрос Тимочкин Серёжа, невысокий, щупленький паренёк с наивными, чистой воды голубыми глазами, родом из одного из крупных научных и промышленных центров западной части страны, прибыл на корабль в составе молодого пополнения. Чуть ли ни один славянин в массе среднеазиатов и представителей малочисленных, вымирающих народов Севера. Второй вид подготовки. Он чем-то схож с подготовкой маршевых рот времён войны. 45 суток курса молодого бойца в ШМАСе (школе младших авиационных специалистов). Объём подготовки по большому счёту не затейливый: для некоторых обучение русскому языку, для всех обучение военному языку – так точно, никак нет, есть, не могу знать, здравия желаю, по Вашему приказанию прибыл, служу Советскому Союзу и ура, дальше - равняйсь, смирно, шагом марш, повороты направо-налево, кругом на месте и в движении, три выстрела из автомата перед приёмом присяги, в молоко или в мишень не важно, присяга, - и вот готовый, обученный защитник Родины, вперёд на действующий флот. Так что делай из этого бойца любого корабельного специалиста.
Матрос Тимочкин грамотен, за плечами полная средняя школа без каких-либо там коридоров, плюс даже первый курс биологического факультета университета. Он решил отойти от предначертанного ему родителями и предками медицинского пути, пошёл в биологи, вернее в энтомологи, потому как его с детства интересовали бабочки, мухи-дроззофилы, тараканы и прочие насекомые. Пишет без ошибок, почерк каллиграфический, и то, и другое в последнее время большая редкость, в основном попадаются орлы, делающие в слове хрен и ещё аж три ошибки, и пишут непонятными даже им самим иероглифами. Был период в стране, когда призывной контингент в численности своей уменьшился, пришлось отменять вдруг отсрочки, и народ по исполнению 18 лет забирали на службу даже из институтов. Большинство прибывших были детьми трактористов и комбайнёров, скотников, чабанов, рыбаков, просто охотников, операторов машинного и ручного доения, всяких разных машинистов паровозов и прочей локомотивной тяги, в общем, дети рабочих и крестьян. Мама же Тимочкина была кандидатом наук, доцентом кафедры гинекологии в медицинском институте, папа просто доцентом, то есть сухим, без степени, кафедры психиатрии. Одним словом Тимочкин был потомственным интеллигентом, чуть ли не в пятом своём колене, наследником психо-гинекологической профессии. Родителям его ничего не стоило придумать какое-нибудь заболевание для него, совсем несовместимое с военной службой, надлежащим образом его оформить, что бы он сидел дома, при них. Но в те ужасные времена, отягощённые тоталитаризмом и закрытостью общества, это было как-то не принято не принято. Вот так вот, были времена, когда защита Родины была почётной и священной обязанностью каждого гражданина страны. Сейчас времена другие, теперь эта почётная и священная обязанность существует исключительно для привилегированных слоёв общества, то есть только для детей рабочих и крестьян. На детей же представителей непривилегированных слоёв, всяких там элит политических, творческих, научных, чиновничьих и торгово-промышленных, ещё бог весть каких она, обязанность, не распространяется, почётной и священной не является. А может быть, им просто не доверяют исполнение этих обязанностей, или все они поголовно атеисты и материалисты, ни в какую святость не верующие. Не повезло Тимочкину: попал на край земли, на Дальний Восток, её благородие военкоматовская повестка удружила ему не армейские на два года сапоги, а на целых три матросскую беску.
Помощник командира понравившегося ему Тимочкина сразу взял под своё крыло. Не отдал в трюмные, в кочегары, минёры тральные. Не пристало потомственному интеллигенту ковыряться в корабельном дерьме и тавоте. В подчинённых ему службах и командах нашёл он Тимочкину вполне интеллектуальную должность. Конечно ни кока, ни баталера, ни боцмана, ни секретчика, он же писарь, ни СПЭСовца и ни фершала. На эти должности в силу своей интеллигентности и подготовленности он просто не тянул. Тут бойцы подготовленные нужны и по специальности, и по жизни. Представить себе интеллигентного боцмана ну ни как не возможно, так как дело тут же встанет и всё в одночасье рухнет. Помощник определил его, как будущего биолога, в химики. Начальник на своего нового подопечного не нарадуется. Военным языком владеет в полной мере. Добавляет ему неповторимый колорит интеллигентности и тактичности, в прочем и требований правил воинской вежливости: спасибо, пожалуйста, будьте добры, извините. Со всеми строго на Вы, как это и положено уставом, начиная с матросов своего призыва, кончая матросами даже на призыв старшими и годками, об офицерах и мичманах говорить не приходится. Этим и отличается он от пришедших на корабль вместе с ним азиатов и северян, те со всеми на ты, вот так запросто, даже с адмиралами. Самое интересное, что адмиралы выражают полное понимание этого панибратства со стороны таких матросов и совсем на это не обижаются. Матом не ругается и мат не понимает, как будто не матрос совсем. Больше того услышит, краснеет сразу. Потом, конечно, привык слышать и понимать, но сам ругаться так и не научился, в отличие от своих ровесников азиатов. Те с ходу мат восприняли, усвоили и начали им изъясняться гораздо раньше, чем нормальным русским языком. При скабрезных разговорах о девушках, женщинах, в общем, тёлках, юношеских победах над ними, опять же краснел. Бывало, моет он палубу, согнувшись в ракообразную позу, но если мимо проходит офицер, мичман, старшина, годок, то непременно прекратит работу, распрямится как это положено воспитанному матросу, прижмётся спиной к ближайшей переборке, освобождая проход, примет строевую стойку, представится и доложит: «Матрос Тимочкин делает приборку!» Иногда застукают его где-нибудь в уголке пришхерившегося и что-то читающего, так он тут же вскочит, примет опять же строевую стойку и доложит: «Матрос Тимочкин изучает книжку боевой номер (или устав, или там какую-нибудь инструкцию по эксплуатации)». И всё это серьёзно, без каких-либо издевательских усмешек. Народ вокруг, матросы экипажа, сначала его не понимали, крутили пальцем у виска, потом привыкли и не обращали на это внимания. Начальники сначала то же сочли это странностью, а потом это им понравилось, похоже, стали считать, что растёт нормальный, воспитанный военный моряк. Хоть он и находился под покровительством помощника командира, но, тем не менее, кубрик есть кубрик, там свои порядки и от этого никуда не уйти. Так что прессовался он и годками. Команду постирать караси, робу какого-нибудь годка он воспринимал без обычной обиды на лице, бурчания недовольства, как это делала обычно молодёжь, отвечал кратко: «Пожалуйста, есть постирать». Стирал, потом докладывал об исполнении приказания. По началу как и всякая молодёжь на корабле он набил себе шишек и синяков о многочисленные трубы, клапана, приборы, пару раз опустил на голову себе люк, посбивал ноги на комингсах дверей, несколько раз придавил пальцы люками и дверьми, получил несколько пинков за то, что спускался по трапу задом вперёд и делал это не бегом, а медленно, стоял на трапе и в узком проходе. Освоил всё, только вот так и не научился по поручням трапов съезжать на руках, как это делали другие. Тренировался, но не получилось. Зачёты на допуск к самостоятельному обслуживанию заведования сдал первым из пришедших. Нуль перед буквой Х на боевом номере, нашитом на карман робы, был торжественно убран помощником на одном из построений, там же матрос Тимочкин был поставлен всем в пример, дана команда равняться на него. Книжку «Боевой №» чешет наизусть как отче наш. Подними его ночью и спроси его обязанности по какому-нибудь расписанию, боевому и нет, боевую инструкцию или инструкцию по эксплуатации какого-нибудь химического прибора, тут же получишь исчерпывающий ответ. К примеру, спроси его по действиям по расписанию по постановке и выборке забортных гидроакустических средств тральщика или там по приготовлению того же тральщика к приёму летательных аппаратов, тут же получишь исчерпывающий и точный ответ – нахожусь на боевом посту, действую по приказанию. Все аббревиатуры химические: ФВУ, КРБГ, ПВХР и тому подобное, - изучил. Знает что такое зарин, зоман, хлорпикрин и хлорацетофенон, химические формулы перечисленных отрав запросто может написать, радиационное заражение отличает от радиоактивного излучения и проникающей радиации. Радиационной линейкой пользоваться научился, когда не все офицеры ею владеют. И все сигналы от тревоги до малого и большого сбора, количество коротких и длинных звонков, их последовательность, временные промежутки и продолжительность, знает на зубок. Обязанности по корабельному уставу отскакивают от зубов. Уже его регулярно демонстрируют всякого рода проверяющим, результат всегда отличный. Флагманский химик бригады уже знает его в лицо и по фамилии, за руку здоровается. Исполнителен до безобразия: так точно, есть и бегом исполнять любое приказание, не взирая на то, от кого оно исходит, от любого корабельного офицера ли, годка или матроса всего на полгода старше по сроку службы. И ни каких там пререканий, попыток неисполнения приказаний, криков и, обычных в этом деле, когда иссякает всякое терпение, пинков и затрещин. К народу начал приставать, выговаривать им, что плохо содержат свои противогазы и химкомплекты.
Замполит не нарадуется: на политзанятиях Тимочкин чётко излагает наименования все 15-ти союзных республик с их столицами, знает когда Ленин родился и когда умер, кто у нас Генеральный секретарь и Председатель Совета министров, когда в головах тех же азиатов из руководства строго председатель своего колхоза, потом может быть узбекский Рашидов или казахский Кунаев, цифрами государственного бюджета и плана сыплет,. Если по паче чаяния пропустит политзанятия, оказавшись на вахте, то обязательно вечером всё в тетрадь перепишет. Конспект на корабле лучший. До перевыборов стал уже комсоргом служб и команд вместо боцмана, пьяницы и раздолбая, введён в корабельное комсомольское бюро. Боевые листки регулярно пишет. Ленинский зачёт сдал на отлично. Так что зам таскает его уже на разные там собрания комсомольского актива бригады, конференции, правда пока в президиум его не сажают, но всё ещё впереди.
Конечно, на флоте святых людей не бывает, были и у Тимочкина недостатки, как же без них то. Укачивался он страшно. Стоил кораблю только чалки отдать, как его тут же начинало мутить, а уж если качнёт, то всё, он ложился, травил чуть ли не под себя. Но нужно отдать должное, не жаловался он, и списывать его с корабля не просил. И ещё проблемы были с внешним видом: стирать, держать в руках нитку с иголкой родители-доценты его не приучили. Ну, с этим на флоте справляются быстро в кубрике. Научился, и в этом деле стал как все обычным матросом.
Как бы там ни было, но уже по итогам полугодия Тимочкин был объявлен отличником боевой и политической подготовки, химическая служба, состоящая из него одного - отличной. Уже специалист 3-го класса. Вся грудь, можно сказать, в матросских «крестах». Флагманский химик даже объявил его лучшим специалистом-химиком на бригаде. Карьера матросская попёрла в гору. На стол командира лёг рапорт помощника с ходатайством за образцовое выполнение служебных обязанностей, успехи в боевой и политической подготовке и примерную воинскую дисциплину на присвоение матросу Тимочкину звания старшего матроса. Командир, старый зубр, долго хмыкал, крутил головой, однако напору своего помощника поддался, рапорт подписал. Но писарю сказал, чтобы в приказ к ближайшему празднику он Тимочкина включить «забыл». Звание очередное командир придержал, а вот на другие награды и поощрения не скупился. Как праздник, так Тимочкину грамоту вручают. Все этапы прошёл и от командира уже есть, и от комдива, и от комбрига. Впереди командующие флотилией и флотом. Пару благодарственных писем на Родину замом отправлено, третье ушло с почётной и заслуженной наградой: фотографической карточкой на фоне знамени части, корабельного флага то есть. Только одна мера поощрения осталась: краткосрочный отпуск с выездом на Родину. Ну, и это не за горами, отличному матросу разве жалко отпуск предоставить. Зам уже готов был вклеить его фотографию с соответствующей сопроводительной подписью в почётную книгу корабля, которая велась с момента службы ещё первого экипажа, все отличники там, так сказать потомству в пример. Командир не позволил, сказав, что поспешность она полезна только при ловле блох в самых срамных местах человеческого тела, и давайте дождёмся его увольнения в запас и тогда непременно занесём его в книгу почёта.
Все корабельные офицеры, в отличие от матросов, в восторге от Тимочкина. От того восторга аж заваркой писают. Все завидуют помощнику, такого орла себе отхватил, сплавив всем остальным отстойные кадры, тупые и ленивые. Вот бы все такие матросы в экипаже были, как Тимочкин. Вот такие исполнительные до безобразия, ответственные до умопомрачения, добросовестные до остервенения, дисциплинированные, сознательные. А ещё беспрекословно исполняющие все приказания и указания начальников, ни слова против, ни слова поперёк, а только вдоль и по течению. Тогда служба точно была бы райской, не приходилось бы трепать нервы с неуправляемыми порой бойцами. А то им слово, они в ответ десять, не хочу, не буду, не положено, на которое всегда наложено или положено с приличной горкой. Порой так и тянет в рог въехать, любовь к службе привить через задницу. Ведь всё говорят о какой-то сознательности, о совести, которая совсем не за страх. Только страх неминуемой кары за ненадлежащее исполнение своих обязанностей, приказаний начальников в большинстве случаев управляет матросом. Это, к сожалению, флотская истина. Куда его не целуй, везде грязный зад. А тут вот такой нестандартный, настоящий советский боец. Вот с такими бойцами все задачи выполнялись бы в лучшем виде, любому супостату санки завернули бы как нечего делать.
Вот так сложилась служба у матроса Тимочкина, за неполный год службы на корабле наград и регалий куча. А как же иначе, недаром на военной службе говорится – служи по уставу, завоюешь честь и славу. Так вот и служил матрос Тимочкин, в полной мере отвечая за точное и своевременное выполнение возложенных на него обязанностей и поставленных ему задач, а также за состояние своего оружия и вверенной ему боевой и другой техникой, глубоко осознавая свой долг воина Вооружённых Сил, беспрекословно, точно и быстро, храбро и дисциплинированно, соблюдая и строго правила воинской вежливости, точно и твёрдо выполняя действия предусмотренные боевыми расписаниями и инструкциями. Во всём первый как и его боевой номер, состоящий из одних единиц, – Х-1-11. Одно слово, орёл, отличник! Только старый командир всеобщего восторга матросом Серёжей Тимочкиным не разделял совсем. Слишком долго он жил на флоте. Всё хмыкал он, качал головой, усмехался в свои усы, да приговаривал: «Ну-ну, поживём, увидим. Таких матросов в природе не существует. Это не нормальный матрос. Как говорится, что было видели, что есть видим, ну, а что будет, увидим». И ещё добавлял, перефразируя реплики отрицательных героев из доступных нам тогда восточно-германских вестернов на манер американских из времён освоения дикого Запада, приключенческих романов Карла Мая и Фенимора Купера: «Хороший матрос – это мёртвый матрос».
Так и служил бы матрос Тимочкин, отличник БП и ПП, на корабле, да флотские планы всё это порушили. По плану использования кораблей флота в текущем году кораблю, на котором проходил службу старший химик, старший матрос Тимочкин Серёжа, определили боевую службу в Корейском проливе. Район службы совсем недалеко, трое суток хода всего без надрыва на машины, экзотики далёких южных морей Тихого и Индийского океана нет. Не надолго, месяца на три, если вовремя сменят, конечно. Радости особой нет, не благодарная совсем служба в том районе: на якорь не встать, можно только в дрейфе полежать если погода позволит, если нет, то придётся на ходу взад-вперёд елозить, постоянное голова-ноги, порой и сухомятка, так как на камбузе ничего невозможно приготовить. Валюта, боны то есть, не идёт, всего на 20% больше морских, а для матроса это даже не рубль плюсом к обычному жалованью, а всего то там копеек шестьдесят. Кстати вот за такие деньги в былые времена народ боевые задачи выполнял. И знаков «За дальний поход» бойцам не видать, слишком близко от наших берегов район. В военном же билете для удовлетворения мальчишеских амбиций в разделе участия в боевых действиях напишут: принимал участие в боевой службе с, по, в таком то районе, в должности, к примеру, машиниста трюмного или писаря СДП. А как же, даром что ли три года задницу в солёной воде вымачивал. Что рассказывать после увольнения в запас, о том, что все три года только и делал, что приборку шуршал, по малому и по большому. В общем, началась обыкновенная подготовка к службе, сопряжённая как всегда неразберихой, всеобщим психозом и маразмом. Как положено перед службой затеяли диспансеризацию экипажа. Не приведи господь, там, в море, больной окажется. Штатного доктора на борту нет, только фельдшер, вчерашний выпускник медицинского училища, к тому же возможно распоследний троечник, такой наковыряет будьте на те. Тимочкин вместе со всеми проходил флюрографию, санацию полости рта, разных там узких специалистов, сдавал анализы,. Всё у него сначала было благополучно, даже отлично, надо сказать: грудная клетка без паталогии и разных там затемнений, в крови, моче и кале присутствует всё что положено и в нормальных пропорциях, запретного там ничего не нашли. А что, народ молодой, здоровый. Но вот что-то невропатолога Тимочкин не прошёл. Бог знает, что тот там у него нашёл. Вроде бы нога при ударе молотком нормально подпрыгнула, рука то же дёрнулась, кончик носа своего, ухо, нашёл с закрытыми глазами почти сразу, движение молотка перед своим носом нормально отследил. В общем, быстро так быстро, старшего матроса Тимочкина Серёгу с двумя сопровождающими, одного сказали мало, отправили во Владивосток в главный флотский госпиталь, в известное 9-е отделение. Отправили на перекладных. Если бы было что-то совсем из ряда вон выходящее, то точно прислали бы вертолёт. Тимочкин сопротивлялся, кричал, что он здоров, плакал, при этом впервые в своей жизни ругался матом. Ему хотелось в море, на боевую службу вместе со всеми. В итоге, корабль ушёл в море выполнять задачи боевой службы без лучшего своего матроса…
Вернувшись через четыре месяца, узнали, что в 9-м отделении главного флотского госпиталя специалисты определили, что у Тимочкина, оказывается, с головой, не всё в порядке. Прозвучало мудрёное медицинское определение, конечный смысл которого состоял в том, что не все дома у него и что таким не то, что на флоте, на боевом корабле служить нельзя, нельзя даже в стройбате лопату доверить. Говорят, что там возмущались по поводу того, что вот как такого парня вообще на службу призвали, и куда смотрела призывная комиссия, куда смотрело командование корабля, недоумевали и не понимали, как он мог на корабле служить. Они не знали, что их пациент служил отлично, числился лучшим матросом на корабле, и каково бы было их удивление, когда все остальные были гораздо хуже него. В общем, комиссовали его под чистую. Дали в руки белый билет с записью, что не годен даже в обоз нестроевым в военное время. И с сопровождающим отправили к маме с папой продолжать обучаться в высшем учебном заведении, чтобы со временем стать, как и его родители, сухим или мокрым доцентом от биологии, а может быть и профессором, а может быть и академиком, и лауреатом.
Командир хмыкал, усмехался в свои усы и приговаривал: « Я же говорил вам, салаги, зелень подкильная, инженеры человеческих душ, мать вашу, со своим главным инженером - замом в придачу, что таких матросов в природе не существует. Хороший матрос – это мёртвый матрос».

М Е С Т Ь.

Месть – дело святое. Хоть и значатся русские люди как существа по большому счёту мирные, добродушные, а всё-таки они не лишены этого чувства. Конечно, кавказская кровная месть им не по душе. Ну а по мелкому или чуть покрупнее нагадить обидчику, так завсегда готовы, святое дело. Ну а поскольку флот населяют то же люди, то естественно и в их среде есть мстительные люди. Не хотят они жить по библейским заповедям, подставляя другую щёку после удара по первой. Хорошо если месть так себе, мелкая. В прочем и она неприятна.
Старший брат моего приятеля пытался удержать его от становления на военную стезю, рассказывая о своей мести начальнику в период пребывания на срочной службе. Она проста. Затаил злобу на своего командира взвода. И всё. Дальше просто: употребил змия зелёного нарисовался на глаза начальников в этом виде, всё, дерут комвзвода. В самоход слинял, дерут комвзвода. Сидит в казарме с утра до ночи, порядок наводит. Кроме начальников на мозги жена капает. А воину по балде всё, ну посадят на губу, если смогут, если у них лишнее ведро краски найдётся или бутылка, а то и две спирта, какие проблемы отсидит, служба то всё равно идёт. Всё просто, даже с позиции рядового бойца. Хуже когда она кровавая в прямом смысле. Бывало и так. Тогда разлетались в прах механизмы. Говорят, иногда запускали обычные иголки в масляную систему дизелей. И вот они плавают, плавают, пока не попадут, положим, между шестернями масляного насоса, его клинит, при этом выворачивает его вместе с куском картера. И всё, выгружай машину. Конечно, здесь статьёй пахнет. Ну, это если найдут… Ну, это если найдут, да ещё докажут. В основном попроще, что бы просто попотели начальнички. К примеру, взять и концы на электроприводе какого-нибудь насоса перекинуть. Фазировка не та, насос крутиться в другую сторону, нет давления и всё. Разберись-ка тут, когда вчера буквально насос шуршал без вопросов. Один из моих приятелей как-то на ушах стоял с насосом рулевой машины. Тут сниматься надо, а рулёвка не работает. На проворачивании всё было нормально, а тут нет. Нет давления в системе, хоть убейся. И масло долили, и открытие - закрытие клапанов проверили, убеждаясь в том, что система набрана правильно, не идёт и всё. Голову сломали, пока не обратили внимания на направление вращения насоса. Концы на клемной коробке двигателя местами поменяли и всё пошло. В общем, мстили все, по большому и не очень. Чаще, конечно, по мелкому.
Вот определил как-то командующий флотилией одно маленького механического начальника на гауптическую вахту. За дело или нет, судите сами. В флотильскую столицу пригнали кучу тральщиков из северной деревни участвовать в состязательном тралении. Что-то у местной бригады, чисто специализирующейся по этим вопросам, не заладилось. Корабли их рассосались по боевым службам, судоремонтным заводам. Встали корабли ко второму пирсу Стрелка. В пятницу нарисовался на пирсе сам командующий флотилией. Ну и сыграли на пирсе учение по борьбе за живучесть кораблей, стоящих группами. Один горит, все другие его тушат. Как положено, с вновь прибывших кораблей, так же как и с местных, по сигналу вылетели на пирс и построились в ожидании команд и распоряжений аварийно-спасательные группы с средствами тушения пожара. Командующий лично начал осматривать построенные АСГ. Завёлся с разу, ещё не доходя до неместных орлов. Подошла и их очередь. Народ в разношёрстной форме: кто в робе, кто в комбинезон, кто с головным убором, кто без. Аварийно-спасательное имущество в их руках такое же как и форма: один пожарный рукав порван, на соединительных гайках другого нет уплотнительной резины. Один огнетушитель, пустой, другой с обломанным под самый корешок пеногенератором. В сумке изолирующего противогаза нет регенеративного патрона, радиостанция с посаженными аккумуляторами. Бардак, в общем. Начальника сюда. Какого? Механика, конечно. Притащили дивизионного механика. А тот, всего лишь капитан-лейтенант, с ходу полез в полемику с Командующим, вице-адмиралом. Начал его корабельному уставу учить. Вот он, мол дивмех всего на всего, руководствуется уставными обязанностями флагманского специалиста, поэтому отвечает только за подготовку только личного состава элетромеханических боевых частей, остальные ему по барабану. За подготовку экипажей к борьбе за живучесть отвечает заместитель командира соединения по ЭМЧ, а он не таков. Вот его бойцы в строю стоят. Огнетушитель у него исправный, а с неисправным боец минёра. Командующий, имевший тяжёлый характер в отличие от своей лёгкой фамилии, не внял аргументам наглеца, тут же отпустил пять суток ареста и прекратил учение. Уехал. Все, в том числе и механик, посчитали, что командующий пошутил. Не тут-то было. Буквально через полчаса приехала комендантский «ГАЗ-66» за арестованным. Записка об арестовании, подписана самим командующим, с красной печатью, то есть пропускающая клиента на гауптвахту без всякой очереди. Корабельные офицеры собрали арестанту совсем нескудный паёк из лучших рыбных и мясных консервов, сунули бутылку спирта, чтобы не скучал особо на нарах, нашли и колоду карт, снабдили постельным бельём, ну и попрощались на определённый командующим срок, если, конечно если не добавит за какие-нибудь прегрешения комендант с подачи «директора» губы. Сборами руководил лично командир дивизиона, друг дивмеха с лейтенантских пор. Опытные арестанты дали рекомендации, как лучше зашхерить бутылку спирта и пронести её в камеру.
Увезли дивмеха в кузове машины в местный зиндан. Сел он как раз под выходные, в пятницу. Особенно не расстраивался, предоставлялась возможность отоспаться, отдохнуть наконец-то от суеты и дерготни подготовки к тралению. Как положено воспитанному офицеру представился старшему камеры и населяющему её народу по случаю прибытия на новое место и «дальнейшего прохождения службы». Бутылка спирта оказалась для представления как нельзя кстати. Занял своё место на нарах. Так за разговорами, игрой в тысячу и прошли два выходных дня. В понедельник утром дивмех был вызван к коменданту, который сообщил ему об объявленной командующим амнистии. Интересно девки пляшут в жёлтых байковых трусах. Закрыл ком на выходные, а в рабочие дни иди, друг, паши. Что, флотоводцы, без какого-то дивмеха обойтись не можете? То-то же! Комендант дал команду сначала зайти в штаб флотилии к Командующему, тот ещё побеседовать, оказывается, хочет, а уж потом только на корабли убывать. Пошёл, благо рядом. Доложился дежурному по штабу. Командующего на месте не оказалось, отправили к его первому заму. Прибыл к первому заместителю командующего.
В те времена замом у командующего был капитан 1 ранга, носивший кличку Хан, производную от его фамилии. Кстати на флоте достаточно легендарный мужик, почему-то так и не получивший на погоны адмиральского орла, когда должность командира дивизии атомоходов давала такую возможность, должность зама командующего то же. Через неполные три года, в 87-м, он погибнет в море на борту МРК «Муссон» в числе 39 офицеров, мичманов, старшин и матросов.
Зам командующего убивать не стал, да и драть тоже, так мягко по-отечески пожурил, порекомендовал с начальниками, и с ним в том числе, не спорить, да и отправил на корабли работать, добавив, что амнистия это аванс, он должен быть оплачен безупречной работой кораблей в море на тралении. Ну и как обиженному дивмеху уйти из штаба флотилии, не отомстив обидчику? Забрёл то ли в боевую подготовку, то ли к операторам, выпросил чёрный фломастер. Вернулся к дверям флотильских начальников. Дождался, когда коридор опустеет, и быстро фломастером на белую дверь приёмной командующего нанёс несколько знаков из косого креста, трёх галочек, вместе обозначающих известное короткое слово из трёх букв. Точно не слово мир. Удовлетворённый содеянным, мститель ретировался из здания штаба, забыв вернуть фломастер. Всё отомщён! Сатаисфакция получена.
Буквально через год опять один из начальников обидел тех деревенских, добывших в предыдущем году для флота приз Главкома за траление. Начальник самый высокий, командующий флотом. Решил он со своими подопечными проверить самый отдалённый уголок в Приморье, где базировались его силы. Начал с подводников, проживающих в соседней деревне. На строевом смотре, какой-то капитан 2 ранга, ожидавший выписки из приказа об увольнении в запас, непочтительно обошёлся с командующим. Командующий завёлся и перетрахал всё тамошнее стадо. В таком расположении духа он появился у надводников. За проведённое, на одном из кораблей, учение по живучести его зам по боевой подготовке поставил два шара. Не понравилось ему, что по вводной о резком ухудшении остойчивости, дивизионный механик, изображавший бывшего в отпуске механика корабельного, разумеется, условно, перепустил воду из вышерасположенных помещений в гиропост, тем самым угробив гирокомпас. Адмирал от боевой подготовки сказал, что это неграмотно, что нанесён страшный ущерб кораблю. Аргументы, что в этом случае надо корабль спасать, а не гирокомпас, к сведению приняты не были. И вот на ГКП корабля перед очами командующего флотом стоят командир дивизиона, командир корабля и дивизионный механик, капитаны-лейтенанты. Командующий топчет их лично.
- Вы, выросшие и гниющие в этих забайкальских степях, - орал он своим громовым голосом, - не способны отработать на корабле организацию службы, отработать экипаж.
В «забайкальских степях» сквозила какая-то не любовь к его же флоту. Может быть оттого, что основная часть его службы прошла на Балтике и Севере, и что он был переведён на ТОФ с должности командующего Балтийским флотом взамен погибшего в авиационной катастрофе предшественника. В прочем, закончил он местное ТОВВМУ, в 70-х здесь на ТОФе командовал флотилией, был начальником штаба флота. Задел он этими словами стоящих перед ним. Ой, как задел. Для них лучше флота, лучше родной деревни ничего в мире нет. К тому же у первых двух на груди медали «За боевые заслуги», сам же командующий ещё в прошлом году представления подписывал. Механика тоже представляли ещё раньше, да не нашла медаль своего героя. За горбом у каждого ни одна боевая служба. А тут ещё гниющие. Стоят, опустив головы и рассматривая носки своих ботинок. Сопят, молчат. Молчит и говорливый дивмех. Тут на одну адмиральскую звезду больше, тут кроме гауптвахты, ещё чего-нибудь засветит, может и звезда слететь с погон.
- Зашхерились в своём медвежьем углу и ни хрена ничего не делаете, - продолжал свою речь командующий, кстати, очень даже понятным и доходчивым языком.
Тут он, точно не прав. Это при нашем-то комбриге. Когда последний лейтенант на просьбу своей жены вынести мусор говорит, что сделает это когда стемнеет. Ночью, потому что опасается попасться на глаза комбрига, который тут же найдёт причину, по которой этот лейтенант должен быть на корабле сейчас, а не дома. Когда флагмана автоматически выходят на службу в воскресенье, не смотря на то, что команды выходить не поступало. Комбриг не жалел на службе себя, не жалел и своих подчинённых. Не знаем мы, где ещё с таким надрывом народ службу тащит. А тут зашхерились…. Бездельники….
- Дробь всяким переводам, классам, очередным званиям этим олухам деревенским, - продолжал греметь командующий, - всем здесь гнить и совершенствовать своё воинское мастерство.
Да обидел командующий всех по самое некуда. На этом не остановился. Перетряхнули штаб бригады. Всё по накатанной колее. Всё не так, всё плохо. Строевой смотр кончился тем же. Нарисовался на глаза командующему начальник узла связи, лейтенант, появившейся на смотре в повседневной тужурке вместо парадной. Полный разгром. Комбриг бледный и потерянный. И сам надрывался, себя не жалея, не давал покоя другим и тут такой облом. Его капразовская звезда безнадёжно закатилась на неопределённое время, перспектива перевода ближе к адмиральской должности в начальники оперативного отдела флотилии, совсем недавно утверждённые Военным Советом флотилии, то же. Обидел командующий, всех обидел.
Через полтора года, может быть больше, та троица, которую так нещадно драл командующий флотом, уже не капитан-лейтенанты, а капитаны 3 ранга, оказалась в Питере. «Исправились», наверное, и поэтому протирали штаны, повышая свой профессиональный уровень в аудиториях морской академии. Свалили зимнюю сессию, и все трое рванули в Москву. Как грамотные военные, одни, без хвостов, оставив в Питере жён и детей, с чётко разработанными суточными планами на все дни пребывания в столице. План начали осуществлять с ходу, бросив только вещи. В первый день мероприятий было немного. Только баня и ресторан. Конечно, знаменитые Сандуны. В бане попарились от души, помылись, ну и несколько повысили свой профессионализм. Когда мужчина спрашивает о том, что Вас, случайно не Сашей зовут, надо отвечать, что да или Аликом. Тогда происходит нормальное знакомство. Тупые, бывшие комдив со своим дивмехом, этого не знали. И от знакомства отказались. Тем более одного Колей кличут, другого Мишей. Бывший командир корабля, коренной москвич, имел об этом представление. Растолковал, когда тот орёл к его комдиву бывшему таким образом обратился. А подошедший дивмех сказал, ну и что, он и ко мне знакомиться подходил.
- Козлы вы, деревенские, - сказал бывший командир обоим.
- Сам ты такой, - получил ответ.
Другого быть не могло. Так как у каждого из них восемь лет службы именно в деревне. Посмотрели они на суточный план свой. Время, отведённое на баню заканчивалось. Дальше знаменитая московская Горьковская. То ли в бане припозднились, то ли вид был не совсем презентабельный, но не в один из ресторанов не попали. Нигде нет мест, предлагаемые швейцару купюры к успеху не привели. План срывался. Бывший командир, знавший Москву вдоль и поперёк, предложил поехать в один из ресторанов, находящихся почти на самой окраине Москвы. Поехали. Поймали такси, сели и понеслись по вечерней Москве. Машина остановилась под красным светом светофора. В соседнем ряду стояла чёрная «Волга»
- Мужики, - вдруг крикнул на весь салон бывший комдив, - посмотрите в «Волге» командующий.
Посмотрели, точно, рядом с водителем сидит бывший командующий флотом, теперь зам Главкома по тылу. Разом вспомнили, как он нещадно драл на борту корабля, вспомнили обиду свою, обиду за комбрига. Заиграло внутри чувство мести, зажгло.
- Так, шеф, - сказал сидящий за штурмана на переднем сидении бывший командир, раньше остальных родивший план мести, - давай вот эту «Волгу» чёрную обойдём. Сможешь.
- Что я, не таксист что ли. Как делать нечего, - ответил водитель такси.
С загоревшимся зелёным светом светофора чёрная «Волга» тронулась, быстро набирая скорость. Такси нагнало его, обошло. «Мстители» дружно замахали бывшему командующему руками, злорадно, при этом усмехаясь. Водитель чуть сбавил скорость, давая чёрной «Волге» догнать его, потом резко газанул, и обильные ошмётки грязного снега полетели в машину, залепляя её лобовое стекло. Отомщены!
Вечер в строгом соответствии с планом завершили в ресторане. Ну, это уже другая история, не касающаяся святого дела - чувства мести.

НАГРАДА РОДИНЫ.

«Награды воинские – это свидетельства признания особых заслуг военнослужащих, воинских частей (кораблей), соединений, объединений, …, в мирное и военное время. С 14 – 16 веков наиболее распространёнными наградами в ряде государств стали ордена и медали. В настоящее время существуют государственные награды: ордена, медали и почётные звания. Кроме того, к наградам относятся: вымпел Министра обороны, почётные наименования, именное оружие, нагрудные знаки, грамоты, дипломы и другие»
Так трактовалась награда в старорежимных энциклопедических и всяких других словарях. Сейчас, наверное, так же, не видел. Только, явно, убраны аббревиатуры РККА, РККФ, СССР. Как бы там ни было, суть остаётся прежней. И как иначе, если есть служба государева, то значит должны быть и заслуги, простые и особые, в общем разные. Заслуги должны, без сомнения, каким-то образом отмечаться. Значит надо награждать. Первыми по списку идут ордена и медали. А как же, нельзя же нарушать основные воинские законы, изложенные в уставах. Вот в корабельном уставе в главе 16, «Салюты, парады и торжества», в таком торжестве как отдание почестей, предусматривается кроме флага, фуражки, кортика на гроб, рядом с гробом на подушечках располагать ещё ордена и медали. А то, как же, служил, служил и на тебе, ни чем и не отмечен. В этой череде наград наиболее распространена, конечно, медаль. Их много всяких разных. Хотелось бы немного отвлечься, так как задевает несколько. Сколько уж раз были высмеяны демократизирующими журналистами, армейскими и флотскими нигилистами тяжесть ветеранских мундиров и пиджаков от обилия орденов и медалей, ширина и длина их орденских колодок. Тут хотелось бы обратить их внимание на ширину и длину колодок воинов самого демократически образцового, исключительно рационального и продуманного государства, являющегося образцом для подражания, штатов американских разумеется. Там колодки у военных точно гораздо шире и длиннее чем у наших. 20 лет с небольшим от роду, рядовой боец имеет наград в 2 раза больше, чем наш капраз, отдавший флоту лет эдак 30. У них там есть награды типа 3 месяца без жены провёл, в общем воздерживался, по причине плавания в море или пребывания на какой-нибудь заморской базе, - медаль. Ещё 3 – ещё одна. У нас до этого не додумались ещё. В море можно торчать безвылазно, не вынимая, как говорят, но это ещё не значит, что это особые заслуги. Вот массовые награждения офицеров и мичманов по случаю очередной, кратной десяти, даты образования Советской армии и флота случались. Юбилейные медали. Аккурат к 23 февраля. Получали все, не взирая на свой морально-политический облик, все офицеры и мичманы, бойцам срочной службы не давали. Последняя была по случаю 70-летия. Теперь это кончилось. По случаю круглой даты Победы, вроде бы раньше давали всем, теперь только непосредственно участникам войны, наверное, это правильно. Новая Россия тоже тиснула юбилейную медаль по случаю 300-летия Флота. Да и отнесли её к рангу государственных наград, а не ведомственных. Награждал ею никто иной, как президент. Только вот казус случился со статутом. Всем на флоте её не дали. Ограничили, получи, если в плавсоставе оттрубил 15 лет, 20 лет на берегу, но при флоте. Так что офицеры и мичманы, сидящие на железе, меньшие сроки, оказывается, к флоту отношения не имеют. Их 5-10-14 лет в 300 лет не входят. А если эти цифры от 300 отнять, то не получается круглой даты. Ну за то есть другие более достойные. И мелькает бело-голубая лента в колодках прокуроров, генеральных и не очень, министров чрезвычайных, министров юстиции, армейских генералов. Металла пожалели. Принцип - награждение не участвовавших – остался в силе. Интересно медаль 200 лет МВД наши адмиралы на грудь повесили? Надеюсь, ума хватило не делать этого. Ещё дают медали за 10, 15, 20 лет службы, за безупречную службу называется, а ещё песочная. А ведь были времена, когда за выслугу давали и ордена, боевые к тому же. Вроде бы 10 лет – медаль «За боевые заслуги», 15 лет – орден Красной звезды, 20 лет – орден Красного знамени, боевого конечно, 25 лет – орден Ленина. Новая Россия этот порядок восприняла. Орденов, конечно, не даёт, а песочные медали, пожалуйста. Раньше была ещё медаль «Ветеран военной службы», за 25 лет давали. Теперь такой нет. А кроме как за выслугу, можно ещё за прожитые годы ордена получать. Новый режим уж так клеймил, так клеймил режим прежний за то, что при нём верхи ордена получали к очередной прожитой дате. Но вот, тем не менее, своего достигнув, тот режим скинув, тоже тем же делом увлеклась. Справил человек полтинник получай орден, ещё десять лет протянул – ещё один, после семидесяти уже через пять лет изволь получить. Понятное дело за это флотскому бойцу орден отхватить никак не возможно, рыло то совсем не то. Точно свиное, в калашном ряду к тому же. Тут надо в элиту общества вползти. Тогда дело в шляпе. Посмотришь иной раз кого-то награждают, а он давным давно уже не на сцене не появляется, не поёт там и не пляшет, в кино не снимается, уже давно книг не пишет. Так что перспектива нашего воина, пребывающего на действительной военной службе, к увольнению своему в запас по возрасту получить 4-5 медалей, если не случиться заслуг особых.
Ну а уж если есть особые заслуги, то светят медали уже другого, боевого, достоинства и ордена. Массовых награждений на флоте здесь уже не наблюдалось. Правда, подводники здесь особняком стоят. Особенно в период освоения 1-го поколения атомных подводных лодок, в прочем, и позже: за свои автономки, освоение новых проектов, межфлотские переходы. Так что зря расстрельный Покровский за подводный флот жаловался. Звёзд геройских у подводников послевоенных, точно больше чем за всю войну. За освоение новой техники командиры дивизионов и групп ордена получали, что тут говорить о начальниках вышестоящих. В надводном флоте всё иначе, скромнее. За то же, освоение новой техники, ну командир звезду шерифа ( орден за службу Родине) получит, стоящих ниже удостоят медали «За боевые заслуги», ну и хорош. И то в основном только люди с головного корабля серии. В общем, не часто награждения эти наблюдались. У надводного флота были дела, которые можно было отнести к особым заслугам. Боевая служба. Достаточно щедро отмечались в период прорыва в океан, создания там оперативных эскадр. И в этом раскладе были правила. Не очень то жаловали флотскую ОВРу, малые корабли в общем. Правда, были некоторые исключения. Траление Суэцкого канала в первой половине 70-х годов закончилось обильным награждением орденами «За службу Родине» корабельных офицеров, за исключением некоторых раздолбаев, диссиденствующих личностей, орлов, относящихся с некоторым фанатизмом к алкоголю, смытых по дороге к Суэцу за борт, заставивших весь отряд ворочать на обратный курс для поисков. А потом боевая служба стала чем-то совсем обыденным, подумаешь проторчали далеко в море месяцев так 9-10, что здесь такого. Потом снова оценили, это уже во второй половине 80-х, ну и до 91-го. Это когда имела место быть нервотрёпка в Персидском заливе. И чуть ли не каждый командир привозил оттуда орден, помощники и замы по медали. Механиков, стоявших там на ушах, обеспечивая ход, энергию, холод, почему то забывали. Видит бог, там им доставалось больше всего. Близко стоящие к корабельному люду начальники, как-то командиры дивизионов, комбриги своих не забывали, к наградам представляли. Но их представления где-то терялись на верху и не реализовывались. То ли были какие-то лимиты, то есть заслуги перед Отечеством были строго лимитированы, то ли просто считали, что представленные не достойны. Сам это пережил, когда за 10 месяцев Индийского океана, где умудрился ничего, по большому счёту, из своего заведования не угробить, обеспечить выполнение всех задач, был представлен в числе других к медали «За боевые заслуги». Ну, увы, медали и ордена не нашли своих «героев» из числа нашего экипажа. Наверное, посчитали, что полученная на погон командиром звезда 3-го ранга на четыре месяца позже срока, моя, старлейская, – на два месяца позже, достойное награждение. А медали той хотелось и очень. И только для одного: продемонстрировать её начальнику факультета родной системы, с которым была суровая беседа по переводной аттестации с 4-го на 5-й курс, где нашим командиром роты мне, в числе других, было сказано о том, что нет мне места на флоте. Опускаем мы флот, позорим. Не довелось. Но здесь справедливости ради нужно отметить, что каждое представлении к награде матроса или старшины, реализовывалось чётко. И это правильно.
А может быть всё это зависит от меры удалённости от мест где эти ордена и медали выдают. Всё может быть. Есть Север, есть Чёрное море, есть Балтика, есть Дальний Восток. Как-то судьба занесла на Балтику. Лиепая, та же бригада ОВРа, структура та же: дивизион противолодочный, дивизион тральный, корабли те же. Только железо «Альбатросов» сварено в кастрюлю и начинено в Зеленодольске, доски «Яхонтов» сбиты гвоздями в Петрозаводске, а не в стольных городах Хабаровске и Владивостоке. На груди особенно противолодочников в колодках ленточки орденов и медалей. Что ни командир - орден, что ни механик - медаль. Вопрос: «Мужики, за что дают.» Отвечающий сразу становится выше ростом, захватывает в лёгкие побольше воздуха, грудь расширяется и поднимается вместе с плечами, в общем, он надувается, превращаясь, извините, из обычного гандона в стратостат, голова чуть опускается, пережимая голосовые связки, и уже сверху, снисходительно слышится ответ великого человека: «Боевая служба». Не будем обижать балтийцев. Конечно, несли боевую службу, и в Атлантике, и в Средиземном. Но не все. Малые противолодочные корабли туда, явно не привлекались. Черноморские, вроде бы, привлекались к службе в Средиземном море, пару тофовских прогнали после постройки в Киеве через Суэц и Индийский океан, там их ещё привлекали к службе в Южно-Китайском море, в Кам-Рани, и всё. Есть оказывается боевая служба в суровых водах седой Балтики. Балтийские проливы. Строго два месяца. Далёк я от наук навигацких. Всё закончилось на первом курсе механической пароходной школы уже в первом семестре контрольной прокладкой, не уяснил толком науки, к выпуску уже забыл всё. Но со школьных ещё уроков географии помню, что чем темнее на картах голубые и синие краски морей и океанов, тем они глубже. Глядя же на карты Балтийского моря с бледной, даже чрезмерно бледной, голубизной его вод, сразу напрашивается вывод: на Балтике нужно ещё умудриться, чтобы найти место, где бы штатные 8 смычек якорной цепи не долетели до грунта и не зацепились лапами якоря. Ну, если мало, то можно ещё пару смычек добавить. Где взять? Да с соседней. Толковому боцману на пару часов возни: расклепать и нарастить. Вот такое дело. Снялись, через сутки, двое на месте. Встали на якорь в проливной зоне и все дела. Стой, врага отслеживай, трубы пароходные считай, да и доноси об этом куда и кому следует. 10-14 суток проторчал на якоре, снялся, пошёл в демократический немецкий порт. Там с неделю ППРа и отдыха. Потом всё сначала. И так два месяца. Конечно, тяжело. Тоскливо. Задувает иногда, качает, а волна на Балтике короткая, злая. Примечательно, что все эти муки оплачиваются достойным образом: к жалованью месячному плюс 22,5% от должностного оклада бонами. А они, боны, в те времена шли в отношении 1 к 10, к тому ещё старому, твёрдому рублю. Хочешь, меняй, хочешь, отоваривай в соответствующих магазинах портовых городов. И полный фурор в кабаке, когда моряк оплачивает счёт за выпитое и съеденное бонами. А как же, всё по закону, в распоряжении на службу указан порт захода, прошёл боновые ворота своей базы, сразу на счёт закапала валюта. И, в конечном итоге, ещё и награждение орденами и медалями. А что на Тихом океане? А там тоже есть проливные зоны. В те не очень давние времена они постоянно оберегались и контролировались ОВРовскими кораблями, кораблями других соединений, своими размерениями и предназначением особо не отличающиеся. Не ходили туда большие корабли. Теперь везде друзья, проливы уже не стерегутся как прежде. А может быть, это просто так говорят, на самом же деле просто нет кораблей, нет топлива, интерес же к проливам не пропал и присутствовать там постоянно было бы очень даже интересно. Один из таких проливов Корейский. Там тихоокеанские корабли подобно балтийским службу несли. Был ещё Сангарский, ну как-то со временем к нему интерес потеряли, забросили совсем. Определяли корабли вроде бы как на два месяца. Но не строго, если не случилось поломаться, некоторые отличники зависали там до четырёх месяцев. А это уже серьёзно. Если взглянуть на краски тамошних мест, сразу всё становится предельно ясно и понятно. Балтийской лёгкой голубизной там и не пахнет, синь сплошная. Какой тут якорь. Самое большое счастье в дрейфе полежать. Летом удаётся. Но если оказаться там глубокой осенью или зимой, то всё время на ходу, голова-ноги и наоборот. А уж если покруче задует, то не переваренные макароны по всей палубе и рулевой в рубке с зажатым между ног обрезом, не отойти ему, делает под себя, в обрез, конечно. И не укрыться, почему-то к берегам Кореи не пускали. Корпуса трещали и расползались. Ворочали на обратный курс, находясь на прямой связи с Командующим флотилией, тот говорил по радио: « Спокойно, сынок, давай лови момент, потихоньку, всё будет хорошо». Так что служба где-нибудь в Индийском океане, Южно-Китайском море точно полегче будет, не смотря на то, что по сроку там дольше она. И всё это просто так, за спасибо, можно сказать. Бонов то нет. Была тогда боновая линия, может быть и сейчас сохранилась ещё. Линия Мопхо-Нагасаки. Пересёк её, закапала валюта. Ну, крайне редкая птица, наряженная на службу в пролив, могла долететь до неё. Нет, долететь то могла, и перелететь то же. Не давали просто. Кабельтовов за десять до неё давали команду ворочать назад, лететь в обратную сторону. Нечего там делать, не интересно там. Хотя иногда цель полёта была. Обнаружили, к примеру, идущий из Йокосуки линкор или авианосец. Опознали, пристроились к нему, начали пасти, о чём и доложили. От Владивостока до Москвы праздник. Молодцы! Команда следить, не дать оторваться. Ну и следили. Линия вожделенная совсем рядом, народ начинает считать доходы, кто на калькуляторе, кто просто так, на бумажке, столбиком. Ну, вот она, совсем рядом. И тут интерес на верху к слежению за супостатом пропадает напрочь. Команда - отпустить его родимого с миром, а самим ворочать назад. И не орденов, не медалей. Вот так получается, что и зависимость от расстояния существенно влияет на награды. На Балтике при сходных обстоятельствах заслуги есть, на Тихом океане их нет.
А может быть, чем выше сидишь, тем больше заслуг, хоть и не приходится задницу в морской воде мочить. Логично. Как-то начальник оргмобуправления флотилии орден получил. За освоение новой техники. Штатно-должностная книга, похоже, новая осваивалась. А может быть высоко сидеть и не надо, а вот ближе к кадрам быть. Как то случилось знакомого обидеть, точно не со зла, просто пошутить хотел… Давно не виделись, встретились вот. На груди у него колодки орденов «Красной звезды» и «За службу Родине». Откуда? Гордый ответ: «Я же воевал». Понятно, так как знал, что в штабе Индийской эскадры сидел. Флагманским химиком эскадры он был. Возьми тут и спроси: «А ты там ни кадрами заведовал?» Попал в самую точку, как потом выяснилось. Как не самого занятого флагманского специалиста на него повесили обязанности нештатного начальника отдела кадров. А всё-таки что-то во всём этом есть. Как-то от знакомых ребят пришлось услышать стихотворное изречение флагмеха эскадры подводных лодок Северного флота. Примерно так: Ивану, за атаку, хрен в …раку, Машке за …зду, Красную Звезду.
Ну что там всё об орденах и медалях, и другие награды бывают. Разные там значки нагрудные. Отличник, классный специалист, воин-спортсмен. Есть почитаемый знак на флоте, всеми, от матроса до адмирала, «За дальний поход». Он всегда вызывал зависть у людей его не имеющих. Им гордились. Грамота почётная то же награда. А ещё ценный подарок. Чем ты выше, тем он ценнее. Если ты младший офицер так от силы получишь электробритву или будильник, ну а уж если адмирал, так и ружьё охотничье глядишь получишь или магнитофон. Оружие именное то же награда. Ну, на флоте этим балуют в основном адмиралов только, да и то не всех, остальному люду не положено оно как то, Можно получить именной кортик даже если ты и на флоте не служишь. Надо быть депутатом каким-нибудь чего-нибудь, прокурором или адвокатом, тогда, пожалуйста, таковым обзавестись как не хрен делать. Превеликое множество моих приятелей флоту отдали многие годы со здоровьем в придачу, а вот кортиков именных не имеют. А вот Якубовский господин, ну тот который какие-то всё документы возил чемоданами туда-сюда, бывший военный кстати, армейское училище правда закончить не смог, выгнали то ли за патологическую неуспеваемость, то ли за исключительное раздолбайство, ну потом в тюрьму ещё его посадили, он по простому между важными государственными делами библиотеку в Питере обнёс, именной кортик имеет. На стенке, наверное, висит для примера потомкам. Так что и тут атака с …ракой, и тут и …зда, и Красная звезда.
Награды вечными могут и не быть. Их могут лишить. Закон суров. Так что за всякие прегрешения и прочие недоразумения по суду или ещё как-то там можно враз лишиться и орденов и медалей, и званий, и всего другого прочего.
Иногда бывают награды, которые в официальном своём, энциклопедическом, определении, значатся в других (смотри выше). Об одной такой…
Сначала, как положено, по канцелярским законам в представлении к награждению пишется описание подвига или заслуг. За тем, в конце представления, указывается, что такой-то такой достоин награждения тем-то тем, подпись начальника, ходатайствующего о награждении. Потом если вышестоящие начальники с представлением согласятся, то подпишут и они, при этом могут повысить или увеличить размер той награды или же наоборот понизить или уменьшить, и если бумага с представлением всё-таки дойдёт до самого верха, то глядишь и самый главный подпишет соответствующий указ. Со временем пройдёт в торжественной обстановке и непосредственно награждение. Ну, вот и начнём писать такое представление, только изложим его несколько вольно, а не по канцелярски сухо. Будет там и подпись непосредственного начальника, и вышестоящего тоже, и награждение в торжественной обстановке, и лишение награды.
На швартовке базовой «Машки» заклинило ВРШ (винт регулируемого шага) одного из бортов. Положим левого. Ни вперёд, ни назад. Застыли лопасти в положении 1,5 «назад» по выносному указателю шага. Благо ветер не буйствовал, кораблей у пирса было не так много, промежутки между ними оставляли место на маневр во избежание навала. Левый главный сразу остановили. Командир ошвартовал корабль под одной правой машиной. Леера, свои и соседские, слава богу, не снесли, щепки из корпуса не летели, краску с бортов не ободрали. В общем, всё благополучно, всё как обычно, можно сказать, штатно. На швартовке и не то бывает. Вот когда корма в гармошку превращается, когда у механиков реверс не проходит или командир с командой на тот реверс безнадёжно опаздывает, вот это интересно и весело. Не обычно всё было это для механика тральщика, Миши Закатилова, всего неделю назад прибывшего на корабль из училища. Первый его выход в море был в самостоятельной должности, а не курсантом-практикантом или стажёром. Не обычно и то, что он, так сказать, не совсем штатный боец ОВРы. Миша закончил электротехнический факультет Дзержинки. Штатные ОВРовские механики готовятся в основном в Пушкинской пароходной школе, их дополняют выходцы из Голландии. Мишин диплом предусматривает должность командира электротехнической группы. А таковые только на кораблях, начиная со 2 ранга. Таких кораблей на флоте как грязи. Но почему-то судьба и начальство распределили по выпуску его в Приморье не на эскадру, а на военно-мроскую базу «Стрелок». Чисто электротехнических корабельных должностей в базе только одна, на эсминце «Самарканд», вообще то «Неудержимый» он, но как то к этому кораблю такое наименование прилипло, то ли от того, что командир его считал, что лучшие моряки это узбеки, то ли просто от того, что их на корабле было подавляющее большинство, во всяком случае в БЧ-2, -5 чуть ли не поголовно. Ещё эсминцы стояли в консервации на Русском острове, но там штаты командиров групп были сокращены и держали только командира БЧ-5. Так что в этом плане лейтенанту Мише Закатилову фортуна продемонстрировала свой голый, синюшный зад. А может быть и наоборот: теперь не какой то там группман занюханый, а цельный бычок, не в томате, конечно, командир электромеханической боевой части, боевого же корабля. Ну и пусть что он деревянный, маленький, зато оклад на пятёрку больше чем у какого-то командира группы. Во власти теперь не только электроприводы механизмов, чему учили целых пять лет, а всё в куче, включая унитазы с фановой системой. Абсолютный, полноценный король дерьма и пара. И вот с ходу задача, которую надо решать, хотя тебя этому и не учили. После швартовки командир учинил разбор полёта на одном крыле. Стоит механик перед очами своего отца-командира. Командир, не смотря на свою короткую фамилию, состоящую всего из трёх букв, Куц, наверное от усечённого прилагательного куцый, краток в своей речи не был. Была упомянута японская мама, механическое стадо баранов и козлов. Молодой механик понял, что он стоит во главе этого стада, значит он главный и козёл, и баран одновременно. Сказано было ещё, что стадо это своими действиями и бездействием гробит технику и корабли. Проведён экскурс в суть корабельного устава, требующего немедленного устранения возникшей неисправности, тем более такой, влияющей на ход, не считаясь со временем и положением солнца и луны на небосклоне. Невозможность устранения исключалась напрочь, так как это грозило отрывом конечностей и других висящих частей тела, вдуванием, напяливанием, натягиванием через канифас-блок, выворачиванием наружу и во внутрь несуществующего совсем в мужском организме. Всё сводилось к одному: «Механик, что бы к утру всё было на мази». Оказывается и сроки устранения устанавливает командир, а не сама поломанная железяка. Командир после напутствия механику сошёл с корабля. И всем плевать, что механик первую неделю на корабле, толком ничего не знает и не умеет. Даже ещё не сподобились дать на руки зачётный лист на допуск к самостоятельном управлению боевой частью. Назначен, значит, за всё ответственен, всё должен знать и уметь.
Миша бросился к своему стаду. Что делать будем? Стадо развело руками, не знает, раньше с подобными вещами не сталкивались. Он тем более. На пирсе однотипных кораблей нет, один в море, другой на балде стоит, третий в заводе на ремонте. Стоят только пароходы 50-го проекта, там этого ВРШ просто не знают. Спросить не у кого, посоветоваться не с кем. Бросился в каюту свою искать документацию по ВРШ. Нашёл затёртую коричневую книжонку. «Система ВРШ. Техническое описание и инструкция по эксплуатации». Большая часть листов вырвана. В оставшихся, к тому же заляпаных маслом, захватанных грязными руками: предназначение, состоит из…, и всё, конец. Схема системы сохранилась наполовину. В РБИТСе (Руководство по боевому использованию технических средств) наверное, должна быть схема системы ВРШ. А он секретный. Секреты в каюте командира, а он уже упылил. Загрустил Миша. Вышел на ют, закурил. Стоял и ломал голову в поисках решения по выходу из сложившейся ситуации. Увидел бредущего своего начальника по специальности, дивизионного механика. Обрадовался, побежал к нему.
- Товарищ капитан 3 ранга, у меня ВРШ заклинило! Я его не знаю. И описания на корабле нет. Что делать? – протараторил лейтенант своему начальнику.
- Что делать? Снимать штаны и бегать! Шило у тебя есть? – порекомендовал и задал вопрос дивизионный механик.
При этом дивмех даже не удосужился остановиться.
- Мне ещё не давали, - протянул механик, понимая, что начальник помочь ему совсем не имеет желания.
- Устал я. Разбирайся сам. Тебя чему учили? Ты же механик или хрен в стакане. И шила у тебя нет, - бросил начальник и добавил, - К утру, что бы всё устранил, - не дожидаясь ответа, пошёл на один из стоящих у пирса сторожевых кораблей.
Вот так, она такая ОВРа, с первых дней ты первое лицо, и нет тебе советчиков, учителей. Ломай голову, решай, выкручивайся сам, да ладно у пирса, а если в море.
- Ну и хрен с вами, сам разберусь, - обиделся лейтенант и устремился к себе на корабль, уже с зреющим в голове планом своих действий.
Так происходит становление офицера на флоте. Бросили в воду и ушли, выплывай сам, сможешь – хорошо, нет, так что делать, значит, не годен ты к службе на флоте. Собрал свой народ. Начали все дружно выяснять, что и кто видел. Никто ничего не видел. Ясно, надо запускать машину, но теперь уже смотреть во все глаза, щупать, мерить. Миша зашёл к помощнику командира, он же по совместительству ещё командир БЧ-2-3, начальник всех корабельных служб и команд, прибывшему на корабль на три дня раньше механика. Помощник долго не думал, в помощи не отказал. Завели на всякий случай дополнительные швартовые концы, прижимные на соседние корабли, вывели на правый борт и ют бойцов с кранцами. Приготовили и запустили левую машину с заклиненным ВРШ. Стоит, 1,5 «назад». Начались поиски причин с одновременным изучением, с помощью «тыка», устройства. Так, исполнительный механизм ходит нормально, золотник перемещается, а перекладки один чёрт нет. Ременная передача на насосный агрегат в норме, ремни не порваны, целые. Шкив привода насоса ВРШ крутится нормально. Ну вот, наконец самый зоркий обратил внимание на манометр насоса ВРШ, примостившегося в самом низу приборной доски. По нулям. Масло в циркуляционной цистерне? Уровень в норме, даже больше половины. Стоп машина. Полезли… Насос, наверное… Ощупали приводные ремни. Сухие, скользить не должны, натянуты нормально. Полезли по системе. Разобрались. К остаткам схемы в описании сами дорисовали недостающее. Система набрана правильно, клапана, которые должны быть в открытом положении – открыты, в закрытом – закрыты. Ну. точно насос… Давай снимать насос. Сняли, обступили. Опять же описания нет, хоть прочитать бы как его разбирать. Начали разбирать. Упёрлись, болты на крышке с потайными головками, нужен специальный ключ. Спецключ сделали, ободрав на наждаке тут же найденный напильник. Отдали крышку, стали изучать внутренности, соображая по ходу и определяя принцип его действия. Так вал насоса с ротором. Ротор имеет прорези, в прорезях лопатки. Лопатки перемещаются в прорезях ротора. Внутренняя полость насоса асимметрична. Покрутили, уяснили, как насос работает. Вот оно, место зарытой собаки. При выходе ротора на эксцентриситет лопатки должны выходить из своих прорезей и переносить масло в полость нагнетания, а они не выходят. И это ясно от чего. На самом роторе, на лопатках ржавчина. Вместо родной веретёнки, явно, поили систему ВРШ водой. Уже вскрыта горловина цистерны. Точно. Благородного цвета веретённого масла нет, эмульсия с цветом яичного порошка или ещё чего другого, дурно пахнущего. В отстое пробы воды больше половины. На совсем недавно мрачном лице механика радость. Дошёл! Допёр! Сам!!! Ясность полная и как делать, и что делать. За радостью он не слышит, как повизгивают под командиром отделения мотористов трюмный и моторист, один недавно затопивший трюма по самые паёла, другой оставивший незакрытой трубу замерника уровня масла в цистерне ВРШ. Ротор, лопатки очистили от грязи, слегка шлифанули пастой, промыли в топливе, потом для верности в уайт-спирите. Был бы спирт, видит бог механик и его бы не пожалел. Как же, о боевой готовности нужно думать в первую очередь. Подумали и о статическом электричестве, возможном возникновении его при шлифовке. Сняли и его, закоротив ротор. Вот насос собран. Сначала Миша сам, потом все остальные, по очереди, крутят вал, вдохновенно слушают клацанье выходящих на эксцентриситете из прорезей ротора лопаток. Музыка! Симфония!!! На лицах истинное наслаждение, ну как известное сравнение чукчей кое-чего с апельсинами, полученными из рук белого миссионера. Так могут радоваться только механики. Немного человеку для счастья надо. Дальше дело пошло весело и быстро: помыли цистерну, залили свежее масло, поставили на место насос, подсоединили трубы, заменив все прокладки, приводные ремни вытерли насухо, прошлись по ним канифолью. Всё готово. Можно опробовать.
В четыре утра Миша, грязный и радостный, растолкал помощника. Отказа не услышал. Поднят экипаж. Люди расставлены по местам. Запустили машину. ВРШ работает без укоризненно. Погоняли до 1,5 вперёд - назад. Больше не давали, опасаясь обортовать швартовные чалки. Класс! Удовлетворённые рухнули по койкам до подъёма флага.
Подняли флаг. Командира почему то нет. Миша Закатилов к помощнику: « А где командир»
- Где, где… В каюте, - ответил помощник, - притащился около шести утра с дивмехом, - сказал, что его нет, он на бербазе. Сидят, похоже, пьют. Ты что, не слышал что ли?
Миша ринулся к каюте командира. Надо же доложить об исполнении приказания. Постучал в дверь каюты, не дождавшись ответа, открыл дверь и окунулся в атмосферу табачного дыма, обильно сдобренного спиртовыми парами. В каюте полумрак, горит настольная лампа, иллюминатор наглухо задраен. На столе два графина, стаканы, раскрытая банка тушёнки, хлеб, пара вилок.
- Прошу добро, - переступая комингс и поднимая руку к козырьку фуражки, сказал механик.
- Товарищ капитан 3 ранга, лейтенант Закатилов, разрешите обратиться к командиру корабля, - попросил механик разрешения у своего дивизионного начальника.
Тот тяжело кивнул головой.
- Товарищ командир, неисправность левого ВРШ устранена, ВРШ опробован в работе, замечаний нет, - доложил Миша, с трудом сдерживая собственный восторг, и застыл в ожидании слов, его восторг разделяющих.
- Хорошо, - пробурчал командир, с трудом сдерживая икоту, - иди, не мешай. Видишь, мы тут, ик-ик-ик, планированием боевой подготовки занимаемся.
- Подожди, лейтенант, - остановил его дивмех, посмотрел на командира, поднял и развёл руки, - Командир, надо поощрить. Парень заслужил.
Сразу сказался богатый флотский опыт. Командир взял в руки два графина, понюхал содержимое в них. Один графин поставил на стол. Взял со стола пустой гранённый стакан и «щедро плеснул» в него спирт. Ёмкость командирской щедрости чуть больше полстакана. Не хватило её на полный. Застыл командир в секундном раздумье, держа в одной руке графин, в другой стакан. Плеснул ещё.
- На, держи, - протянул командир механику заполненный на три четверти стакан.
Графин командир поставил обратно на стол.
- Не понял, - процедил сквозь зубы дивмех.
На его лице, в интонации слов обозначилась корпоративная обида. Вчера её не было, а вот теперь после влитого внутрь поллитра спирта, она появилась и выразилась в виде механической солидарности, единства цеховых интересов. Он вырвал из рук Миши стакан, поставил его на стол. Взял за горлышко наполовину заполненный графин и протянул его лейтенанту.
- На, держи. Заслужил. Но только не сразу, вечером. Благодарю за службу, лейтенант!
- Служу Советскому Союзу! – почти прокричал Миша, прикладывая правую руку к козырьку фуражки, левой – прижимая к груди графин.
Вот она награда Родины, первая в его жизни. Да, именно награда Родины, так как вручена начальником, а каждый начальник её, Родину, собой олицетворяет, и награждает, безусловно, от её имени.
Награда на столе в каюте механика. Награждённый Миша удовлетворён. Любуется наградой, ласкает её рукой, предвкушает её сладостный вкус. Но наслаждение длилось не долго. Каких-то 10-15 минут. Сказалось отсутствие опыта, флотского чутья. Не хватило их, не отлил даже себе и не припрятал. Как только дивмех покинул корабль, тут же в каюту влетел командир и, не говоря ни слова, лишил его заслуженной награды. В общем, графин со спиртом командир забрал, забыв даже ранее предложенные полстакана отлить.
Лет через 7, Миша Закатилов, уже в звании капитана-лейтенанта, будучи командиром БЧ-5 большого десантного корабля, «ломал» боевую службу в Индийском океане. Служба шла без сучка и задоринки, корабль успешно решал все задачи, которые ставил штаб эскадры. Отсутствие их, сучков и задоринок, в большей степени заслуга механика. Назначенный ход обеспечивался, нормальным образом функционировала система кондиционирования, делая существование экипажа при ужасной жаре более чем комфортным. Флагмех эскадры, недавний флагмех бечевинской бригады подводных лодок, громогласно, со своим специфическим одесским акцентом, награждал механика орденом, писалось представление. Но, как всегда орден не нашёл своего героя. Может быть, из-за его тяжелого овровского прошлого, может быть, из-за удалённости Владивостока от Москвы, а может быть лимиты на подвиги и заслуги в том году уже иссякли.. Помнит ли капитан 2 ранга запаса Закатилов Михаил Николаевич первую свою на флоте награду Родины? Наверное, да. Разве такое можно забыть!

НАУКА.

После проворачивания и проведённого развода на работы на юте тральщика осталась одна электромеханическая боевая часть. Перед строем стоит её командир, целый лейтенант, и уже как минут пять воспитывает своих подопечных. Воспитательный процесс сопровождается криком, порой доходящим до истеричных нот, разбрызгиванием слюней. Уроды, козлы, вашу мать, бараны. Крику своему лейтенант помогает усиленной жестикуляцией рук и топотом ног по палубе. Из стоящих в строю матросов некоторые угрюмо, исподлобья смотрят на беснующегося начальника, некоторые совсем не смотрят, стоят, опустив голову и рассматривая палубу и собственные сапоги. Ну что там вдаваться в конкретные причины лейтенантского гнева и суть его пламенных речей. Они до остервенения банальны, слышатся на кораблях постоянно и многократно. Причин масса, они появляются ежеминутно. Жизнь такая. Везде бардак. И если его не фильтровать как-то, порой не обращать внимание на мелочи, то ровнять, строить и драть народ можно все 24 часа в сутки совсем не вынимая. Нет в мире совершенства вообще, в корабельной жизни в частности. Поэтому флот находится постоянно в состоянии организационного периода, явного, то есть объявленного вышестоящим начальником, и неявного, которые подразумевают: вечное устранение замечаний, повышение уровня организации и боевой готовности.
Со стенки наблюдал за происходящим один из начальников лейтенанта. Дивизионный механик, капитан 3 ранга, по флотским меркам совсем уже не молодой, за сорок перевалило ему. Наконец затих лейтенант, распустил народ. Дивмех, не спеша, покряхтывая, радикулитно согнувшись в пояснице, поднялся по трапу.
- Здорово, лейтенант, - протянул руку дивмех, потом хлопнул его по плечу и подтолкнул к входной двери надстройки, - пойдём, поговорим.
Прошли в каюту лейтенанта. Дивмех сел на диван, достал из пачки сигарету и стал её разминать.
- Да ты не стой, садись вон в своё кресло, - улыбаясь, сказал он, - Ну, и чего ты с утра разорался? Всех чаек и рыбу распугал.
- Да. Тут. Опять. Эти козлы… - поперхнулся лейтенант начавшими снова выползать наружу недавно прекратившимися его же воплями, забыв опуститься в своё кресло.
- Да успокойся ты. Корабль стоит, привязан к пирсу, не горит, не тонет. Значит всё ещё не так и страшно, - проговорил дивмех с не сходящей с лица улыбкой, - да сядь ты. Давай по порядку. Что там у тебя?
- Сволочи! Суки! На проворачивании опять перекачали 4-ю цистерну расходную. Все ростры в соляре. Помощник уже на дерьмо изошёл, - несколько спокойнее стал рассказывать суть дела начальнику механик, - 11-ю то же. Только там пробка на трубе фуштока отдана была, топлива в трюме чуть ли не по самый электродвигатель правого насоса ВРШ. А там ещё, суки, …
- Всё ясно, лейтенант. Не кипятись. Жизнь это, дорогой мой, жизнь. И
никуда от этого не деться, - перебил лейтенанта дивизионный механик, - Только не прав ты.
- Как это не прав? – возмутился механик, - Такую херню сморозили. Что я смотреть спокойно должен. Поубиваю всех на хрен!
- Ты меня не понял, лейтенант. Конечно, ты, по сути, прав. Но вот только не вовремя ты всё это затеял, не по уму всё, - вздохнул начальник, не переставая улыбаться.
- Ладно, - сказал дивмех, снимая фуражку и почёсывая свою лысую голову, - Карьера у меня на флоте не состоялась. Сорок три, всё ещё или уже майор. Надеялся флагмехом стать, вторую звезду получить, да вот прислали из Стрелка молодого и перспективного. Через пару месяцев слиняю в стольный город Рамбов, Ораниенбаум то есть, дослуживать. А ещё через пару лет на покой уйду, кур буду разводить, в земле шевыряться. А эти два месяца я тебя жизни поучу. Я двадцать лет на действующем флоте уже, битый и топтаный. Всё видел, надеюсь, что всё знаю и понимаю. Опыт, как говорят, не пропьёшь. Смотрю вот на вас, лейтенантов, глупых, зелёных, как три рубля, серых, как штаны пожарника, и удивляюсь, чему вас, дураков, в системах пять лет учат. Тут, на флоте наука другая совсем нужна. Да и чему там могут научить. В основном там народ, который с флота слинял ещё при каплейских, если не старлейских звёздах. Науку, они, конечно, знают, а флот понять до конца не успели, мало там пробыли, а то, что знали уже забыли, да и меняется флот. Есть там, конечно и зубры, но их мало. Так что слушай и на ус мотай. Потом сам убедишься, что не сказки я тебе тут рассказывал.
Вот примерно так начал учить своей науке старый флотский зубр лейтенанта.
- Вот с утра ты завёлся и, по сути, весь день рабочий сорвал. Ну, поорал ты, слюной своей палубу окропил. И что ты думаешь, все бросились впереди собственного визга исполнять тобой сказанное. ХВЖ! В общем, хрен в ж…, в задницу значит. Ни хрена не угадал. После всего тобой сказанного нет у них настроения на работу, разошлись они, держа сложенные фиги во всех карманах, с мыслями работать им или же послать всё куда подальше. Они сейчас вот сидят где-нибудь в шхерах и массируют свои задницы, разодранные тобой, обиду свою пережёвывают, сопли вытирают, а то и спят просто. Ну, найдёшь ты их сейчас, выдерешь, как коз сидоровых. Но, уверяю тебя, лейтенант эффекта не будет. Что-то и сделают, но без души, через силу, точно, не так как надо. Ту же прокладку раком поставят, пакет фильтров толком не обтянут, потом все вы хором встанете на уши в поисках пропавшего давления. Нельзя матросов драть… С утра! А вот вечером!!! Как задраят переборки водонепроницаемые, на вечерней поверке! Вот тут да! Отдраивай и ты свой стопорный клапан, выпускай наружу всё, что за день накопил. Самоё время, твоё время, лейтенант. Тут всех за день отличившихся нужно отодрать по полной схеме, вставить по самое некуда, да ещё провернуть с треском, чтобы там, внутри, разодрать всё к чёртовой бабушке. За всё, что было. За то, что потом будет не надо. И не хором всех отличников, херню за день напоровших. Сам должен понимать, что драть надо индивидуально, но публично, больше удовольствия. Что бы они, сволочи, сполна осознали все прелести флотской службы, что бы заснуть не могли, мучаясь от мук душевных, проклиная себя за собственную тупость и неспособность. Да, среди двоечников сплошных, нужно и отличника найти, того по попке погладить, или по голове, ну тут самому решать надо как оно лучше и сподручнее. А утром всё должно быть спокойно, по деловому. До вечерней поверки! Понял, лейтенант?
- А как же… - продолжить механик не успел, был перебит начальником.
- А как же? А так же, - продолжал свою науку дивизионный механик, - Понятно, херню твои охломоны сморозили, тут и разговоров нет. Они же, собаки, это понимают, они перед тобой стояли и мучались от своего раздолбайства, бестолковости и тупости. Стыдно им было. А как только рот свой раскрыл и орать начал, так у них тут же все створки закрылись, за ними и стыд их скрылся. Чем больше ты орал, тем меньше того стыда оставалось. Ты сегодня одно только умное сделал. Это то, что команду дал топливо из кормовой машины обрезами, через фильтр обратно в цистерну слить, а не качнуть, дождавшись ночи за борт. Пусть помучаются. Ты по тупому устав не читай, кто там чего должен и чего обязан. Жизнь она, хоть и военная, за него уходит. Ты, лейтенант, слушай, что я говорю. Я жизнь на флоте прожил. До сих пор не в конторе какой-нибудь сижу, а вот всё ещё с кораблями и вами рядом. Всё, что говорю, на себе испытал, прошёл через это, выводы для себя сделал. А ты слушай старших, что бы их ошибок ни повторять. Умнее будь.
И вот ещё что… Я понимаю, что сдерживать себя, особенно когда вот такой бардак сотворили, трудно. Но всё равно старайся держать себя спокойно, до крика не опускаться. Будь большим и великим, брось так спокойно, что бы вон тому, козлу, к примеру, отрубили голову или вздёрнули его на рее. Орущий начальник, визжащий начальник, уже не начальник, а так шавка какая-то, Моська крыловская, или какая-нибудь другая, из-за забора лающая. Спокойный голос ставит человека в тупик, особенно тогда, когда он ждёт крика и воплей, а если он ещё к тому же в чём-то виноват, то вину свою осознает ещё больше. Сегодня если бы ты оттрахал их спокойно и без крика, даже в неурочное время, то эффект был бы другой. Вот сказал бы им сегодня спокойно без крика, ну что вы, козлы, сегодня устроили, специалисты хреновы. Так они, опережая собственный визг, все сопли бы подобрали, в следующий раз нормально бы топливо перекачивали. Правда, тут смотреть надо, когда, с кем и как говорить. Если с начальниками говорить спокойно, когда он орёт, то это себе дороже. Он, точно, подумает, что ты над ним издеваешься, ещё больше заведётся и орать начнёт ещё сильнее. Лучше то же орать. И если это сделать сильнее и мощнее чем это делает он, то шансов, что он успокоится, потеряет к тебе всякий интерес и от тебя отстанет, гораздо больше. И ещё одно. Сегодня ты на дерьмо исходил и отплясывал на юте семь минут с лишним. Я специально по часам засёк. Запомни лейтенант, матрос способен слушать и вникать от силы минуты две, если даже не меньше, дальше всё бесполезно. Он теряет всякий интерес, перестаёт слушать просто. Поэтому драть его надо коротко и быстро. Этому надо учиться. Учись! Понял ты меня, лейтенант? На сегодня хватит. Надоел, наверное, я тебе уже. Как-нибудь потом ещё поговорим.
- Понял, тащ капитан 3 ранга, - ответил лейтенант, пытаясь отвязаться от оказавшегося по-стариковски многословным начальника.
После ухода дивмеха задумался. Да, всё-таки есть что-то во всём том, что он ему поведал. Вспомнил его появление после отпуска на корабле месяца полтора назад и первое знакомство. Корабль стоял в доке в соседней деревне. Командир дивизиона прислал его обеспечивать корабль, оторванной от всей основной кучи, в один из воскресных дней. Да, праздник ещё был, день победы над Японией. На корабле всего на всего два лейтенанта, недавно прибывших из училища, механик и минёр, он же помощник, командир в отпуске. В деревне той соблазнов для матросов масса, ну и вот, что бы не разбежались они по местным девицам, да не перепились, и прислали дивмеха в помощь лейтенантам, а то те по неопытности своей народ в узде удержать не смогут. Появился он поздно вечером в субботу, слегка поддатый. Объяснил лейтенантам задачу. Она проста как три рубля: не растерять народ, удержать его, что бы он не разбежался и не пришлось его потом бегать искать, да ещё что бы не нажрались, а поэтому предстоит завтра народ задолбать. Утром торжественный подъём флага и флагов расцвечивания. Лейтенант, помощник который, пытался полемизировать с дивмехом, по случаю торжественного подъёма флага. В корабельном уставе день победы над Японией днём торжественного подъёма флага не обозначен. Помощнику было указано, чтобы не учил отца делать детей, если по случаю бабского праздника есть торжественный подъём флага, то по случаю столь знаменательной даты сам бог велел. И ещё, корабль в отдельном плавании, он старший, поэтому в его воле устанавливать порядки на корабле. Утром под звуки гимна торжественно подняли флаги. Точно единственные во всём Военно-морском флоте столь торжественно начали отмечать день победы над империалистической Японией. Дивмех лично поздравил всех с праздником. Получил восторженный ответ экипажа в форме троекратного «Ура». Всем дал пять минут на переоблачение в спортивную форму, то есть тёмно-синие флотские трусы, тельняшки и сапоги. Будут спортивные состязания. Главный судья - он сам, в руке свисток, выдернутый из спасательного жилета. Приз – несколько банок сгущённого молока. Вместе с лейтенантами выгнал всех на пирс. Объявил, что будем перетягивать канат, потом играть в футбол. Участвуют все, кроме кока, ютового, дозорного по живучести и дежурного по кораблю. Освобождения для больных, хромых, косых нет. Неподалёку от дока на поляне кинули камни, обозначившие ворота. Начали. Канат тягали где-то час. Потом в футболе калечили друг друга аж до самого обеда. Дивмех умело заводил народ своими криками, шутками, подковырками. Все попытки, ссылаясь на усталость, закончить игру, тут же пресекались грозным арбитром. И так до обеда. После обеда дивмех народу отдыхать не дал. На построении громко объявил, что в этом году в тайге видимо не видимо кедрового ореха, вон на той сопке как раз хороший кедровник. Корабль оставлять нельзя, поэтому за орехами пойдут не все, оставшиеся играют в волейбол, он главный судья. Приз – опять же сгущённое молоко. Часть экипажа с одним из лейтенантов начала восхождение на не низкую совсем сопку. Часа два поднимались. Оказалось всё не так просто. Ноги скользили на старой листве, приходилось хвататься за ветки кустарников и деревьев. Порой приходилось становиться на четыре точки и штурмовать высоту в ракообразном состоянии. Мокрые от пота всё-таки поднялись на вершину сопки. Кедровник нашли. Орехов там не было. Пришлось плеваться. Но зато полюбовались красотами ландшафта и моря с высоты. Вот так и прошёл весь день. После ужина закрутили фильм, после него очередной. Спустившись в кубрик ближе к 22-м часам, лейтенанты обнаружили стрекочущий там киноаппарат, двух-трёх полусонных зрителей, остальные, умаявшись за день футболом, восхождением на сопку, спали мёртвым сном. Даже поверку проводить не стали, так по койкам пересчитали, на том и успокоились. Никого не потеряли, никто не слинял к местным девицам, не напился. Поняли тогда лейтенанты фразу начальника о необходимости задолбать народ. Итог наглядный, уставшему за день бойцу мысли дурные, устав нарушающие, в голову уже не лезут. Начальникам хорошо и спокойно. Вывод простой, чтобы матрос не отвлекался на всякие там соблазны обычной жизни, он должен быть постоянно занят делом. Если по паче чаяния вдруг дела не окажется, то его надо просто придумать. Похоже, это был первый урок для лейтенантов от человека службу познавшего и её понимавшего.
На корабле дивмех стал появляться чаще. Долгими осенними вечерами сидел с лейтенантом, философствовал, говорил, перескакивая с одного на другое, щедро делясь своим жизненным опытом и передавая свою нехитрую науку.
- Матрос ведь то же человек. Вроде бы ещё Нахимов говорил, что матрос на корабле главный движитель всего и всея. От него, лейтенант, зависит твоё относительное благополучие. И если ты его нормально обучил, нормально к делу его подвигаешь, справедлив по отношению к нему, а не устраиваешь войну по поводу и без повода, тогда будет всё в лучшем виде. Матрос то же человек, это я тебе говорю. Надо к нему относиться по-человечески. Конечно, они на корабли уже приходят в общем-то готовые, созревшие, воспитанные мамами и папами, двором и школой, ремеслухой или техникумом каким-нибудь, а то и институтом, заводом, колхозом. Приходят со своим дерьмом и понятием жизни. Иного и мёртвого бы в петлю сунул самолично или бы в тюрьме сгноил. Выбора то нет совсем. Поэтому надо работать с тем, что есть. Других не будет. Ты вот сам по возрасту ровесник годкам корабельным, ну на год старше. Старше остальных на два-три года. Тебе ведь и тётки хочется, отравы на грудь принять, а потом петь, плясать и куражиться. И им тоже хочется, они так же, как и ты, устроены. У тебя некоторая свобода в этом есть, хоть и сидишь на корабле почти безвылазно, погоны твои позволяют это. А у них этого нет. И ещё неизвестно каким бы ты сам матросом был, окажись в их шкуре. Велика вероятность, что не лучше. У молодёжи в крови делать всё вопреки правилам, пререкаться, считать себя умнее других. Вот ты знаешь, что в системе ещё в переводной аттестации мой командир роты перед уходом написал. Паталогически не способен подчиняться. Может быть, так и было. Видишь, каким бойцом я в то время был. Да, как раз с 3-го курса на 4-й переходили, бескозырки на фуражки меняли. А в выводах аттестации - не достоин перевода на очередной курс. Вся рота в фуражках, а я и ещё несколько таких же отличников в бесках, с тремя галками вместо четырёх на рукаве. Так что окажись я на срочной службе, видит бог, я был бы такой оторвой, сколько бы крови начальникам попортил. К матросам нужно относиться по-людски. Я тебе не говорю, что бы ты их по заднице и головке гладил, пойла наливал. На голову сядут в момент. Дружбы, единения душ матросских и офицерских быть не может, хоть и говорят политработники о единстве классовых интересов. Хоть офицеры в основном не из графьёв, один хрен для матросов они кадеты. Так уж повелось. Драть без сомнения надо, регулярно, что бы они не забывались, но по-людски. Смотреть надо, что бы матрос накормлен и напоен был, помыт, обут и одет. И за здоровьем его присматривать надо. Не давай ему мучаться от боли. Помоги, организуй. Отправь к врачу, сам его своди. Жевать ему нечем, не улыбается, сквозь зубы разговаривает, потому как рот стесняется раскрывать оттого, что зубов нет. И этим займись, пробей, поставь всех на уши, раком, задолбай всех рапортами, чтобы ему зубы вставили. Вон у тебя электрик, маленький такой, щупленький вечно хмурый ходит. Ведь точно без зубов передних он. Займись. Жалованье матросское отслеживай, что бы получал он всё сполна, что ему положено. Особенно за классностью смотри. Пришёл к тебе боец, веди его класс, отслеживай. Хоть какой-то навар к его трояку плюс с рублём морским. Всё это много времени не требует, да и трудов особых. Нормальный человек добро помнит. Он добром и заплатит. И работу сделает в лучшем виде, не подведёт тебя и не продаст, за тебя порвёт кого угодно. Гарантий, конечно, никаких. Иному по балде твоя доброта. Был уродом, уродом и останется. Но хоть один это поймёт и отплатит, это уже хорошо. И всё-таки, относись к ним по-людски. Все они разные матросы твои. Ты, видно, уже для себя определил нормальных и ненормальных. Нормальный, понятно, это боец управляемый, исполнительный, тебе не перечащий. А знаешь, что самое интересное в жизни? Не приведи господь, конечно, тебе это пережить, но при пожаре или при какой другой заварухе на корабле первыми в огонь пойдут именно распоследние раздолбаи твои, которым всё вроде бы на корабле по хрену. Это железно. Всякие там секретари комсомольской организации, кандидаты и члены партии могут ещё и подумать, прежде чем в огонь пойти, а эти нет. И если авария случится с тем же самым железом, так опять раздолбаи будут меньше других спать и больше вкалывать. Всю жизнь на флоте с этой странностью сталкиваюсь. Вот имей в виду и эти превратности жизни, лейтенант.
Устаёт лейтенант от этих долгих разговоров. Но вынужден терпеть, уважая и возраст начальника, и погоны его, лысину и седину тоже. Потом, гораздо позже, когда сам постукается лбом, расшибая его в кровь, сделает массу неумных вещей, он поймёт правильность, закономерность науки своего начальника. Электрик его, хмурый, своенравный, не управляемый, на самом деле без зубов ходил. Вставил он ему зубы. Всех поставил на уши, сам к начальнику госпиталя ходил. В итоге тот матрос, вдруг где-то и как-то пролетавший говорил, что делайте со мной что хотите, только лейтенанту не говорите.
- Вот они же все пацаны, по большому счёту. Ты, лейтенант, тоже не далеко ушёл. Так вот с ними играть надо. Надо дать им почувствовать, что они не последние люди на корабле, с ними считаются, к ним прислушиваются. Вот, к примеру, что-нибудь в машине произойдёт. Ну, мало ли что там, давление потеряете, закипит что-нибудь, не пускается машина, наконец. И вот тебе самому всё уже ясно, от чего, почему, что и как делать надо. Не спеши команды раздавать, если, конечно, время есть. Поиграй с пацанами. Да, начинай с карасей, хоть и не знают они ничего ещё толком. Потом с низу до годков доходи. Кто, что и как думает, где собака закопана, что делать надо, вылезая из этого дерьма. Всех послушай, поспорь с ними, если надо будет. Если правильно говорят, то молодцами назови. Если не в ту сторону идут, опять играй. Говори - а может быть вот это, да что вы думаете по этому поводу. Короче подведи их к тому, что они сами до всего допёрли, они - орлы, своё дело знают и понимают туго. Я тебе, лейтенант, точно говорю, зауважают они тебя за то, что ты их числишь не только людьми совсем не бессловесными, но ещё и специалистами. В машине, святое дело, иметь каждому своё мнение и право его высказать.
Да, вот ещё что. Старайся народ не оскорблять, сдерживайся. Тяжело, конечно, но можно. Можно матроса назвать как угодно, если это делать тоном шутливым и улыбкой на физиономии. Это будет нормально воспринято и не обидит его. И сам удовлетворение получишь, потому как скажешь всё, что внутри сидит. Но если это делать с суровой и серьёзной мордой, то это лишнее, точно обидятся. Тогда работы не будет. И азиатам своим никогда не говори, что они чурки, хотя зачастую чурки и есть, не говори. Со временем из них получаются совсем даже неплохие матросы. Лучше не бить, но всё-таки можно, особенно зарвавшихся, но это должен быть последний аргумент, и только по делу, а не так, что захотел и врезал, только лучше не по физиономии, а по заднице. Делать этого постоянно не надо, так иногда только, для приведения в чувство. Карасей никогда, они и без этого бесправны и потеряны, годков нечего жалеть. Иные только это и понимают.
Главная награда для матроса это отпуск, конечно. Ты не жмись с отпусками. К каждому празднику кого-нибудь да назначай в отпуск. Умей мелочи прощать, постарайся забывать зло. Ну и хрен с ним, что он с тобой когда-нибудь в пререкания вступал. Пусть едет. Он, если нормальный мужик, отработает это. Но самого злостного гада, сам бог велит, придержать, не хрен ему в отпуске делать.
С матросами надо говорить не только по делу, а и так о жизни. Знать ты, лейтенант, должен каждого. Где родился, где крестился, кто отец, мать, братья, сёстры. Между делом надо интересоваться как они там, что они там. Матрос при этом душой отдыхает. Да ещё скажи, что бывал в его родных краях, хотя и ни разу там не был, понравилось. Да порой назвать его по имени или по имени отчеству то же не мешает, особенно когда его дерёшь. Любит человек это дело, тает он, тогда из него можно и слепить почти всё, что тебе нужно. Вот сейчас на местное комсомольское топливо переходим. Полетела топливная аппаратура. В раз распылители форсунок дефицитом стали. Вот зашёл как-то в Диомиде я на один малый ракетный корабль. Просить у механика распылители бесполезно, даст, конечно, но только за полведра шила. Пошёл он на хрен, лучше то шило мы сами выпьем. Подошёл я к мотористу, годку, о жизни поговорил по-простому. То да сё, между делом на свою жизнь пожаловался, да и распылители те же самые попросил. Что ты думаешь, много не дал, но с полтора десятка, заметь, по-корешовски уже, притащил. Понятно, что своему механику ничего об этом не сказал. Мотай на ус, лейтенант, слово доброе, оно дела делает. Так что не выпендривайся погонами своими, будь проще, тогда к тебе, точно, потянутся люди. Ну ладно, на сегодня хватит, дорогой. Пойду козла забью в кают-компании.
Дивмех вышел из каюты и направился в кают-компанию сыграть вечернюю партию в домино. Оставшись один, лейтенант обдумывал услышанное от своего начальника. Позже попробовал добывать запчасти способом своего дивмеха. Самое интересное действовало это практически безотказно. Совершенно незнакомые матросы, которым точно не хватало нормального отношения к ним со стороны начальников, таяли и сдавались, честно говорили есть или нет того или иного, при наличии не скупились.
Начальник в своей науке решил дойти до конца. В один из очередных вечеров снова появился в лейтенантской каюте.
- Слушай, лейтенант, а у тебя есть свой человек в боевой части. Да ты не фыркай. Курсантские времена прошли. Я сам во дворе воспитывался, понимаю что стучать, мягко говоря, нехорошо. Ты теперь в другом положении. Свой человек должен быть. Ты должен знать обстановку внизу. Тогда и жизнь свою облегчишь. Постарайся завести, хотя и понимаю, что это трудно, они, матросы то же это дело не жалуют, это и понятно. Не получится, ладно. Пусть не стучит, но тебя прикрывать он должен. Так что свой человек, доверенный твой быть должен. Вот хотя бы приборщик твоей каюты. Отбери надёжного. Не скупись, за то, что он тебе бельё постельное стирает, положи ему червонец где-нибудь в месяц, не убудет с твоего жалованья. У меня постоянно такие были. Надёжные. Как-то лежу по утру в койке, как раз большая приборка уже началась. Слышу звон бьющегося стекла. Отодвинул штору, смотрю. А там, мой приборщик, трюмный, расстелил на палубе газету и гаечным ключом бутылки бьёт. Спрашиваю его, что он делает. А он, так по простому и говорит, что бутылок скопилось в тумбе под раковиной слишком много и надо их выбросить, а бьёт он их затем, чтобы не видели, что он из каюты выносит. Бутылки, сам понимаешь сплошь из-под водки, коньяка, вина. Понимаешь, матрос и чтоб не видели. Печётся о нравственности своего начальника. Вот боец! Опять скопится, под покровом ночи он их заполнит водой и в иллюминатор за борт. Опять блюдет, зараза, моральный облик своего начальника. Да и ловчить помогает. Вот тот же боец регулярно по моей команде спектакли устраивал. У нас как на флоте, если корабль на ходу, значит он исправен, боеготов. И всем глубоко плевать на то, что он ничего не слышит, не видит, да и стрелять не может. Поэтому строевые всегда нас, механиков, опасаются, боятся, что бы мы какую-нибудь пакость не сотворили. Оно по большому счёту верно. Вот любой командир вместо того, что бы борта мыть, нами механиками загаженные, всегда лучше на работы в машину отправят.
Один из командиров моих любил нас воспитывать. Соберёт в кают-компании и часа по два мозги полощет и дерёт. И делал это регулярно. Надоедало это мне. Так боец мой выжидал минут так десять, и если я из кают-компании не выходил, влетал со стуком туда, делал перепуганное лицо, округлял глаза, заикаясь просил разрешения у командира обратиться ко мне и тут же говорил примерно так: «Там! Ой! Оё-ёй! А!». Разводил при этом руками, хлопал себя по бока, захлёбывался, вроде бы как от расстройства и дар речи терял. Командир тут же напрягался, давал мне команду бежать пулей и быстро разбираться с этими ой, оё-ёй, а. Я пулей вылетал, а потом на цыпочках мимо дверей в кают-компанию шёл в свою каюту. Там покуривая, занимаясь делами более важными, ждал окончания командирского совещания. Займись воспитанием подобного орла. Для жизни это полезно.
Вот ещё что. У нас вот на малых кораблях как-то принято чуть что тащить матроса на разборку сразу к командиру или к заму. Получается, что вроде бы у него и начальника пониже нет, командира боевой части то есть. Вон твой моторист на прошлой неделе нажрался, так его сразу к заму поволокли, сам видел. А тебя там и не видно было, вроде как и боец не твой совсем. Не дело это. Ты это прекрати на корабле. Со своим бойцом в первую очередь ты должен разбираться, а остальные уж потом. Показывай им, что в первую очередь ты их начальник, а все остальные уж потом, они должны это знать и понимать.
Что-то во всём это было. Плохо управляемая орда подчинённых матросов приносила больше беспокойств и неудобств лейтенанту, чем его механическое железо. А за матроса спрашивали. Спрашивали, почему он грязен и не стрижен, почему в кубрике не заправлены толком койки, почему на нём рваная роба и нет тельняшки, почему опоздали на очередное построение, да и за многое другое. И так каждый божий день. И надо что-то было делать, чтобы жить на корабле хоть как-то спокойнее. При очередной беседе дивмех начал говорить уже о том, как нужно вести себя в жизни, как и сколько водки пить, взаимоотношениях с начальниками и прочих вещах.
- Лейтенант, вот ещё какое дело. Ты сам видишь, все пьют. Одни мало совсем, другие умеренно, третьи наоборот меры не знают, всякий раз до точки, до зелёных соплей и пикированием мордой в салат. Непьющий офицер на флоте подозрение вызывает. Знаешь, мне почему то всё время кажется, что это дело у нас на флоте как-то поощряется. Не публично, конечно, а как-то тихо. Вот пока ты в это дело не втянулся ещё, слава богу. И не втягивался бы. Хотя как без этого прожить я сам не знаю и не представляю. Кто говорит, что нервные клетки не восстанавливаются? Врут они. Полстакана спирта всё на место ставят и приводят к полному восстановлению. Но только полстакана. Следующие, точно гробят. Вот вы сейчас чаще пьёте не от того что хочется, а так, самостоятельность, взрослость свою демонстрируете. Тут какую-то меру знать надо. Затягивает она, зараза, опускает человека ниже паёл, бросает в унитаз и смывает через фановую систему за борт. Тогда конец. Всё рухнет, и семья, и карьера, и служба вся. Был человек, увлёкся, ну и вот тебе пьянь подзаборная, мозги пропитые, и смерть, опять же под забором. Пьющий он всегда виноват, всегда с опущенной головой, человеком уже и не числится. Это уже не жизнь. Примеров миллион. Знавал таких. Думай над этим делом, не увлекайся. Некоторые орлы говорят, что лучше уж пить, чем курить. Не верь им, табак ясное дело наркота, курить себя гробить. По мне же лучше курить без удержу, чем водку так жрать. Табак человека в скотину не превращает, водка же да. Больше шансов, хоть и раньше срока, человеком сдохнуть. Если вообще пить не будешь то, точно, ничего в жизни не потеряешь. Да вот вряд ли это возможно на флоте, но вдруг. Знаешь, лейтенант порода разная у людей бывает. Но вот больше всего мне не нравилось никогда и не нравится, когда нажрётся какой-нибудь начальник и у него в момент служебное рвение проявляется. Начинает он народ ровнять и строить, воспитывать, учения всякие устраивать. Самое хреновое ещё здесь, если он, будучи трезвым, сидит спокойно и не трогает никого. Так что советовал бы тебе, если принял на грудь, хоть каплю буквально, но факелок то всё равно есть, то всякое отношения с матросами прекращай. Не трогай их в таком состоянии, тем более не воспитывай. Не нормально это. Займись лучше в этом случае чем-нибудь другим, если, конечно, сможешь. И в рабочее время не пей. На корабле самое время водку жрать после отбоя, когда все на корабле угомонятся. Тогда всё будет нормально. Но всё так, что бы утром нормально на подъёме флага стоять и до обеда, хоть умри что-то делать или уж, на худой конец изображать. Только так. Да и шило неразбавленное не пей. Не жги свой ливер.
А ведь прав начальник. Самому же бывает крайне не приятно, когда командир или помощник на грудь примут и рулить начинают, воспитывать тебя. Так бы и въехал в рог. Дивмех с новой сигаретой переменил тему.
- Слушай, вчера наблюдал, как на СКР по трапу новый СПНШ по ПЛО бригады поднимался. Вроде бы он БДК командовал, но кому-то то ли не ко двору пришёлся, то ли кого-то из начальников на хрен послал, в общем, сняли его, ну и сослали к нам. Ведь по сути нет никто на бригаде. Флагманский, понятное дело, директор по специальности. Тут и люди, тут и железо всяко разное. А этот так, какой-то офицер штаба. А вахтенный на юте ему команду «Смирно» подаёт, да тремя звонками о его появлении известил. Мне, майору, начальнику дивизионного механического стада, завсегда как и тебе, лейтенанту, только два дают. И смирно не орут. Начальника матрос чует. Тот только посмотрел на вахтенного, а то сразу задёргался, полные штаны наложил и растерялся. А почему? А потому что у него вид и взгляд начальствующий. Вот этому, лейтенант научится надо. В жизни не помешает это. Вот только вчера об этом в первый раз в жизни подумал. Так что, лейтенант, держись посолидней, не забывай иногда щёки надувать, превращаться из гандона в стратостат, строй из себя большого начальника. Случай подвернётся, в выигрыше будешь от этого когда-нибудь. Такая она военная служба. И голос начальственный тренируй. Вот, как-то попал я в Стрелке на второй пирс, надо было во Владивосток до Техупра дозвониться. Прошу дать Владивостокский коммутатор, всё у них занято и занято. В очередной раз сначала представляюсь именно начальствующим голосом, обязательно усталым и негромким, мол, капитан 1 ранга Баранов я. Дальше примерно так: «Сынок, дай-ка мне нужный коммутатор». И что ты думаешь? Сразу соединил. Наука, лейтенант.
И это было проверено на практике лейтенантом. Только он представлялся не Барановым капитаном 1 ранга, а Жеребцовым. Связь добывал в кратчайшие сроки, используя не только флотские коммутаторы, но и армейские, и пограничные, и всякие другие разные.
Наука на этом не закончилась. Она продолжалась. Дивмех, похоже, вошёл во вкус. Много мыслей накопилось у него за долгие годы службы относительно организации, всяких там тонкостей жизни на флоте, а вот поделиться с ними по сути не с кем. А тут вот подвернулся слушатель. И опять вечер, разминаемая в руках дивмеха сигарета, и опять долгий разговор…
- Ты знаешь как на флоте говорят… На флоте лучше иметь твёрдый шанкр, чем мягкий характер. Я к тому, что чаще мы, механики, в жизни более покладистые, уступчивые что ли в отличие от строевых офицеров к примеру. С одной стороны понятно, когда в машине запарка тут все в робе, все одним делом заняты и больно командовать то не надо, когда всем предельно понятно что и как нужно делать. И всё же. Если ты хочешь достичь чего-то в жизни надо быть жёстким. Не жестоким, а жёстким. Умей сказать нет, когда проще сказать да. Любому, хоть матросу, хоть офицеру. Сказать нет вроде бы просто, но порой сказать это нет сил не оказывается. В общем, на флоте, если хочешь чего-то добиться в большинстве случаев нечего загружать себя проблемами других и входить в их положение, не хрена строить из себя джентльмена. Нужно через себя переступать. Знаешь, вот у меня такое мнение сложилось: хороший начальник, понятно с точки зрения более верхних начальников, это такие, которые дают команду, иногда команду в категоричной форме, сделай, принеси и подобное тому, а на то, как это будет делать подчинённый ему глубоко плевать. И если вдруг приказание выполнено не будет, выдерет его самым изощрённым способом, объяснения каких-либо не примет. У таких вот карьера почему-то складывается. А может быть и не почему, а так и быть должно. Плохой же начальник, это тот, который дав команду тут же начинает подчинённому разъяснять как ту команду нормально выполнить, да ещё позвонит куда-то, что бы его подопечного не послали куда подальше, растолкует с чего начинать и чем заканчивать. Не сделает подчинённый дело, так вникнет в то, что ему мешало, поймёт да и простит. Вот по моим наблюдениям высоко взлетают именно «хорошие» начальники. Знавал я таких, бывал под ними, ох и не радостна служба тогда была. «Плохие» же так и копошатся внизу, в дерьме в общем. Их бесконечно вроде бы уважают, при этом и подставляют. В механической корабельной жизни и вот такое дело наблюдается. Вот один механик умный и грамотный, схватывающий всё на лету, врубающийся в проблемы с ходу, способный на грамотное и часто нестандартное решение, а вот начальник из него хреновый. Не может он своё стадо подровнять и выровнять, поставить раком и отодрать от души. Вон на дивизионе у нас есть же такой. Даже отмазку себе придумал, на всех углах твердит уподобившись медику, мол курица не птица, механик не офицер. Другой тупой как пробка, серый как штаны, на железо по большому счёту просто лает, вынь для него и положь, делай как хочешь, но делай, но начальник он ещё тот. Всех способен на уши поставить и душу вытрясти, не останавливающийся ни перед чем. И вот вопрос в конечном итоге от кого же больше толку на корабле. Ты знаешь, лейтенант, тут трудно разобраться. Всё от ситуации конкретной зависит. И всё-таки по большому счёту выигрывает тот, который туп и в деле ничего не соображает, но рулить способен. Конечно, оптимальный вариант все эти качества воедино свести, да не получается. Жизнь на флоте у тебя ещё долгая предстоит, так что для себя сам решай, каким быть в конечном итоге. А вот логика в моих словах железная. Так что на флоте весь этот джентльменский набор добродетелей, как-то: благородство, порядочность, доброта, уступчивость, что там ещё, - не нужен совсем. Нужна твёрдость, настойчивость, жёсткость, чёткость. А в прочем, лейтенант, я в этом ещё сам до конца не разобрался, видно ещё послужить надо или ещё просто прожить с несколько десятков лет, чтобы понять всё до конца и правильный вывод сделать.
Со временем понял лейтенант и эту истину. Тогда лишний раз убедился в том, что в словах его дивмеха совсем не было старческого маразма, была голая правда и суть жизни. Выбрал он в будущем для себя роль плохого начальника. Уважение, иногда даже любовь со стороны подчинённых обрёл, но хоть карьера и сложилась не так уж плохо у него, но всё-таки не та, которая могла бы быть.
- Вот тут мы с тобой о карьере заговорили. К этому же… Долго сидеть в должности не рекомендуется. Сам посуди. Положим, принял ты новый корабль или корабль после ремонта. Всё вертится и крутится, хорошо, проблем никаких. И ты в почёте, и уважение к тебе полное. Как же, задачи в море выполняются, к выходу всегда готов. Но вечного же ничего нет, железо оно тоже устаёт. И наступает момент, когда корабль начинает ссыпаться то там, то тут, то одно, то другое. И вот долбят тебя, склоняют на каждом углу все кому не лень. И корабль дерьмо, и ты дерьмо. Ничего не можешь, ни на что не способен. Так и до крайности доходит, раз и сняли. Всё карьера под откос. Весь в дерьме. И бог знает, как всё повернётся, возможно ли будет как-то выправиться и выпрямиться после этого. Как правило, нет. Так что не надо задерживаться. Раз, сливки снял и слинял куда повыше.
И это понял и осознал со временем лейтенант. Пример флотилии, на которой он долго служил. На ней так примерно и было. Вот комбриги. Их дальнейшая служба после командования бригадами предполагала дальнейшее назначение на адмиральские или более к ним расположенные должности. И вот адмиралами из них становились те, кто в должности находился относительно не долго, ну от силы пару лет. Им везло с самого начала. Принимали они бригады тогда, когда корабли начинали выходить из ремонта, приходить новые. Силы есть, гарцуй, воюй, всё хорошо, отличник и передовик, на коне, в общем. И на этой волне, именно в это момент они и уходили на вышестоящие должности, а там глядишь уже он и адмирал. Те же, кто тянул эту лямку лет по 5-7, адмиралами не становились. Ушедшие после гарцевания своего по морям и океанам оставляли как правило убитые корабли. В итоге плана боевой подготовки нет, сил постоянной готовности нет, корабли в заводах, а значит всё плохо и виноват во всём этом, конечно, командир бригады. Ну вот корабли вышли из заводов, всё завертелось, закрутилось, но через пару лет они снова начинают сыпаться, история повторяется. И вот уже комбриг то ли громко снят, то ли переведён куда-нибудь преподавателем, в какое-нибудь управление начальником отдела, оперативным флота, наконец. И всем плевать, что опыта бесценного у этого комбрига за долгое время пребывания в должности накопилось столько, что девать его некуда просто, и он в конечном итоге в большей степени способен исполнять адмиральские обязанности, чем тот, кто бригадой то и не успел толком порулить. Бывали, конечно, исключения, но уж очень они редки были в те времена. Вот такая она, правда жизни.
- Вот вспомнил ещё одно, лейтенант… В молодости ещё столкнулся в ресторане с одним капитаном 2 ранга, командиром эсминца. Понятное дело познакомились. Сидели, пили, само собой о службе говорили. Вот слова его как-то в душу запали. Так вот он так сказал, что вот если вдруг он, командир, когда-нибудь выйдет на мостик и при швартовке, или при плавании при хреновской видимости, не почувствует напряжения и лёгкого мандража, то это означает одно – пора сходить с мостика. Это всё. И только потому, что появляется самоуверенность. Уверенность в себе и самоуверенность вещи разные. Мнение, что ты всё знаешь и умеешь, уже взял бога за бороду, за яйца и ещё там не знаю за что, в конечном итоге приводит к угроблению пароходов, а что ещё чего хуже так и с экипажем вместе. Замечено уже давно, что корабли гробят либо зелёная молодёжь, которая ни хрена ещё ничего не знает и толком не понимает, либо зубры, хочешь асы, которые всё знают и умеют. С обычными середняками, которые осторожны, совсем не числят себя суперспециалистами, прежде чем что-либо сделать подумают, надо и в букварь заглянут, это происходит гораздо реже. Ну нам, механикам, понятно, что никогда не дотянутся до рукояток машинного телеграфа. Потому как руки слишком грязные, да и соляркой за версту воняет. Мойся, не мойся, хоть мылом, хоть шампунью, прыскай на себя литрами одеколон, один хрен всё будет грязно и будет пахнуть. Тем не менее, переверни историю эту на нашу жизнь механическую. Знавал я и таких механиков. А, херня, подумаешь, а что тут смотреть, и так пойдёт… Кончалось это плачевно. Ты это, лейтенант, учти, если чего-то хочешь добиться. К любой машине надо подходить осторожно, с уважением, какое-то напряжение надо ощущать с ней рядом. Специалиста из себя больно не строй, старайся вникнуть во всё, до мелочей вникнуть, постарайся видеть дальше носа своего, думай, что дальше будет, не знаешь, спроси, не хрена кого-либо стесняться. Надо в букварь загляни. В общем, не отмахивайся, не думай, что пронесёт, поверь, никогда не проносит. Тогда всё будет хорошо и удача будет. Вот что ещё. Запомни, лейтенант, работать может только система. Даже никудышная система может работать, правда, уже с перебоями и остановками. Я к тому, что в твоей работе система должна быть. Она проста, много времени и сил не требует. Подчинённый тебе народ должен тебя чувствовать. Начинается система с того, что каждый день перед тобой после развода должны стоять твои дежурные с кучей журналов и докладывать о смене. Обходи корабль, заведование своё, тыкай своих носом в грязь и дерьмо. Дал команду, так обязательно проверь исполнение. Эффект будет, точно тебе говорю.
И всё это стало очевидным для лейтенанта. Полутора-двумя годами позже вот так отмахнулся, людей пожалел, посчитал, что и так сойдёт. Не сошло. Угробил машину. Знающие люди, похлопывали по плечу и говорили, что ещё повезло. Могла она и развалиться, разлететься во все стороны по машинному отделению тысячами больших и маленьких осколков, убивающих людей и приводящих к большим пожарам, гробящим корабли. Понял и речи своего начальника о системе, даже плохой, убедился, что она и плохая работает.
Так и учил старый капитан 3 ранга подчинённого ему зелёного лейтенанта долгими осенними вечерами. Много ещё чего другого было в этой вроде бы простой науке. Всего и не перескажешь. Тот, молодой, повзрослел, уже и перевалили возраст своего начальника, многое понял в жизни. Но науку ту не может до сих пор забыть.

НЕДОРАЗУМЕНИЯ С ВИНТОМ.

Серёга Ярцев, овровский моряк, плечи которого были отягощены погонами с двумя лейтенантскими звёздочками, за каких-то полгода дважды наматывал на винт. И это не было результатом неудачного маневрирования корабля в море: не нарывался он на рыбацкие сети, не было и раздолбайства команды при подаче или выборке швартовных и буксирных концов, опять же постановке или выборки тралов. И вообще не его дело управлять кораблём. И не только по возрасту и званию. На его погонах кроме лейтенантских звёзд ещё серебрились полным запретом на управление кораблём скрещенные молотки, они же определяли и меру его удалённости от ручек машинных телеграфов в настоящем и будущем. Вообще-то он рядом с телеграфом, но только его руки не задают ход, а только репетуют понимание команды и потом её исполняют. Механик он, командир электромеханической боевой части морского тральщика. Лейтенант минус инженер, как говорят на флоте, имея в виду написание механического звания, лейтенант – инженер. До командирского мостика ему как до Луны. Уже потому, что руки грязные и не приведи господь те рукоятки телеграфов запачкать, да и соляркой за версту от него воняет. И никогда уже руки те не отмыть ему, и запаха соляра никаким там одеколоном не вытравить. Так что на другой винт он наматывал. На свой. Думаю всем всё здесь понятно. Если не очень, то можно добавить – наматывал на своё мужское начало или конец. Ну, как кому удобнее для восприятия. Да, наматывал это самое. Ну, для некоторых это обычный насморк гусарский, для других травма бытовая, а может быть и трудовая, для медиков точно обычная гонорея. В общем, по-простому говоря, триппер, мать его. Первый раз сам себе намотал, во второй раз ему намотали. И оба раза не снимая штанов, виртуально так сказать. Наяву же ни разу не капало, резей там разных не было.
Жизнь так устроена, что к каждому событию надо прийти, что-то сотворить по дороге, чего-то возжелать, оказаться в определённом месте и в определённое время, и все обстоятельства должны сложиться соответствующим образом. В общем, всему предшествует дорога. Дорога к первому виртуальному недоразумению с Серёгиным винтом была тяжёлой, потребовавшей больших физических усилий и нервного напряжения. О ней, о дороге сначала. Что там венерическое недоразумение. Процесс то короткий: вставил и всё готов, получи своё.
Январь… 13-е… Да к тому же ещё и пятница. Ну, разве при таком сочетании в календаре нормальные моряки в море выходят? Но атеистам и материалистам флотским из числа разных там планировщиков боевой и прочих подготовок, оперативной службы флотилии всё это по барабану. По утру, почти сразу после подъёма флага дали команду сниматься из Абрека и следовать во Владивосток, становиться к 33-му причалу в Роге. Там их ждут… Сыграли приготовление, приготовились, запустились и снялись. Дело то совсем обычное. Пошли более длинной дорогой. Западный проход был забит льдом. В Восточном же было по большому счёту чисто. В Уссурийском заливе то же лёд. Тем не менее, в общем и целом, он, разреженный, движение корабля не затруднял. Часа за четыре дошли до входа в Босфор Восточный. Как положено, легли на входные Шкотовские створы, повысили свою боевую готовность за 30 кабельтов от линии Скрыплёв – Басаргина, сыграв учебную тревогу, и вроде бы как приготовили корабль к плаванию в узкости. Именно вроде бы, во всяком случае, так показали все последующие события. Где-то на траверзе Патрокла упёрлись в сплочённый лёд, хоть и шли по проторенному ранее другими кораблями пути, своеобразному каналу. И началось… Началось всё у штурмана. Обнулился лаг. Всё до остервенения просто: забыли поднять трубку лага. Льды Уссурийского забывчивость простили, льды же Босфора нет. И смотреть не надо, и к маме ходить тоже: трубка погнута как турецкая сабля и точно в сторону кормы. Так что на корабельном «спидометре» дырка в обрамлении бублика. Нуль… Штурман прикрывал своим телом от командирских глаз обнулившейся указатель лага. Хотя ему больше хотелось спуститься в яму гиропоста, нацедить кружку крови штурманского электрика и грохнуть её, не иначе как залпом, для снятия вдруг возникшего стресса. Достаточно крупное тело штурмана указатель лага всё-таки прикрыть не смогло. Его электрик сам вылез на связь по «Каштану» с ходовой рубкой и громко, с детской непосредственностью пожаловался на работу лага. И это было только начало. Командир всё понял в момент, но не успел он высказать всё, что он думает о штурмане и его охломанах, как начали гаснуть лампы освещения, сопровождаемые характерным затухающим звуком останавливающегося дизельгенератора. Корабль обесточился. Без команды, без предупреждения. Ну что может быть более неприятного на ходу… Погасли лампы индикации различных приборов и устройств. На указателях положения пера руля, лопастей винтов выпали бленкеры отсутствия питания, стрелки застыли в своём прежнем положении, уже не соответствующем истинным. Встал насос рулевой машины: перья рулей, уже не удерживаемые гидравликой, уехали от диаметрали в удобную для себя сторону. Встали насосы ВРШ: с падением давления в системе лопасти винтов на инерции переднего хода через своё нулевое положение ушли в положение полного заднего хода. Главные двигатели этот реверанс лопастей винтов сопровождали сначала облегчённым вздохом уменьшаемой нагрузки, потом, с приходом лопастей на упор заднего хода, натужным рёвом и чёрным дымом из фальштрубы от перегрузки. И главное: обесточена связь. Всё. Командир оцепенел, вспотел, лицо налилось кровью. В руке микрофон замолкшего «Каштана». Управление потеряно. Без руля и без ветрил. Дерьмо в проруби, в прямом смысле слова. Слава богу, лёд держит, а то нарезали бы циркуляционные круги по Босфору с заклиненным рулём на заднем ходу на глазах оперативной и рейдовой службы конкурирующей островной бригады ОВРа. Беспомощность других им в удовольствие. Замолкли и остановленные главные двигатели. Штурман же вышел из оцепенения, в которое совсем недавно ввёл его командир своими тирадами по угробленной трубке лага. Произошедшее заставило его о трубке забыть напрочь: вылетел из меридиана гирокомпас, вылетели локация и средства связи. Надо заметить все эти хитроумные порождения научно-технического прогресса не любят такого резкого снятия питания. Вот с одной стороны человечество делает всё, чтобы облегчить свою жизнь и труд. А в итоге порождает только новые проблемы для себя и причины всяких нервных стрессов. Не было бы всего этого: двигателей, автоматики, средств связи, локации и всего прочего, - глядишь и на корабле всё было бы спокойно. Но вот уже запущен другой дизельгенератор, уже поднимают его обороты, вот уже принята на генератор нагрузка. Засветились лампы освещения, индикации колонок управления рулём, ВРШ, стрелки указателей перьев рулей, лопастей винтов показали истинное их положение. И главное – засветились лампы «Каштана». Управление в руках командира. Микрофон у командирского рта. И рычащее по всему кораблю: «Механику наверх».
И это было всё ещё началом… Серёга не успел добежать до ходовой рубки, как корабль снова обесточился. И всё опять очень просто и понятно, в том числе и лейтенанту-механику, уже не карасю абсолютному, всё-таки второй год на флоте, уже кое-что знающему и понимающему. Во льдах приёмные кингстоны и фильтры забортной воды забивались ледяной шугой, оставляя дизеля без охлаждения. Температура охлаждающей воды лезла вверх к своему кипящему пределу, вахтенным приходилось останавливать машины, чтобы их просто не угробить. Понял механик и разобрался с этим в один момент, да что толку. Котёл запустили. Давление подняли достаточно быстро, не успел он ещё после утреннего ввода на прогревание машин остыть. Попытались дать пар на продувку кингстонов. Куда там: клапана на системе закисли на смерть, похоже открывались они только при приёмке корабля от судостроительного завода, при рождении то есть. Упирались, пытаясь открыть, до тех пор, пока не свернули подводящие пар трубы, благо они совсем не большого диаметра. Подали воду на промывку кингстонов от пожарной магистрали. В итоге в машинных отделениях устроили большой фонтан. На дюритах системы не оказалось обжимок. Их давно, вроде бы как совсем не нужные, растащили трюмные и мотористы на свои нужды, поставив на системы, используемые постоянно. Не плавали толком во льдах, системами продувки и промывки кингстонов не пользовались, не предусмотрели, запустили. Всё дальнейшее превратилось в один бесконечный ужас. Без добра с верху, не прося даже и разрешения на это, беспрестанно прыгали с одного дизельгенератора на другой, стараясь не допустить полного обестачивания корабля, да не всегда получалось. То упирались двумя главными машинами, то одной, то останавливались без хода. Не останавливаясь стучали компрессора, пополняя запасы пускового воздуха, работали пожарные насосы, подавая воду на эжекторы, которые в свою очередь выбрасывали из трюмов машинных отделений буроватую воду с примесями топлива и масла, загрязняя относительно чистый лёд и тем самым чётко обозначая курс корабля.
В ходовой рубке рвал и метал командир, между делом управляя кораблём. Лёд в пробитом ранее канале смёрзся. Корабль упирался, тужился, пытаясь преодолеть заторы, потом давал задний ход, разгонялся и снова бросался на лёд. И всё это при том, что периодически останавливались главные машины. Командир обливался потом, ревел как загнанный бизон в микрофон «Каштана». Топал ногами. Матерился и плевался. Народ, населяющий по расписанию ходовую рубку, еле успевал уворачиваться от брызг фонтана командирских слюней. Командир стал проницательным и внимательным, замечая грязь в рубке, на приборах и устройствах, робах вахтенных, их неаккуратные причёски и щетину на лицах. В основном страдали бойцы, стоящие вахту на руле и ВРШ. Не отойти им и не скрыться. Остальные попрятались в щелях ходовой рубки, морозили сопли на пронизывающем ветру на мостике. Штурман то же на крыле мостика. Он при деле. Постоянно берёт пеленга на створы, мысы, определяя место, хотя кораблю из колеи, в которую он попал, не выйти, лёд не даст. Помощник командира ушёл вниз вроде бы как разбираться с не выходящим на связь механиком. По «Каштану» вниз в адрес электромеханической банды с Серёгой Ярцевым во главе летели проклятия, поминались родственники до пятого колена включительно. Особенно часто упоминалась их мать. Командир громко жалел Родину, которой нужны герои, тогда как она, нет оно, женское место, рожает исключительно дураков. Да и не женское место даже, задница рожает. В бога, мать, Христа, чёрта и всех святых. И опять упоминание о матери. Обещались кары небесные, реальные же круче времён инквизиции. Отрывались существующие мужские гениталии, они же рубились на пятаки, несуществующие женские выворачивались исключительно наружу и наизнанку. Обещалось мужеложество в особо жестокой форме, по самое некуда, через канифас-блок. Вместо сходов, отпусков, увольнений обещалась французская любовь, тоже в очень жесткой форме. Все умоются слезьми, будут сгноены в трюмах. В потоке всех этих эпитетов, синонимов, антонимов самые мягкие, пожалуй, были только штопаные контрацептивные средства… Всё это воспринимал сидящий в Посту энергетики и живучести старшина команды электриков, месяца два назад пришедший на корабль из школы техников. Приобщался он вот таким образом к суровой флотской действительности. Те же, которым предназначались все эти проклятия, угрозы, ругань, не слышали этого. Вся механическая орава ублюдков, рождённых не женским местом, штопаных контрацептов со своим главным штопаным контрацептом, Серёгой Ярцевым, во главе сидели в трюмах машинных отделений. Они бешено крутили маховики кингстонов, барашки крышек фильтров, то открывая их, то закрывая, летали по машинному отделению, то запуская, то останавливая дизеля. Полезла температура воды на дизеле вверх, начала подходить к температуре кипения, сразу стоп. Кингстон закрывается, отдаётся крышка фильтра, поднимается фильтрующая корзина, набитая шугой, опрокидывается она в трюм. Открывается кингстон, напором воды поднимается оставшаяся в корпусе фильтра шуга, фильтр чист, кингстон закрывается. Корзину на место, крышку тоже, обтянули. Машину на запуск. Вода из трюмов тут же откачивается эжекторами. Паёлы подняты, народ балансирует по обрешетнику. Скользко, грязно. Все мокрые, замёрзшие. Трюмные судорожно ставят дюриты и обжимки на трубы промывки кингстонов от пожарной магистрали. То же мокрые и замёрзшие. Криков уже нет. Молча. Иногда только прозвучит негромкое совсем: «Давай, давай…» Где-то в глубине души осознанная благодарность конструкторам и кораблестроителям за то, что на крышки фильтров поставили именно барашки, а не обычные шпильки с гайками. Тогда бы попрыгали.
Наконец восстановили систему. Дали воду на промывку кингстонов, жить стало легче: кипели гораздо реже, но всё ещё кипели. Тяжёлый лёд, что и говорить. Так, с грехом пополам дошли до Голдобина. А там вошли в канал, пробитый рейсовыми паромами, курсирующими на Русский остров. Пошли дальше веселее. Ошвартовались уже в сумерках без каких-либо осложнений. Привязались за забором 201-й бригады, стоящей на 33-м причале в историческом центре Владивостока. На территории бригады всё культурно, поребрики побелены, стволы деревьев тоже, чистота идеальная. За забором же, где привязался тральщик, мусорные баки с грудами мусора вокруг них и кучи угля. Самое достойное место для овровского корабля, а то своим видом и размерами ещё испортит общую картину стоящих у причала красавцев: Азовских БПК и 1135-х СКРов. 10-12 миль, от Скрыплёва до 33-го шли порядка четырёх часов, когда обычно вместе со швартовкой хватало и часа за глаза. Завершили ледовый переход.
Флотский план был самым бессовестным образом нарушен и поломан. Корабль спешил к 33-му причалу, чтобы отдаться флотской комиссии на предмет проверки готовности к длительному вояжу в далёкие тёплые моря. Видит бог, повезло кораблю, что так долго шли. Не дождались его проверяющие. А то бы истомившись в долгом ожидании все эти представители самых вышестоящих, вышесидящих, вышележащих штабов и управлений поставили бы всех в позу бегущих египтян и вставили бы с особым остервенением по самое некуда, вывернули бы всё наизнанку. Ещё бы, срывались и их личные планы. Явно в их рабочих кабинетах уже был и спирт разведён по случаю окончания рабочей недели.
Подали сходню. Командир, матерясь, сошёл с борта корабля. Пошёл звонить оперативному дежурному флотилии, чтобы получить однозначно втык за срыв флотского плана, уточнить ближайшие задачи. Вернулся достаточно скоро, уже несколько успокоившись и повеселев. Проверку перенесли на понедельник. До обеда политзанятия, дело это святое, значит, точно появятся только после обеда. Есть время привести корабль в порядок. Командир снял пережитый стресс половиной стакана неразведённого спирта. Кто сказал, что нервные клетки не восстанавливаются? Не верьте. Полстакана спирта внутрь и всё нормально. Пожалуйста, командир подобрел. Убивать никого не стал. Дал народу добро отдыхать до утра. Всем, кроме этих механических штопанных контрацептов. Им, ублюдкам недоделанным и недоношенным, до утра привести всё в порядок и отработать использование технических средств при плавании в ледовых условиях. С утра большая приборка.
А у Серёги Ярцева то же стресс. За время «ледового» перехода столько адреналина выделилось и в организме скопилось, что захлебнуться можно. Да что захлебнуться, даже описаться можно, если хотите, чистейшим адреналином без всяких там побочных фракций и включений. А вот стресс снимать, адреналин накопленный разбодяжить Серёге не чем. Нет у него спирта. Норма, конечно, есть. Да и была она, пожалуй, больше чем в других боевых частях. И служил он на действующем флоте уже по второму году, и доверяли ему абсолютно всё. Если бы была жена, то и её бы доверяли ему, ну так раз в месяц, повезёт – два, не больше. Жизнь такая в ОВРе. Дом – это корабль. А вот спирт не доверяли. Запорет ещё по неопытности это расходное имущество. А стресс снимать, адреналин нейтрализовать надо, при чём срочно. Иначе всё, конец. Полная потеря душевного равновесия от пережитого и жесточайшая депрессия. А город вот он, рядом, только перейти рельсы железнодорожной ветки, идущей вдоль причальной линии Золотого Рога. Он расцвечен огнями фонарей, неоновых вывесок, заполнен звуками и сигналами едущих машин, звонками трамваев. Город предлагал себя, располагал всем необходимым для обретения покоя, избавления от пережитого. И бегать далеко не надо, всё рядом, в радиусе пяти, максимум пятнадцати минут ходьбы. Вон, по правому борту, морской вокзал, а там «Волна». Сегодня пятница, значит, там девочки из варьете ножками машут в полный рост. Вон и центральная площадь Владивостока. Отсюда видно мужика в будёновке, со знаменем в одной руке, горном или трубой в другой, устремившего свой взгляд в море. Вот сейчас трубу поднимет и просигналит что-нибудь призывное. Есть ему к чему призывать: от него в радиусе кабельтова, от силы полутора и «Золотой Рог», и «Челюскин», и «Арагви». Подальше «Приморье», «Владивосток», «Коралл», «Океан». До остальных, типа «Зеркалов» и «Горизонта» дальше, но всё относительно. Есть где развернуться. И времени то всего около 19 часов. Эх, в «Рога» бы сейчас! И нужно для этого всего-то немного: найти повод слинять с корабля. Просить добро бесполезно, кроме рёва с поминанием матери в ответ ничего другого не услышишь. Здесь всё ясно. Серёга не долго думал. «Повод», конечно, был найден…
Личный ординарец механика, по совместительству ещё приборщик каюты и личная прачка, машинист трюмный, старший матрос Сазонов Иван, которому доверялось многое, разве что не доверялась стирка механических носков и трусов, глажка брюк и рубашек, сошёл с борта корабля с двумя скатками рукавов для приёма воды. Подсоединил рукава. Между делом отловил пробегавшего здесь матроса. За полпачки «Примы» в качестве аванса, значка специалиста 3 класса под расчёт назначил его рассыльным дежурного по 201-й бригаде, натянув ему на рукав шинели взятую на корабле повязку «рцы». Проинструктировал назначенного им рассыльного, заставил его заучить наизусть нужное приказание вышестоящего начальника, отправил его на свой корабль для передачи команды. Приказание следовало довести не посредственно до командования корабля…
«Рассыльный» добросовестно отработал гонорар. Командир, правда, уже никого не принимал, его на борту уже «не было». Только за дверями его каюты было слышно, как он вместе с замом совершенствует корабельную организацию, творит новые тактические приёмы по использованию кораблей, оружия, внедряет, потакая собеседнику, новые формы партийно-политической работы. Всё ясно, на флоте все одинаковы, за столом что лейтенант, что адмирал первую стопку по поводу, вторую исключительно за дам, третью строго за тех кто в море, и всё, дальше только о ней родной, службе флотской. «Рассыльный» передал приказание помощнику командира корабля: «Командиру БЧ-5 МТ-737 немедленно прибыть на БПК «Октябрьский» на совещание под руководством заместителя Технического управления флота капитана 1 ранга Баклашёва». Расчёт был верен. Зама начальника Техупра на флоте знали и уважали все, включая и самого Командующего флотом, в полемике с которым он мог употреблять нецензурщину не прощаемую другим. Большая часть флота ещё и просто опасалась его. Серёга минут за пять-десять до доведения до командования корабля столь неожиданного, позднего и совсем несвоевременного приказания вышестоящего начальника был уже готов исполнить его беспрекословно, точно и в срок. Он чисто выбрит, сверкают его голове ещё не просохшие, чисто вымытые волосы, грязь из под ногтей после аврала в машинных отделениях выбрана щёткой. Одет: отутюженные брюки первого срока, разумеется, по тогдашней флотской моде, расклешённые, неуставные туфли. На нём уже ещё не затасканная повседневная тужурка с целой, нерасползшейся ещё от пота и времени, подкладкой. На тужурке вместо уставных, анодированных, медные пуговицы, надраенные Сазоновым так, что слепят своим ослепительным блеском. На рукавах тужурки плавсоставовскими нашивки, по своей длине чуть ли не в два раза больше уставных, на погонах гранённые латунные звёздочки, мельхиоровые, старого образца молотки, по «годковски» потускневшие за полтора года, проведённые Серёгой на флоте. Ослепительно белая рубашка с запонками, неуставная, с длинными косичками воротника по тогдашней моде, чёрный шёлковый галстук, завязанный широким узлом, чёрный, из того же материала, что и брюки с тужуркой, жилет. Купеческой цепочки от карманных часов на жилете нет. Часы у него не карманные, а наручные. Да ещё какие! «Океан». Хронограф, тут тебе и секундомер, и телеметрическая шкала, а главное ещё гравировка на крышке, представляющая собой штурвал со звездой на веретене якоря, вокруг надпись «командирские ВМФ». Такие часы положены только командирам соединений и кораблей 1 ранга, выдаются гидрографией только им. Корабельный штурман, причислил к таковым и механика-лейтенанта, после того как тот затрахал его своими просьбами и детским нытьём: хочу и всё, дай, - организовав их добычу. На всю бригаду таких часов только двое, у комбрига, капитана 1 ранга, и Серёги, лейтенанта. Комбригу флагманский штурман получил и выдал, Серёга корабельный штурман купил на его деньги и выдал. Не дешёвые часы по тем временам, 120 рублей, почти половина месячного лейтенантского жалованья. На металлическом браслете часов выгравлено - novigare necesse est, vivere non est necesse – плавать по морю необходимо, жить не так уж необходимо. Уже в шинели, застёгнутой на все пуговицы, и с наглухо замотанной шарфом шеей, дабы не просматривалась белая рубашка. Каракулевого воротника на шинель и каракулевой шапки механик ещё не приобрёл. Всё впереди, жизнь на флоте обещает быть долгой. Старшина команды, командиры отделений проинструктированы. Одно слово готов.
- Механик, - стукнул в переборку каюты помощник, - зайди.
Ждать помощнику не пришлось, как это бывало обычно. Механик уже стоял под дверью каюты помощника и тут же откликнулся на его стук своим стуком в дверь каюты.
- Слушаю, Владимир Александрович, - выпалил Серёга.
- Давай быстро дуй на «Октябрьский», - озадаченный срочностью приказания совсем не последнего человека на флоте, тоном, не терпящим возражений, проговорил помощник, - тебя Баклашёв вызывает на какое-то совещание.
- А кто такой Баклашёв, Владимир Александрович, - начал изображать непонимание механик.
- Кто, кто? Хрен в пальто. Ты что заместителя начальника своего Технического управления не знаешь? – назидательно бросил помощник.
- Владимир Александрович, какое на хрен совещание! Ему что, делать нечего? Время то уже сколько? Тут на корабле дел невпроворот, - начал возмущаться механик, разводя руками, рисуя на лице самое искреннее неудовольствие - командир завтра мне …, (в общем мошонку с содержимым), оторвёт, если сопли сегодняшние до утра не уберу.
- Чего ты тут развонялся. Получил приказание, исполняй! Я что ли это совещание придумал, - прекращал пререкания помощник, - Давай прыжками. Вернёшься, доложишь, что он там говорил.
- Понял! Есть!!! – возмущённо прокричал механик.
Выскочил из каюты, снял с лица печать озабоченности и возмущения, удовлетворённо улыбнулся и весело застучал каблуками своих парадных туфлей по палубе, направляясь на выход с корабля.
Серёга сбежал с трапа. На секунду остановился. Несколько раз глубоко, всей грудью вздохнул. Повёл плечами, расправил их. Свобода. Гуляй. И вот он уже за забором. К кпп 201-й бригады направо, но ему туда не надо. Перепрыгнул рельсы железнодорожной ветки. Взбежал по трапу на центральную городскую площадь. Вот он город во всём своём великолепии. За спиной прозвучали отбитые на кораблях склянки. Посчитал. Семь, значит половина восьмого, всё нормально. Быстрым шагом преодолел площадь. Проходя мимо одной из скульптурных композиций памятника Борцам за власть Советов, на секунду задержал внимание на фигуре молодого сучанского партизана в заломленном на затылок картузе, положившим левую руку на щиток пулемёта, правую – на гармонь. Сейчас вот он, бронзовый, возьмёт гармошку в руки, растянет её меха, резанёт залихвастское «Яблочко». От этой мысли настроение поднялось, но в пляс Серёга пускаться не стал, а только подпрыгнул, пару раз топнул, пару раз шаркнул подошвами своих туфель и ускорил шаг. Он перешёл на противоположную сторону Ленинской, дошёл до угла 25-го Октября. Преодолел последние сто шагов, и вот они, двери ресторана «Золотой Рог». Мест нет, дверь закрыта. Трояк швейцару. Он благодарен. Шинель в гардероб. Прыжками по лестнице вверх. И вот перед ним он, зал ресторана. Серёга замер на входе.
Полумрак зала ресторана ярче тысячи солнц. Мелодия песни «Эх, Одесса» приятнее мелодий лучших симфоний, рождённых великими композиторами. Звуки гитар, саксофонов, труб и грохот барабанов милее звучания классических инструментов, сотворённых руками лучших мастеров мира. Душа желала и вежливо просила шампанского и ананасов. Организм, крепко стоящего на земле Серёги, в отличии парящей где-то, нематериальной души, которую не пощупать, не понюхать, не просил, а настойчиво требовал гораздо меньшего: всего лишь водки и салата из кальмара со сметаной. В прочем сошла бы и корочка хлеба. Тужурка расстегнута, одна пола отброшена для демонстрации жилета. Орлиный взор по залу. Вроде бы мелочь, 170-ти без сантиметра нет, постоянный обитатель шкентеля училищной роты, но всё равно – орёл. Серёга набрал полную грудь воздуха, приподнял плечи, хлопнул негромко ладонями, сцепил их и потёр. При этом дрожь прошла по всему Серёгиному телу. Потирая руки, поводя плечами, всем своим видом показывая свой восторг и желание эх гульнуть, он прошёл в зал.
Место нашлось быстро. Серёга познакомился с соседями по столу. Все свои, флотские, с бригады десантных кораблей, базирующейся на Русский остров, нашлись и общие знакомые. Графинчик водки на столе, дежурный салат из кальмара со сметаной то же. Мясо по капитански, одно из лучших блюд «Рогов», заказано. Принято первая стопка, вторая. Потеплело, совсем недавние неприятности почти совсем улетучились. На душе захорошело, внутри всё начинало петь. Почти полная идиллия, душевный комфорт и равновесие. И вот уже Серёгины глаз забегали по залу в поисках соответствующего объекта для съёма, знака того, по негласно принятым флотским законам, что вечер удался в полной мере.
Грохотала музыка. На металлическом листе перед оркестровой сценой бурно отплясывал уже изрядно подогретый народ. Серёгино внимание привлекла одна из танцующих дам. Впрочем не только его. Неопределённого возраста дама, достаточно прилично одетая, с глубочайшим декольте выделывала невообразимые па. Руки, ноги, а вместе с ними бёдра, грудь, распущенные, длинные волосы рисовали в пространстве что-то невообразимое. Тут были окружности и эллипсы, параболы и синусоиды, всякие там лекальные линии. Бёдра раскачивались и крутились, таз прогибался во всех немыслимых направлениях, распущенные волосы то летали вокруг головы, даже иногда касались пола, подметая его. Экспрессия её танца была запредельна. Народ даже подвинулся как-то, давая простор её безудержному сольному танцу, признавая в ней приму сегодняшней танцевальной программы. Явно такому темпераменту сопутствовало изрядное количество влитой внутрь дамского организма водки. Ну вот музыка смолкла, оркестр ушёл на перерыв, танцующие устремились к своим столам. Та танцовщица тоже пропала из вида.
За столом разговаривали, рассказывали всякие истории и анекдоты, смеялись, пили, ели. Серёге приспичило пойти в туалет. Пошёл. Сделал своё дело, помыл руки. Собрался уже выходить, как двери туалета распахнулись, и туда ввалилась та самая танцовщица. Встала перед Серёгой, покачиваясь, с прищуром начала внимательно вглядываться в его лицо. Потом её лицо расплылось в пьяной улыбке, усиленно вихляя бёдрами и вытягивая руки, она сделала шаг и подошла вплотную к Серёге.
- Лий-ти-на-нт, - растягивая слово, прерываемая икотой проговорила она, опуская руки на Серёгины плечи.
- Надо же, в званиях разбирается, - вяло про себя подумал Серёга, озираясь по сторонам в поисках путей отхода.
- Ми-ха-ник, - всё также, растягивая и с икотой, похлопывая уже Серёгу по плечам, продолжала она.
- Японский городовой, какая осведомлённость, - отметил опять же про себя наш механик, всё ещё не придумав каким образом от неё отвязаться.
- Пад-вод-ник, - продолжала та, всё ещё похлопывая его по плечам.
- С чего взяла, - думал Серёга, но возражать не стал.
Пусть подводник, только отвязалась бы побыстрее. Краска уже заливало Серёгино лицо. Вот не отстанет, придётся из гальюна выползать с этой пьяной дурой на виду всего зала. На хрена она вообще нужна. Кондиции, когда все женщины, не взирая на рост, вес, ширину бедер, высоту груди, цвет и длину волос, выражение лица, наличие и качество зубов и подобное тому, красавицы, Серёга Ярцев ещё не достиг. Был ещё и в состоянии оценить её возраст как возраст, до которого нормальные женщины не доживают.
- Поехали ко мне, - проговорила дама, уже прижимаясь всей своей достаточно объёмной грудью, без икоты и прежней растянутости в словах, изображая в глазах истому.
Серёга, поражённый такой беспардонностью, снял со своих плеч её руки, слегка отодвинул.
- А зачем, - задал он совсем по-детски глупый вопрос.
- Как это зачем? Е… (ну вот только сейчас найден этому слово приличный синоним, произносимый даже с экранов ТВ – трахаться), - просто сказала она.
Серёга опешил от такого предложения. И от того, что его небольшой жизненный опыт говорил, что для достижения этого надо как-то девушку охмурить, завести и подобное тому, поя шампанским и рассыпаясь в комплиментах, а уж потом всё остальное, если хотите главное. А тут всё просто, раз и на матрац. И от того, что кондиции соответствующей он ещё не достиг, и ещё не все вокруг красавицы. Ну как же отделаться от неё? Стрельнуло…
- Извините, уважаемая, - начал Серёга, - А мы с Вами не встречались на Ленинской 131 недавно, - улыбаясь от удовлетворения найденным решением, закончил он.
Месяца четыре назад корабль заскакивал в один из Владивостокских судоремонтных заводов. Тогда Серёга со своими матросами шарахался по Ленинской в поисках тетрадей для занятий. Матросов же интересовали магнитофонные кассеты. Тогда и обратил внимание, что рядом с книжным магазином «Факел», что между Дальзаводской и Авангардом, есть венерический диспансер. И номер дома отложился в памяти.
- Да? – дама умолкла, у неё округлились глаза, показалось, что даже протрезвела. Но думала не долго.
- Брось ты. Всё нормально, - зачастила она, - да это триппер был. Всё курс лечения прошла, анализы сдала. Ещё неделю назад справку получила. Она дома, приедем туда, я тебе её покажу. Поехали, лейтенант! А ты сам то вылечился?
- Не верю тебе, уважаемая. Ищи другого дурака, - бросил Серёга и решительно обогнул стоящую на его пути жрицу любви.
Она, уличённая в заразной болезни, опасаясь рецидива, так как не знала, если у этого орла справка об излечении, уже не удерживала Серёгу. Своё венерическое недоразумение, так неожиданно намотанное самому себе, Серёга лечил водкой, закусывая мясом по капитански, а через некоторое время и вообще о нём забыл.
С «совещания, проведённого заместителем начальника Технического управления флота» он вернулся во втором часу ночи. Организовать проведение совещания до утра не удалось Серёге. Хотелось и очень, да вот не склеилось и не снялось. Да он особо и не растраивался. Всё сложилось и без этого: и душу отвёл, и посмеялся, и отдохнул по человечески. Помощник спал. Решил механик его не беспокоить и доклад по совещанию перенести на утро.
И опять была дорога. Долгая. И по расстоянию. И по времени, которое было затрачено на её преодоление. Дорога до определённого места, сложения соответствующим образом обстоятельств очерёдного наматывания на винт лейтенанта Серёги Ярцева изобиловала многим интересным, опять же потребовавшей немалых физических усилий и нервного напряжения.
Движение к очередному недоразумению с Серёгиным винтом было начато на рассвете второго февральского дня. Уходили далеко и надолго, с серьёзными задачами. Ни одни, а в составе целого отряда. В общем, на боевую службу. Без оркестра и митингов с напутственными речами. В те, уже достаточно далёкие времена, для флота подобные предприятия были обычным делом. Теперь всё изменилось: митинги, оркестры, высшее флотское командование, служители культа, освящающие окраплением святой водой пусковые ракетные и артиллерийские установки, торпедные аппараты, средства связи и управления, турбины и дизеля. Последнее не всегда помогает. На памяти как-то освящённые турбины на двух БПК всё-таки сдохли. На одном угробили в хлам турбину винта одного из маршевых двигателей, на другом турбину высокого давления форсажного двигателя. Обязательное освещение всего этого в средствах массовой информации. И всё с превосходящим пафосом: поход беспрецедентный, впервые, ну и прочая мура. А было всё очень просто, никакой там беспрецендентности, обычная флотская рутинная жизнь и ничего не переворачивалось в жизни. Угрюмое утро, небо затянутое свинцовыми тучами, пронизывающий ветер. Уже проснувшийся город жил своей обычной жизнью: люди спешили на работу, транспорт двигался по своим маршрутам. Ни кому по большому счёту не было дела, что целый отряд кораблей уходит далеко в море. На пирсах нет среди провожающих жён, детей, родителей, только начальники да и флагмана из штабов. Единственное, что корабли, стоящие и остающиеся здесь у пирса, поднимут на фалах сигнал «Счастливого плавания». Серёгин корабль к местным не относится. Родная база в 180 милях хода от Владивостока. Провожающих только двое: комдив да и минер с одного из кораблей дивизиона, кореш Серёги Ярцева. Корабль готов к даче хода. Сходня уже на борту. Команду командира: «Отдать швартовы», - исполнили комдив с минёром, сбросив огоны швартовных концов с палов причальной стенки. Один сбросил правый конец, другой левый.
- Пошёл шпиль! – разнеслась команда командира по верхней палубе.
Корабль начал медленно отходить от стенки, что бы вернуться к подобной на дальневосточной земле месяцев так через десять. На всё удаляющемся пирсе среди мусорных баков и угольных куч, вместо толпы провожающих жён, детей, друзей, начальников две одиноких, замёрзших на ветру фигуры.
Как только прошли Скрыплёв, командир объявил по трансляции о давно всем известных целях и задачах выхода в море. На мгновение возрадовались: прошли боновые ворота и они, боны, начали капать на счета экипажа. И тут же об этом забыли. Море встретило корабли совсем не радостно: сильным ветром и волной. Всё в такт, чтобы ни кто не забывал о серьёзности предприятия. Двое суток голова-ноги. На камбузе тральщика невозможно было что-либо приготовить. Питались всухомятку: сухари, консервы, таранька. Пережили. На подходе к Корейскому проливу море успокоилось. Потеплело. Сняли шапки, альпаки, телогрейки. Корабль, как в прочем и весь отряд, начал считать потери. С верхних палуб смыты за борт бочки с красками, растворителями, маслами, кислородные и ацетиленовые баллоны, баллоны с бесценным фреоном для холодильных машин, повреждёны шлюпки и барказы, в кают-компаниях и столовых горы битой посуды. И причина не в стихии, а в элементарном раздолбайстве в части доброй морской практики: не закрепили по штормовому. Народ начал вылезать из щелей на свет божий. Надо заметить, что первые два-три дня после выхода в подобные походы, экипажи кораблей, измотанные предпоходовой суетой, бесконечными погрузками, проверками, круглосуточными работами с механизмами, не заканчивающимся устранением замечаний, просто спят. И умные командиры, понимая, что народ просто устал, не дёргают свои экипажи. Так и идут эти первые дни: четыре часа вахты, после этого сон с перерывом на приём пищи. А уж после того как все отоспятся, начинается, как правило, разбор завалов загруженных перед выходом запасных частей, материалов, продовольствия и всякого другого имущества. Тут выясняется, что привезли совсем не то, что просили, сами просили то, что на корабле не нужно и не применимо. Лишнее летит за борт.
Там, дома, зима, холодно. А здесь, по мере движения на юг, солнце пригревает по полной схеме. И вот уже сброшена роба, Форма одежды трусы, голый торс. На построениях: тёмно-синие шорты, куртки с короткими рукавами, с новыми, ещё чистыми нашитыми боевыми номерами, пилотки с длинными бейсбольными козырьками, тропические тапочки с дырочками. Всё ещё новое, не застиранное, не рваное и не замызганное.
Идут первые заправки топливом и водой на ходу. Новые ощущения, новые дела. Реальное познание истории, географии, действительности: Корейский пролив, его Восточный проход, траверз острова Цусима, уменьшили ход, приспустили флаг и опустили на воду венок в память моряков русского флота и одной из величайших его, флота, трагедии, Восточно-Китайское море, краешек Филиппинского, Южно- Китайское, сопровождение боевыми кораблями Японии, Южной Кореи, Китая, непрерывно гудящий в небе американский «Орион». Море необычайной голубизны. И вот уже на карте 3-й градус южной широты, до экватора рукой подать, совсем рядом Сингапур, Маллакский пролив, за ним Индийский океан. Большой сбор… На юте выстроился весь экипаж, за исключением вахты. В середине командование корабля. Командование вооружено: на правом боку у командира и замполита на пассиках висят кобуры с пистолетами, у помощника и штурмана в дополнение к пистолетам на плечах висят автоматы, механик с дрючком для выковыривания хлама из загашников, не доверили ему боевого оружия, наверное, сочли, что у него и так его достаточно. Короткий и жёсткий инструктаж, сопровождаемый похлопыванием кобуры с пистолетом. Всем сидеть по тревоге на боевых постах, носа на верхнюю палубу не высовывать. Вахту нести бдительно. Ход 14 узлов. Не приведи господь, потерять ход и обесточиться. Патроны боевые. Прыгнувшему за борт – пуля или же резкая перекладка на борт руля и рубка винтами на фарш. Народ напряжён. Точно, не шутит командир. Три коротких звонка «Слушайте все», тут же за ним длинный звонок тревоги. На нок мачты взметнулись два флага «Иже». Корабль занял своё место в кильватере отряда и на 14-ти узлах корабль вошёл в Сингапурский пролив. В сущности впервые со времени выхода увидели землю. По левому борту белые небоскрёбы Сингапура. Необычайно сочная зелень растительности. Белоснежные надстройки и корпуса танкеров и сухогрузов. Там, в Сингапуре, много интересного, совсем другая жизнь, но нас туда просто не пускают. Шли бы как люди, ещё туда-сюда, а тут на «танках». Образовался эскорт из боевых катеров, белых моторных яхт, вертолётов в небе. На яхтах, вертолётах видны репортёры с снабжёнными «метровыми» объективами фотоаппаратами в руках. Параллельным курсом отряду шёл выскочивший откуда-то фрегат под английским флагом. Опознали по бортовому номеру. «Шеффилд», через два с небольшим года он уйдёт у Фолклендов на грунт, поражённый ракетами аргентинских штурмовиков. На верхней палубе весь свободный от вахты экипаж. Офицеры в белоснежных шортах и рубашках, матросы в чёрных шортах и серых футболках. У нас: на крыле мостика командир с помощником, сигнальщик, на юте – зам с минёром, и больше не души. Командир то же человек. И вот дана команда понемногу выпускать на верхнюю палубу матросов. Им то же надо посмотреть на экзотику. Требование только одно: никаких трусов и обнажённых торсов, строго по тропической форме и прикрытой головой.
За кормой Сингапур. Вошли в Маллакский пролив. Почему то не помянули там, как было в Корейском проливе, погибший в этих местах крейсер «Жемчуг». Проливы преодолели благополучно, хода не теряли, держали назначенные 14 узлов, не обестачивались. Вышли на просторы Индийского океана. Новая география, новые впечатления. И вот брошен якорь у острова Сокотра. На часах время московское, в прочем и московский же почтовый адрес: Москва-400, почтовый ящик. Кто-то говорил, что чьи то родители собрались посетить своего сына, радуясь тому, что не надо для этого ехать на Дальний Восток и тратить большие деньги на билеты, он вот совсем рядом оказался, перевели за хорошую службу, наверное. Не нашли они его. По большому счёту мирная, размеренная жизнь, сложившаяся на переходе кончилась. На борт прибыл штаб 8-й оперативной эскадры. Все построены, выравнены, отпущенные на переход офицерами и мичманами бороды сбриты, всем вставлено, всё и у всех вывернуто. Резюме одно: всё плохо, недоумевают, что за корабль флот прислал сюда им для службы. Но они, штаб эскадры приведут всё в надлежащее состояние. Всё банально до безобразия, ответственности то никакой: корабль всегда приходит плохой, потом из него силами штаба эскадры делается хороший, а если «остаётся» плохим, то опять же флот виноват, такой прислали, эскадра ни при чём. Всё, организационный период на пять дней, затем повторная проверка. Что ж, служба есть служба, корабль и его экипаж начали организовываться.
«Организовались»… Пошла работа. Остров Перим в Баб-эль-Мандебском проливе, точка якорной стоянки, ежедневный подсчёт проходящих мимо судов и кораблей. На карандаш государственная принадлежность, наименование, если удастся сигнальщикам прочитать, ориентировочный тоннаж, характер груза, направление движения. По истечению суток соответствующее донесение уходило нужным адресатам. Переход на север, в Аравийское море. Персидский залив. Встали на якорь на входе в него, в Ормузском проливе. Задача та же. Справочная тетрадь сигнальщиков с рисунками пароходных труб разбухла до солидных размеров, многократно перекрыв выданную по линии разведки справочную информацию. И глаз они набили, с ходу по трубам определяя национальную принадлежность пароходов. Остров Дахлак, сопровождение до него по Красному морю и, после межпоходового ремонта и отдыха, обратно подводных лодок до точки, где они погружались и уходили в районы, известные богу и вышестоящему командованию, или всплывали, отработав свою автономность. Новые впечатления и познания мира. Встречи в море с боевыми кораблями Америки, Англии, Франции, даже Германии. Тогда был период обострения отношений Америки с Ираном, скинувшим своего шаха и пошедшим в ином, не предписанном Штатами направлении, и кораблей в этих районах было как грязи. Цивилизованный, демократический мир грозил Ирану своими кулаками, пустить же их в ход тогда так и не решился. И всё это только потому, что в мире существовал элементарный противовес в лице несуществующего ныне государства. Встречи были корректны, с нормальными приветствиями в соответствии с морским церемониалом. Только как-то раз французы были очень уж бесцеремонны: пересекли курс перед самым носом подводной лодки, идущей в кильватер за кораблём охранения. Слышали бы они, что о них тогда говорил командир в дополнение к поднятым по международному своду сигналов флагов. Деловые заходы: Аден, Ходейда, Джибути, Массауа. Местная валюта на руки, колониальные подарки. В редкие минуты отдыха купание, когда вода совсем не освежает, так как её температура под +35, необычайный подводный мир с кораллами, рыбами всевозможных расцветок, одно слово аквариум. Все до черна загоревшие, за исключением разве что только бойцов БЧ-5. У них вахты исключительно внутри корабля, между вахтами – нескончаемая работа. Уже как-то приспособились к дикой жаре, постоянной экономии воды, пресная только в кружке почистить зубы, всё остальное моется забортной. Душа отводится только при заправках, да редких дождях, когда на верхней палубе устраивается глобальная помывка экипажа. Тропическая форма, когда-то совсем новая, тёмно-синяя, застирана до слабой голубизны, местами разорвана и грубо зашита, в пятнах топлива, масла, тавота. Вместо тропических тапочек, разлетевшихся вдрызг от пота, того же топлива, у большинства самодельные шлёпанцы из резины, с ремешками из всяких подручных средств. Всё складывалось достаточно успешно. Срывов в выполнении задач не было. Постоянное выполнение задач в море, сплотило экипаж, сложилась хорошая организация службы. Возникавшие поломки механизмов, оборудования спокойно, без всякого надрыва устранялись своими силами. И главное: с постоянно действующими механизмами, многосуточными переходами неуклонно рос уровень подготовленности как офицеров с мичманами, так и матросов в кораблевождении, эксплуатации, ремонтах. В этом, наряду со всеми остальными целями и задачами, ценность боевых служб. Обретаемый в этих районах опыт не сравним с опытом тех же плаваний в своих районах.
Выпала на долю тральщика и задача по слежению на севере Аравийского моря за американскими авианосцами. Из более чем 10 месяцев пребывания на службе на это дело ушло верных месяца полтора. Ситуация на эскадре сложилась таким образом, что, наверное, просто некого было больше из надводных кораблей посылать на слежение. БПК «Октябрьский» безнадёжно засолил главные котлы и, в основном, отстаивался на якоре в районе Сокотры. Серёгины мотористы переименовали его в БПК «Хилый». И когда на параллельных курсах обходили его, движущегося на пяти узлах, чадящего чёрным дымом, они вылезали на верхнюю палубу в своих рваных трусах, свистели в четыре пальца, орали – Хилый, Москва-Воронеж, показывали руками неприличные жесты, обозначающие невозможность обгона. СКР «Пылкий» переживал гибель командира трюмной группы, так нелепо погибшего от электротравмы при работе с вспомогательным котлом. Коснулся голой грудью клемм сигнальной лампы. СКР «Сторожевой» был занят более важным делом, уйдя в компании с БДК «Вилков» с официальным визитом на Маврикий. Крейсер «Фокин» стоял в ожидании команды возвращаться домой. «БДК «Рогов» то же собирался домой. На нём царило уныние и растерянность. Добрая часть начальников готовилась к снятию со своих должностей. Угробили одну из турбин, меняли тут же на Дахлаке. А тут ещё потеряли матроса. Опять же нелепо погибшего от той же электротравмы. Поленился сходить за ключом для приведения в движение выключателя контроллера одной из грузовых лебёдок. Попытался провернуть кулачковый вал обычной отвёрткой, которая естественно сорвалась, и он въехал всем телом в нутро контроллера, находившегося под питанием. Тело того матроса, зашитое в парусину, с привязанной балластиной к ногам, было предано морю недалеко от Сокотры. СКР «Горделивый» был ещё на переходе из Калининграда. Эсминцу «Скрытному» там делать нечего. К нему нужно привязывать танкер, так как через трое суток хода ему нужно подавать мазут и воду. «Виноградов», тот же тральщик, правда, теперь именуемый СКРом, что добавило офицерам по десятке к должностным окладом, ничем не лучше. Не идти же туда «Тамани» со штабом эскадры на борту. И корабль снабжения «Березину» посылать туда не с руки. Всё решено - тральщик 737-й. Не противостоять же авианосцу надо, а так присматривать. Задача простая, как три рубля: вякнуть в эфир, если случится массовый подъём авиации с авианосца. А дальше как бог даст. При таком раскладе, точно одно, в дальнейших флотских или там эскадренных планах тральщик этот значится не будет.
Пошёл корабль. Точного места не было. Но вышли всё-таки на него. Ночью, в пятибальный шторм, при слабой видимости. С рассветом окончательно опознали. Он, родной, бортовой № 69, Эйзенхауэр, Дуайт который, атомный, под своим звёздно-полосатым флагом. Поприветствовали друг друга, при этом «Эйзенхауэр» это сделал первым, пренебрегая своим рангом, и тем самым поставил командира тральщика в неудобное положение, заставив его просто покраснеть. Ещё бы, водоизмещение более чем в сто раз больше, по длине – более чем в пять раз, ширина его больше чем длина тральщика, да и топ мачты, явно, не дотянется до верхней кромки его полётной палубы. Ну, снисходительно вежлив. Поинтересовался, устроит ли командира 6-узловой ход, а в дальнейшем информировал сигнальными флагами каждое своё изменение курса. Пристроились на безопасной дистанции от авианосца, на его кормовых курсовых углах. Началась по большому счёту спокойная и размеренная жизнь на слежении. Без своего плана, по плану американца. Куда он, туда и тральщик. И всё это неспешно, 6 узлов и не более, под одной машиной. Даже такое неспешное движение было в тягость тральщику при его полном ходе в 17 узлов с небольшим. Через каждые два часа, блюдя инструкцию, тральщик взбрыкивал, увеличивал обороты машины и, резвясь, нарезал круги на повышенных ходах, прожигая главный двигатель. После чего снова занимал своё привычное место. Авианосец никуда не спешил, собственно и внимания особо не обращал на крутящуюся здесь у него под ногами «Моську», к тому же и не лающей. Справедливости ради следует заметить, что если бы у него появилась необходимость оторваться, то сделал бы он это без особого надрыва. Немного приподнял бы компенсирующие решётки над своими реакторами, ну и через совсем малый промежуток времени дал бы все свои 30 узлов, и улетел бы. Соплаватель, при местной температуре забортной воды, едва ли выжал бы 15 узлов. А каков у них уровень подготовки! Все корабельные, без сомнения патриоты свое Родины, включая и замполита, просто восторгались. И было чем. По справочникам на борту чуть меньше сотни летательных аппаратов, штатное авиакрыло. Если отбросить вертолёты, то почти девяносто самолётов. В день от 100 до 120 вылетов, включая и ночные полёты. По тем же справочникам где-то 1,5-1,8 человека на экипаж. Это же каждый лётчик практически ежедневно имеет вылет. Полёты ежедневно, за исключением воскресенья, в субботу до обеда. Вот это уровень боевой подготовки. И никто не упал. Промахи были, но только на уровне 2-3 заходов на посадку, да и то редко. Заправки то же были интересны. Особенно продовольствием. У них с судна-перегрузчика поднимался вертолёт с контейнером на подвеске, контейнер опускался на палубы, где и разгружался. Полтора часа и всё готово. Мы же сходились бортами со своим перегрузчиком, «Неманом» там или «Ульмой», и чуть ли не весь день таскали на себе мешки, ящики, коробки. Авианосец брал харч на более чем 6 тысяч человек, тральщик – на неполные семьдесят. Есть чему завидовать, чему учиться. Тральщик американцы использовали и для своих учебных целей, заходя на него с кормовых курсовых углов, наверное, имитируя атаку. Чем противостоять? Четыре ствола 30-ти миллиметровых мухобоек, ещё четыре 23-х. Две РБУ, плюющиеся всего на чуть более километра, здесь абсолютно бесполезна, намотанные на барабаны лебёдки и вьюшки тральные верёвки, тем более. Всё здесь ясно. Паре штурмовиков на несколько минут работы. И амба, корабль на грунт, на поверхности воды бескозырки с ленточками Тихоокеанский флот, ветошь и прочий хлам с положительной плавучестью.
Ну, хватит о былом противостоянии флотов. Главное же намерение было поведать о втором виртуальном недоразумении с винтом механика этого тральщика, Серёги Ярцева. До места дошли. И здесь, на слежении, начали складываться соответствующим образом необходимые для этого обстоятельства. Размеренная, спокойная жизнь на слежении сложилась для «люксов», или, как их ещё называют механики, пассажиров. Это те, кто к механикам не относится. Командира вот только в разряд пассажиров не включают. Логика отчасти здесь присутствует. Кто же корабль двигает? Конечно механики. Внизу, вне зависимости характера выполнения задач, района, погоды, работа и проблемы постоянны: винты должны вращаться, двигая корабль, все потребители должны получить электропитание, пар, холод, наконец, из генуэзских чаш в гальюнах должно исправно смываться дерьмо. И постоянно то там, то тут вырвет прокладку, упадёт или чрезмерно поднимется давление, сядет изоляция и ещё много чего другого. По всем этим вопросам надо что-то предпринимать, не взирая на страшную жару, грохот, в любое время дня и ночи. И это участь Серёги Ярцева и его подопечных.
Работающий правый главный двигатель пропел своё затихающее у-у-у-у… Корабль встал без хода. Будить спящего после вахты Серёгу не пришлось. Какие-либо изменения в устоявшихся на корабле звуках действовали на механика лучше, чем будильник. И выяснять ему не надо, что и где. Ему, даже ещё не проснувшемуся окончательно, всё предельно ясно. Ноги в тапочки, прыжками по коридорам, винтов по трапу вниз в пост носовой машины. Команда в ПЭЖ на запуск левого главного. Здесь вахтенный моторист, сын солнечной Чувашии Патшин Юрий Митрофанович, узрев падение давления масла перед путевым фильтром недолго думая, без добра с верху, остановил машину. Разобрались быстро. Серёга залез щупом в отстойник разобщительной муфты, вытащил его. Всё ясно: полный масла. В голове сразу нарисовалась картина возможности дальнейших событий, ужасающих и безнадёжных. Масло не откачивалось, ещё чуть-чуть и пошло бы оно через суфлирующую трубу прямо на сетку нагнетателя, дальше, перемешавшись с воздухом по цилиндрам двигателя и … И если бы, по паче чаяния, в ходовой рубке, увидев страшный дым из трубы, сбросили бы нагрузку уменьшением шага винта, то полетела бы, родная, в разнос, и к маме не ходи. Поймали бы ли? Вряд ли. Ну, перекрыли бы стоп-клапаном подачу топлива, машина же на горячем масле, к тому же хорошо смешанном с воздухом, пропущенное через компрессор, работала бы ещё лучше. Точно, дрова бы были. Серёга благодарственно жал руку мотористу, хлопал его по плечам. Моторист отличник, так Серёга и сказал командиру, докладывая ему о произошедшем.
Ну вот и работа нарисовалась. А наверху без изменений: солнце, море голубое, авианосец, летающие вражеские самолёты. В трюм, под разобщительную муфту загнали самого худого моториста. Отдал он пробку на откачивающем насосе и вытащил приводную рессору. Просто и быстро не получилось. Цела. Полезли дальше вываливать насос полностью. Тут уже в полный рост прелести механической жизни: горячий металл ещё не остывшей машины, горячее масло, пот заливает глаза и, наконец, просто не удобно в скрюченном положении крутить гаечными ключами. Работающего прикрывают кусками брезента, вытирают пот с лица, притащили переносной вентилятор. Отдал насос бедолага. Вытащили его, положили на паёлы. Обступили, осмотрели, ощупали, покрутили. Нормальный, исправный насос, приёмная сетка чистая. Значит что-то дальше ещё. Теперь уже раскрыли альбом чертежей, описание. Вникли. Привод агрегатов, там должна быть зарыта собака. Вывалили и его, вытащили на свет божий. Покрутили. Ну вот, шестерня привода насоса откачки не вращается. Раскидали привод. Всё наглядно видно: штифты крепления шестерни на втулке срезаны. По уму следовало бы привод поменять полностью, да вот нет такого на борту, и где ты его найдёшь здесь, на просторах Аравийского моря и восточных базарах побережья. Для восстановления точно нужны станки фрезерные, токарные, ну и их на корабле нет то же. Командир и все остальные напряглись. Ещё бы, остались на слежении на одной машине, не приведи господь совсем опарафиниться, потеряв окончательно ход. Совесть чиста, вины за народом в поломке этой злополучной железяки нет. Полетело донесение в штаб эскадры, с прошением забросить потребный узел с ближайшей оказией. Ответа не последовало. Похоже там, на верху начальники задумались, зачесали затылки, в поисках решения. Выполнение задачи идёт своим ходом: «Эйзенхауэр» на 6 узлах, за ним тральщик под одной машиной, не отстаёт. А делать что-то надо. Серёга то же чесал затылок. Что-то же надо делать. Решили попробовать. Взяли в руки надфили и по-простому исполнили фрезерные работы, расточив пазы во втулке и шестерне. В пазы вбили свёрла, обломали их. Собрали привод, крутиться. Поставили на место. Запустили машину. Нормально, машина работает, привод своё дело делает. Обороты подняли, всё нормально. Подстраховались, проинструктировав народ теперь уже в бережном отношении к узлу о котором до этого и знать не знали. На всё ушло чуть больше суток. Полетела на верх победная реляция командира. Ответ ждать не замедлил. Телеграмма была за подписью Главкома. Похоже, все так напряглись, что доложили в Москву, заставив потеть и тамошних начальников. Командиру БЧ-5 Главком объявлял благодарность.
Почивать на лаврах отличника Серёге пришлось совсем недолго. Разлетелся распредвал на одном из блоков дизельгенератора. Распредвалы, подшипники, клапаны разлетелись в хлам. Сломалось пружинное кольцо регулировочной втулки, та вывернулась, вышла из зацепления, встал распредвал, поршень ударил по клапанам. Опять работа, хлопотная и достаточно объёмная. Командир доклад воспринял уже с большим напряжением, чем предыдущий по главной машине. Сопля родная, докладывать не стали. У Серёги и его бойцов очередная бессонная ночь. Отдали и сбросили головку блока, разобрали клапанный механизм, поменяли погнутые и оборванные клапаны, притёрли их. Поменяли шпильки крепления подшипников распредвалов. Вот головка на месте стоит, осталось уложить только валы, отрегулировать газораспределение, да запускать двигатель. Упёрлись. В ЗИПЕ нет выпускного вала. Впускных аж три, а выпускных ни одного. Тоска… Не надолго совсем. Прогорел газоход на 100-киловатном дизельгенераторе. Там же срезало пару болтов крепления муфты, на бобышках появились трещины, все свидетельства начавшегося процесса разрушения. Всё, восстановить газоход, эксплуатации двигателя дробь, пока муфта окончательно не разлетелась и пока не подвернётся плавмастерская, чтобы привести муфту в надлежащее состояние. Распредвал перебросили на более нуждающуюся машину, которая вскоре и была запущена. Вот она, сермяжная правда механической жизни. Совсем не сладкая.
Командир уже нервничал по полной схеме. Его опыт говорил, что начавшаяся череда аварий и поломок будет бесконечна. С Серёгой вместе сочинена мягкая легенда произошедшего, где и намёка не было на то, что хоть как-то личный состав повинен. Попросили забросить с оказией распредвал и болты для муфты. Телеграмма пошла в штаб эскадры. Результатов долго ждать не пришлось. Через какой-то час механик был вызван в радиорубку, на прямую связь со штабом эскадры. Всё ясно, там, на штабном корабле, находящимся на рейде Сокотры на удалении полутора тысяч миль от района пребывания тральщика, в радиорубке флагманский механик эскадры, в недавнем прошлом флагмех Бичевинской бригады подводных лодок, страшный матерщинник со скрипучим голосом и речью без знаков препинания. Да, похоже, оторвали его от дел более важных. Серёга Ярцев в радиорубке. На «Ключах» бывший сахалинский шахтёр Вова Чикин, три года службы которого запомнились начальникам его грандиозными пьянками по случаю дня шахтёра, не обошлось даже здесь, на боевой службе, выдул, зараза, пару флаконов тройного одеколона. Грохот отбойных молотков не лишил музыкальности его слух. Радист был от бога.
- Ну давай, Чикин, стучи, что командир БЧ-5 у аппарата,- проговорил механик.
Радист отстучал ключом известие о прибытии механика. Начался диалог. Пальцы радиста, принимавшего точки и тире, стучали по клавишам аппарата, медленно ползла лента с расшифрованным текстом. Серёга держал ленту на руках и читал её содержимое.
- Доложи причины неисправности, - пришла команда с далёкой Сокотры.
Механик озвучивал краткую версию происшедшего. Радист воспринимал сказанное на слух и отстукивал ключом свои точки и тире.
- Что нужно и сколько потребно времени на устранение? – спрашивала выползающая из аппарата лента.
Разговор затягивался. Как назло не оказалось номера чертежа потребной железяки. Нет номера чертежа в описании машины, в перечне ЗИП распредвала то же нет. Серёге пришлось притащить вал в радиорубку и, психуя, мерить его длину, диаметр шейки. Размеры точками и тире улетают в эфир. Вот сейчас ещё флагмех запросит профиль кулачка, и как его описать по ключам? Слава яйцам, не спросил.
- Ты стопроцентный преступник, - выдала свой вердикт лента аппарата.
- Есть, понял, - полетело в эфир Серёгино согласие.
- Я сделаю тебя младшим лейтенантом, - понеслись уже угрозы.
- Может быть, ещё вздёрнешь на рее, - подумал механик. Радисту же свою мысль озвучил по-уставному, - Есть, понял.
Да, дела… Тут по сроку вроде бы выслужена третья звезда на погон, превращавшая механика в страшного лейтенанта и переводившая его из стана карасей в строй уже нормальных офицеров флота, корабля тоже, так как на борту он единственный лейтенант. Значит, плакала звезда, закатывается вдруг она. Радист принимает очередную порцию разбора действий флагмехом эскадры. Ползёт лента …
- Такие как ты, ловят триппер, не снимая штанов!!! Всё конец связи. Целую, флагмех, - выползшая из аппарата лента вынесла последнее определение.
Серёга смачно плюнул себе по ноги, площадно выругался и, бормоча себе под нос, спустился в свою каюту залечивать привязавшиеся в очередной раз виртуальное венерическое недоразумение. Радист собрал ленту, вырезал из неё наиболее интересные места диалога, наклеил на бланк телеграммы, оформил её надлежащим образом и отнёс командиру на ознакомление. Командир, гад, вместо того чтобы дать команду на уничтожение, отдал её секретчику. Секретчик угрюмо, как ему и положено, вшил телеграмму в дело, вписал её в реестр, а потом за сигарету демонстрировал её всем желающим. За спиной смеялся весь экипаж над заболевшим заразой механиком, в кают-компании травили в лицо.
Вот так, за каких-то полгода лейтенант Серёга Ярцев, командир электромеханической боевой части морского тральщика умудрился дважды намотать на винт венерическое недоразумение. И как видите, виртуально, не снимая штанов, наяву же ни разу не капало. Даже благодарность Главкома не уберегла. Слабы её контрацептивные средства оказались.

ОБРЕТЕНИЕ РАВНОВЕСИЯ.

Вот если тело покоится, как трактует физика, то, значит, оно находится в равновесии. Ну и дальше растолковывается, что для этого необходимо и достаточно, чтобы геометрическая сумма внешних сил и их моментов, приложенных к телу и действующих на него, равнялась нулю. Вот тогда всё равновесно и спокойно. И корабли по тем же законам пребывают в равновесии. Вот сила его тяжести и плавучести одинаковы по величине, приложены в соответствующих точках, расположенных на одной вертикали, обязательно перпендикулярной плоскости ватерлинии, и полный порядок: корабль сидит прямо, на ровном киле. Если что-то изменится в суммах и направлениях этих сил и моментах, то всё, равновесие потеряно, и нужно что-то приложить, чтобы оно вновь восстановилось. А вот с людьми, населяющими эти корабли, всё несколько сложнее. На ногах стоят по тем же физическим законам. Но ведь ещё есть душа, которая тоже иногда, редко или часто, то же имеет свойство терять равновесие. От разных вещей душевное равновесие теряется и по-разному оно восстанавливается. И происходит это у каждого по своему. На флоте всё ни как у обычных людей. Почему-то утрата равновесия чаще происходит не от бешеного и непредсказуемого ритма жизни, порою просто рваного от непоследовательности и нелогичности, а от наступившего вдруг комфорта, спокойствия, возможности отдохнуть, наконец, чего-то просто человеческого. Ну, вот у некоторых примерно так это происходило…
- Через минуту питание с берега, - раздалась команда по кораблю…
Почти тут же кратковременно мигнули лампы освещения, сопровождая переход электропитания с бортового на береговое. Работающий дизель, оставшийся без нагрузки, сменил свой натужный гул на более лёгкий, и начал затихать, выводимый на холостые обороты. Через некоторое время остановленный дизель замолк и вовсе.
Буквально час назад корабль ошвартовался у пирса. Его возвращение с моря было не обычным. Швартовка проходила под звуки духового оркестра. На пирсе были выстроены экипажи кораблей. Перед строем на земле лежали носилки, около которых стояло четверо дюжих матросов. На них лежала разделанная, в подпалинах от паяльной лампы совсем не маленькая, килограмм так на больше сотни, свинья, именуемая поросёнком. Встречал лично адмирал, командующий флотилией. Корабль возвращался после почти одиннадцати месяцев боевой службы в далёких южных морях. Командир корабля построил на пирсе свой загоревший на южном солнце экипаж, ёжащийся от ноябрьского холода, доложил командующему о выполнении задач, состоянии корабля, ну и как всегда непременно о готовности корабля и экипажа к выполнению новых задач Родины. Командующий поздоровался с выстроенным на пирсе экипажем, поздравил с успешным выполнением задач боевой службы и возвращением домой и вручил по заведённой на флоте традиции «поросёнка», ну свинью ту, что на носилках перед строем лежала. Четверо матросов с усилием подняли носилки и, покачиваясь от тяжести, подтащили и поставили их перед строем экипажа. Среди встречающих не было жён и детей. До своей родной базы ещё надо было дойти. Сразу туда не пустили. Закончилась суета встречи. Командующий убыл. Вслед за ним, зачехлив свои инструменты, исчезли с пирса и флотильские лабухи. На корабль ринулись матросы и офицеры кораблей, стоящих у этого пирса, за впечатлениями, рассказами о походе, колониальными подарками. Быстрее других это сделал тыловской продовольственник. Ему нужно было получить от помощника чек за свинью. Это только кажется, что свинья это презент от командования. Она, свинья, это обычное мясо, которое выдаётся на корабль, соответствующим образом оно учитывается, и подлежит поеданию из расчёта 200-х грамм на человека в сутки. И если вдруг по случаю такого торжественного случая будет съедена она сразу, за один присест так сказать, то нагрянувшая вдруг ревизия снимет остатки, тут же определит недостачу, подлежащую покрытию из жалованья помощника, если тому не повезло и баталер продовольственный у него всего на всего матрос или старшина срочной службы.
На корабле смех, неподдельная радость возвращения домой. Дым коромыслом. Все, наслаждаясь, курят уже нормальные сигареты вместо набивших оскомину и обрыдших дешёвых «Смерти на болоте», то есть «Охотничьих». В каюте командира уже разведён откуда-то появившийся спирт, свой вроде бы давно кончился, приняты офицерами корабля первые чарки за благополучное возвращение. Только механику что-то не по себе. От приглашения подойти к столу и выпить чарку, отказался, чем удивил всех, так как раньше такого за ним не наблюдалось, завсегда в первых рядах, а то и чуть ли не главный организатор. Глаза лихорадочно блестят, бегают. Внутри всё напряжено и натянуто струной, не дай бог оборвётся, всё непонятным образом трепещет и дрожит, присутствует какое-то чувство опасности. Чего-то не хватает. Воздуха не хватает, может быть, дышит часто и тяжело. Ноги какие-то ватные. Руки тоже. Что-то стало даже трудно стоять на палубе. В голове какой-то совершенно непонятный и непривычный звон. Пытаясь его прекратить, механик усиленно трёт виски, ерошит свои короткие волосы. Сердце ноет. Пошёл искать корабельного фельдшера. Нашёл, выволок его к его же неудовольствию из компании других матросов, затащил его в лазарет и пожаловался ему на своё состояние. Фельдшер налил в стакан немного воды и накапал туда то ли валокардина, то ли корвалола.
- Чего жалеешь, - пробурчал механик, посчитавший, что доза спасительной для него влаги, совсем не соответствует его выздоровлению.
Фельдшер пререкаться не стал, нацедил в стакан ещё воды, доведя до половины, накапал уже зелья, как говорится от души. Механик залпом опрокинул стакан.
- И валидолу дай, - вытирая губы бросил механик, - на закуску.
Молча фельдшер протянул механику таблетку валидола. Механик бросил таблетку в рот и вышел из лазарета, даже не сказав спасибо. Механик сел в своей каюте. Выпитые полстакана разбавленного валокардина, высосанная таблетка валидола напряжения так и не сняли. В нормальное состояние не привели. Механик продолжает мучаться, не может понять, что с ним происходит. Весёлые голоса, возбуждённые радостные крики, смех, заполнившие корабль, гнетут. Выскочил он из каюты. пробежался по коридорам, принюхиваясь, присматриваясь, при этом судорожно вращая головой. Что-то не так. Совсем недавно чувствовал себя прекрасно, разделяя вместе со всеми радость возвращения. В общем, потерял равновесие так, что палуба из-под ног уходит. И себя потерял напрочь механик, заболел не понятно чем и не понятно от чего. Народ же вокруг радуется жизни. Из-за двери командирской каюты слышен смех и возбуждённые голоса корабельных офицеров. И это гнетёт и раздражает механика. Он вернулся в каюту. Ссутулился, нахохлился и сгорбился на стуле. Судорожно перебирал бумаги на столе в поисках чего-то ему самому непонятного. И не находил. Беспрерывно курил, прикуривая сигарету от сигареты. Оторвался от бумаг и нажал кнопку звонка вызовы своего ПЭЖа (поста энергетики и живучести). Со стуком в дверь зашёл дежурный трюмный, по времени исполняющий обязанности дозорного по живучести.
- Касумбеков, у нас всё нормально, - спросил дежурного трюмного механик, - корабль обходил?
- Э-э-э, тащ старший лейтенант, обход через час толко, - ответил трюмный.
- Нет, давай быстро ещё раз обойди, - повысил голос механик, - доложишь мне. Пулей давай.
Трюмный недоумённо пожал плечами, недовольно нахмурил брови и исчез за дверью вроде бы как пулю из себя изображать. Успокоение к механику не приходило. Ждать доклада дозорного он не стал, выдернул к себе старшину команды, командиров отделения. Вопрос ко всем один и тот же – всё ли нормально в их хозяйстве. Все они не довольны тем, что механик их отрывает от дел более чем насущных, радость их ломает. И так за время боевой службы всех постоянно задирал, не давал спокойно жить, когда сам спал не понятно. Только народ соберётся расслабиться, а он тут как тут. Одно слово задрал, и всех и себя. Дня потерпеть не может. Всем осмотреться у себя и доложить. Механик в ожидании докладов нервно мерил шагами три метра своей каюты от иллюминаторов до входной двери, рассыпая по палубе пепел сигареты. Не мог он найти причин своего беспокойства. Совсем недавно подобное он находил сразу, как-то интуитивно. Оно отрывало его от сна, он вскакивал и, даже не одеваясь, прямо в трусах, на автомате, бежал на один из своих постов, именно на тот, на котором что-то не так, и обнаруживал там или спящую вахту, или не замеченное вахтенным опасное понижение давления, повышение температуры в системах работающих механизмов, грозящих своим дальнейшим понижением или повышением тяжёлыми авариями и поломками. Ошибок, исключений в этом практически никогда не было. Нет сил ждать. Решительно сунул недокуренную сигарету в пепельницу и выскочил из каюты. Вышел на ют. Всё нормально, тихо и хорошо, солнце светит, плавно полощется на ветру флаг. Зашёл в надстройку. Спустился в кубрик своих матросов. Своим появлением прекратил смех и веселье народа. Ни кому не говоря ни слова, дошёл до люка отсека, находящегося под кубриком, под недоумённые взгляды подчинённых поднял его и заглянул туда. Так же молча закрыл и выскочил из кубрика. Сделал пару шагов и по вертикальному трапу быстро спрыгнул в пост управления кормовой машиной. Осмотрел пост, прошёл дальше в машинное отделение. Там посмотрел, при этом, подняв несколько паёлин, заглянул в трюм. Сухо, дерьмо ещё на переходе под покровом ночи откачали, в трюме достаточно чисто для корабля только что вернувшегося с моря. Сунул щупом в маслоотстойник разобщительной муфты главного двигателя. Задумчиво посмотрел на щуп, протёр его кусочком ветоши, повесил на штатное место, потом вышел из машинного отделения. Ему всё чего-то не хватало. Искал он это, но всё не мог найти. Спроси у него, что он ищет, не ответит. И от этого становилось ему всё хуже и тревожнее. Спрыгнул в отсек вспомогательных механизмов, посмотрел на уровень воды в котле, уровень масла в компрессорах холодильных машин, поднял паёлину и пощупал зачем-то упорный подшипник, измерил щупом уровень масла в нём. Ничего подозрительного и опасного не нашёл. Вылез под удивлённый взгляд трюмного, сидящего в ПЭЖе и заполняющего журнал дозорного после внеочередного обхода корабля. Чего механику надо? Механик схватил трюмного за рукав, как-то просяще дёрнул – у нас всё нормально. Тот доложил дежурную фразу о проведении обхода. Главное, в которой было то, что запахов гари, поступления воды не обнаружено, замечаний нет. В столовой экипажа открыл двери шкафа станции объёмного тушения, машинально, не задумываясь, проверил давление в баллоне с воздухом. Воздуха по самый жвак, 150 кило. Дошёл до носовой машины. Спустился по наклонному трапу сначала в само машинное отделение. Принюхался, осмотрелся, опять заглянул то в одно место, то в другое. Зашёл в пост управления. В посту оказался командир отделения носовых мотористов. Как всегда на голове у него была промасленная тюбетейка, которая никогда там не снималась, не смотря на претензии, требования и угрозы механика. Устав с ним бороться, механик решил, что для него машинное отделение было место святым, точно, вторым после мечети, в которую каждый правоверный мусульманин должен заходить только с покрытой головой. Старшина был занят укладкой своих колониальных подарков, среди которых наблюдалось множество блестящих с арабскими рисунками женских платков, приобретённых то ли в Адене, то ли в Ходейде, наверное, на всю свою многочисленную женскую часть ферганской родни, и прочие личные вещи, включая уже оформленный дембельский альбом. В другой ситуации механик точно бы разорался и разбушевался за хранение посторонних вещей на посту, на боевом посту. А тут даже внимания на видимый бардак не обратил, и голосом, просящим помощи и поддержки, как-то запинаясь, спросил старшину: «Рахманов… Нурали…У нас всё нормально? Что-то предчувствия у меня нехорошие». Старшина задумался, но не надолго совсем. Он, старший сын из многодетной семьи тракториста одного из колхозов солнечной Ферганской долины, вопреки расхожему мнению о неспособности азиатов на нормальное дело, кроме торговли, был отличным бойцом. Отличался всегда основательностью, ответственностью, добросовестностью и исключительной сообразительностью, любовью к железу, свою главную машину холил и лелеял, чуть ли в засос не целовал, поэтому и был командиром отделения, носил на погоне три лыки, которые должны были превратиться на днях уже в одну широкую. Был стоек и независим. С первых дней службы на корабле не склонял головы перед годками, те, в свою очередь опасались с ним связываться. Его людей, русско-казахско-латышское сообщество, не смела трогать ни одна собака на корабле, опасаясь того, что их командир отделения за них порвёт любого. Хоть неудобным он для механика бойцом был, так как имея уже партбилет в кармане, когда механик всё еще числился членом союзной молодёжи, старшина умудрялся периодически через зама, по партийной линии так сказать, драть механика, всё–таки был определён тем же механиком первым к увольнению в запас.
- Э-э-э, началник! Так на берег перешли. А дэгэшку то остановили, - смеясь, сказал механику старшина и заключил свою речь догадкой причин, выведших механика из душевного равновесия, - дома мы, тащ старший лейтенант, до-ма! У пирса!
И от этих слов старшины стало механику сразу хорошо и легко. Он, мужик достаточно сообразительный, всё сразу понял. Понял, чего ему так не хватало и что так беспокоило. Всё встало на свои места. Глаза засветились своим обычным цветом. Звон в голове пропал. Напряжение тут же улетучилось, в ногах и руках появилась сила, ощутилась твердь палубы под ногами. Сердце ныть перестало, задышалось свободно и легко без всякого там корвалола и валидола… Механик рассмеялся, весело хлопнул старшину по плечу. Хотелось обнять его и расцеловать, да сдержал себя.
- Спасибо, Нурали, - с благодарностью сказал механик, - а то я, что - то растерялся совсем на хрен, а от чего понять не могу. А тут всё просто оказывается.
Всего то остановили главные машины сначала, потом и дизельгенераторы, которые не смолкали все эти почти одиннадцать месяцев. Остановка их, главных двигателей, вообще исчезновение звуков работающих механизмов в море пробуждали механика подобно будильнику, срывали с постели, звали к себе, требовали принимать какие-то меры. Нормальный сон после вахты возможен был только под звуки работающих механизмов. А тут в раз всё стихло и ввергло механика в болезненный ступор. И всё ни как у нормальных людей. У нормальных исчезновение звуков совсем не музыкальных воспринимается исключительно как благо, умиротворяются они. А тут?
Обретший равновесие механик на пружинящих ногах подскочил к трапу, винтом вверх, легко, весело, даже подпрыгивая, побежал по коридору, весело перепрыгивая через комингсы, к командирской каюте в надежде, что ещё не всё выпили и ему по случаю благополучного возвращения к родным берегам то же плеснут стопку разбавленного спирта.
В стольном городе Питере неожиданно для самого себя появился один из корабельных бедолаг Тихоокеанского флота. И не в качестве туриста, так сказать. Прибыл он, чтобы существенно повысить свой профессиональный уровень и потом занять на флоте более высокую должность. В общем, прибыл учиться. И даже не на классах, а в академии целой, что на Чёрной речке находится. Так получилось у него. Одни стремятся в эту самую академию, при этом годами кучу бумаг изводят на рапорта, копья ломают, жён своих засылают, чтобы те выбили из начальников добро на поступление слезами своими, а то ещё и чем-нибудь другим, а их почему-то всё равно не пускают. А этого сам комбриг заставил туда идти. Ведь не просился же сам. Ещё и сопротивлялся этот сын паровозного машиниста, идти не хотел, потому, как всё его устраивало в жизни на флоте, да и проживание в глухой приморской деревне в удалении от благ цивилизации не было тягостным. Комбриг же смотрел далеко вперёд и строил свою кадровую цепочку на бригаде. Выдавил он из того кадра соответствующий рапорт, с прошением о поступлении, элементарнейшим образом: посадил в приёмной своего кабинета и держал до двух часов ночи. Тому больно уж спать захотелось, сдался, ну и отпущен был только после того, как рапорт был написан и положен на стол комбригу. Так бывает. Комиссию даже не проходил, в морях скрылся. Всю комиссию за него флагманский доктор проходил, на бумаге, конечно. Даже рост ему нарисовал в метр семьдесят пять. Увидели его корешки бумагу эту, так смеялись от души, потому как в нём всего метр с кепкой, а кепка та меньше семидесяти сантиметров. Фотография в личном деле оказалась ещё лейтенантской, пришлось там на погонах звёзды дорисовывать да переснимать. Отпущенные на флоте усы подрисовывать не стали. Думал он, что в академию не попадёт всё-таки. Но получилось всё иначе. Тогда ещё вступительные экзамены в академию были, от математики до географии аж целых шесть, если физкультуру считать. Ещё и конкурс был. Строевых, командиров то бишь, набирали в большом количестве. Специалистов же гораздо меньше. То механик был. Так по его специальности на весь флот только одно место дали. Сам того не ожидая, победил двух конкурентов. Да ещё каких. И возрастом постарше, и званием тоже. У обоих красные дипломы на руках. Первый экзамен по специальности. Получил пятак и всё, ты зачислен. Что-то у тех не сложилось, не выбили они нужных пятаков. А на математике получили оба по два шара, когда обладатель синего диплома из глухой деревни и без всякой там волосатой руки получил трояк. Так и превратился он в слушателя академии и появился в Питере. Ну, дело не в этом. О равновесии же пытались говорить…
С одной стороны о таком подарке судьбы можно только мечтать. А уж если она сбылась, то пользоваться этой удачей и радоваться жизни в полный рост. Ещё бы: столичный город, метро, трамваи, автобусы, везде асфальт, парки, музеи, театры, магазины, в которых мяса и колбасы как грязи, и всё практически без давки в очередях и без списков, ночных очередей нет, пива море, хоть залейся, и нет за ним длиннющих очередей, хочешь разливное, хочешь бутылочное, зоопарк, рестораны, бары… И главное никаких забот глобальных. Ни тебе материальной части, которая имеет свойство выходить из строя и гробиться, ни любимого личного состава и извечной борьбы с ним. Ответственность только за самого себя, стул и стол в классе, да стопку тетрадей для конспектов. Гарантированное получение выходящей очередной звезды на погоны, когда на флоте это всегда под вопросом. Правда, забегая вперёд, всё равно он получил её на месяц позже. Нет, не задержали, просто забыли и потом долго-долго за эту задержку извинялись. Дорога на службу, учёбу то есть не по пыльным дорогам и лесным тропам, а по асфальту, и не пешком, а на транспорте. Среди которых даже метро есть. И стойкие корабельные запахи начинают выветриваться. егламентированная жизнь. После занятий и самоподготовки свободен, в субботу свободен сразу после занятий, в воскресенье железный выходной. Можно считать, что академия это не только кузница кадров флота, но и ещё их, кадров, здравница. И вот такая жизнь на целых два года. Ещё и перспектива есть через два года по выпуску с действующим флотом завязать и пристроиться где-нибудь в центральных и не очень аппаратах, всяких там институтах, училищах, военных приёмках и начать нормированную восьмичасовую рабочую жизнь, при двух железных выходных в неделю. Здорово это. Всего лишь пять раз в неделю открывать замок, навешенный на море, в 09.00, закрывать его, тоже море, в 17.00. Общежития, правда, не дали, детей маловато, всего один. Бог с ним, квартиру снял. Жена приехала с сыном. Пришёл и контейнер со скромным скарбом, не заполнившим полностью даже трёхтонный контейнер. И место в детском саду нашлось без всякого надрыва, думали, что тут всё как у людей, очередь в детский сад, а тут в РОНО ещё спросили в какой детский сад вам лучше и удобнее. Конечно в ближайший. И работа для жены в момент нашлась, даже по её специальности. И главное для жены асфальт кругом. Ни пыли тебе в сухую погоду, ни грязи в дождливую. Не проваливаются шпильки её туфель в щели между досками на дощатом тротуаре, в ямы и колдобины, не ломаются, задевая за камни. И три пары резиновых сапог на каждого члена семьи, привезённых с собой на хрен не нужны. В снятой квартире рай. Не прежняя коммунальная на три семьи. И вода из крана течёт постоянно, без перерывов, круглосуточно, и не только холодная, ещё и горячая есть. Совсем не давно вода была только в колонке во дворе. И главная мечта жены: тёплый гальюн с ароматом освежителя воздуха, а не тот, стоящий во дворе, продуваемый насквозь ветрами, и замёрзшими кучами дерьма зимой, зловонный с роем мух летом. И тут для неё театры, музеи, кино, магазины. Вроде бы живи и радуйся. Вот именно – вроде бы. Не тут то было. На самом деле всё сложилось совсем по другому. Потерял равновесие наш герой. Что-то безрадостная жизнь пошла. Каждый день сход, каждый день дома. Тут ведь с ума с непривычки можно сойти. И самое страшное в том, что ты обязан каждый день быть дома! Обязан!!! Обязанность каждый день быть на корабле это понятно. Но вот дома нет. И что куда делось. Рухнула идиллия семейной жизни. Напрочь, совсем. Жену уже не забавляют, а только раздражают и вывешенная им над плитой бирка, БП 1/С, которая висела над той же плитой, но там на флоте, и звонки в дверь в сочетании короткого и продолжительного, обозначающего большой сбор и аврал. Бирку содрала, даже с каким-то остервенением, звонки стала воспринимать почему-то нервно. В общем, встречи в лучших флотских традициях, когда в одной руке стопка водки, в другой солёный огурчик, а подол платья в зубах, канули в лету. Претензий масса: не туда положил, не туда сел, не так сделал, не вовремя пришёл, от тебя табаком пахнет, это не так, то тоже. Мечта появления младшего брата у сына как-то затуманилась, а вскоре и пропала. И вот уже жена спит отдельно. Не было этого раньше. Желаемое в той недавней жизни получалось немедленно, в любое время дня и ночи, теперь не дают. Сплошные скандалы и претензии. Оказывается, он очень плохо знал свою жену, она его. Хоть разводись к чёртовой матери. Похоже, сбываются всё-таки приметы: через неделю после женитьбы во время свадебного, так сказать, путешествия утопил он своё обручальное кольцо в унитазе одного из номеров гостиницы «Ленинград», не специально, конечно, так снял его, когда сидел, заигрался, а оно сначала звякнуло, потом и булькнуло. Не побрезговал, в дерьме поковырялся, надеясь его достать. Но не повезло. Уплыло кольцо. Стал покупать жене билеты в театры. Один всего, только ей, пусть одна идёт, а он с сыном посидит. В выходные сына на горб и бегом из дома. А ему всего три года, военно-морской музей, артиллерийский ему не нужны ещё, не понимает он этого. Чёрт с ним, только бы из дома исчезнуть. А ведь совсем не давно всё было так хорошо. Появлялся дома редко. Твоё отсутствие женой понималось. Нет, значит при деле, на службе, никаких лишних вопросов. Налево слинять, без вопросов, искать не будет жена. Она уверена, что её благоверный на службе, бдит и охраняет рубежи Родины, спокойный сон стариков, женщин и детей, а служба, тем более, корабельная, ой как не любит, чтобы её надолго оставляли без внимания и участия. Можно было уйти из дома летним утром в кремовой рубашке, рассчитывая появиться через день-два, а появится уже через несколько месяцев. Иногда для своего возвращения нужно у кого-нибудь шинель занять и шапку, так как уже выпал первый снег и на улице уже совсем не тепло. А дома праздник. Жена так и вьётся около тебя, источая и ласку, нежность, теплоту своей неимоверной, совсем неземной любви. Ты в почётном красном углу, с тебя сдувают пыль, всячески оберегают от непосильных домашних дел. В холодильнике обязательно к твоему возвращению стоит бутылочка хорошего коньяка. Тебе наливают и не ограничивают. И так всё хорошо. Вот что оказывается нужно для вечной любви и полной идиллии семейной жизни. Всего лишь появляться дома пореже, и всё будет обстоять наилучшим образом. А тут!!! И стоит бедолага часов так в 17 за дверями КПП академии и думает: «Японский бог, надо же домой идти!». И не скрыться от этого, и некуда уйти. Приходится уныло тащиться домой. Совсем недавно легко пропадал среди всего лишь от силы полусячного населения деревни, если не считать матросов из экипажей кораблей и всякого рода других береговых подразделений, солдат местных армейских полков. А тут невозможно раствориться среди нескольких миллионов жителей города, спрятаться в глубоком метро. Страшное дело! А всё очень даже просто. Изменились условия, нарушился порядок привычной жизни, ушла из-под ног почва, как палуба в шторм, в итоге потеряно равновесие.
Оно долго восстанавливалось и обреталось. Окончательно равновесие пришло только тогда, когда та семья покинула Питер. К радости не нашлось места в центральных и не очень аппаратах, институтах, институтах, училищах, военных приёмках. Вроде бы подворачивающаяся должность в Москве в Главном управлении, где потребовался специалист его профиля и с его опытом службы, оказалась для него недостижимой. Как сказали, опять же к радости, что его там, в главном управлении нелестно характеризуют. Надо же о каком-то майоре, из глухой, затерянной на побережье Дальнего Востока деревни знают в Москве. Да понятно это всё, уже потому что по выпуску вдруг оказалось, что электрик по образованию, комдив-2 на лодке, помфлагмеха дивизии по электрочасти, обучавшийся на электрической кафедре пойдёт читать живучесть в ВВМУРЭ, а корабел, комдив живучести, шедший по кафедре кораблестроения пойдёт в Дзержинку читать электрооборудование, наконец газотурбинист, бывший механик БПК 61-го проекта пойдёт в ту же Дзержинку на кафедру спецэнергетики читать паровые турбины будущим подводникам. Так вот в жизни бывает. Так что всё благополучно разрешилось, а то бы точно дело кончилось бы разводом, и рос бы сын без отца. Та семья вернулась на флот, правда уже в другую, теперь уже островную дыру. Там не было асфальта, но были местами дощатые тротуары. И снова ямы и колдобины, камни. В сухую погоду пыль столбом, в дождливую грязь непролазная. Неодёванные в Питере резиновые сапоги пришлись как раз кстати. Вода в доме есть, но только холодная. И дают её только по расписанию: утром час-полтора, столько же вечером. Вода на вкус солоноватая, жёсткая. И дом зимой промерзает насквозь. Но всё встало на свои места. Над кухонной плитой снова появилась бирка – БП 1/С. Он появлялся как обычно дома редко, пропадал на кораблях, если и приходил, то приходил поздно, когда все уже спали, если не очень поздно то звонками в дверь играл обычно большой сбор, уходил рано. Но при этом в доме царили мир, согласие, любовь и радость, так же как и два года назад. И меньше чем через год у сына появился младший брат.

О Р И О Н.

Извечное состояние российской души заниматься самоуничижением, во всём буквально охаивая самих себя. Мы ленивые, мы тупые, всё у нас плохо, всё не так и не эдак, начиная с собственной души и способностей, заканчивая производимым железом в виде машин, кораблей, оборудования, ничего не умеем. И вообще мы не доношены просто. С давних пор это как-то повелось. Во все времена аглицкие сапог и сукно были лучше наших. Во всём, особенно в наступившие времена, стремимся следовать примеру Запада. И законы по их вариантам написали, промышленность свою развалили. А что на них смотреть, всё пытаться заглянуть им в срамное место да на цирлы становиться. Они, точно не умнее нас. Вот как-то попал в руки перевод документа с изложением обстоятельств и последствий посадки на мель новейшего американского эсминца. В общем, по нашему это актом расследования навигационного происшествия называется. А там… Последствия точно такие же как и у нас бывают. Обтекатель гидроакустической станции с антенной в носовой бульбе в хлам, гребные винты в розочку. Главные причины аварии совсем как у нас, те же самые, ноль в ноль: не организована должностным образом штурманская служба, корректировка карт и пособий на корабле запущена, сигнальная вахта ни к чёрту, наконец, допуски к самостоятельному управлению кораблём, заведованием своевременно не подтверждены ни командиром, ни вахтенными офицерами. Виновные, как положено назначены, предложения о наказании то же. Наказания те ж, в тюрьму никого не посадили, а командира и некоторых других сняли с должности, другим объявили выговоры, вот только неполного служебного соотвествия у них не оказалось. Ну, как будто кто-то из наших из отдела кораблекрушений, извиняюсь, кораблевождения, одного из штабов флота писал. А может быть так и есть, есть там наш засланный казачок. Так что всё очень даже просто. И горят они не хуже нашего, Тонут то же.
Нравится мне наш нынешний Министр обороны. Всегда в безукоризненном костюме, с манерами потомственного аристократа, когда, видит бог, на самом деле является сыном обычных питерских интеллигентов в лучшем случае, хорошо поставленной, литературно выверенный речью, в совершенстве владеющий английским языком. В пиджаке, когда министры внутренних дел, МЧС, прокуроры всех мастей, таможенники, наконец ветеринары при погонах, а вот он нет. Гражданский. Порождение демократии, заставляющее при виде обилия погон на других, просто смеяться. Министр обороны, главный специалист в военном деле, пересевший в министерское кресло из кресла, находящегося в чекистском кабинете с наглухо зашторенными окнами, освещённом настольной лампой, предназначенной дл направления света в глаза пытаемого. Был бы человек из сферы военной промышленности, было бы ещё как-то понятно. По мне роднее и ближе суровые лица и нахмуренные брови последнего советского Министра обороны, двух командующих Тихоокеанским флотом образца 80-х годов. Особенно нравится он мне, когда он, любуясь собой, гордясь хорошо поставленной речью, начинает вещать о беспрецедентных походах кораблей, в первые в истории флота проведённых ракетных пусках речью. Упомянутые военноначальники и флотоводцы изысками в своей речи не страдали, говорили на простом доступном языке, сдобренном изрядно соответствующей солью. Ребята, было всё это. И делали мы на просторах морей и океанов великих америкосов разными способами, имели их в разных видах. Они нас то же временами. Кое-какой паритет в этом всё-таки был. Флот, по сути, единственный вид Вооружённых сил, который находился регулярно в длительных контактах с флотами противника, американским в частности и в большей степени, конечно, исключая всякие военные конфликты, в которых приходилось участвовать нашей армии. Ну, ПВО тоже. Но там технические контакты её ракетчиков и локаторщиков, визуальные - её авиации были кратковременны. А флот, нет, тут счёт шёл не только на часы, но и на сутки, н на недели. Играл с ними, находил ходы и выходы, пудрил мозги, наконец, просто обманывал их. Не были мы хуже, это уж точно.
Корабль проходил Маллакский пролив. Начал его затирать в проливе выскочивший из ближайшей бухты английский эсминец. Начал с того, что пересёк на опасной дистанции, по носу курс корабля. Чем заставил командира соскочить со своего кресла и командовать по боевому, давая задний ход. А потом ещё гарцевал на параллельных курсах, демонстрируя своё великолепие. А что командир? Да ничего, пот вытер, выматерился, назвав англичанина курвой подзаборной, окропил слюной рыбины мостика, немного успокоился. Ну и тоже начал свою игру. Положил руль на борт, направил нос корабля на англичанина, тут же переложил руль на другой борт, одержал корабль. А потом дал команду сигнальщикам, поднять флаг ихнего «Добро», то есть «Delta», означающего – держитесь в стороне то меня, а то я управляюсь с трудом и свободно могу поцеловать вас в какой-нибудь участок вашего тела.. И все дела. Англичанин тут же отвалил в сторону, да и дистанцию занял приличную на кормовых курсовых углах. А потом, потеряв всякий интерес, ушёл куда-то. Точно, испугался за свой борт первый после бога англичанин. Командиру это понравилось. Всю дальнейшую дорогу до родных берегов при появлении китайских, корейских, японских кораблей командир давал команду на подъём этого «аварийного» сигнала. Те держались на почтительном расстоянии.
У подводников то же игр подобных было более чем предостаточно. Не специалист, ничего толкового сказать не могу. Ну, всё равно класс, когда атомная лодка с Севера, погрузившись в Баренцевом море в подводном положении приходит в Индийский океан, естественно обогнув мыс Доброй Надежды, и всплывает там. А тихоокеанские лодки. Погрузившись в своих районах, в подводном положении проходят наш Сангарский, японский Цугару, пролив, выходят в океан, спускаются до Австралии, огибают её, выходят в Индийский океан и вплывают там. При этом опять игра, если их обнаруживают. Наши большие начальники хулиганили то же, дразнили супостата, назначая маршруты следования в районы боевой службы. С дизельными лодками всё ясно. Они до Индийского шли в надводном положении через Маллакский проливы мимо вольного города Сингапура. Начальники такой же маршрут в надводном положении периодически назначали и для атомоходов различных модификаций 671-го проекта. Доходили они до Маллакского пролива, всплывали. Дальше в надводном положении преодолевали пролив, после чего погружались снова.
Как-то тральщику, пребывавшему на службе в Кам-Рани поставили задачу по сопровождении атомохода через проливы. Пришли в назначенную точку, дождались всплытия лодки. Лодка всплыла, пристроилась в кильватер за тральщиком, и с рассветом втянулись они через некоторое время в пролив. Тут же появился и забарражировал над кораблями американский «Орион», четырёх моторный самолёт базовой патрульной авиации. Нарисовались и вертолёты. Они периодически осыпали курс кораблей гидроакустическими буями. На параллельных курсах малайзийские и индонезийские сторожевые катера. Как всегда куча моторных катеров и яхт с репортёрами, точно, разведчиками с фотоаппаратами, снабжёнными длиннющими объективами, в руках. Так в сопровождении авиации, катеров прошли проливы. По дороге все отстали, убедившись в мирных намерениях боевых кораблей уже самой злой на земле империи. За исключением одного. «Орион» на небольшой в общем-то высоте, с двумя работающими турбовинтовыми двигателями так и висел над кораблями. К гулу его двигателей его за день уже привыкли, перестали даже глазеть на него. Вышли из пролива, легли в дрейф. День шёл к концу. Старшим на борту тральщика был командир дивизиона. Посадили его для обкатки командира, у которого в ранге главного судоводителя эта боевая служба была первой. Комдив спустился в радиорубку и о чём-то долго говорил с командиром лодки. Потом собрал всех офицеров в кают-компании и объявил о подготовке «спектакля» для долбанных америкосов…
На ют выволокли надувной уголковый отражатель. Надули его. Электрики во главе с механиком разложили на палубе куски кабелей, аккумуляторные батареи, светильники. Работу заканчивали уже в сумерках. Вот и ночь наступила. Выдалась ночь удачной для затеи: тёмной и беззвёздной. Тральщик и лодка, оставаясь в дрейфе, включили положенные их состоянию сигнально-отличительные огни. В небе был слышен гул моторов «Ориона», видны его проблесковые огни.. Не уходит, продолжает пасти. Комдив дал команду на запуск главных двигателей и спуск за борт уголкового отражателя. Машины запустили, отражатель за бортом. По команде комдива разом сняли питание с освещения и сигнальных огней. На лодке сделали то же. Через некоторое время погасли и огни «Ориона». Хрен с ним, с идиотом, если не видно его, так слышно за сотню вёрст. Ночь глухая, ничего не видно. Минут через пять корабль дал ход, ещё через пять включил ходовые огни. Ещё через несколько минут, замкнули концы на аккумуляторной батареи, на буксируемом за кораблём уголковом отражателе вспыхнули огни, подобные ходовым огням подводной лодки. Сама лодка ходовых огней не включала больше. Загорелись проблесковые огни и на «Орионе». Корабль на самых малых ходах маневрировал в районе, таская за собой уголковый отражатель, экономя ёмкость батареи, что бы хватило до утра, периодически огни на нём то выключали, то включали. Так и болтались до утра. С рассветом начали выбирать на борт «атомоход» свой. А тот атомоход давно уже погрузился и ушёл в неведомом для нас направлении, а главное для американца, пропустившего момент погружения лодки и не начавшего бросать буи, что бы отследить её движение. «Орион» продолжал кружить над оставшемся одним кораблём. Наверное, соображал, куда, когда и каким образом лодка ушла. Через некоторое время самолёт, потеряв всякий интерес к тральщику, ушёл, набирая высоту. Двигатели его гудели как-то обиженно.
Вот вам и хвалёные американцы. Купили их, за рубль сорок. Мы ведь то же не пальцем деланы, а всё как положено, соответствующим органом, да и доношены к тому же. Всё нормально у нас. И нечего кому-либо в задницу заглядывать и на цирлы становиться, мы тоже не хуже и с головой у нас всё в порядке.

ОТДЫХ.

С отдыхом на флоте всегда было тяжело. Сейчас, может быть, стало полегче. Хотя кто знает. Как-то от нечего делать позвонил из районов запада страны на самый Дальний восток в одно флотское управление, из которого уходил в запас, позвонил часа в 22. Ну и что, все на месте, все в трудах. Об отдыхе в прежние времена речь пойдёт. Простейший вид отдыха это, конечно, сон. В распорядке дня он заложен, всё в соответствии с рекомендациями медиков, восемь часов отдай и не греши. Но все грешат. Работа никогда не кончается. Понятно, когда борются с аварией или поломкой. Но и без этого дел хватает. После отбоя офицерам самое время бумагами заниматься, которых, хоть и обещали демократы, меньше не стало, команде устранять вечные замечания, готовиться к чему-нибудь и как-нибудь. Могли запросто ночью и в море выгнать. Так что этот вид отдыха, увы, не всегда стабилен. Сходы ещё были. Редкие, конечно, не любили с корабля народ спускать. Когда все на корабле как-то надёжнее и спокойнее. Ну на сходе тоже есть опасность того, что в любой момент может дёрнуть рассыльный. И как здесь отдохнуть то по большому счёту. Холостякам особенно тоскливо с этим делом. В итоге задача чуть ли ни одна: быстрей добраться до кабака, привести себя в отвлечённое от службы состояние, ну и ещё что-нибудь к этому, если конечно повезёт. И всё. Матросу в увольнении то же не позавидуешь, патрули на каждом шагу, не развернуться и не разбежаться. Отдыхать можно в отпуске только. Матросу, понятное дело его заслужить надо было, прочим он был положен, но только раз в год, да и то при удачном стечении обстоятельств. Не редко приходилось ходить в отпуска раз в два года. Служба вот такая на флоте. Да и в отпуске приходилось испытывать некоторое напряжение, как нечего делать отозвать могли и отзывали. Сам несколько раз переживал подобное.
И всё-таки было место и время для отдыха флотскому люду. Конечно, не всем везло, только исключительно отличникам всяких там видов подготовки и происшествий, чрезвычайных и не очень. Гауптвахтой то место называлось. И не всем отличникам ещё везло. Срок объявят, а сажать не сажают, потому как работать надо. Матросам, понятно, было там тяжеловато. Работать их заставляли. Траншеи, ямы копали, если повезёт, то разгрузка чего-нибудь на складах военторга, лучше съестного. Офицеров же на работы не привлекали. Вот он нормальный отдых. Можно отоспаться, в карты играть до одури, если изловчиться то и шило приволочь, расслабиться с народом. Нормальное окно в камере, хоть и зарешечённое, а не постылая дырка иллюминатора. Звонков не слышно, дерготни никакой. Никаких забот. Младшие офицеры и мичмана сидели, как правило, в базах своих. Любой приличный гарнизон свою гауптвахту имел. А вот старшим офицерам везло, да ещё как. Для старших офицеров на всём Приморье гауптвахта имелась только во Владивостоке. Раз. Арестовали. А потом получи на руки записку об арестовании, командировочное предписание и изволь ехать в «тюрьму», так сказать. Вот не знаю, проезд оплачивался им или нет, и давали ли суточные, тоже не знаю. А Владивосток это вам не какой-нибудь заштатный Урюпинск, а столица Уссурийского края, там есть, где развернуться, не то что в родных захудалых деревнях. Красота! Но вот в нынешние времена изъяли у народа этот вид отдыха. Остаётся только сожалеть об этом. Умные люди в последнее время заговорили об их возрождении. Вот это правильно, надо думать об отдыхе служивого люда. Отмечали уже, что не все отличники могли на гауптвахту попасть. Надо было очень и очень отличиться. Вот возьмём совсем не американский Техас в Приморье. Там заведение соответствующего профиля было. Предназначено оно было для обслуживания громадного военного населения. Тут и флотилия разнородных сил, тут и флотилия подводных лодок, оперативная эскадра, флотские и армейские полки, батальоны и прочая, прочая. В общем, потенциальных клиентов гауптвахты тысячи. Но не всем везёт вот так получить бесплатную путёвку на отдых.
Как-то арестовал командующий помощника командира одного из кораблей. Корабль его, но только вот не местный, заскочил из далёкой северной деревни. Путёвку, то есть записку об арестовании на руки выдали, «тормозок» арестантский собрали. Прибыл по назначению. Открыли перед ним дверь камеры, а там дом родной. Всё народонаселение камеры из знакомых лиц его же односельчан, более того с их же дивизиона, даже не с бригады. Штурман, одного из кораблей, орденоносец Суэцкий, начальник РТС, из пиджаков, призванный на три года. И не одного местного из двух флотилий, эскадры, множества полков, батальонов и прочая, прочая. Так что, сами видите, не всем везёт, только исключительно отличникам. Ну и отдохнули от трудов тяжких. Отоспались по-людски, в карты играли до одури, шильцом пробавлялись. Помощника своего подчинённые в беде не оставили, чуть ли не каждый день на свидание приходили. Где ещё так отдохнуть можно. А потом со свежими силами и за работу на благо Родины. В целях существенного повышения боевой готовности её флота.

ОТСТРЕЛ.

Утро. Сентябрь. Его уже почти вторая половина, а в Приморье еще лето. Бархатный сезон. Ночи тёплые ещё и народ купается в море в полный рост даже по ночам. Мужчины ходят в рубашках с короткими рукавами, женщины в открытых платьях. На небе ни облачка, голубизна его бездонна. Солнце светит ослепительно ярко. Видимость, как говорят, миллион на миллион. Что тут говорить, чему удивляться: широта то крымская, правда не стоит забывать, что долгота колымская. Синее блюдо залива обрамлено высокими и обрывистыми берегами, поросшими буйной растительностью, еще не тронутой золотом и багрянцем осенних красок и сохранившей свою летнюю насыщенную зелень Полный штиль. На поверхности воды ни рябинки. Зеркало. Кормовые флаги и «длинные рубли» кампанейских вымпелов, стоящих у пирса кораблей как-то безжизненно повисли вдоль своих флагштоков и фалов. И тишина… Полная, благостная, даже не прерываемая криками чаек.
Проверяющий бригаду заместитель начальника политотдела флотилии, хорошо поспавший и плотно позавтракавший, стоит на сопочке перед трапом, сотворенным из обычных бетонных лестничных пролетов, ведущим вниз к контрольно-пропускному пункту пирсов бригады кораблей. Надо поправиться, а то такие не любят вот такого наименования своей должности. Вот обратись товарищ начальник политотдела флотилии или по званию, вроде бы правильно, а обидишь его на смерть и нарвёшься на неприятности. Он в первую очередь член Военного совета флотилии. Написал не правильно. Явно обижаю. Поэтому исправляюсь. Член Военного Совета флотилии. В простонародии ЧВС. Значит проверяющий в первую очередь заместитель Члена Военного Совета. Вот так. Зам ЧВСа без сомнения моряк. Целый капитан 1 ранга. Зад, покрытый ракушками, грудь, обкаканная чайками. И это подчёркнуто тем, что на кремовой рубашке на рукавах, груди, спине были отглажены складки, подобные складкам на форменке годка увольняющегося в запас, а под ней ещё светится полосатая тельняшка. Почему-то некоторые на флоте ходили именно так, совсем не думая о том, что уподобляются легкомысленной девице, под просвечивающим платьем которой вот также светится раскраска её нижнего белья. Забавляло это. На голове зама ЧВСа великолепная шитая белая фуражка. За КПП отсыпка, заканчивающаяся бетонным корнем на сваях, от корня вправо плавучий пирс трального дивизиона, влево – противолодочного. Стоит он как-то подобравшись, чуть отведя назад раскинутые руки, приподняв лицо, подставляя его солнцу, зажмурив глаза от удовольствия, и вроде бы как собираясь взлететь. С наслаждением через ноздри вдыхает он свежий морской воздух. Любуется красотами дальневосточного пейзажа. Отмечает, как удачно и гармонично вписываются в голубизну неба, синеву бухты, черно- коричневый цвет скал, зелень деревьев, желтую ленту грунтовой дороги, проходящей в вершине бухты, в общем, во все это природное великолепие шаровые корпуса стоящих у пирса кораблей. Наслаждается тишиной. Идиллия! Рай земной! Настроение исключительное! Совсем недавно на кораблях подняли флаги, народ распустили. На палубах видны только вахтенные на юте у трапов, да редкие фигуры. На пирсах никого.
По времени сейчас штабной люд в рубке оперативного дежурного бригады, где комбриг принимает утренний доклад. Ну что там ему делать? Шеренга флагманов, всяких разных СПНШ ( помощников начальника штаба)… Комбриг в кресле. Начальник штаба и местный начальник политотдела где-то сбоку. И нудный доклад оперативного, повторяющийся изо дня в день. Дежурную разведсводку прочитает главный разведчик, он же флагманский РТС, отметит, что в водах Японского моря шарахается ПЛА типа «Лос-Анжелес», в районах близких к заливу Петра Великого фрегат типа «Нокс», так они завсегда тут, без них никуда. Пост ПВО доложит, что нарушения воздушного пространства Родины не отмечено. Ещё бы! Дежурным кораблем по ПВО стоит базовый тральщик БТ-266. Официально наименования не имеющий, всего на всего тактический номер, но за тотальную невезучесть, выражающуюся в частых авариях, пожарах, бестолковость и раздолбайство экипажа, включая и его начальников, носящий кличку «Забор». Всё это, может быть, от того, что ещё Пикуль в своём «Моондзунде» заметил, что на тральщиках служат отчаянные и бестолковые люди, может быть, от того что корпус тральщика деревянный, и давно подмечено на флоте, что на деревянных кораблях служат железные люди. Воздушные рубежи Родины надёжно прикрыты его двумя мухобойками с четырьмя стволами до дюйма и чуть больше калибрами, и злющей собакой, закрываемой под замок в рабочее время, так как своих она не трогает, чужих же облает и загрызет, особенно начальников. Поэтому и не отмечено нарушение воздушного пространства, побаивается супостат. А больше ставить некого. Нормальные зенитно-ракетные комплексы противолодочных кораблей в состоянии вечной юстировки и требования от механиков холода даже зимой. БИП доложит обстановку по рейду, в очередной раз пожаловавшись на подводников, не хотят они на дороге соблюдать правил движения. Штурман доложит прогноз погоды, и обязательно с превеликой радостью скажет, что прогноз благоприятен для выполнения задач боевой подготовки и поддержания оперативного режима, хотя козе Марусе ясно, что погода на шесть шаров. Опять комбриг по ходу докладов будет кого-то топтать и размазывать по переборкам, точно никого не убьет, но пообещать может. В конце построенных всех сразу скопом или выборочно, индивидуально так сказать, он перестроит, подровняет, что-то, где-то, куда-то вставит, начистит, открутит или закрутит, оторвет или отрежет, может быть и отрубит, озадачит, так как все необходимое нужно было сделать ещё вчера. Точно сегодня штурмана за погоду не зацепит, подсуетился тот с погодой. Вот если бы вдруг погода благоприятной для выполнения задач боевой подготовки и поддержания оперативного режима не оказалась, там задул бы ветер, дождь пошёл или туман бы сел, то он мог запросто побледнеть, будучи обвинённым в ухудшении погоды и отсутствия видимости, хоть он и не начальник совсем той погоде, и приказано ему будет скорость ветра снизить до приемлемой и туман развеять. Всё происходящее в рубке оперативного исключительно для того, что бы все уяснили и помнили, что рабочий день на флоте начат и конца ему сегодня не предвидится. В общем, все как всегда. Одним словом рутина флотская. И что там заму ЧВСа делать? Вот если бы на каком-нибудь корабле пьянка с мордобоем или без него случилась, застукали кого-нибудь в чужой постели, был бы в городке, насчитывающих четыре дома, из которых только в двух живут люди, в какой-нибудь квартире семейного дебоша. Вот тогда да. Самое время вмешаться и прихватить бригадного начальника политотдела за упущения в воспитательной работе, низкий морально-политический облик и всякое другое. Но не случилось подобного. Так что с чистой совестью можно любоваться и наслаждаться пейзажом и тишиной, радоваться жизни.
Насладившись тишиной и красотой пейзажа, зам ЧВСа принял решение совершить прогулку на корабли, и не спеша начал движение вниз по трапу. Из дверей КПП, выкрашенного по указанию нового командующего флотилией в дежурные сине-белые цвета «Рцы», выскочил дежурный мичман. Оглушил своим «Смирно», доложил. Замечательно: за время его дежурства замечаний нет. Подчиненные дежурному матросы в чистых белоснежных форменках, надраенных ботинках, с блестящими бляхами на ремнях. Хотя и делать этого не следовало потому как проверяющий совсем не прямой начальник. Но вот как не потрафить проверяющему, тем более что все предупреждены о нём. Да и вроде бы первого ранга он. На бригаде таких нет. Тут комбриг ещё во вторых только ходит. Так что от греха подальше лучше смирно не один раз. А сорок раз проорать. В общем, красота и порядок.
Неспешные шаги заместителя члена Военного совета флотилии по отсыпке сопровождала тишина, периодически нарушаемая ласковым шелестом, набегающих на берег волн. На тральном пирсе появились фигуры матросов со скатками пожарных рукавов. Тишина начала потихоньку рушится. Сначала зазвякали по металлической палубе рукавные гайки, а потом, когда все собрались в конце отсыпки, раздались и их голоса. Голоса усилились, их тональность повысилась. Начались разборки по очередности приема воды. Труба одна, клапан выдачи тоже один, да и напор солоноватой воды, негодной как для «пулеметов», так и для дизелей, идущей самотёком из емкости на сопке, совсем никакой. У старой бербазовской лошади напор, при исполнении ею своей малой нужды, и то сильнее. Всем надо, никто не хочет уступать. А на флоте, в прочем, как и везде в России, аргументация, при доказательстве своих прав на обретение тех или иных преимуществ и благ, после исчерпания всех доводов, усиливается отборным матом, сворачивающим в трубочку уши интеллигента, ходящего в гальюн пописать исключительно с вилкой, чтобы не пачкать свои руки. Исключения из правил не случилось. В криках матросов только обычные обычные союзы, предлоги и всякие там частицы звучали на хорошем литературном языке. Зам ЧВСа поморщился. Его слух давно привык к подобным словесным изыскам, до своей нынешней должности тоже была определённая школа флотского общения. Хотя старался всегда не давать волю «чувствам», но бывало срывался и честил не хуже иного старпома. Морщился он от того, что совсем недавно созерцавшаяся им гармония природы и флота в объятиях тишины начала рушиться. Все ясно здесь: у отца было три сына, старший умный был детина, средний был и так, и сяк, младший вовсе был…, трюмный в общем. Трюмные завидев идущего в их сторону начпо, умолкли и поспешили убраться, волоча за собой рукава. Тишина восстановилась. Самый стойкий и громкий остался и сноровисто начал соединять гайку рукава с гайкой клапана выдачи. Принял строевую стойку перед поровнявшимся с ним капитаном 1 ранга, забыв приложить руку к головному убору. Руки грязные, гады раздолбаны, роба, пропитанная топливом, маслом от грязи антрацитово блестит на солнце, на ушах висит не по размеру большая, такая же грязная, как и роба, пилотка. В общем, страшен, как смертный грех. Одно слово трюмный машинист.
ЧВСа зам ступил на корень пирса. Куда идти? На тральный пирс решил не идти. Решение исключительно грамотное, надо заметить. Там, на упомянутом «Заборе», стоящем в дежурстве ПВО, собака злющая. Как- то корабль стоял в ремонте, так заводские начальники чуть ли ни командующему флотом жаловались, что бы с корабля собаку убрали. Работать не давала. На чужих набрасывалась без предупреждения. Команда убрать была, но командир решил, что это противоречит корабельному уставу, разрешение держать на корабле животных это его прерогатива, собака здорова, дурного обращения, как в уставе сказано, со стороны бойцов не наблюдается. Пусть живет, не корова же, всегда спрятать можно. Так и прятали, закрывали где-нибудь во рабочее время, выпуская только после ужина, но иногда все-таки забывали. Вот тогда держись. Начальников не любит. Особенно флагмеха. На «Заборе» как-то дизельгенератор угробили, так тот вылез из машины после рукопожатия с оборванным шатуном, именуемом с незапамятных времён на флоте рукой дружбы, через дырку в картере и начал механика драть. У собак, наверное, при их общении тоже есть клич – наших бьют. Пес в момент на защиту пошел, вцепившись в штанину флагмеха. А тот, пар спуская, двинул её башмаком. Еле растащили. Теперь, как только на борт поднимается у него к ютовому первый вопрос о том, где собака находится. Второй уточняющий, если говорят, что закрыта – точно закрыта. Потом отправляет ютового посмотреть и убедиться, что точно закрыта или дождется выхода дежурного, и в его сопровождении только на корабль заходит. Вот такая любовь у них. А месяц назад начальник штаба, ночью обходя корабли, полчаса у трапа на дерьмо исходил. Ютовой к трапу собаку привязал, на шею «Каку» вахтенную, повязку то есть, ну красную такую, с белой полосой посередине, натянул, а сам спать завалился… Как встала она на трапе и все, тормоз… А вот комбрига чувствует, зараза. Знает, похоже, что её жизнь на корабле полностью в его власти. Так что на него не тявкает. При его появлении сама прячется. Так что та собака не посмотрела бы, что перед ней целый капитан 1 ранга и ещё заместитель члена Военного совета флотилии, облаяла бы с ходу, а то и штаны бы порвала. Ну, отвлекла собака от главной темы.
Зам ЧВСа повернул налево и ступил на пирс противолодочных кораблей, у которого было ошвартовано четыре малых противолодочных корабля (МПК), «Альбатросами» их кличут. Три старых, с битыми и мятыми кормами, один совершенно новый, только что из магазина. У дальнего торца пирса стоял сетевой заградитель, рядом с ним ещё один МПК, но не серийный, а переоборудованный из среднего рыболовецкого траулера, в простонародии местном просто «Рыбак». Ютовый первого, стоящего от корня пирса, малого противолодочного корабля потянулся к кнопке звонка, что бы звонками оповестить командира и экипаж о появлении начальника. Начальник остановил его жестом руки: не надо, не пойду, - и дальнейшее своё движение по пирсу он сопровождал теми же знаками, не желая дергать людей. Опять же исключительно правильное и грамотное решение. Что людям мешать, отвлекать их.
Нарушая тишину, на кораблях в разнобой дважды, троекратными звуками, звякнули звонки. Слушайте все… ЧВСа зам, как нормальный военный моряк, принял звонки сигнала к исполнению, подтянулся и подобрался, напрягая слух, прислушался. И через секунду по трансляции басами, альтами, баритонами, тенорами вразнобой прозвучала с кораблей команда: «Оружие и технические средства осмотреть и проверить». Всё ожило, началась флотская жизнь после полусонных утренней побудки, зарядки, завтрака, приборки, подъёма флага. На верхней палубе появились матросы верхних боевых постов, застучали башмаки по металлу палуб.
- Шибче! Шевелись! Что тянетесь, как беременные тараканы? Жумабекова не наблюдаю! Где эта собака? – топот и суета, сопровождались криками на кораблях.
- Боевая часть два по местам осмотра и проворачивания оружия и технических средств, - прозвучало из динамиков одного из кораблей. Видно фишка на главном пульте уже «Лиственницы» в ходовой рубке, коммутирующая командные пункты и боевые посты не была выключена.
Начавшаяся жизнь, похоже, оказала своё влияние и на атмосферу. Где-то, может быть, с перепугу от прозвучавших звонков, команд, включая и оскорбительные крики о беременных тараканах, топота ног, упало давление, туда лёгким ветерком начали движение потоки воздуха. Флаги и вымпелы дернулись, оторвались на небольшой угол от своих флагштоков и фалов, плавно и как-то вальяжно зашевелились. То же ожили.
Звонки, потом отрывисто голосами, набирающими силу:
- Оперативное время 00 часов 03 минуты. Произвести наружный осмотр, сделать замеры, провернуть механизмы вручную!
Народ на верхней палубе полез по своим заведованиям. Что-то смотрит, щупает… И снова звонки.
- Оперативное время 00 часов 05 минут. Проверка звонков, колоколов громкого боя! Команды звонками не исполнять, - проверками звонков и колоколов продолжалось проворачивание на кораблях.
Зазвякали на кораблях положенные три коротких звонка, повторившиеся три раза.
- Окончена проверка звонков. Команды звонками исполнять! Проверка средств внутрикорабельной связи, аварийного освещения.
Кормовые артустановки неспешно вращались с борта на борт, задирали и опускали стволы, приводимые в действие ручными приводами. Торпедные аппараты также неспешно вываливались за борт. Это было видно заму ЧВСа. Внутри корабля шла та же работа с механизмами, но уже невидимая глазу начальника.
- Оперативное время 00 часов 12 минут. Проверка морских, наручных и встроенных часов! Точное корабельное время 8 часов 15 минут, - протяжно, в разнобой, - Т-о-в-с-ь…
Через несколько секунд…
- Ноль! – уже отрывисто, как выстрел, одновременно по всем кораблям, и дальше, уже в разнобой, - Точное корабельное время 8 часов 15 минут.
ЧВСа зам, подчиняясь общей команде, исправно исполнил пункт проворачивания. Заблаговременно поднял руку, посмотрел на часы, вытащил головку, и по «нолю» подкрутил ее. В общем, как это и положено комиссару, слился с народом, зажил с народом в едином временном измерении. Настроение, несколько покоробленное этими идиотами, имя которым трюмные, улучшалось.
Звонки, команды, начинающиеся как- то спокойно, а к концу набирающие силу, заканчивались, нет – обрубались, уже на ноте, не дающей возможности в ней сомневаться и, не приведи господь, не исполняться. Да, это заводит! Это как бег в общем порыве. Флот начал свою работу. Не только здесь, везде, от Посьета до Провидения. Боевая идиллия! Флот в динамике! Готовится к предстоящим боям и походам. Зам ЧВСа бодро расхаживал по пирсу. Это ведь это и его паства в боевой работе, беззаветно преданная партии, правительству, Родине, готовая мужественно и умело, с достоинством и честью, грудью и другими частями тела закрыть амбразуру и все другое прочее, а если потребуется, то не щадя своей крови, да и жизни тоже. Да, вот так и ни как иначе. И под влиянием этого порыва, подъёма душевного, и ветер набирал силу, флаги и вымпелы уже заполоскались веселее, увеличивая угол отрыва от флагштоков и фалов. С высоты слышался крик чаек, они тоже очнулись от утренней спячки. Между командами и звонками ещё как-то сохранялась уже относительная тишина. И вдруг она оборвалась. Где-то сразу рявкнуло, где-то рявкнуло после того, как долго чихало, где-то чихало, но так и не рявкнуло. Это запускались дизельгенераторы, выплевывая сначала порции сажи из своих газоходов на синюю гладь воды, потом выдавая шапки сначала черного, за ним сразу сизого дыма, ползшего на пирс и окутывая его своими клубами. Стало трудно дышать. ЧВСа зам сместился в наветренную сторону. Наконец рявканье прекратилось, звуки работающих дизелей слились в единый разноголосый хор: одни шептались, другие ворчали, третьи покашливали. Заработавшие на холостом ходу дизеля выдавали сизоватый дымок. Их голоса сопровождались журчанием, вытекающей охлаждающей воды. На солнце распыляющиеся капли радужно светились. Дым немного рассеялся. Опять звонки…
- Через минуту питание от ДГ № …, - догоняя друг друга, из динамиков вылетели очередные команды.
Один за другим взревели дизельгенераторы, выводимые на свои рабочие обороты. С принятием нагрузки чуть как-то подсели, приглушая свой рев и дав по шапке дыма, приподнялись, и их хор зазвучал уже с рабочей натугой.
- Питание от ДГ № … Потребителям принять питание!
Пирс в дыму. Табун в несколько тысяч дизельгенераторных коней начал свой бег на месте.
- Оперативное время 00 часов 20 минут. Оружие и технические средства провернуть в электрическую, гидравликой воздухом.
Всё. Тишина рухнула окончательно. Яркий диск солнца, голубое небо исчезли в клубах дыма. Заму ЧВСа стало трудно дышать. Все перемешалось. Его оглушило. Гул, грохот, стук, рев, визг, свист, скрежет… Вращались видимые с пирса антенны, башни артиллерийских установок, торпедные аппараты, шпили. Все же невидимое давало о себе знать стуками компрессоров, ревом и рыками, запускаемых дизелей, журчанием струй воды из бортовых отверстий. Дизельный хор, в зависимости от запускаемых или выводимых из действия механизмов, меняли тоны своего звучания. То он звучал с натугой, нагружаясь, то свободно, без надрыва, облегчаясь, освобождаясь от нагрузки. И ветер уже набрал силу, позволившую флагам и вымпела уже весело трепетать, вытянувшись параллельно палубам. Раздался непонятный свист. ЧВСа зам вздрогнул и начал вращать головой в поисках свистящего. Из трубы одного из МПК повалил в сторону пирса беловатый дым. Дышать нечем, зам ЧВСа устремился в наветренную сторону в поисках места, где можно было бы перевести дыхание. Свистела запущенная газовая турбина. И вот она выведена уже на режим прогрева, 16 тысяч её лошадей напоминают о себе только сизым дымком из трубы и лёгким, веселым свистом. Приятно даже посмотреть и послушать. Со стороны, конечно. Стоять рядом не очень. Резкий хлопок, сравнимый с взрывом, заставил зама ЧВСа от неожиданности подогнуть колени и пригнуться. За хлопком сразу что-то громко рыкнуло, и тут же сильно и страшно взревело, повалил дым, в количестве гораздо большем, чем наблюдалось раньше. Тут же повторный рык и рев. Начальника оглушило окончательно. Всё в дыму ничего не видно, дышать нечем, защипало глаза, они заслезились. Он присел на корточки, одним рукавом рубашки прикрыл рот и нос, пытаясь через него дышать, другим пытался вытирать обильно полившиеся из глаз слёзы. Его шикарная белая фуражка слетела с головы. покатилась по пирсу и пропала в дыму из вида. Он, закрываясь рукавом, и вытянув вперед руку, на ощупь, на полусогнутых ногах, пригнувшись, засеменил в поисках на пирсе места, где можно было бы перевести дух. Спотыкаясь обо что-то, на что-то натыкаясь, наконец, уперся он в сборку берегового питания, сориентировался, и, держась за короб шинопровода, обтирая его руками, брюками и рубашкой, стал выбираться в сторону корня пирса. Дымовая завеса была следствием запуска на одном из МПК главных двигателей. К тому же корабельные раздолбаи из числа мотористов не открыли толком бортовых захлопок, ну и 10 тысяч лошадок рванули на волю с хлопком, подобным взрыву. Выбравшийся наконец из полосы дымовой завесы, зам ЧВСа стоял и протирал слезящиеся глаза. Все полная разруха. Тишина рухнула. Гармония нарушена. Идиллия улетучилась. Всего каких-то сорок минут назад было так хорошо. Душа пела. Имело место быть полная гармония флота и природы. Всё обгадили, задымили, заглушили… ЧВСа зам вытер слезы, прокашлялся и отдышался от гари и копоти. Посмотрел на себя. Руки, которыми хватался за шинопровод, грязные. На рубашке, брюках грязь, коричневые пятна тавота.
- Прогулялся, япона мать. Козёл старый! – процедил он сквозь зубы и смачно плюнул себе под ноги.
Надо ещё найти фуражку и всё, пора в кабинет местного начальника политотдела. Зам ЧВСа двинулся на поиски фуражки. Нашёл. Лежит, как ей и положено по всем флотским законам белым чехлом вниз. Поднял фуражку, посмотрел. Совсем недавно ослепительно белый чехол превратился в грязную тряпку со следами не только обычной грязи, но ещё и тавота. Он раздражённо нахлобучил фуражку на голову, надвинув козырёк на глаза, и поднял голову. Зам ЧВСа стоял напротив кормы одного из кораблей. На нем как то весело и бесшабашно, с подвыванием приводов, с борта на борт вращалась башня 30-миллиметрового автомата, одновременно ствол то задирался вверх, то опускался вниз. Ствол же 76-миллиметровой кормовой артустановки своим чёрным зрачком в обрамлении дульного среза, смотрел прямо в глаза заместителя Члена Военного Совета флотилии. Томительно это, когда вот так прямо в тебя смотрят стволы, из которых может вылететь только смерть. Сразу понимаешь, что нет в этом мире чего-то вечного, осознаешь свою беззащитность, хочется стать маленьким-маленьким, чтобы скрыться, спрятаться, или стать вообще невидимым. В голове замелькали мысли: на тело человеческое железки и в 7,62 миллиметра за глаза, а тут в 10 раз больше. Вспомнил: пару месяцев назад в Стрелке БПК «Тирпиц» прострекотал из своей такой же вот 30-миллиметровой «швейной машинки» в борт своему соседу, «Шапкину», кажется, или наоборот, «Шапкин» «Тирпицу». Да не важно, кто кому. Слава богу, в ленте практика была, да и попали в какую-то кладовую, в которой людей не было. То же во время проворачивания. Да сколько таких случаев, ладно снаряды, ракеты и те несанкционированно летают.
А ствол так и смотрит в глаза. Опустил их зам ЧВСа, рассматривает свои башмаки, думает, что дальше делать. Поднял. Глаза встретились. И что там на уме бойца, сидящего на приводах. А может быть в ленте боезапас, и она уже на подачу заведена. Ну, попал, в самое дерьмо попал.
- Ну, сука… - зловеще прошептал он и заскрежетал зубами.
Отвернул взгляд, сместился вправо. Ствол угрюмо последовал за ним. Остановился. Ствол тоже. Глаза в глаза. Пошел обратно. То же самое. Резко присел. Так же резко опустился ствол. Распрямился. Ствол повторил его движение. Опять глаза в глаза. Что делать? Поднимать шум, перетрахать все это стадо, вычислить бойца, растоптать его и его начальников, вздернуть на рее? Проблем нет, как два пальца обсосать! Да вот потом только посмешищем станешь. Зам ЧВСа уже в который раз за это утро принял исключительно грамотное решение: плюнул, выматерился, - и пошел в сторону корня пирса. Ствол смотрел ему вслед. За спиной опять раздались звонки.
- Оперативное время 00 часов 55 минут. Окончить осмотр и проверку. Оружие и технические средства в исходное.
Все стало потихоньку стихать. Один за другим останавливались дизеля.
Заместитель Члена Военного Совета флотилии шел уже по отсыпке, на ходу оглянулся. Стол так и смотрел ему в след. Покачал он головой, плюнул, слов уже не было. Пошел дальше, ускорив шаг и уже не оглядываясь…
- От мест отойти, - догнала его последняя команда проворачивания оружия и технических на кораблях бригады.
Зам ЧВСа поднялся по трапу на сопочку. Встал и посмотрел вниз. Синее блюдо бухты. Голубое небо безоблачно. Солнце светит ярко.

НЕВОЛЯ.

Та самая, пуще которой может быть только охота. Есть вот у людей такая страсть. Дальний Восток славен своей охотой. В тайге ещё много дичи и всякого зверья. Но та охота всё-таки не столь массова, как другая. О рыбалке речь пойдёт. Такой страсти вряд ли увидишь где-нибудь в другом районе. Особенно зимняя. Это что-то. Раннее Владивостокское утро. Идущие по Ленинской трамваи и автобусы, забиты людьми не совсем уж в презентабельном виде. На остановке Лазо они покидают транспорт. Дороги, набережная, ведущие с Ленинской, площади, железнодорожного вокзала, к вокзалу морских прибрежных сообщений, заполнены народом: толпы и колонны, в общем, сплошной поток серых брезентовых плащей, обутых чаще в здоровенные боты типа «прощай молодость» с калошами. За спинами ящики, в которых рыболовные снасти, нехитрая снедь, обязательно термос с горячим чаем, довольно-таки часто бутылка, содержимое которое согревает лучше чая. В руках зачехленные буры. Мужчины, их большинство, молодые и старые, совсем старики, еле перебирающие ногами и опирающиеся на клюшки, если даже не на костыли, но всё равно идут. Дети. И даже женщины. По виду не определить социальный статус идущих. Но точно среди них не только простые работяги, или вообще безработные, таким образом добывающие себе пропитание, большие и малые начальники, крупные и не очень предприниматели и бизнесмены, преподаватели школ и Вузов, профессора и доценты, доктора и кандидаты наук, врачи всех мастей, начиная с гинекологов, заканчивая дерматологами с венерологами, адмиралы и генералы, офицеры всех рангов и званий. Много бурых лиц, не от водки, а от ветра и зимнего загара. И ничего их не останавливает. Ни пронизывающий ветер, ни мороз. Праздник. Карнавал если хотите. Час назад где-то в домах имели место быть семейные скандалы с криками и воплями – не пущу, не пойдёшь. Хлопанье дверей. Приноровившиеся с утра чинно уходят на работу, даже в выходные дни им надо выполнять срочную работу или категоричное указание начальника. А там, в кабинетах, подсобках лежит вся необходимая амуниция. Несколько минут на переодевание, и вот они уже влились в общую массу. Паромы идущие на остров берутся штурмом. Салоны забиты не только сидящими но и стоящими. Тем, которым не повезло, заняли места на верхней палубе, на трапах, залезли на переходные мостики. Мороз, ветер. Им же всё нипочём. На палубе все стоят плотно, прижавшись друг к другу. Одно слово плюнуть некуда. Не всем повезло попасть на паром. Но скоро следующий и там будет то же самое. Паромы берут курс на Русский остров. Один на Поспелова, другой на Подножье. Там разбегутся по своим излюбленным местам. Одни предпочтут далеко не бегать и останутся в Новике, другие пойдут дальше до Рынды, ещё дальше до Воеводы, некоторые предпочтут Аякс и Парис. А там начинаются рыбацкие ритмичные пляски в прямом смысле. Стоят перед лунками и пляшут, покачиваясь с бока на бок, переминаютя на ногах, а руки их так и играют, то вверх, то вниз, раз – два, раз – два. Это если рыба идёт. А если проблемы, то народ скучать начинает, скуку свою изничтожают естественным образом, пьют то есть. Тогда уж и песни и пляски другие. А как же, всё-таки праздник, карнавал, если хотите. И ничто их не останавливает. Ежегодные гибель тех или других, провалившихся под лёд. Подтаявший лёд. Утопленные машины. Оторванные льдины. Забурились, вот она вожделенная лунка, может быть более приятная, дающая больше удовольствия и удовлетворения, чем другая, одному из людских полов присущая. Не оторвать. Вечером обратно. Довольные и не очень, большинство не очень трезвые, совсем пьяных будет совсем чуть-чуть. Шумные. Байки, рассказы, хвастовство. И удивительный запах свежего огурца, источаемого выловленной корюшкой и зубарём. Народ не только на острове. Рыбаками забит и Амурский залив по обе свои стороны вплоть до самого Гнилого угла, бухты, прилегающие к Владивостоку, Улисс, Патрокл. И в обеденный перерыв на льду Улисса появляются с удочками офицеры местных штабов, кораблей, подводных лодок. Летом рыбаков меньше. Осенью ещё одна фиеста Владивостока. Пошедшая сельдь. В море устремляется абсолютно всё, что держится на воде, чуть ли не тазы. Праздник! Отчасти в прошлом. Прежний режим нормальным образом охранял рыбные запасы. Косяки сельди нормальным образом доходили до этих мест. Теперь всё, ещё до Аскольда косяки разбиваются тралами рыболовецких судов. Не та стала рыбалка…
Флот на воде стоит. А потому он и его люди в эту охоту, пуще неволи которая, вовлечены как и все остальные. Об этом…
1.
Честно, не анекдот. Сам случайно, совсем не призвольно, подслушал разговор на пароме, добираясь с острова в город.
На обеденный паром, идущий в город, на Канале поднялись два старика в брезнтовых плащах, с рыбацкими ящиками за спиной. Один сел на одной стороне канала с Елены, второй с другой. В салон спускаться не стали, расположились на верхней палубе. Погода к этому располагала. Конец февраля, почти полный штиль, солнце пригревает. Сели на свои рыбацкие ящики. Оказались давно знакомы. Из разговора между ними стало ясно, что оба отставные мичмана. Достали термоса. Сидят попивают чаёк и разговаривают. Конечно, о ней, о рыбалке. Говорят не спеша, серьёзно и обстоятельно.
- Ты, где сегодня сидел, - спрашивает один.
- Да, ноги болят, ходить далеко не могу, - прихлёбывая чай, ответил ему другой, - вот тут у Елены и сидел. А ты?
- Вышел на Подножье. До Рынды мне тоже далековато, - ответил он, - В прошлый раз пошёл туда, так чуть коньки не отбросил. На валидоле шёл. Вон сидел недалеко от УТСа школы механиков.
- Ну и как, много сегодня взял?
- Да взял маленько, - важно ответил старик, за интонацией было всё-таки сегодня у него рыбацкое счастье, - Так штук двадцать наважек. Потом корюшка пошла, ну и её хвостов сорок будет. Хватит. Много ли нам со старухой и кошкой надо. Главное что есть. Старухе хоть можно будет рот заткнуть, а то пускать не хотела. А у тебя как?
- Да так же примерно, - отвечал также с некоторой важностью другой старик, - Корюшка есть. С утра шла неплохо совсем, хвостов тридцать будет. Самое главное пять зубарей хороших взял. Потом навага пошла, правда некрупная, да ничего пойдёт.
Старики пили чай, продолжали свой бесконечный разговор о рыбалке, вспоминали что-то. Потом как-то снова вернулись к обсуждению сегодняшнего дня. Разговор завели о снастях.
- Да я больше трёх поводков не вяжу, - говорил один, - руки болят, толком не работают и не слушаются, запутаешь, потом хрен распутаешь.
- Да, старость, мать её, не радость. А на что ловил-то? – спросил другой.
- Ну наважку на блесну, а корюшку на самодур, - ответил старик.
- Я тоже также, - сказал один из стариков, - а на самодур ты что цеплял?
- Да как обычно, поролон, а ты?
- Ну и я также, - прихлебнув из кружки чай, ответил ему старик, - я вот слышал, что на презерватив хорошо корюшка идёт.
- Я то же слышал, - ответил ему другой, - говорят, что на зелёный хорошо идёт.
- А мне говорили, что на красный.
- Может быть и так, не знаю, не пробовал, - продолжал старик обсуждать наживку рыболовных снастей, - а вот говорят, что лучше всего на использованный презерватив корюшка берёт.
- Может быть и так, - неспешно отвечал другой старик, - да где нам его с тобой теперь взять.
И ни какого смеха, улыбок, разговор ведётся неспешно, обстоятельно и серьёзно. Так в разговорах они и скоротали время до подхода к городу.
2.
Корюшка, будь она не ладна, хорошо идёт осенью, когда ещё не встал лёд. А начинает свой дикий ход, а значит и удачную рыбалку на неё, весной, когда лёд в открытых бухтах уже почти сошёл, в закрытых ещё стоит, но уже опасно потемневший и набухший. На такой лёд выходить совсем не безопасно, можно и на корм той же корюшке пойти. Но не удержать народ. Как это, рыба идёт, и дома сидеть, да никогда в жизни допускать этого невозможно. Ну и тонут регулярно со всеми вытекающими последствиями. С утра, после ночного морозца ещё ничего, ближе к обеду, как только солнце пригреет, начинает народ под лёд уходить. Хорошо если рядом есть люди, помогут, а если нет?
Народ одной из островных деревень близ Владивостока то же, как и весь другой дальневосточный люд, к рыбалке особое пристрастие имеет. Два пятиэтажных дома стоят как раз на берегу глубоко вдающейся бухты, делящей остров на две неравные части. Две-три минуты хода от подъезда дома и ты на берегу. Деревня населена в основном людьми военными, из бригады ОВРа, ранее в ней служившие пенсионеры и переведшиеся в другие места службы, но продолжающие здесь жить в ожидании предоставления квартир в городе. Пенсионеры, сменившиеся с дежурств и вахт действующие военные на льду. Только успевают махать удочками. Корюшка прёт дуром. Над бухтой дурманящий запах свежего огурца. Осторожные сидят поближе к берегу. Но рыба идёт лучше ближе к середине бухты. Отчаянные, а может быть и жадные, там. Ближе к обеду окрестности оглашаются криком, надо заметить не истошным, бабьим, а довольно-таки спокойным, но всё-таки криком: «Мужики! Помогите! Тону!». Всё штатно, строго по законам физики. При нагревании лёд имеет свойство таять. Ну и дошёл до степени утраты своей прочности под весом незадачливого рыбака. Тонет Юра Кирин. Отставной старший лейтенант, некогда служивший в местной бригаде, но уставшие от звуков его гитары и песен, в большей степени от его пьянства, начальники отправили его в запас. Остался на острове, работает электриком в местной электросети. Барахтается в полынье, выбраться на лёд не может. Слабый лёд не даёт возможности опереться на края полыньи, проваливается. Народ бросил свои снасти и устремился на помощь Юре. Самый лёгкий пополз к Юре, толкая перед собой доски, держа в руках кем-то снятый ремень. Выволокли тонущего, при этом своего улова и снастей он не бросил. Юра побежал домой переодеваться и сушиться. Произошедшее не только никого не остановило, но даже и не насторожило. Народ снова сел за свои снасти и принялся за лов. К удивлению многих через полчаса на льду снова появился Юра Кирин. Уже переоделся. Вышел на лёд, на сей раз занял место несколько ближе к берегу. Высверлил буром лунку, очистил её рыбацким «дуршлагом» от осколков льда, опустил удочку свою и вскоре начал, как и все остальные, махать ею, извлекая из воды серебристую рыбку.
- Ну, даёт, - ухмылялся народ, - мало ему, ещё раз искупаться захотел.
Возможность своего ухода под лёд, они исключали. Кстати оказались правы и в отношении себя, и в отношении Юры.
- Мужики! Помогите! Тону! – оглушил тишину тот же голос.
На сей раз, народ не спешил на помощь. В адрес тонущего сначала посыпались шутки, потом и оскорбления посыпались с обвинениями в том, что их отрывают от дела. Смилостивились, в конце концов, свой же всё-таки человек. Тем же способом Юру благополучно извлекли из воды. И снова же снасти и небольшой улов Юрой брошены не были. Юра ушёл.
- Ну, идиот, сколько же можно, сидел бы уж дома, - обсуждали идиотское поведение Юры умные рыбаки, продолжая ловить рыбу, - ладно бы пьяный был, ведь трезвый же, собака.
Минут через сорок под недоумённые взоры сидящих на льду рыбаков снова нарисовался Юра. Конечно, переодетый во всё сухое. Молча вышел на лёд. Соблюдая осторожность, не такой уж он бесшабашный, сел ещё ближе к берегу. Начал процесс, он, как и прежде, шёл в этот день на ура.
- Ну, даёт, Юра сегодня, - ухмылялся народ.
- Мужики! Помогите! Тону! – опять же Юрин голос, уже в третий раз за день.
Народ отвлёкся от основного дела. На помощь уже не только не спешил, вроде бы даже и не собирался. Стояли и спокойно созерцали барахтающегося в полынье Юру Кирина.
- Юра, ногами активнее, - лениво бросали тонущему советы, - ты нас сегодня уже задрал. Мы что нанялись, что ли тебя из воды весь день вытаскивать.
- Мужики! Спасите! Пожалуйста, - жалобно верещал несчастный, - Литр поставлю.
- Пошёл ты… - неслось со стороны сидящих на льду рыбаков.
- Мужики, ведь, правда тону, - уже испуганно и жалостливо визжал Юра, - Помогите! Спасите! Пожалуйста, прошу, - после небольшой паузы добавил, - честное слово последний раз, - через секундное затишье добавил, - Сегодня!
- Ну, Юра, смотри не обмани, - ответили ему рыбаки и начали спасательную операцию.
Возились недолго. Уже два раза за день проведённые тренировки даром не прошли. Вот уже Юра на берегу. Струями стекает с него вода, зубы его стучат, тело дёргает от холода. Трусцой он побежал домой отогреваться.
Слово своё Юра сдержал. Больше в этот день на льду не показывался. На следующий день то же, дежурил в своей электросети. Зато другие на его месте появились… А то как же, корюшка-то дуром прёт, ну как здесь устоять. Да и лёд последний, следующее удовольствие только месяцев через восемь состоится.
Утром среди прочих на лёд вышел и Николай Николаевич Корсуков, цельный капитан 1 ранга, бывший когда-то замом начальника штаба бригады, но вот застрявший на острове в ожидании опять-таки представления жилья в городе. Вчера только сменился с вахты. Он штатный оперативный дежурный флота. Сутки флотом управлял, обеспечивая его движение по морю и давая добро на выход в море, возвращение в базу. В задачах и обеспечение безопасности плавания, за нарушение которых с высоты последнего этажа штаба флота нещадно драл командиров кораблей, оперативных дежурных соединений и объединений. Завёлся с вечера ещё, услышав, что корюшка хорошо идёт. День свободный. С утра пораньше на лёд. Предусмотрительно, чтобы не мочить ноги натянул на себя штаны с лямками, как его там, комбинезон кажется, ну этот от флотского КЗИ который. И вот на льду. И далековато от берега, почти на середине отростка бухты. Другие рыбаки, после вчерашнего дня так далеко от берега забираться не решились. Сел. Клёв дикий, только успевает корюшку с крючка сбрасывать. Завёлся. Азарт полный. Про всё забыл. Машет и машет удочкой. А солнце тем временем всё выше и выше поднимается, греет всё сильнее и сильнее. Ноги уже по щиколотку в воде купаются. Да вот не оторваться никак. Оторвался тогда, когда ушёл под лёд. Повезло бедолаге, встал аккуратно над песчаной косой. Под ногами дно. Слава богу, Николай Николаевич мужик роста немалого, за 180 далеко. Глубина под рост почти. Именно почти. Стоит на цыпочках и задрав голову, иначе вода по ноздри. И не двинуться, комбинезон заполнился водой. И крикнуть толком не может, вода тут же в рот заливается. Вот попал. Народ, сидящий на льду, форс-мажор узрел и тут же засуетился. Под поползшими, как вчера, по льду спасателями лёд рушился и те оказывались в воде. Народ, осознавая реальную угрозу жизни человека, уже не шутил и не зубоскалил как вчера. У владельца лодки сбили замок с сарая. Лодку притащили на берег. На ней, беспрестанно руша лёд вёслами, руками, ногами с трудом продвигались к стоящему в воде незадачливому рыбаку. Пробились. Вытащили уже замёрзшего, не способного толком пошевелить ногами и руками. И опять, улов и снасти не брошены. Дома растирали водкой. Как только хоть немного как-то отогревшись, Николай Николаевич сказал, что хорош переводить добро. Остальное пошло внутрь. Ему хватило. Сезон зимней рыбалки на этот год он закрыл, утром на льду его уже не было. Зато были другие, включая и сменившегося с дежурства Юру Кирина. Вот она неволя…
3.
Начальника рейдового поста мичмана Гену Сафиуллина жена, стоматолог, добила. Заставила уйти в запас, а затем и покинуть Родину. Увезла на свою историческую Родину, на землю обетованную, в общем в Израиль увезла. Года три Гена не появлялся во Владивостоке. Потом неожиданно всплыл. Кстати в своё время он был страстным любителем зимней рыбалки. О нём, ещё о коменданте штаба Толе Самкове говорили, что они способны поймать рыбу не только в собственной ванне, но и в унитазе. У всех поголовно пусто, а они всегда с уловом. Появился Гена зимой. При встречах его расспрашивали как там жизнь в Израиле, не обижают ли его, правоверного. Оказывается всё хорошо. Жена работает по специальности, зубы лечит соплеменникам, он трудится в типографии простым рабочим. Жильё есть. Жалованье регулярное и по российским меркам очень даже приличное. Переводил он шекели в доллары, а потом в рубли. Очень даже хорошо получается, совсем не чета мичманскому жалованью. В общем, всё хорошо у Гены. Но вот только одно плохо. одно его огорчает... Зимней рыбалки там нет.
Вот и вся правда жизни. С тех пор Гена каждую зиму покидал на время отпуска обетованную землю, появлялся во Владивостоке и целыми днями пропадал на льду. Отведя вот таким образом душу, он потом возвращался обратно в Израиль. Полученного удовольствия на год хватало. И такая вот неволя бывает.

В выходной день народ засел на одной из квартир. Квартира холостяцкая, можно сказать. Хозяин на месте. Хозяйка с ребёнком на Западе. Разговоры о женщинах уже давно прекратились, идут разговоры о службе, прерываемые периодически очередным тостом. Значит, состояние собеседников должно быть всем понятно. Все мужики одинаковы. Выглянув в окно, один из присутствующих узрел бредущего в вечерних сумерках с рыбалки мичмана с одного из кораблей. Свистнули и его. Поднялся, рассупонил свою рыбацкую амуницию. Налили ему. Улов вывалили, пустили его на закуску. Разговор со службы переключили на разговор о рыбалке. Спорили, кричали, кто лучший рыбак, у кого снасти лучше, ну и всё остальное. Новоявленный на этом празднике жизни, то же решил похвастаться. И было чем. Стоя на ремонте в заводе, изловчился за литр спирта новый бур себе справить. Не простой, ни у кого такого нет. Титановый, прочный и лёгкий. А бурит!!! Полметра за пять оборотов как нечего делать. Народ смотрит, держит его в руках, вертит и так и эдак. Да, что и говорить, хорошая вещь. Не забывают они и о главном деле. Наливают и пьют. В строгом соответствии уже с классическими наставлениями начинающим рыбакам, сетующим на то, что они не умеют ловить рыбу. Что там уметь? Наливай и пей! И всё о рыбалке, о рыбалке… Не все смогли унести ноги в свои дома. Утром первый проснувшийся, пришедший в себя и начавший что-то видеть и соображать узрел странную картину. По всему залу на крашенном палубной краской полу светились белые круги. В одном месте круг был чёрным. И древесная стружка вокруг них. Всё ясно. Вчера дошли до точки. Поочерёдно проверяли потребительские качества нового бура... Чёрная дырка была там, где пол просверлили насквозь. Хороший бур, что тут говорить.
5.
С повышением уровня благосостояния у народа, вдруг открывшимися границами в массовом порядке начали появляться средства передвижения. Теперь на рыбалку народ и на машинах ездит. Ну вот подъехать и поставить машину на берегу как-то не принято. Возможно с точки зрения безопасности, ведь угнать же могут лихие люди. Так что на лёд. Вот она лунка вожделенная. А вот и машина. Можно и погреться если замёрзнешь, от ветра укрыться. А то и ловить рыбу, сидя в салоне. Не знаю, но вполне может быть, что у некоторых даже в палубе отверстие есть. Представляете: сидишь в салоне, в тепле, и играешь удочкой. Правда тонкость есть. Не принято как-то на льду с одной удочкой стоять, обе руки должны быть заняты. Тогда может быть в машине не одно, а два отверстия. А если комбайн у человека в руках? Ну не знаю. Понятное дело, что машины тяжелее рыбаков. Вот они и тонут если не чаще чем сами рыбаки, то столько же. Местный люд Тавричанки с некоторых пор по выходным на лёд ходить и рыбу ловить перестал. Хватало им душу отвести и будних дней. По выходным, особенно к весне ближе, они на берегу располагаются. Сидят, покуривают, не спеша беседуют. Рядом с ними лёгкие тали, лебёдочки, троса с заплетенными гаками и коушами. Ждут… И дожидаются. Работы хватает, говорят. И надо заметить достаточно хорошо оплачиваемой. Так что можно смело машины под лёд пускать, вытащат местные орлы.
А вот как-то и такое случилось. Ушла машина под лёд. Благо, что утопла она совсем недалеко от берега. Владельцу жалко. Не столь уж он богат. Сам организовал спасательную операцию. На берегу трактор для буксировки, наготове и водолаз в лёгком снаряжении. Водолаз с тросом в руках ушёл под воду. Задача проста: зацепить машину, а дальше только усилие трактора и всё, ласточка будет на берегу. Дело плёвое, а водолаза что-то долго нет. Волноваться уже стали. Вынырнул наконец-то. Переводя переключатель дыхательного автомата на атмосферу, крикнул:
«Мужик, ты номер машины скажи, а то там не разобраться, вдруг не твою зацеплю!»
6.
Наш дед, командир дивизиона, без рыбалки жить вообще не мог. Рыбу ловил всегда и везде. Быстро заканчивал с делами, проводя совещания, раздавая указания, приказания, подписывал бумаги, ну и за рыбную ловлю. На рейде выбирался на ют. По дороге с камбуза прихватывал кусочек мяса. На него выуживал первую камбалу, которая потом уже шла на наживку. И всё, он в процессе, от которого его отрывать уже нельзя. И пусть горит синим пламенем боевая готовность его дивизиона. А если вдруг случится непогода, ну дождь к примеру, тогда рыбу он ловит не выходя из каюты. Удочка в иллюминаторе. При этом бывает, что он ещё и служит. Вызовет кого-нибудь к себе, начинает драть, при этом не забывает играть леской. Перерыв в дёре наступает тогда, когда он ощутит заглотившую крючок рыбу. Тогда умолкает, начинает выбирать леску. Сняв рыбину, насадив наживку и выбросив в иллюминатор свою снасть, продолжает воспитательный процесс. В кают-компании то же самое. Даже когда в домино играет. Садиться на командирское место, за спиной иллюминатор. В одной руке кости, в другой леска. Стучит костями, не забывает подёргивать снасть. Потом с грохотом бросает кости и начинает быстро выбирать леску, при этом даже не оборачивается.. Народ ждёт, когда комдив закончит процедуру очередного заброса и снова примется за игру. И всегда он с уловом.
Как-то раз его страсть каютной рыбалке чуть-ли не до смерти перепугала народ и организовала матросам большую приборку в кают-компании. Корабль оказался в Южно-Китайском море, комдив старший на борту. Встали на якоре в бухте Биньба, это юг Вьетнама. После ужина сели за домино. Комдив как всегда оккупировал место командира, в одной руке кости, в другой леска. Традиционной камбалой, этой дальневосточной курятиной, здесь не пахнет, но всякого другого экзотического хватает. Комдив бросает кости на стол. Обоими руками начинает быстро выбирать леску. В иллюминаторе показалась голова с торчащими во все стороны «руками» и выпученными глазами. Кальмар. Не чета тем, что видел народ в своих не очень-то тёплых водах Японского моря. А тут экземпляр, раскормленный в тёплых южных водах, ещё тот. Народ ахнул. Кальмар начал надуваться. Опытные, поняв всё сразу, выскочили за дверь, не успевшие выскочить повернулись спиной, один даже скрылся под стол. Неопытные созерцали с любопытством. Комдив, узрев реакцию народа, стал медленно поворачивать голову, чтобы рассмотреть добычу. И в это время добыча его, как ей и положено в момент опасности, выбросил здоровенную порцию чернил. Пластик зашивы бортов, переборок и подволока кают-компании окропился в чёрный цвет. Основная доза чернил попала на комдива. Досталась ему: голова в чернилах, кремовая рубашка со спины совсем чёрная. Порыбачил… Вестовой потом час если не больше отмывал переборки. Рубашка комдивовская пошла на ветошь.
На вечерний чай был жаренный с луком кальмар. Хватило всем, даже с избытком, особливо жадные до деликатеса, потом чуть ли не неделю чесались от возникшей аллергии, молодёжь так та вообще потеряла сон от вдруг обострившихся желаний, а засыпая всё-таки наблюдала крутые эротические сны. Чистый белок же.

ТОТ БЫЛ С УСАМИ

Шура Мазалов, проявив недюжинную смекалку, имея в преддверии летней сессии кучу хвостов по зачётам, не сданным курсовым и разным там расчётно-графическим работам, грозящих не допуском к экзаменам и перспективой остаться в академии, когда народ будет оттягиваться в отпуске, оказался за стенами училища. По существующим правилам его хвосты предполагали безвылазное сидение за учебниками и конспектами в классе в выходные дни. Кроме того, он имел и объявленный замкомвзвода со старшего курса двухнедельный срок без берега. Ну вот извернулся как-то. В главных корпусах этого училища в прошлом, по отношению к описываемым временам, был Александровский кадетский корпус, среди воспитанников которого и известные флотоводцы - адмиралы, писатели, художники, а ещё на территории училища квартировал лейб-гвардии гусарский полк, в котором служил известный на всю Россию корнет, да и другие известные люди. Шура, возможно тоже будущий известный или адмирал, или писатель, или поэт, или художник, по замашкам уже точно гусар, за стенами вполне официально, то есть с увольнительным билетом в кармане, а не каком-нибудь там самоходе. В прочем слинял бы и без увольнительного билета, уж до такой степени прижало, что сидение было подобно смерти. Правда, пришлось всё равно как самоходчику через забор прыгать, так как все организованно были выведены за пределы училища раньше, чем он сподобился добыть свой увольнительный, а через КПП, который сторожили училищные мичмана, третьекурснику пока ещё не прорваться. Погода совсем не располагала к сидению в стенах училища. Самое начало лета, но как-то нестандартно для Питера тепло, даже жарко. При чём до такой степени, что введена форма два. Тем и интересно питерское морское начальство, что в отличие от флотов, где форму одежды вводят угрюмо по-армейски раз и навсегда на определённый период времени, свободно меняют форму одежды в зависимости от температуры. Сегодня форма два, а завтра, если похолодает вдруг, пожалуйста, проезжая форму три сразу четвёртую введут. Только с головой всё в унисон со всеми: 1 октября - чёрный верх, 1 мая – белый.
Шура в городе. Стоит среди вековых лип на бульваре ещё имени легендарного красного начдива с грузинской фамилией. Бескозырка с фирменным грибом на затылке. С удовольствием, зажмурив глаза, облизывая, как кот, подкову своих роскошных, чёрных усов, опускавшихся по тогдашней моде своими длинными кончиками по подбородку, вдыхает, раздувая свои ноздри, полной грудью воздух города и свободы. Проблемы забыты, если и вспомнит он о них, то уж только в понедельник. Всё хорошо и радостно. Небо безоблачно, солнце светит ярко, заливая своим светом дома, улицы, деревья. Женщины открылись, сбросив со своих прелестей совсем недавнюю весеннюю, глухую и непроницаемую защиту. Светятся они формами гитарной деки сквозь свои лёгкие, почти прозрачные, до весеннего умопомрачения короткие платья, радуя всегда ищущий, оценивающий, всегда смотрящий с вожделением мужской глаз. Всё красиво, близко и безумно соблазнительно. И ослепительно белая форменка в такт летней красоте. Смертный грех в такую погоду сидеть в классе и зубрить что-либо. Шура повёл плечами от вдруг прошедшей по всему телу дрожи, снял бескозырку, потряс ею, натянул на её самые брови, хищно ухмыльнулся и решительно двинулся по бульвару в сторону парка. План действий, наслаждения свободой уже созрел. Через каких-то десять минут он уже открывал дверь закусочной в красном здании когда-то императорской пекарни, что на выходе из парка. Полный стакан номерного портвейна и нехитрый бутерброд с докторской колбасой уже в руках. С наслаждением выпил и закусил. Поверьте, лучший вкус на земле для определённой категории людей, находящихся в закрытых флотских образовательных учреждениях прошлого века, это вкус сладковатого, совсем недорогого портвейна, который закусывается бутербродом из свежайшего батона с тончайшим кусочком свежей докторской колбасы по 2 рубля 20 копеек за килограмм, порезанной руками продавщицы гастронома. Не описать этого. Слаще и вкуснее в жизни не пробовал я, да и не один я, таких было множество. Не верьте тем, кто говорит, что тот портвейн обычная бормотуха. Они не знают и ничего не понимают в жизни. Кстати, как-то со старым училищным приятелем уже в новом веке решили вспомнить вкусы молодости: взяли появившийся снова в магазинах недорогой портвейн, со старой нумерацией, купили колбасы, опять же со старым наименованием – докторская, правда нам её не порезали. Праздника не получилось Выпили, закусили. Помолчали, плюнули, портвейн вылили в унитаз. Не то. Утрачены навыки, нет уже тех мастеров виноделия.
Выйдя, Шура постоял, подумал, да ещё разок повторил тот же галс с портвейном и бутербродом. Часть дела Шурой было сделано. Настроение портвейном было поднято ещё выше. Для полного счастья оставалось только охмурить какую-нибудь красотку, если повезёт так и сотворить с ней что-нибудь и большее чем читать ей любовную лирику Пушкина или Лермонтова, когда-то тоже гулявших по этим паркам. Жорево и порево – это очень здорово, расхожая формулировка флотских потребностей. В парке для этого всё есть, даже в город выходить не надо. Подвернувшаяся на одной из аллей пассия Шуру озадачила. Любвеобилен Шура был до умопомрачения. Умудрялся за не так уж продолжительное по времени увольнение в город встретиться ни с одной красавицей, предварительно назначив свидание по телефону-автомату с неизменным пятаком на верёвочке, ещё и познакомиться с новыми. К третьему курсу Шура уже совсем запутался в своих беспорядочных связях, частенько путал имена, звонил и договаривался о свидании вроде бы с одной, как он сам думал, а на свидание появлялась совсем другая. Самое интересное происходило тогда, когда он начинал знакомиться и подбивать клинья к какой-нибудь старой знакомой. Он рассыпался в комплиментах, нежно касался локотка, а ему говорили о том, что они уже давно знакомо. Здесь произошло то же самое. Пришлось Шуре ссылаться на некоторое ухудшение зрения от недостатка витаминов после длинной холодной зимы и затяжной весны, слишком яркое солнце, обилие жизненных проблем. Понят и прощён не был. Разошлись по разным аллеям парка. Но Шура, уже привыкший к подобным регулярно повторяющимся форс-мажорным ситуациям, совсем не унывал и не огорчался. Гуляя среди вековых лип, клёнов, вязов, античных скульптур, дворцов, он продолжал радоваться жизни, пробавляясь пивом. Радовался и пил пиво до определённого времени. Летняя жара, портвейн в количестве двух стаканов, последовавшее за ним пиво своё дело сделали, догнали молодой организм, развозя его. Не следовало бы так форсировать события. Что поделаешь, молодость, она не знает ни границ, ни меры. Уже через два часа с того времени, как Шура перемахнул забор, он дошёл до состояния полной готовности. Опыт говорил ему, что пора вернуться в стены, пока не нарвался на патруль со всеми вытекающими последствиями этой встречи. Шура двинулся по аллеям парка в сторону училища. Выходя из ворот парка, он увидел стоящего на противоположной стороне улицы у угла училищных стен дежурного по своему факультету. Выдержки не хватило. Задёргался, заметался, выдавая себя. В затуманенной портвейном и пивом голове решение на действия безнадёжно запаздывали. Их глаза встретились. Дежурный всё сразу понял.
- Товарищ курсант! Ко мне! – требовательно скомандовал дежурный по факультету.
На приказание Шура отреагировал сразу. Рванул, что было сил, но не обратно в парк, а наискосок через дорогу к КПП училища. Завизжали тормоза, едущих по дороге машин. Вдоль корпуса затрусил и дежурный по факультету. На повороте за угол к спасительному КПП Шуру занесло, и он врезался в кучу недавно привезённой земли для клумб. Он упал, пропахав кучу своим телом, превратив свою совсем недавно ослепительно белую форменку в чёрную тряпку. Шура тут же вскочил и ринулся к дверям КПП. Вихрем пролетел незакрытую на запор дежурным мичманом калитку и по длинным коридорам ринулся к помещению своей роты. Бежал к своему укрытию отчаянно, уже не соображая, что на его пути кабинеты факультетского начальства, пугая редких курсантов, попадавших ему на пути, заставляя их прижиматься к стенам, освобождая ему дорогу. Взбежав по трапу на второй этаж, он влетел в роту, поразив своей чёрной, вымазанной в земле форменкой, дневального, тоскующего в полном одиночестве у дежурного станка. Сидящий в этот выходной день безденежный, погрязший в учебных задолженностях и наказанный сроками без берега за всякие прегрешения люд, включая и дежурного по роте, на спортивных площадках и в зарослях кустов грелся на солнышке. Пролетая мимо опешившего дневального, Шура истошно крикнул: « Миша, бритву давай! Быстрее бритву!!! И ножницы давай!», - и скрылся в кубрике. Дневальный, не уточняя причин вдруг возникшего аврала, ринулся к своей тумбочке, достал бритвенный станок и стал судорожно заправлять в него лезвие. В углу, у своего раскрытого рундука Шура с треском, обрывая пуговицы сбрасывал с себя форму, запихивал её в рундук, судорожно, не попадая в штанины ногами, матерясь, натягивал на себя робу. Дневальный сунул ему в руки станок. Ножниц не нашлось. Шура, схватив станок, уже переодетый в робу, босой бросился в умывальник. Дневальный за ним. Без мыла, только смочив холодной водой лицо и станок, Шура нервно и спешно начал сбривать свои роскошные усы. Из умывальника он вышел уже без усов. От них осталась только окровавленная верхняя губа и стекающая по подбородку кровь, в точности копировавшие форму Шуриных усов. Голова его была мокрой. Видно держал её нещадно под струями холодной водой, пытаясь как-то привести себя в более или менее рабочее состояние. Благоухал ещё и вылитым одеколоном, полфлакона на это дело пустил, не меньше, стремясь таким образом скрыть своё портвейно-пивной факел изо рта. С надеждой, что пронесло на сей раз, Шура направился в кубрик залечивать свои порезы. С момента его старта прошло чуть больше пяти минут.
В дверях роты появился вспотевший, с раскрасневшимся лицом, запыхавшийся дежурный по факультету.
- Смирно! – подал команду дневальный и, приложив руку к головному убору, двинулся с докладом к дежурному, - Товарищ капитан 3 ранга, за время моего дежурства происшествий не случилось. За дежурного по 23-й Аз-роте дневальный курсант Янов.
Не дав команды вольно, ничего не сказа и не спросив, дежурный по факультету устремился в кубрики роты. В последнем, по пути его следования, кубрике, в углу у рундуков сидел на корточках, повернувшись задом к проходу, Шура.
- Товарищ курсант, - окликнул его дежурный по факультету.
Шура медленно и обречённо выпрямился в полный свой рост, медленно повернулся и застыл с опущенной головой.
- Вот он! Я узнал его! – радостно и удовлетворённо прокричал капитан 3 ранга.
У Шуры забегали глаза. Потом вдруг он как-то чуть-чуть присел, удивлённо округлил глаза, открыл рот, верхняя губа которого была заклеена кусочками окровавленной газетной бумаги, расстелился «шлангом» и возмущённо закричал дежурному по факультету: «Нет, это не я! Тот был с усами!!!»
В общем, не спасли Шуру сбритые усы. В своей объяснительной он написал, что, будучи в увольнении, ему очень хотелось пить, от жажды прямо таки умирал, ведь, сами знаете, какая жаркая погода была. А воды под рукой не было, не простой, не какой-нибудь там газировки. Ну и чтобы не умереть от жажды он выпил кружечку пива, маленькую такую, даже не допил её, так только горло промочил, но ввиду того, что было очень уж жарко, сами знаете на сколько жарко, его развезло. Да ещё съел порцию мороженого и, кажется, отравился. Поэтому вот и было похоже на то, что он вроде бы как пьяным стал. Не поверили Шуре. Был он ущемлён и уязвлён, поражён в правах объявлением месяца без берега, для верности изъятием увольнительного билета, нашедшим своё место в сейфе командира роты до лучших времён. Пока сидел безвылазно, снова отрасли усы, такие же какие были и раньше, роскошные, чёрные, по моде той прежней. Так и стал Шура Мазалов снова тем самым, который был с усами.

ФЛОТСКИЙ ШИК

Форму на флоте носят с особым шиком. Он возникает тогда, когда в ней наблюдается некоторый уход от соответствующего приказа по правилам ношения формы одежды. Всего лишь некоторые штрихи к тем уже уставным предметам формы: шинелям, тужуркам, кителям, форменкам, брюкам, головным уборам, башмакам, - и совершенно другой вид. А для этого надо немного совсем: что-то укоротить или удлинить, заузить или расширить, расправить или смять, нашить или спороть, приподнять или опустить, подложить или вытащить, ну и всякое разное подобное тому. Без изменений остаётся только нижнее бельё. Из него надо выделить только трусы да караси. В прочем и тут народ стремится одеть трусы с весёлой раскраской, носки, в описываемые времена, непременно красные или жёлтые. Тельняшка порой тоже претерпевает некоторые изменения. Надо непременно, чтобы из разреза форменки выглядывали только три полоски, а если ещё и грудь кучерявая тогда вообще атас, супер, как теперь говорят. Особенно это интересно для людей только начинающих жизнь на флоте, приближающихся к нему, ещё способных чем-то восторгаться. Вот для курсантов 1 курса, например. Когда они видят что-то такое, не общепринятое в форме старшекурсника, офицера то кроме восторга это ничего не вызывает. Для остальных, уже послуживших и что-то повидавших в жизни всё становится обыденным, привычным, незаметным. Сейчас то же, наверное, есть понятие о флотском шике, но он не ведом уже мне. Речь пойдёт о прошлом, относительно недавнем, если тридцать лет это немного. Главное, конечно, это фуражки. Каждый уважающий себя флотский офицер, в отличие от армейского, всегда носит шитую чёрную фуражку. Поэтому в каждом городе, относящемся к военному флоту, в относительном подполье имела место быть целая индустрия по пошиву этих фуражек. Если порыться в старых записях, то может обнаружиться и запись адреса, к примеру - Бестужевская в Питере, дом, квартира, или ателье по чётной стороне Невского проспекта. И не удивлюсь, если даже теперь стукнуть в дверь этой квартиры, то там всё поймут и предложат великолепную мицу. Были в этих кругах свои великие «кутюрье». Флот ничего не знал о Версаче, но вот о каком-нибудь Фельдмане или Якобсоне, так уж исторически сложилось, что ремесло это имело ярко выраженную национальную окраску и передавалось из поколения в поколение, знали чуть ли не все поголовно. И не помню историй, чтобы они как-то закрывались и карались органами ОБХСС. Наверное, не гласно в этих структурах считали, что флот должен быть обеспечен нормальными головными уборами, поэтому и не трогали их. Так что уставная фуражка, один в один похожая на армейскую, отличающуюся только цветом, не в чести. В армии её носили поголовно, на флоте же нет. Единственное что от той фуражки был применимо, так это только околыш с козырьком, для водружения над ним большого или малого аэродрома, с круто изогнутой высокой или не очень тульей. Верх обязательно ровный, а ещё лучше переламывающийся небольшим углом в районе задней части околыша и спадающий вниз, главное чтобы не было армейского седла. Со временем это оценили и армейские, то же начав носить именно шитые фуражки. Белая фуражка должна была быть обязательно перетоптанной и перешитой из той же уставной, что бы как-то отличаться от её уставного вида. Тогда ещё не было принято шить белые фуражки, так как чёрные. Чаще это залихвастский гриб. Вместо обычной меховой шапки с кожаным верхом, такая же, но каракулевая. На фуражке шитый краб, хотя его уже заменили дешёвой алюминиевой штамповкой. Особенно здорово, когда он ещё старого образца, из нормальной нити, которая со временем тускнеет, зеленеет, подчёркивая набранную за время долгих плаваний соль, медная бухта с якорем, также потемневшая от времени. Но шитые крабы уже не у всех. На погонах обязательно неуставные звёзды. У младших офицеров гранённые, латунные, у старших шитые. Теперь вот у всех гранённые, освоено и в полном масштабе шитьё. У механиков на погонах потемневшие от времени молотки старого образца из мельхиора, в отличие меньших по размерам белых алюминиевых. На тужурках и кителях медные пуговицы. Брюки по моде немного расклешены. На ногах неуставные туфли. Ослепительно белая рубашка. Чёрный шёлковый галстук, с завязывающим узлом. Да и много всего другого. Одно слово флотский шик. А у него, между прочим, оказывается, есть и изнанка, порой совсем неприглядная.
Развод суточного наряда и вахты военно-морского училища. В строю стоит и лопоухий первокурсник, совсем недавно принявший присягу. Он заступает рассыльным дежурного по училищу. Перед строем дежурный по училищу, капитан 1 ранга. Он высок, подтянут, строен, мужественен. Олицетворение красоты, величия и мощи флота. Вид его роскошен и вызывает у того первокурсника только немой восторг, невероятную гордость оттого, что и он принадлежит по большому счёту к этой касте, в перспективе, уже меньше чем через пять лет, сможет стать блестящим офицером флота, если конечно не выгонят раньше. Через пять лет станет только лейтенантом, а ещё через полтора-два десятка лет может быть и таким же шикарным капитаном 1 ранга.
Пока у него только мечты о курсантском шике. Скорей бы перейти на второй курс и носить уже на голове нормальную канадку, а не детский полубокс с выстриженным затылком как сейчас. Можно будет купить брюки на три-четыре размера больше и перешить их в училищной швальне, чтобы пояс был исключительно на бёдрах, брюки нормальным образом обтягивали задницу, были расклешены, если будет вдруг мало после перешивания, то дотянуть их на фанерной торпеде, обязательно со скосом. Можно будет уже нормально ушить суконку, а то в рукавах той, что на нём, можно спрятать не только обычную бутылку, но и «бомбу» с шампанским или вермутом, пришить на неё и погончики с белым нейлоновым кантом. Можно будет обрезать ранты на хромовых ботинках, набить каблук повыше, превращая обычные хромачи в модные корочки. Удлинить ленточки бескозырки, чтобы играли и вились они на ветру. Беску шитую себе завести. Наконец выпороть гюйс из белой форменки и носить его. Белая подкладка гюйса это классно. Пришить три маленькие пуговицы на шлиц шинели, как это на офицерских шинелях. Вышить на сопливчике, галстуке то есть, руками конечно любимой девушки, какого-нибудь цыплёнка или ещё что-нибудь. А пока флотского шика всего-то прямая бляха на ремне, да и то командир отделения всё норовит прихватить и своими руками согнуть её армейской дугой.
У капитана 1 ранга грудь колесом. Небольшие бакенбарды с лихим скосом, выбрит до синевы, под носом изящнейшая ниточка усов. На волосах, выглядывающих из-под околыша фуражки, благородная проседь. Безупречно отглажен. Брюки немного расклешены. Неуставные туфли сверкают солнечным блеском. На голове шикарная фуражка с золотистым шитым крабом. На руках ослепительно белые перчатки. Лучики солнца играют на надраенных медных пуговицах тёмно-синего кителя, золотистой командирской лодочке на груди, когда она, уставная, должна быть серебристой. По краю ворота кителя тонкая белая полоска подворотничка. Из-под рукавов выглядывают ослепительно белые манжеты рубашки с золотистыми запонками. Судя по цвету, запонки и лодочка на груди должны быть обязательно золотыми. Другими, в великолепии вида капитан 1 ранга, они быть просто не могут. Первокурсник восторженно ел, нет, с зверским аппетитом пожирал глазами этого капраза, олицетворяющего великолепие высшего флотского шика.
Прошёл развод, все занялись делами, предписанными дежурной службы. В рубке дежурного по училищу и рассыльный, выполняет поручения, даёт команды по трансляции. День закончился. Наступило и время отбоя. Собрался почивать и дежурный по училищу. И каково было изумление восторженного совсем недавно первокурсника, когда под снятым капитаном 1 ранга кителем, он увидел застиранную тельняшку, к тому же заштопанную на левом плече. А ослепительно белые манжеты сорочки, выглядывавшие из-под края рукавов кителя, оказались частью обычных нарукавников на резинках, точно такие же какие видел на руках своей матушки, рядового бухгалтера, своих одноклассниц по школе в первой половине 60-х. Только у них они были чёрные, а здесь вот белые, с запонками из жёлтого металла на манжетах. Появилось и сомнение в том, что они золотые. И капитан 1 ранга показался рассыльному уже совсем не тем орлом, который недавно совсем стоял на плацу развода. Тут же он заметил и блестящую лысину капитана 1 ранга, маскируемую зачёсом, да ещё с применением обыкновенных женских шпилек, и его очки. И пропала его выпуклая грудь. Опустилась она и превратилась в обыкновенный живот, вернее брюхо. Позже он узнает, что брюхо это и есть военно-морская грудь. И вообще он стал похожим на обычного земного пожилого мужика. Вспомнилось детство в средней полосе России. И случай, когда на его глазах где- то в начале 60-х годов произошла драка молодых парней. Один из них был высок, красив, в ослепительно белой рубашке, из-под раскрытого ворота которой светилась полосками тельняшка. В драке на нём порвали рубаху. На разодранном вороте висел пришитый небольшой треугольный лоскуток тельняшки.
Вот какая она оказывается изнанка флотского шика…

«ШПИОН»

Служба в плавсоставе флота Военно-морского это вам не фунт изюма совсем. Только со стороны всё так красиво. Море, бескрайнее и синее, флотские ритуалы и традиции, золото погон, ослепительно белые штаны и тужурки, кортики, флаги разноцветные, бой склянок и звуки горна, ну и всё такое прочее. А вот попади на какую-нибудь крейсерскую, миноносную, сторожевую, большую или малую противолодочную, наконец, тральную галеру, поживи на ней, хотя вроде бы и к веслу «не прикован», и решёток на иллюминаторах нет, и нет проволоки колючей по периметру, ограниченному леерами и фальшбортами, вроде бы и тепло, и кормят четыре раза в сутки, деньги морские платят, так бог знает что запоёшь ещё и в какой степени проклянёшь свою судьбу, а то ещё и пожалеешь, что вообще на свет родился. А то глядишь и Родину продашь, превратившись в какого-нибудь заморского шпиона. И будешь взят за измену Родине в форме шпионажа и привлечён к суровой ответственности. Так, увы, в застойное время на флоте случалось.
МПК-114 где-то сразу после обеда пятницы ошвартовался у пирса своего дивизиона в пункте постоянного базирования. Месяц два его практически у пирса родного не наблюдали. Раз несколько заскакивал, но ошвартовавшись вечером, уже утром опять уходил. А уже лето. Конец июня. И погода прекрасная. Августовская. Солнце. Тепло. И нет обычных июньских туманов и мороси. И вроде бы те же два месяца назад по весне корабль свою боевую подготовку закрыл, а нормальной размеренной жизни не получилось. Ладно бы куда-нибудь на службу ушёл в моря далёкие и тёплые. Шарахался же корабль по родному Японскому морю от Гамова до Стрелка, выполняя различные задачи: то лодку обеспечивал, то науку, то район закрывал, то контроль своих полей проходил, поражая всех уровнем своей «урожайности», норм то есть, кстати, на флоте чем они ниже, тем лучше, то на брандвахте стоял. Народу срочной службы из состава экипажа такая жизнь очень даже по нраву. Вахту отстоял и в койку по большому счёту. Если вахта в три смены так вообще лафа. И никто не отправляет уголь грузить или что-нибудь другое тяжёлое и грязное, плац мести, на вахту вне корабля и ещё куда-нибудь заниматься делами, к своему родному кораблю не относящимися. Офицерам же такая жизнь в тягость уже потому, что есть дом, жены и дети. Надо же периодически жён и детей своих ласкать, последних заодно и пересчитывать. А то глядишь, нарисуешься как-нибудь, а тебя жена за мужа считать перестанет, а дети за дядю какого-нибудь примут, и тех же детей вдруг станет больше чем записано в личном деле. В общем «привязался» корабль. Привязался надёжно. Завёл для «крепости и надёжности» и дополнительные концы, и прижимные. Подана сходня. И сразу на корабле объявили большую приборку. Принялись отмывать соль и копоть с бортов. Командир убыл к командиру дивизиона с докладом по последнему выходу в море. Офицеры же начали судорожно формулировать свои доводы по острейшей необходимости схода с корабля, хотя и без этого всем должно быть понятно, что людям надо попасть домой. С появлением на борту командира все устремились к нему за добром на сход. Помощник командира, он же штурман, старший лейтенант Валера Мухин то же. Валера только вот как зимой женился. Жена его жила во Владивостоке. Где-то в районе Клубной. Валера тоже жил во Владивостоке. Корабль, на котором жил Валера, стоял в одной из бухт Фрунзенского района Владивостока. В Парисе. Правда, эта часть Фрунзенского района города находилась на Русском острове. Медовый месяц не сложился совсем. То зимовка на Энгельме, а оттуда до Владивостока добираться совсем не просто, то бесконечные моря, наконец, помощник командира уже по уставу корабельному к кораблю, по сути, просто привязан, ибо частое оставление им корабля ну совсем не совместимо с должным исполнением своих обязанностей. В общем, с момента свадьбы виделся он со своей молодой женой от силы раза два, хотя и находился вроде бы совсем рядом. В пору для общения с женой необходимо было организовывать почтовую переписку. Что и делалось, так как с телефонной связью в те времена всё было не просто. Часть своего жалованья передавал жене с приятелями. Командир добро помощнику дал без лишних разговоров. При этом как грамотный командир манёвр свой со сходами просчитал от и до: добро до подъёма флага завтра, а завтра суббота, и он сам как белый человек слиняет с корабля где-нибудь после большой приборки и уже до подъёма флага в понедельник.
Валера воспрял духом. Настроение на высоком. Вот буквально через несколько часов он увидит свою молодую жену и наконец-то обнимет её родную. Он плюнул на большую приборку и занялся подготовкой к сходу. Уже и давление пара в котле подняли. Валера и попарился, и помылся, и побрился, и подровнял свои усы. Нетерпение съедало его и хоть до отхода вечернего бригадного катера, идущего на Владивосток и ходившего три раза в день строго по расписанию, оставалось ещё часа три, он уже одел чистое бельё, брюки первого срока, чистую рубашку. Хоть и висели они в рундуке чистые и отглаженные, тем не менее, перед тем как их одеть ещё раз их тщательно выгладил. И дела он это с определённым удовольствием. Валера пребывал в предвкушении встречи с любимой женой, в воображении своём рисовал идеалистические картины этой встречи. Суть этих картин осталась в тайне, но вообразить её практически со 100 %-й точностью под силу каждому. Все мы были молоды, сильны и неутомимы.
Ну, не тут то было… На флоте вот всегда как только намечается что-нибудь такое хорошее для себя, для души, так сказать, как тут же откуда не возьмись появляется ветер, портится погода и объявляется штормовая готовность или нарисовывается внезапно невесть откуда появившаяся или невесть кем поставленная задача. В общем, белая фуражка или бескозырка обязательно падает на грязную палубу чехлом вниз. Внезапно поставленная задача нарисовалась в лице начальника штаба дивизиона капитана 3 ранга Тишина Сергея Рэмовича, человека резкого и бескомпромиссного. Командира на борту уже нет. Он где-то уже шляется по корешам, командирам соседних кораблей. Валера Мухин перед очами начальника штаба. Так, у тебя тут бардак, и там тоже, а вот здесь вообще полный копец. Концы растрёпаны, обвесы на трапе грязные. Матросы грязные, не обстиранные. Что за чучело стоит у трапа? Он командир вахтенного поста на юте или кто? Попытки Валеры оправдать всё тем, что вот только с моря пришли, ни к чему хорошему не привели. Начальник штаба только в раж вошёл. Вахтенный журнал тоже грязный. Журнал боевой подготовки давай. А-а-а, что здесь творится!!! В общем, всё плохо. Замечания устранить и доложить мне лично… Что теперь делать? Сход накрывался медным обрезом, тазом, то бишь. Жаловаться кому-либо бесполезно. Да и кому жаловаться. Всё равно понят не будешь. И всем плевать, что два месяца на сходе не был. Деваться было некуда, и Валера судорожно начал устранять замечания начальника штаба.
В общем, ровно в 19.00 бригадный рейсовый катер снялся и ушёл в город без Валеры Мухина.
Он всё ещё устранял замечания начальника штаба. Валера ещё не достиг на бригаде такого положения и возраста, когда в любое время дня и ночи можно было бы завести любой из многочисленных рейдовых катеров, закреплённых за дивизионами, а то и торпедолов, взять добро у оперативного и дойти до города. Или наоборот, после ресторана, если ничего не сложилось со съёмом, и пролетел с ночлегом, вызвать катер, чтобы от города дойти до Париса. Тем не менее, связь острова с городом на данное время суток ещё не прерывалась окончательно. Оставался ещё один вариант: где-то в 21.30, если правильно помню расписание, на город уходил последний паром. А шёл он с Подножья. До канала от места базирования бригады верных 10 километров. Так что ещё не всё было потеряно.
Как бы там ни было, в конце концов Валере удалось разобраться с начальником штаба и удовлетворить его. Полностью, наполовину или частично уже не важно. Добро. На часах 20 часов 50 минут. Добро, даже два добра, от командира и начальника штаба, на руках или в кармане. Последнее уж как кому удобно. Не выбрасывать же его, реализовывать надо. Там, во Владивостоке, любимая жена, которую не видел уже два месяца. И паром последний где-то в 21.30, и плевать, что до него 10 км. Что они ему, спортсмену, эти 10 км. Раз плюнуть. И вот Валера уже в спортивном костюме. На ногах кроссовки. Надо заметить, что парнем, в отличие от многих других населяющих корабли, был он спортивным. Высокий, поджарый, длинноногий. К тому же, опять же в отличии от многих, не курил и не пил, и даже не ругался матом. Свой бег к парому Валера начал буквально сразу же, только переступив комингс своей каюты. Бегом по трапу, по коридору, по верхней палубе, снова по трапу и по пирсу. Преодолев КПП своего дивизиона, он рванул напрямую через штаб бригады. В обычной жизни люд корабельный, будь то офицер или матрос, этого не делал, даже будучи одетый по всей форме. Он всегда стремился штаб этот обойти, чтобы не нарваться на комбрига или начальника штаба. Вот он уже на дороге, бежит в гору. Расчёта на попутный транспорт нет. Его и в дневное время здесь не так уж много ходит. Правда, один транспорт попался. Заморенная бербазовская кляча неспешно, цокая копытами, тащила на подъём телегу с бочкой с пищевыми отходами. Отходы с пирсов для бригадного свинарника. Связываться с этим видом транспорта Валера не стал. Подъём он взял на одном дыхании, так сказать. Вот и поворот на Аякс. Дорога пошла под гору вниз. Можно и отдышаться чуть-чуть. Вот уже и Аякс. Бег Валеры пошёл по дороге, идущий по берегу бухты. Преодолён Аякс, начался затяжной подъём на Поспеловскую сопку. Вот он уже на вершине сопки. Открылся пролив, отделяющий остров от города, сам город. Дорога опять вниз пошла. Вот уже КПП школы оружия. Шесть километров за спиной. От КПП налево, уже по сути без резких подъёмом и спусков до самого канала. Немного осталось. Валера бежит не останавливаясь и не переходя на шаг. Есть цель и надо к ней стремиться. Вот он уже и канал, повернул налево. И вот… Только отошедший паром вошёл в канал. Всё не успел. Валера начал махать руками, кричать, прижимать руки к груди, «резать» ладонью себе горло, показывая, что в город ему надо позарез, моля капитана забрать его. Безрезультатно. На часах было 21.28. Паром снялся на пару минут раньше расписания, а может быть и вообще не подходил, не видя готовившихся к сходу людей на палубе парома и ожидающих на пирсе. Валера смачно плюнул себе под ноги и, изменяя себе, грязно выругался.
Паром тем временем вышел из канала, подвернул на правый борт и взял курс на Владивосток. Уже с включенными ходовыми огнями. Темнело. Всё. Тишина. Связь с городом до утра завтра прекращена. Если только не подвернётся какой-нибудь левый катер или баржа. Да вот на акватории Новика катеров, барж не видно. Нет барж и на Токаревке. И появятся ли они? Задумался Валера. Город то вот он. Рукой подать. Вон до Токаревской кошки совсем не много, минут пять бега. Посуху. А тут вода. Эгершельд перед глазами, уже светит своим огнями. Рукой подать, да не достать. И что теперь с этим добром на сход в кармане делать? Развернуться и топать обратно на корабль? И бежать уже не надо. В город опоздал, на корабле не ждут. Нет уж, умерла, так умерла. Добро есть добро. Не воспользоваться им сейчас значит опять зависнуть хрен знает на какое время. Валера осмотрелся. В районе недалеко стоящего сарая, вернее склада гидрографической службы, рядом с корпусами старых вех узрел солидный кусок пенопласта. Решение созрело в момент… И вот уже Валера разделся до трусов, на кусок пенопласта положил штаны, рубаху, кроссовки. Хотел снять и трусы ещё, дабы добравшись до города одеться во всё сухое, но потом почему-то передумал. И решительно вошёл в воду, несмотря на её прохладу. Неполных два десятка метра ширины канала он, как истинный моряк и спортсмен, переплыл в момент. Вылез он на берег Елены. Между тем уже стемнело окончательно.
Валера даже одеваться не стал. Барахло своё взял в одну руку, кусок пенопласта в другую. И двинулся он вдоль канала в сторону города. Идти было не удобно. Полнолуние. Луны нет. Темень хоть глаза выколи. Идти можно было только на ощупь. А фонаря взять с собой Валера не догадался. То и дело он ступал босыми ногами на камни, запинался об них, чертыхался и ойкал. Пришлось ему обуться. Пошёл быстрее. Вот и канал он прошёл. Дальше Валера пошёл вдоль берега в сторону мыса Безымянного. Он же штурман, район себе представляет очень даже хорошо. От Безымянного по прямой до Токаревской кошки, видит бог, от силы четыре кабельтова. Нормальному спортсмену такую дистанцию преодолеть раз плюнуть. Не доходя до Безымянного. Напротив маяк Токаревского. Маяк светит нормально, так что ориентир чёткий. Не доходя до Безымянного, Валера снял кроссовки. Всё свое обмундирование он уложил на пенопласт, вошёл в воду, подталкивая перед собой пенопластовый плотик со своей одеждой. Неспешным брасом Валера поплыл, а может быть пошёл, в прочем, не всё ли равно и так всё понятно, в город. Но вот оказалось, что в город в столь поздний час идёт - плывёт он совсем не один…
Из Амурского в Босфор пересекая курс Валеры входил припозднившийся танкер водоизмещением так тысяч на двенадцать. Рисковать Валера не стал. Это и понятно. Ведь Валера не нёс на себе отличительных огней и поэтому элементарно мог остаться не замеченным с ходового мостика танкера. И тогда столкновение их было бы неизбежным. И уж точно, что в результате такого столкновения танкер каких-либо повреждений бы не получил, а вот Валера бы да. В общем, он благоразумно уступил дорогу. Отворачивать при этом не стал. Просто «застопорил» свой ход и лёг в дрейф в ожидании прохода танкера. Поднявшаяся волна от прошедшего танкера приподняла кусок пенопласта с его вещами и перевернула. На поверхности воды перед глазами Валеры остался только один кроссовок. Да и он, покачавшись на волне, булькнул вслед за остальным барахлом. В кармане штанов были и удостоверение личности, и деньги, и часы. Стоило сожалеть о том, что пришивать карманы к трусам не принято. Но он подумал о другом: хорошо, что хоть трусы не снял. Валера от досады несколько раз с силой ударил руками по воде, поднимая вокруг себя брызги. Начавшийся исходить из него мат был прекращён очередной волной, попавшей в рот и заставившей хлебнуть добрую порцию солёной воды, поперхнуться и закашляться. Даже слёзы потекли из глаз. Да, не задался день у Валеры. И что так не везёт ему сегодня. Вроде бы всё не так уж плохо начиналось. И что теперь делать? Обратно возвращаться? Нет. Только вперёд. Надо доплыть до города, а там уж он разберётся. С неспешного браса Валера, уже не обременённый необходимостью толкать перед собой плотик с вещами, перешёл на вольный стиль и, вздымая вокруг себя брызги, устремился к Токаревской кошке…
Патрульная машина милиции с нарядом несла службу на Эгершельде. Всё проходило тихо и мирно. Людей на улице практически уже не наблюдалось. Пьяные и валяющиеся под заборами в поле зрения не попадались. Так что имелись все предпосылки к тому, что ночное дежурство у милицейского наряда пройдёт спокойно. Наступившая ночь ещё не принесла прохлады. В машине было душно. Как-то спонтанно у милиционеров созрело решение спуститься на Токаревку и просто искупаться. Так глядишь, и ночь пройдёт. И вот уже они на берегу. Милиционеры разделись, с удовольствием искупались, смыв с себя пот, и вот таким образом освежившиеся сидели на берегу, курили и вели неспешную беседу о жизни. Хорошо. На часах что-то порядка 23-х. Тихо вокруг. Только периодически шуршит совсем небольшая волна прибоя.
Беседа их была прервана послышавшимся плеском воды, тяжёлым дыханием и фырканьем. Начали вглядываться в темень пролива. Показалось им, что вроде к берегу бредёт что-то типа подобия очертания человеческого тела. Милиционеры быстро встали. Водитель включил автомобильные фары. Точно. По пояс в воде от маяка к берегу брёл человек, прикрывающей рукой глаза от слепящих его автомобильных фар. Надо заметить, что в те времена всё было серьёзно и в закрытом городе Владивостоке, был ещё и закрытый от Владивостока Русский остров. И не все горожане, постоянно наблюдающие остров с берега материка, так сказать, ступали на землю острова. Туда гражданским пропуск нужен, военным непременно командировочное предписание, тамошним жителям пропуска заменяла прописка в паспорте. При посадке на рейсовые катера и сходе с них военными патрулями в городе на вокзале прибрежных сообщений, в местах швартовки катеров на острове военными патрулями производилась документов. А так как же, вот так бесконтрольно попадёт на остров вражеский лазутчик, сиречь шпион, и выведает страшную тайну про нашу Красную Армию и Красный флот, и подорвёт их боеготовность, а то и диверсию какую сотворит. Так что милиционеры насторожились и на всякий случай вытащили свои пистолеты.
От маяка к берегу брёл отпущенный на сход Валера Мухин. Доплыл бедолага. Вот он уже и на берегу. Пошатывается от усталости. Замёрзший. Весь дрожит. Хоть и лето, а вода ещё градусов 14-15 всего. И злой. На всё и всех сразу. Валера сразу двинулся к машине в надежде, что согреется, да и до дому подбросят. От этого места до дома жены расстояние совсем не меньше уже преодолённого им. Увы, желания Валеры совсем не совпали с намерениями отдыхающих милиционеров. Как только он подошёл к машине его, пребывающего в одних трусах, сразу обступили милиционеры в трусах и с пистолетами в руках. Сочувствия и участия не проявили, обогреться не предложили и слова не дали сказать. Сходу пошли вопросы: кто он такой, что здесь делает в ночное время, откуда и зачем плыл и т.п. Валера не выдержал, вспылил, обложил милиционеров трёхэтажным матом и вознамерился продолжить путь свой к молодой жене пешим порядком. На вопль стой он ответил посылом известно на что и куда, естественно не остановился. Продолжить своё движение он уже не смог. Валере милиционеры бесцеремонно заломали руки, завалили, засунули лицом в прибрежную гальку и защёлкнули на запястьях его рук наручники. Всё, взяли. Бог один знает, чем они, блюстители порядка, тогда руководствовались. Может быть, на самом деле они сочли, что взяли шпиона какого. Остров закрытый, въезд только по пропускам. Там скопище всяких разных хранилищ и арсеналов, сплошь одни военные. И под это дело может быть они мысленно и дырки на своих кителях под ордена и медали кололи, а, может быть, уже считали и премиальные или грамоту почётную у себя дома на стенку вешали. А ещё на острове в те времена дислоцировался дисциплинарный батальон. Так что милиционеры могли подумать, что вот так вплавь до города добирался сбежавший арестант. И то, что это обычный боец срочный службы, матрос или солдат, уставший от притеснений годков или просто соскучившийся по маме с папой, тоже вполне могло бы быть. Обычный законопослушный человек, гражданский или военный, точно бы не стал добираться до города столь экзотическим способом, да ещё под покровом ночи. Так что винить милиционеров по большому счёту было не в чем. Они делали своё дело, а уж разбираться со всем этим не их ума дела. Для этого есть другие люди, которым это делать положено по штату. Валера, конечно, пытался говорить, а потом и кричать, что он помощник командир боевого корабля Тихоокеанского флота, старший лейтенант, но всё это во внимание милиционерами не принималось. А как тут определить, офицер он или нет. Ни погон, ни документов. В одних трусах. В бане же все одинаковы. Можно себя выдать не только за старшего лейтенанта, а за адмирала или министра. Может быть и наоборот слова его только масло в огонь подлили. Давно уж известно, что офицер, по паче чаяния попавший в милицию или ею задержанный, всегда был объектом пристального внимания и воспринимался с некоторым удовольствием от возможности наконец-то показать власть над ним, как-то отомстить за прежние обиды. Как правило, милиционер это недавний боец срочной службы. Все кто с этим сталкивался, согласится однозначно. Повязанного Валеру милиционеры бесцеремонно затолкали в будку, или как там её называют, для арестованных. Сами оделись и обрели нормальный служивый вид. Старший наряда, сержант, связался по рации со своим дежурным. Машина покатила по ночному городу. Вот уже Валера и в отделении милиции. Сидит на нарах в камере для предварительных задержанных среди всех прочих хулиганов, дебоширов и пьяниц. Все одеты. Валера в трусах. На вопрос сокамерников за что взяли, Валера ничего не ответил. Дежурный по отделению поочерёдно вызывал арестантов на разбор. Где-то к часу ночи дошла очередь и до Валеры. Начался своеобразный допрос и заполнение протокола. Битый час Валера объяснял кто он и что он, каким образом и почему оказался ночью на Токаревке. В конце концов Валере удалось уговорить дежурного по отделению позвонить в комендатуру. Сонный дежурный помощник коменданта долго не мог вникнуть в суть задаваемых вопросов и всё пытался отложить разбор Валериного полёта до утра. Окончательно проснувшийся дежурный помощник начал разбираться с ситуацией. Позвонил оперативному дежурному бригады. Тот спросонья тоже долго не мог вникнуть в суть дела. Дежурный помощник коменданта с двумя телефонными трубками у уха, дежурный по отделению милиции с одной начали процесс опознания и установления Валериной личности.
- Фамилия Мухин, говорит, – милиционер в трубу.
- Мухин у вас есть на бригаде, - дежурный по комендатуре оперативному.
- Их у нас трое. Да и те офицеры. А среди бойцов тех Мухиных может быть как собак не резанных, - отвечает оперативный.
В общем, пошли переговоры, в ходе которых выяснили, что есть на бригаде Мухин офицер, выяснили звание, определили корабль. По ходу дела Валеру проверили, выяснив у него тактический и бортовой номера корабля, его проект, фамилии офицеров корабля, командира, командира дивизиона и подобное тому. Проверили наличие добра на сход и его, Валеры, на борту. Для чего к этому процессу привлекли и сидящего на корабле командира. Поднятый с койки командир проверил каюту Валеры и подтвердил его отсутствие. Потом провели опознание: милиционер давал словесное описание Валериного портрета, антропометрических данных, определённых милиционером на глазок, дежурный помощник коменданта передавал вопросы оперативному, тот командиру. Подтвердили рост Валеры, цвет глаз и волос, наличие усов и волосатость груди. Милиционер запросил подтверждения и наличия шрама после операции аппендицита, большого родимого пятна на внутренней стороне правого бедра Валеры, располагавшегося на небольшом удалении от паха. К сожалению, эти относительно интимные подробности Валерин командир подтвердить не смог. Так часам так к трём Валера был опознан, и личность его была установлена. Но свободы Валера сразу не увидел. Ещё некоторое время он сидел уже не в камере, а в коридоре на стуле. На подъехавшей патрульной машине Валеру повезли в комендатуру. В машину его уже не заталкивали, сел сам, как нормальный человек, в салон, а не в будку для арестантов. Вот Валера уже в комендатуре. Теперь он давал объяснения дежурному помощнику коменданта. Тому утром что-то надо было докладывать коменданту города по произошедшему инциденту с милицией. Валера же просился домой. Наконец всё выяснив дежурный помощник позвонил куда-то и кому-то, прося добро на освобождение Валеры. Добро было получено. Всё, свобода! От предложения дождаться утра Валера отказался. Уже утро. Попросил машину, чтобы подбросили его до дома. Дежурный помощник коменданта развёл руками: помочь не может, хотя и рад бы был это сделать, на дежурной машине бензин на нуле.
Рано утром с только что взошедшим солнцем на привокзальной площади появился Валера, отпущенный из комендатуры. На часах почтамта было что-то около пяти часов. На улице по утреннему прохладно. Тут бы и какая-нибудь ветровка не помешала бы. Про штаны и говорить нечего. А помощник командира малого противолодочного корабля старший лейтенант Валера Мухин босой, в одних трусах в цветочек. Цветочки были едва различимы по причине наличия грязи на трусах и от лежания на гальке при задержании, грязных нар и всего другого прочего. На ногах и теле тоже грязь. Ни в милиции, ни в комендатуре, помыться ему так и не предложили. Обиженный на всех и всё сразу: и начальника штаба, и на милиционеров, и на комендантскую службу, и на собственную невезучесть, - обиженный чуть ли не до слёз, он в комендатуре от предложенных ему старых матросских робы и стоптанных башмаков отказался. Зябко. Валера обхватил сам себя руками, пытаясь хоть как-то согреться. Вот в таком виде Валера сразу рванул к стоянке такси. Подошёл к ближайшей машине, слегка постучал в стекло, выводя из утренней дрёмы водителя. Водитель посмотрел на странного клиента, босого, но в трусах, и нехотя чуть приспустил стекло двери. Валера с ходу попросил его подкинуть до Клубной. Странный вид клиента сразу заставил водителя поинтересоваться его платёжеспособностью. На что Валера ответил, что ему только до дома доехать, а там он возьмёт деньги у жены и сразу же отдаст. Водитель выслушал его, определил, что при таком раскладе клиент ещё и залогом совсем не располагает, ни документов у него, ни часов. И хотя дела то было всего на пару рублей по счётчику, опустил стекло и погрузился в дрёму. Ещё минут пять-десять Валера бегал между машинами, упрашивая водителей довезти его до дома, поднимая ставку за проезд со штатных двух рублей и до пяти, и до десяти, и даже до двадцати, но так никто из них не согласился довезти его до дома. Но никто из них так и не проявил хотя бы малейшего понимания и сочувствия. Теперь появилась обида и на водителей такси. Сволочи. Ему, офицеру флота, не верят, сомневаются в его порядочности. Валера начал оплёвывать капоты машин и босыми ногами пинать их колёса.
Что делать? Трамваи ещё не пошли. До 37 причала тут рукой подать. А там ровно в семь отойдёт на Парис рейсовый катер, ну и в аккурат к подъёму флага он будет на борту своего корабля. Глянул на часы почтамта. Уже шестой час пошёл. А как же жена? Валера задумался только на мгновение. И вроде бы ещё ничего не решил, а ноги его понесли сами. Валера побежал, оставляя следы босых ног на покрытом утренней росой асфальте тротуара. Теперь уже он не вызывал своим видом особого удивления у редких в столь ранний час прохожих, как это было с таксистами. Просто человек совершает утреннюю пробежку. А то, что босой, так что здесь такого. Может быть, человек йогой увлекается, да и медицина рекомендует ходить босым. А вот вид его грязного тела и трусов всё-таки как-то напрягал и вынуждал опасливо сторониться. Валере же было уже всё равно. И вот он уже повернул на Ленинскую. Пробежал мимо памятника Борцам за власть Советов на Дальнем Востоке. На площадь, чтобы потом спуститься на набережную и по ней добежать до 37 причала, не повернул. Пробежав Дом офицеров флота, не повернул тоже. Пробежал и Лазо. Прямо бежал Валера. Он бежал домой к молодой жене. Бежал, не оглядываясь и не останавливаясь, только мелькали грязные от асфальта пятки и подошвы его босых ног. Мысль была одна, вернее две: добежать до дома жены, успеть и на утренний катер.
Вот уже и Луговая. Появились первые трамваи. Валера на них уже не отвлекался. Тут уже до дома недалеко осталось. Вот и Спортивная. Ещё немного. И вот Валера взлетает на второй этаж и давит на кнопку звонка квартиры жены. За его спиной остались очередных добрых километров шести дороги домой…
Минут через 15-20 из подъезда того дома на Клубной, куда забежал наш бедолага, вышел флотский старший лейтенант. Это был Валера Мухин. Уже одет по форме. Только без фуражки. Дома таковой не оказалось. И на ногах у него были коричневые сандалии. Нормальных чёрных туфель или ботинок в доме жены не оказалось тоже. Всё было в другом Валерином доме, на корабле то есть. Что там за эти 15-20 минут за дверью квартиры происходило одному богу известно. Остаётся только предположить, что точно был учинён допрос о том, что где был и что делал, почему в таком виде. Успел ли что-либо Валера с женой сотворить за столь короткое время то, за чем собственно так долго и тяжело добирался, тоже не известно. Но, наверное, точно помыть ноги и тело он успел. Валера встал у края тротуара в ожидании какого-нибудь залётного такси. Вот и оно. Свободно. Валера плюхнулся на сиденье рядом с водителем.
- 37 причал, - буркнул Валера и прикрыл глаза.
Вот и 37 причал. Двигатель на рейсовом катере уже запущен на прогрев. Валера спрыгнул на палубу катера. И, ни с кем не здороваясь, глядя себе под ноги, прошёл в салон. Сел на диван, прислонил голову к иллюминатору и моментально погрузился в сон. Что говорить, устал человек. Тем временем катер снялся и пошёл по Золотому Рогу, за Голдобиным повернул на левый борт и взял курс на Парис…
Минут за пятнадцать до подъёма флага катер ошвартовался у пирса дивизиона тральщиков. Вместе с прочими пассажирами сошёл на пирс и Валера Мухин. Миновав два дивизионных КПП, перешёл он на пирс противолодочного дивизиона, поднялся на борт своего корабля. Валера успел дойти до своей каюты за фуражкой, одеть нормальные флотские башмаки, принять доклад от дежурного по кораблю о построении экипажа на подъём флага. За пять минут до подъёма флага он уже докладывал вышедшему на палубу командиру корабля. После подъёма флага на корабле была начата большая приборка. Через некоторое время уже вместе с командиром корабля Валера стоял на ковре командира дивизиона. О ночных звонках оперативному дежурному из Владивостокской комендатуры по поводу установления его личности комдив уже знал. Пришлось Валере объясняться, как он умудрился оказаться в числе «шпионов». Командир с комдивом смеялись от души. Валере же было не до смеха совсем. Потом все трое пошли к комбригу. У комбрига всё повторилось: все смеялись, а Валера нет. Потом комбриг встал со своего кресла. Валера принял строевую стойку.
- Старший лейтенант Мухин, - комбриг принял строевую стойку.
- Я, - выпалил вытянувшийся по стойке смирно Валера.
- За…, - комбриг запнулся.
Ясно собрался он Валеру наказать, да вот что-то у него не получилось с ходу сформулировать за что же он всё-таки его наказывает. За нарушение пропускного режима на остров, за нарушение формы одежды, за нарушение правил судоходства и создания опасности для прохождения кораблей и судов в узкости? За что же? С корабля сошёл с добра же!
- В общем, предупреждаю Вас о неполном служебном соответствии, - поменял своё за на предупреждаю комбриг, так и не сумев сформулировать своё обвинение.
- Есть неполное служебное соответствие, - запальчиво выпалил Валера, - разрешите идти, - и не дожидаясь разрешения резко повернулся кругом и строевым шагом вышел из кабинета.
Уже за дверью смачно плюнул себе под ноги и, изменяя себе, выругался. Вот тебе и сход на берег, вот тебе и все удовольствия. Сплавал, называется. Ладно бы нажрался и в пьяном виде дебош в кабаке каком-нибудь учинил. Позже комбриг докладывал о случившемся командующему флотилии, не преминув при этом отметить, что меры принял, виновного сурово наказал. Командующий флотилией, наверное, в том же ключе, что и комбриг, доложил о случившемся и принятых мерах командующему флота.
Вот так на флоте и «продаётся» Родина. И цена «продажи» известна, и причина тоже. Вот так и становятся «шпионами».
Жизнь покатилась дальше. И ничего в ней, корабельной жизни, не изменилось. Народ так и сидел на кораблях. Сходы у корабельных офицеров были всё также редки и по прежнему они воспринимались не иначе как дар божий. Всё также можно было получить добро на сход где-нибудь после вечерней поверки, а то и после отбоя, с обязательным прибытием на корабль к подъёму флага. История как-то забылась. Но вот Валера с того времени как-то совсем разочаровался в корабельной жизни, перспектива стать командиром корабля интересовать его перестала. И где-то через год он правдами и неправдами добился перевода в дивизионные штурмана. Только не плавающего дивизиона, а дивизиона охраны рейда. А это берег. Теперь местом его службы стал мыс Голдобина. А это уже город. И добраться оттуда до дома можно было в любое время дня и ночи, при любой погоде. При чём не вплавь, а посуху, по земле, то есть.
Несколько позже он и с флотом расстался, уйдя служить в один из районных военкоматов Владивостока.

ЧЬИ КЛЕША ШИРШЕ?

- Вот, смотрите, чем дышат подводники, - громко крикнул, стоящий на палубе тральщика невысокий капитан 2 ранга.
В голосе капитана 2 ранга, командира атомной подводной лодки, явственно прозвучало холодное высокомерие, чувство своего превосходства, сразу как-то задевшее самолюбие скопившихся на юте корабля матросов и офицеров тральщика и вызвавшее отчуждение.
Корабль с рассветом подошёл и встал на рейд острова Нокра, одного из островов архипелага Дахлак в Красном море. За неделю до этого на его борт в Адене, с корабля снабжения «Березина» кроме всего прочего для лодки, стоящей на Дахлаке в межпоходовом ремонте, были загружены ящики с регенерацией. Весь ют заставили, от кормового слипа до лебёдки, оставив вдоль бортов полутораметровые проходы. Шла перегрузка ящиков на стоящий рядом с бортом корабля рабочий катер. Лодка в конце бухты была ошвартована к плавпирсу, там же стояла плавучая мастерская.
Да знаем мы, чем подводники дышат и как дышат. Знаем и понимаем, и потому относимся с сочувствием и пониманием, когда видим как они вылезают из своего прочного бидона рахитично бледные, даже здесь при палящем солнце. И бледность та ещё в большей степени подчёркнута бледно голубоватым цветом их разового белья: трусов и футболок. У атомоходчиков ещё ничего, а у дизелистов-подводников вообще ужас: к бледности в изобилии гниющие ссадины и струпья. И не только это. Ещё знаем и то, что пьют и сколько, и то, что едят. Вместе с регенерацией с «Березины» загрузили ещё спирт, продовольствие. В кают-компании под охраной стоит опечатанная 200-х литровая бочка чистейшего ректификата. Это их месячная или двухмесячная норма. Наша годовая до половины бочки не дотягивает. Если ещё учесть, что на лодке, как и везде, не всем шило наливают, так это сколько пить надо. Сгореть же можно синим пламенем. Нам, надводникам, точно столько не выпить. Мы, конечно, могли бы попробывать, но вот не дают столько. Пятый месяц здесь, в Индийском океане, так спирта уже нет. Во всяком случае, командир так говорит. Лукавит, наверное, где-нибудь на дне канистры у него ещё кое-что плещется, пришхерил для непредвиденных случаев. В недрах наших кладовых ещё для подводников лежало в ожидании перегрузки с полсотни ящиков сухого болгарского вина, ящики с компотами из черешни, вишни. Надводники, угодив на боевую службу, довольствуются 100-граммами непонятного цвета, к тому же кисловатого сливового или яблочного сока с мякотью. Для надводников шпроты, севрюга в томате, горбуша в собственном соку за счастье. А тут ящики с красной икрой, осетринным балыком. И ещё много другого интересного, чего надводный флот не видит, не пробует. Так что и мы кое-что знаем. Понятно, замкнутое пространство, длительное пребывание под водой, и так богом обиженные, пусть хоть их подводная пайка как-то компенсирует их неудобства и лишения. Надводники совсем не против. Вместе с тем даже на этой лодке, относящейся к первому поколению, воды хоть залейся. Конечно опреснённой, благо энергии тепловой море. Мойся хоть каждый день. А тут, задница. В море по утрам кружка пресной воды для того, что бы зубы почистить, в основном забортная в ходу. Мочалку в пресной воде замочил, намылил её, потом тело своё, забортной смыл, и порядок. Помывка от души, совмещая с глобальной стиркой, только при заправке водой от танкеров. А ещё в период редких тропических ливней. Тогда народ вылезает на верхнюю палубу с мылом и мочалками и устраивает себе баню.
Вот как-то не складывается порой единого, сплочённого флотского братства. А ведь должно быть именно так. Споры между подводниками и надводниками о значимости своих сил, своём первенстве во всех сферах флотской жизни от кораблевождения до всего прочего, вечны. И сколько здесь тельняшек, разодранных на груди, сколько выплеснуто слюны. Не сосчитать и не измерить. До поломки судеб даже дело доходило. За драку с ленкомовцами, произошедшую именно на этой почве, моему корешку, фрунзаку, за месяц до выпуска погоны курсантские спороли, пришили другие, с буквами СФ, нахлобучили бескозырку с соответствующей лентой и отправил в экипаж на Красную Горку, ну а оттуда прямиком в Видяево. Значимость может быть поделена и на отдельные составляющие: роль и эффективность в возможной войне, важность решаемых задач, эффективность оружия, тяжесть службы, уровень морской подготовки, профессионализм в вопросах кораблевождения, использования оружия и техники. В Армии, наверное, ведутся точно такие же споры между родами войск. В общем, спор о том, чьё галифе ширше. Ну, на флоте, значит, чьи клеша ширше. Или ширее. Кто здоровее, сильнее, толще, выше, длиннее, шире, наконец, просто умнее. Хотя слишком широкие штаны не всегда удобны и хороши, иногда просто смешны, потому как уже становятся похожими на обычную бабью юбку. Тем не менее, подводники всегда напористы, безапелляционны в спорах с надводниками. При вдруг малом росте спорящего подводника обязательно будет поставлена им баночка, на которую он взберётся, что бы на собеседника смотреть исключительно сверху. Поэтому чаще и выигрывают подводники в спорах. А может быть от того, что надводники более скромны или же просто добродушны, как все большие люди, и потакают подводникам, что бы те удовлетворились своими амбиции. Надводники, точно, относятся к своим подводным собратьям с истинным уважением и почтением. Хотелось бы такого и от них. Увы. Те же атомоходчики к своим с дизельных подводных лодок относятся не очень-то доброжелательно, определяя их не иначе как «нырками», а не полноценными подводниками. Ну, понятно, если дать в подводном положении полный ход, через час-полтора аккумуляторная батарея сядет и надо будет всплывать на её зарядку. Так что ныряют периодически. Верха потакают. Количество, спускаемых сверху, орденов и медалей не идёт ни в какое сравнение с количеством, отпущенным надводникам. С возрастом, когда завершается служба в плавсоставе и народ переходит в различные флотские управления, то часто подводники обладают преимуществом в обретении той или иной должности. Будь надводник семи пядей во лбу, но назначен он не будет. На уровне начальников флотских управлений это просматривалось чётко. В Москве, пожалуй, то же. Может быть это даже закреплено в каких-нибудь документах, не знаю. А ведь на флоте любой хлеб горек. Может только эта горечь иметь свою специфику. А дураков везде хватает. Угробленных и утопленных надводных кораблей вряд ли больше подводных лодок. Как и людей. В необъятном вроде бы море разойтись не могут, подводные лодки сталкиваются в море с той же частотой, что и корабли надводные. Свидетельством тому братские могилы во Владивостоке и Тихоокеанском. Оперативная служба часто встаёт на уши от действий подводников. После того, как в Босфоре Восточным не разошлись С-178 и «Рефрижератор-13», в результате чего погибло 32 подводника, как только подводники начинают движение рейд главной базы флота замирает, все стоят, прижавшись к «обочинам». А когда-то все были полноправными участниками движения, подводный ты, или надводный всё равно. Да вот недавно у Сокотры двое суток с тралом елозили, пытаясь зацепить якорь-цепь дизелюхи, подошедшей с Бичевинки. Отдали якорь они, ну и улетела якорь-цепь, не закреплённая жвако-галсом на грунт, как у самых хреновских моряков. Нашли, зацепили, подняли. Те отблагодарили парой десятков комплектов своего разового белья да половиной ящика сухого вина. И технический кругозор, по мнению надводников, у подводных собратьев как-то ограничен несколько диаметром прочного корпуса. Даже в элементарном знании флота. Как правило, надводник способен назвать хотя бы номера проектов нескольких подводных лодок, подводник-ядерщик вряд ли. Не от того, что у него в голове масла нет. А от того, что ему это не надо. Выше он этого.
В то время когда командир лодки общался с командиром тральщика, а потом с экипажем на юте, его механик, в звании капитана 2 ранга, общался с местным механиком. Кроме продовольствия забросили из Адена ещё и кое-какие запасные части. Он. оторванный несколько от флотской жизни и кроме лодок себе ничего себе другого не представляющий, был поражён тем, что собираясь увидеть механика, такого же как и он сам командира электромеханической боевой части, узрел представившегося ему механиком маленького, щупленького лейтенанта. Порасспрашивал он лейтенанта о жизни, поинтересовался кораблём, осмотрел машинные отделения. Достаточно долго подводник стоял около главной машины. Семиблочная звезда ему показалась чем-то таким сверхестественным. Даже заметил, что она страшнее турбины с реактором вместе взятым. Механик, радостный от того, что ему задаёт вопросы целый капитан 2 ранга, взахлёб излагал ему технические характеристики, особенности своих железяк. В конце разговора прозвучал вопрос о том, как здесь лейтенант умудряется служить. Командиров групп нет, опытных старшин команд то же, из двух по штату в наличии один, сам зелень подкильная с точки зрения опыта службы, имеющийся старшина команды ещё зеленее. Как корабль вообще плавает? Как он вообще сюда, в океан попал? Механик сначала недоумённо пожал плечами, не видя ничего странного в том, что его корабль как и подводная лодка этого капдва в одном и том же районе, а потом, не смотря на свою молодость, до него всё дошло и он понял недоумение не молодого механика лодки. У него три комдива, уже третьего ранга по званию, командиров групп с управленцами ещё больше, среди них лейтенантов один-два, остальные капитаны да старшие лейтенанты. А бойцов срочной службы у него столько же сколько и в БЧ-5 тральщика, если не меньше. И главное не в этом. Этот лейтенант должен ежедневно принимать какие-то решения и действия, чтобы обеспечить ход, наконец, может быть и решать вопрос спасения корабля вообще. И не кому научить его, поправить, показать как нужно что-то делать, по ушам дать, если делает что-то не так. Вот оно отличие жизни надводной от подводной.
На юте командир лодки продолжал задевать надводников.
- Не то, что вы, дышите свежим морским воздухом, - продолжил командир атомохода, всё с той же тональностью высокомерия и превосходства, - и в хрен не дуете.
Обидел в конец народ командир лодки. Обрадовались, идиоты. Земляков встретили, из соседней деревни. Они из сформированной года полтора назад дивизии атомных и дизельных раскладушек, базирующейся на соседнюю Северную бухту. Стоявшие там ранее дизельные стратеги перевели в Конюхи. Деревни разные, а сельсовет, военторг, гауптвахта и госпиталь общие.
- Товарищ капитан 2 ранга, - подскочил к командиру лодки обиженный штурман тральщика, - а Вы не помните, чем надводники дышат?
- Не понял, старлей, - на вопрос вопросом ответил тот, пытаясь уяснить суть намёка.
- Да в прошлом году, в начале июля, - громко, что бы все слышали, говорил штурман, - Вы же с нами, вместе с своим командиром дивизии и другими своими, прошлись от Владимира до Островного. Эх, и здорово дышалось тогда!
- А-а-а, - протянул командир лодки, явно вспомнив ту морскую прогулку на борту тральщика.
Тут же потерял всякий интерес к продолжению разговора, так как точно назревало начало выяснения и сравнения ширины клешей. А те воспоминания точно были не из приятных. Несколько смутившийся командир лодки, так и не ответив на вопрос штурмана прыгнул на стоящий по левому борту барказ.. Отдали концы, барказ пошёл, увозя командира атомохода, в конец бухты к плавпирсу.
В начале июля прошлого года тральщик после долгих мытарств по морям и чужим пирсам наконец-то вернулся в свой родной залив и привязался к родному пирсу. Надеясь, что привязался надёжно и надолго. В самый раз под выходные пришёл, на радость жёнам и детям штурмана и минёра. Остальные пока обходились пока без жён, не созрели ещё. Пару дней простояли спокойно. На третий по утру были разбужены длинным звонком боевой тревоги. Это уже не обычно несколько, учебная регулярно, она в распорядке дня, как начало очередной тренировки или учения. Экстренное приготовление. Куда, зачем никто не знает. Сказали, что потом доведут. Завелись, снялись, перешли в соседнюю бухту и ошвартовались у пирса подводников. На самом отшибе, рядом с полузатопленной стратегической дизелюхой, несколько лет назад исключенной из боевого состава флота. На пирсе начали появляться офицеры местной дивизии, свозили какое-то имущество. Подкатила санитарная машина. Из неё с мешками, ящиками вылезла группа офицеров-медиков из госпиталя. Среди них медсестра, соседка по квартире корабельного минёра. Начали загружаться. Среди подводников матросы насчитали всего трёх капитанов третьего ранга, и одного майора из медиков, остальные сплошь капитаны 1-х и 2-х рангов. Да, такое изобилие старших офицеров за раз, на тральщике в диковинку. Почти двадцать человек. У нас на весь дивизион один каптри, да и тот комдив. Что тут про корабль говорить: командир при капитанских звёздах, помощник с замом страшные лейтенанты, штурман, минёр и механик – лейтенанты. Командир, уже получивший кое-какую информацию, накоротке собрал своих офицеров в ходовой рубке, пояснил суть происходящего, поставил задачи, проинструктировал: на корабль садятся флагманские специалисты дивизии, командиры подводных лодок, командиры БЧ-5, химики, медицинская группа. На переходе из Стрелка на лодке этой дивизии потекла крышка реактора, сорвало циркуляцию первого контура, разгерметизировалась активная зона. Ситуация аварийная. Идём туда. Главное не обгадиться, нормально дойти. На месте - по обстановке. Будем делать то, что скажут. Помощнику постараться с обедом, в грязь лицом не ударить.
На пирсе появился командир дивизии, контр-адмирал. Зазвонили звонки своим авральным порядком. Сигнальщики, как только адмиральский башмак ступил на палубу юта, подняли его флаг. Своим чередом пошла съёмка корабля с якоря и швартовов. Помощник командира суетился внизу, размещая подводников по каютам. Корабельные офицеры и мичмана, не смотря на некоторое их неудовольствие, попытки пререкания, из кают своих были выселены. А что тут с лейтенантами церемониться, когда тут сплошняком одни старшие офицеры.
Прошли боновые ворота. За кормой корабля остались красноватые с серым обрывы мыса Балюзек, более высокие, крутые, мрачно серые обрывы мыса Ватовского. Небо затянуто свинцовыми тучами. И свежо, однако. Море встретило достаточно сильным северным ветром. Флаги и вымпелы вытянулись и заполоскались на ветру. Ветер загудел в растяжках, перемычках и штырях антенн, засвистел в сигнальных фалах. На поверхности воды волны совсем не малой высоты, с пенящимися гребнями. Корабль начало валять с борта на борт. Но не долго. Корабль повернул, положив руль на правый борт и взяв курс почти строго на юг. Всё успокоилось. Ветер в корму, пошли по волне. Дали почти самый полный ход. На тахометрах без примерно 50-ти оборотов номинал. Попутные волна и ветер делают своё дело. Главные машины работают без особого надрыва. Указатель лага в ходовой рубке чуть ли не зашкаливает, выдавая что-то около 19 узлов, когда полный ход по формуляру корабля 17,3 узла. Подошло время обеда. Помощник расстарался, поставив своих баталеров и кока на уши. На первое отменный борщ со свининой, свежей капустой и картошкой, на второе макароны с кусками хорошо зажаренной индюшатины. Ничего не пожалел помощник, строго блюдя законы флотского гостеприимства. На стол вывалил дефицитные рыбные консервы: шпроты, севрюгу в томатном соусе. Даже вытащил из шхеры, запрятанный для торжественных случаев свой личный саксонский сервиз с изображением полураздетых античных тёток. Вестовой в ослепительно белой форменке на выпуск: «Стол накрыт, прошу к столу». В кают-компании из корабельных только командир. Адмирал, правильный, командир сидит на своём месте во главе стола, он же по его правую руку. Своих вестовой не приглашал. Они, включая и помощника, принимали пищу в столовой команды вместе с матросами за одними баками. Понравился обед гостям, даже очень. Воспитанность вестового тоже. В общем, хорошо поели. Да видит бог, зря… Следовало бы воздержаться, а может быть и нет.
После сытного обеда подводники занялись каждый своим делом в ожидании команд своего командира дивизии, сидевшего на командирском кресле в ходовой рубке. Одни разбрелись по кораблю, удовлетворяя своё любопытство. Другие курили на верхней палубе, прячась от залетающих брызг, наверное, и стихией любовались, ведь в море весь экипаж лодки в ограждение рубки не запустить сразу, а тут свобода. Третьи в кают-компании сели за домино. Четвёртые бросали кости, играя в нарды, некоторые просто завалились спать. Тем временем ветер усиливался, а вместе с ним всё выше становились и волны. Но при неизменном направлении ветра и том же курсе корабля этого не ощущалось.
К аварийной лодке тем временем подошли спасательные силы из Стрелка, с ними и штаб более высокого уровня, флотилии то есть. Командиру дивизии, находящемуся на борту тральщика дали команду ворочать назад и возвращаться в свою базу. Повернули на обратный курс. Теперь пошли на ветер и волну. И тут то всё и началось…
Первой стала «умирать» соседка минёра, ну та медсестра из госпитальной группы. Её начальники бережно под руки подняли и вывели в коридор перед трапом в ходовую рубку. Приоткрыли дверь, чтобы подышала свежим воздухом. Бледно-зелёная она дышала, судорожно открывая рот. Ну, а как только увидела возвращающихся с бака минёра и механика, посланных командиром для осмотра носовых отсеков, что-то весело орущих друг другу, стало ей совсем плохо. Лицо позеленело окончательно, ноги подогнулись, и повисла она безжизненно на руках своих начальников. На руках бережно её спустили вниз, положили на койку в каюте помощника. Всё, кончилась бедная. Забежавший в каюты по какой-то надобности помощник, бросив взгляд на зелёное лицо сестры, сразу всё понял. Выскочил из каюты, вернулся буквально через минуту, с грохотом поставил на палубу рядом с кроватью, как раз у изголовья, новенький оцинкованный обрез.
- Вам, уважаемая, это пригодится, - сказал помощник и исчез за дверью каюты.
За своей спиной он услышал звуки начавшегося обычного, для нетренированного организма, процесса в штормовом море. Тральщик шкивало в пространстве по всем мыслимым и немыслимым осям координат. Временами крен доходил до 30 градусов. Хлопали, действуя на психику, не закрытые двери, сыпались с полок книги, бумаги, катались по палубе не закреплённые стулья и кресла, по столам сначала катались, а потом падали на палубу пепельницы, обрезанные гильзы с карандашами и ручками, билась посуда. Корабль взгромождался на гребень волны, задирая нос так, что рулевой не видел линии горизонта, а только бездонное серое небо, казалось, что замирал в этом положении, потом стремительно срывался с гребня вниз, зарываясь чуть ли не полностью в воду. Во всяком случае, казалось, так как за иллюминаторами ходовой рубки наблюдался сплошной поток воды. Снова влезал на очередной гребень под звуки стекающих с корабля потоков воды. Сигнальщики с мостика убраны, они в тепле и сухости ходовой рубки. Качка, тем более совсем не солидного по водоизмещению и размерениям корабля, - дело муторное. Тут привыкнуть надо, поплавать слегка, море почувствовать. В сущности, практически нет людей не подверженных морской болезни. Она только проявляется у всех по-разному. У одних появляется чрезмерное возбуждение, они не могут заснуть, аппетит страшный, нужно постоянно что-то есть жевать. И плевать что: сухари, макароны, тарань. У других наоборот появляется сонливость и апатия. Им ничего не надо, только поесть и завалится спать. Ну а уж у третьих полная потеря равновесия, необъяснимый страх, волнение. И что самое неудобное и противное – это опорожнение содержимого желудка не штатным путём через прямую кишку, а через рот, ноздри. Сначала исправно, остатками пищи, а потом уже с выпученными и слезящимися глазами, с звериным рыком одной желчью. И не только у бедной медсестры пошло это. Потерпели чуть-чуть подводники, подержались. А потом соответствующий процесс и у них начался в полный рост. Влетели, одно слово, укачались бедолаги. Погрузиться бы им метров так на 20-30, где чуть-чуть так покачивает без особых неудобств для организма, а ещё лучше на 50, где качки и в помине нет, невозможно. Да куда там. Точно, проклинали они всё на свете. Да ещё после столь сытного обеда. И полетели ещё толком не переваренные харчи в разные стороны. Сначала аккуратно, исключительно в горшок гальюна. Да вот незадача, в офицерском отсеке он один всего на всего, да там двоим уже не развернуться, и унитаз там тоже один. Очередь образовалась. Бежать в гальюн личного состава, где чаш генуэзских больше, не совсем удобно. Травить при матросах, привыкших уже к этой жизни и чувствующих себя более чем хорошо, когда на плечах столь солидные погоны, некрасиво и не солидно как-то. Потом плюнули на стеснение. А что делать, на верхнюю палубу не выйдешь, смоет к чёртовой матери, иллюминатор то же не откроешь, зальёт тут же. Уже не успевали доносить до отхожих мест. Прижмёт, ладонями зажимается рот, а сквозь пальцы, неплотности ладоней во все стороны брызги. И вот уже блевотина в раковинах офицерских и мичманских кают, по самое некуда, в командирской то же, на палубе, на переборках. Макароны, капуста, свекла. Скользко. Нет, надо сказать – склизко! И запах кислый. В каютах офицеров и мичманов, кают-компании разбросанные в беспорядке тела. Жизнь для них вроде бы как совсем кончилась и жить ори больше совсем не хотят. Исключение было редким. Всё от школы зависит. Командир дивизии, всю жизнь прослуживший на дизельных лодках, недавно взявший под своё крыло атомоходы, как ни в чём ни бывало сидел в ходовой рубке на командирском кресле. «Нырок» он подводник ещё не полноценный, что тут скажешь. Качка на лодке в надводном положении будет ещё и покруче чем на надводном корабле. Всё зависит от того сколько времени приходится над водой находиться. Но всегда есть вариант. Нырнул и всё в порядке.
Кок изловчился и приготовил ужин. Вестовой обошёл, как ему предписано было, с приглашением гостей к столу. От приглашения некоторым сразу стало опять неуютно вплоть до снова возникающих позывов к рвоте, сопровождаемых рыком, некоторые находили в себе силы и благодарили за приглашение, вежливо отказывались, говоря, что они уже сыты. Конечно «сыты», куда ещё больше. В прочем и без этого приглашения им становилось худо. Запахи пищи расползлись по офицерскому отсеку. В кают-компании ужинал из всей подводничьей братии только командир дивизии. Компанию ему составили корабельные офицеры, занявшие по праву свои штатные места за столом. Они душу свою отвели, поглощая вываленные помощником на стол дефициты.
Часам к двадцати подводничьи «муки» прекратились. Корабль зашёл в залив. Через некоторое время ошвартовался у пирса, от которого отошёл утром. Непродолжительная морская прогулка завершилась. Впечатления от неё у всех остались, конечно, разные. Медсестру вынесли на носилках. Потом, как говорил минёр, она дома пластом лежала чуть ли ни три дня. Как только встанет, так её сразу начинало качать и тошнить. Подводники сходили тяжело, без прежнего румянца на лицах. Молча. Может быть, проклинали они этот день, а вместе с ним и этот недоделанный корабль. Ну что поделать, у каждого на флоте свой хлеб, и горек он по-своему у каждого. Как только последний подводник покинул борт корабля, как помощник, не смотря на позднее уже время, объявил большую приборку. Именно большую! Столько блевотины на корабле.
Понятно всё. Чьи клеша шире оказались в этом случае. Да и всё это не к тому, что бы над подводниками возвыситься. Тут привычка нужна. Поплавали бы с наше в надводном положении, всё нормально бы было.
А всё-таки съязвим напоследок… Подводникам-то повезло ещё. Месяца через два-три после этого корабль шарахался под берегами Японии, выполняя какую-то хитрую задачу. Что-то там припоздала оперативная служба с командой о возвращении. Ну и попали в центр циклона. Да ещё топлива на борту было всего тонн 15, вода на исходе, так немного в котельной цистерне. Всё вокруг кипело. Казалось, из-под очередной волны не вылезем. Весело было, аж плакать хотелось. Командир, молча как-то, из рубки вышел, спустился в каюту, через пару минут появился в уже белой рубашке под курткой и завязанным галстуком. Он стоял у лобовой стенки рубки, не ровняя и не строя, как обычно, народ. Рулевые отключились. На руле стоял штурман, зажав между ног на всякий случай обрез, что бы не бегать далеко. У локационной станции сидел помощник, рядом на диване лежало тело вахтенного радиометриста. Свободный от вахты народ вповалку лежал в кубриках. Поднявшийся на верх механик посмотрел на беснующееся за иллюминаторами ходовой рубки море, тут же скрылся у себя внизу, что бы не видеть всего этого ужаса. До этого ещё механик в штаны наложил, по самое некуда. Побежал он люк задраивать в румпельное отделение. Похоже, вылезший после прохождения узкости рулевой люк не задраил, так закрыл, хлопнув, оставив его только на защёлке. Волна ударила и люк открылся. Посылал механик матроса люк закрыть. Тот, посмотрев, что творится вокруг, на волны, перекатывающие через ют, отказался просто. Механик, обращаясь к матросу, презрительно процедил сквозь зубы что-то наподобие карася и зелени подкильной, смачно плюнул на палубу себе под ноги. Потом выждал, когда корабль накренится и с юта сойдёт волна, рванул по палубе в сторону кормы, добежал до люка, вцепился в него, пропуская перекатывающую через ют волну, задраил люк. А по пути обратно что-то замешкался, да побежал ещё зачем то на другой борт, пересекая ют по диагонали. В общем, волна шарахнула так, что он, не рассчитавший маршрута возвращення своего в надстройку, и пискнуть не успел, и осознать что-либо то же, как оказался прижатым к фальшборту. Если бы были обычные леерные стойки, точно худое механическое тело между леерами проскочило бы. Не выплыл бы. Стихия мать её. Это только в кино, да на картинах всё красиво. Спустившийся вниз механик даже не в ПЭЖе у себя скрылся, а ещё ниже ушёл: в посту управления одной из машин, там амплитуда качки меньше. Сидел и молил всех богов, что бы дерьма из цистерн не словить. Топливо на исходе уже, всё там, в цистернах перемешалось. Остаться без хода, обесточиться – гибельное дело. Командир ему сказал, что бы был готов балластироваться, приняв воду в пустые топливные цистерны. До этого дело, слава богу не дошло. Тогда сами корабль весь обрыгали, хоть вроде бы и привыкшие к качке были. Ну, ничего вылезли, дошли.
Справедливости ради надо отметить, что и братьям-подводникам то же иногда доставалось по самое некуда. Как-то шла дизельная лодка из Кам-Рани домой, то же угодила в центр тропического циклона. Что-то там ещё было с системой погружения, поэтому не смогли погрузиться. В общем, море раздело лодку чуть ли не до гола, снеся практически весь лёгкий корпус. И вахтенным офицерам туго приходится в море: в ограждении рубки стоят в монтажных поясах, пристёгнутые чтобы за борт не смыло, постоянно ныряя в накрывавшие волны. Некоторым не везло. Были случаи, когда народ в ограждении рубки и по переборкам в прямом смысле размазывало. Так что у каждого хлеб на флоте по своему горек, и выяснять ширину клешей совсем ни к чему.

Ш Х Е Р А

Шхера – этим импортным словом вообще-то определяются небольшие скалистые и не очень острова, располагающиеся вблизи берегов морей и образующие сильно изрезанное побережье с множеством заливов и бухт, надводных и подводных скал, а значит представляющую опасность и сложность для плавания. Ну, это ведомо штурманам да командирам. На флоте шхера понимается несколько иначе, так сказать в более широком смысле… Это место на корабле, которое сложно обнаружить, где можно прятать что-то краденое, не дозволенное корабельным уставом имущество и всякое там другое ценное барахло и припасы, а действие в этом случае определяется как зашхерить. Ещё это место, в котором ещё можно и прятаться корабельному люду от ока начальников, то есть зашхериться, ну, к примеру, чтобы отоспаться или переждать, когда гнев начальствующий поостынет и спадёт. Главное, чтобы это место было в мёртвой зоне видения или под слоем скачка улавливания звуков командиром и его помощником, старшим или простым, да и всех других начальников. И фантазия тут, в поисках шхер и способов зашхериться, неистощима и разнообразна. Так что шхеры есть на каждом корабле, и пользуются ими не только матросы, но и их начальники, офицеры и мичмана.
Тральщик у стенки Диомидовской судоремонтной «фабрики» во Владивостоке. Встал не планово, а в экстренном порядке. Гнали так, что даже в нарушение уставов, положений и руководств по живучести не стали выгружать боезапас. Причина проста как три рубля. Авария на корабле. Из наших российских Владивосток самый большой город на всём тихоокеанском побережье, есть масса злачных и не очень мест, где можно развеяться, покуражиться и поплясать. И бог с ним, что место не родное, своя деревня миль на 180 севернее. Вроде бы горе на корабле, но всё равно народ в лице командиров боевых частей и их матросов, к аварии и устранению её последствий отношения не имеющие, тихо, про себя так сказать, радуются. Сдохла вот корова у соседа, вроде бы мелочь, а всё-таки мелочь то приятная. В общем, кому война, кому мать родная. Да и устали уже от бесконечного шараханья по морям и чужим пирсам, плановых и неплановых учебных войн и обеспечений. А тут надёжно привязались к северной стенке завода, даже для надёжности дополнительные и прижимные концы завели, чтобы уж точно от пирса не оторваться. Можно и отдохнуть. Не радостно только механику, страшному лейтенанту Серёге Ярцеву. У него времени на сходы, где можно было бы предаваться веселью, нет. Его это авария, его сопля. Агрегатно меняется одна из главных машин, которую бездарно Серёга и его охломоны, правда не без помощи командира, пустили в разнос, а поймать и удержать своевременно не сумели. Он был на вахте в посту энергетики и живучести, когда стрелка выносного указателя поползла к положению нулевого упора винта, а стрелка тахометра пошла на увеличение оборотов. За секунду он слетел со своего кресла и выскочил из поста, через несколько секунд он был уже в посту управления кормовой машиной и яростно давил кнопку стоп-клапана. А что толку, машина ревела и летела в разнос, большая и маленькая стрелки тахометра вылетели далеко за красную предельную черту на приборе. Тогда Серёга яростно рванул на груди куртку, обрывая пуговицы, сбросил её и бросился в отчаянную атаку под струи горячего, обжигающего голое тело, масла, закрывать грудью и курткой «амбразуру вражеского дота» – входник нагнетателя турбокомпрессора. «Полундра! За Родину! За Брежнева!» - не кричал. Кричал: «А-а-а-а, сука!». И потом, попав под струи горячего масла: «Ой-ой-ой! А-а-а-а!». И ещё: «Б…ь! Б…ди!!!». При чём здесь слабый пол совсем не тяжелого поведения по большому счёту не понятно. Кричал так, что перекричал ревущую машину и все, рядом находящиеся, его явственно услышали. Машину остановил, но безнадёжно поздно. Когда он с бойцами вскрыл путевой фильтр, вытащил его, разобрал и вывалил в обрез фильтрующие элементы, то тут же узрел на них в страшном изобилии ярко блестящие металлические блёстки и стружку. От серебристой - стальной и алюминиевой, до золотистой - бронзовой. Их блеск и количество говорили ему только об одном: машина убита, и убита, по сути, своими руками. Стало ему обидно и больно. Серёга засопел, зашмыгал носом, на глазах навернулись слёзы. Скорбную влагу он смахивал своими промасленными руками, развозя масло по всему лицу. Обидно было оттого, что убежала она не традиционно, не по правилам, как это обычно происходит. Не на запуске из-за заклинивших реек топливных насосов ушла, а с хода, из-за хлынувшего через трубу суфлёра на входник нагнетателя масла из переполнившегося отстойника муфты, из которого, вставший вдруг насос перестал откачивать его, масло, обратно в циркуляционную цистерну. Оказывается, двигатели на масле работают ничуть не хуже чем на обычном соляре.
Серёга ещё про себя цедил: «К-о-з-з-ё-л». Это о себе он так. Причина разноса ему была предельна ясна. Менее года назад далеко-далеко от Владивостока, в Индийском океане, подобной беды не случилось. Но вот теперь нет у него того бойца, который при сходных один в один обстоятельствах решительно и своевременно остановил двигатель. В запасе он, пашет землю в родной Чувашии. На этом деле Серёга благодарность от Главкома получил, восстановив тот самый агрегат, что привёл к этой аварии, с помощью напильников и молотка. Ещё гордился этим, как же так лихо вывернулся из ситуации. Месяц назад встали у катерников в Улиссе, так на свалке нашли нужный агрегат. У них, катерников, такого дерьма навалом. У них целое кладбище убитых двигателей этого типа. Очистили от грязи его, отмыли. У командира отделения, старшего матроса и то ума хватило предложить поменять агрегат. И работы то часов на шесть. Куда там! На хрена, и так работает без вопросов. Доработались. К-о-з-з-ёл хренов!!! Вот к чему приводит самоуверенность, извечное стремление всё отложить на потом, начать новую жизнь исключительно с будущего понедельника. Вот так на флоте познаётся нелёгкая, неблагодарная и совсем незавидная механическая доля, обретается богатый и бесценный опыт эксплуатации технических средств, который сначала проходит исключительно через задницу, потому как именно ею люди думают, потом через руки, которыми приходится сотворённое безобразие устранять, не взирая на время суток и усталость. Обретённый опыт потом невозможно продать или пропить, никогда, ни в какое время и ни при каких обстоятельствах, если конечно всё произошедшее надёжно застрянет в голове колом, который больше уже подобного не допустит. И часто решившие идти на флот сыновья умных механиков, прошедших это всё, пропустивших через свои руки, задницы, головы, наконец, идут под давлением своих отцов в штурмана, минёры, артиллеристы, связисты, эртэсовцы, да куда угодно, только не в это дерьмо.
Аварии ещё и командир от всей души поспособствовал. Спасибо ему огромное и низкий земной поклон. Хрен ему в дышло, Колумб херов. Увидел поваливший из фальштрубы дым, ничего лучше не придумал, как дал команду поставить лопасти винтов в положение нулевого упора. В общем, снял нагрузку, облегчив тем самым совсем полёт двигателя в разнос.
Уже Серёга в приказе, в окончательном приговоре которого, объявлено ему неполное служебное соответствие и изъята определённая сумма из жалованья. Слава богу, что ещё не обзавёлся женой, нет и пищащих детей, а то бы за срыв планового приобретения новых зимних сапог или велосипеда, сожрали бы с дерьмом. Тут ещё, как назло, должны состояться какие-то учения под флагом самого Главкома, и корабль должен непременно в них принимать участие. На всё про всё дали неделю. Помощь одна: привезли новую машину, договорились с заводом, чтобы поставили под кран, дали строителя, для руководства работой крана. Так что делай, что хочешь. Ну и работали виновники аварии самостоятельно, расстыковывая аварийную и новую машину с их редукторами, грузили и стыковали сами. Все понимали и осознавали свою вину в случившимся. Аврал полный. Работали круглосуточно, убирая свои сопли. Механик вместе со всеми крутил гайки. Отдачей крепежа верхнего и нижнего капов занимались матросы других боевых частей, к аварии отношения не имевших. Вообще-то помощь была. Появился на борту корабля зам начальника техупра, грозный и суровый капитан 1 ранга Баклашов. Присел он на корточки в коридоре у снятого капа, чтобы лучше видеть негодяя-аварийщика, стоявшего на опущенном в машинное отделение двигателе, поднёс к его носу, как раз торчащему на уровне палубы, свой кулак, одетый в чёрную кожаную перчатку, дал его понюхать. И ещё прорычал, что если в указанные сроки не оторвётся от заводской стенки и не выйдет в море, то будет растерзан, растоптан и закопан в трюме этого машинного отделения. С тем и ушёл.
С работой справились. К исходу пятых суток новый двигатель уже стоял на своём месте, осталось только обвязать его системами, напоить водой, топливом и маслом, да и запускать. Работы оставалось почти на сутки. Серёга с утра, сразу после подъёма флага, пошёл к автоматчикам. Пользуясь тем, что встали в завод, отдал для регулировки и проверки исполнительные механизмы своим давним приятелям-автоматчикам. Вот он зелёный деревянный домик за зданием заводоуправления, так называемая «шара». Работа сделана. Дружба старая, мзды за работу не требуют. Да что им требовать, у них шило рекой течёт. На ремонт системы управления идёт минимум как килограммов 30 спирта. Издеваются они над народом, когда начинают из чайника заливать спирт в системы, промывая их от ходовой рубки до постов управления, а потом ещё издевательски этим спиртом руки моют. Матросы на дерьмо при виде этого исходят. Толстый, очкастый бригадир автоматчиков, Гена Зобов, вцепился в механика. Давай ему угробленную машину поминать по христианскому обычаю. Упирался Серёга, да сломался. Хотел так чуть усугубить, да ничего не вышло. Через час он был готов. Чрезмерно развитое в нём чувство ответственности, ссылка на кучу незавершённых дел позволили ему решительно отказаться от продолжения поминок. До корабля шёл он тяжело и трудно. И всё-таки дошёл.
На борту командир дивизиона, командир свои зачёты подтверждает на флотилии. Серёга пьян в дым, кривой как ручка патефона. Не светиться же в таком виде перед комдивом и матросами. Надо шхериться. А где? Своя каюта напротив каюты командира, а комдив как раз там и обитает. Затуманенный спиртом механический мозг искал варианты. И находил: лучше шхериться поближе, дольше не найдут. Не всегда истинна расхожая флотская поговорка об уютной жизни в чужой каюте, об этом все знают. Быстрее находят поставленную матросами к празднику брагу в отдалённой шхере или в огнетушителях, чем поставленной в обычной молочной фляге на виду, перед носом начальников прямо на камбузе например, куда помощник командира заглядывает ежедневно и по многу раз. Найдут только по запаху. И то если после снятия пробы толком не провентилируют помещение. Значит в своей каюте. Но не в рундуке же. Вспомнил. На первой корабельной практике, ещё будучи курсантами 1 курса, на крейсере приспособились спать в поднятых углом койках второго от рундуков яруса. В этом углу и спали не замеченными. Так и сделал механик. Койку второго яруса в своей каюте поднял на защёлки. Между подволоком и краем койки образовалась небольшая щель. Ну, Серёга телом совсем не крупен, ростом мал, пролезть должен. Начал штурмовать назначенную для схрона шхеру. Пьяные члены механического тела толком не слушались и не управлялись. Серёга срывался, падал на палубу, но упорно поднимался и, кряхтя, матерясь и чертыхаясь, отчаянно продолжал штурм шхеры, где под прикрытием поднятой койки можно надёжно укрыться от глаз комдива. При этом дверь его каюты была открыта настежь. Дверь же командирской каюты, напротив которая, закрыта. На шум вышел командир дивизиона.
Старый и опытный морской волк сразу вник в суть дела… Механик почувствовал помощь чьих-то дружеских рук. Посмотрел через плечо – комдив. Они не сказали друг другу ни слова. Кряхтя и чертыхаясь уже на пару, с третьей попытки комдив наконец-то помог Серёге забросить его же тело в шхеру. Механик успокоился. Зашхерился, с собаками не найдут. Из-за поднятой под углом койки второго яруса раздавался густой храп, в каюте стоял густой шильный дух.
Часа через четыре очнулся Серёга. Вспомнил о своих обязанностях, срочности работы. С трудом вылез через щель между краем койки и подволоком, размял физиономию. Вызванный им трюмный дал воду в офицерский душ. Постоял под холодной водой. И через полчаса после того, как механик покинул свою шхеру, он был уже в машинном отделении. Вечером был вызван к комдиву и нещадно отодран. Была написана и объяснительная записка, в которой он, командир электромеханической боевой части такого то корабля старший лейтенант, ещё инженер, Серёга Ярцев с утра в заводоуправлении и 7-м цехе решал производственные вопросы во благо восстановления технической готовности корабля, а именно сокращения сроков работ. На его требования по ускорению работ некоторые должностные лица выразили непонимание важности стоящей задачи и ответили отказом. Тогда для того, чтобы найти с ними общий язык и решить возникшие вопросы он вынужден был вместе с ними употребить некоторое количество спирта, совсем небольшое, так стопку-две, да, точно разбавленного, потом просто жарко было и его развезло. Не пить было ну вот никак невозможно, так как это срывало поставленную задачу. Задача решена, корабль в установленный срок отойдёт от стенки завода. В конце объяснительной Серёга в содеянном искренне раскаивался, давал комдиву твёрдое обещание, подкреплённое честным комсомольским словом, что больше, при решении производственных вопросов, спиртное употреблять не будет даже в целях ускорения восстановления технической готовности корабля. Объяснительная легла в папку комдива, на которой было написано – «Алкоголики».
К исходу шестых суток корабль отошёл от стенки завода штатно на двух машинах. Так что вот такие на кораблях бывают шхеры и вот таким образом корабельный люд шхериться.

РАСКОНСЕРВАЦИЯ

Пуск установленного на корабль нового механизма всегда для механика праздник. А если происходит пуск самого основного механизма, то праздник в квадрате. На сей раз, было так же. На корабле заменили угробленный самими же один из главных двигателей. Улетел в разнос, сволочь. Механик успокаивал себя только тем, что ушла машина в разнос не традиционным способом, то есть не в момент запуска и от заклинивших топливных насосов, а на ходу. При этом помог командир, сняв нагрузку уменьшением шага винта, после чего машина и полетела на тот свет. Если бы он не сделал этого, то всё обошлось бы. Но вот увидел валящий дым из фальштрубы, ну и решил механику помочь. Тонкости не интересны. Механика, естественно, вдули по полной схеме, ко всему прочему приговорив и к компенсации ущерба, естественно за счёт его же жалованья. Пришлось в срочном порядке менять машину. Загнали в судоремонтный завод даже без обычной в этих случаях выгрузки боезапаса. Меняли машину своими силами, обретая бесценный практический опыт, используя только заводской кран.
Всё, машина стоит, обвязана, осталось только расконсервировать её, то есть по большому счёту запустить. Вот это и есть праздник. Механик подготовился к нему основательно. Спирта на корабле не было, сбегал в ближайший магазин, купил два литра водки. Выпросил у помощника несколько банок тушёнки, приличных рыбных консерв. В общем к празднику готов.
Механик сидит в ожидании представителя завода-изготовителя машины, шеф-монтажника, как их официально называют. А ещё во флотской среде они ходят под именами «звездачей», иногда совсем грубо, «звездюков». Есть такой завод в Питере, наименование его длинное, с именем целого красного маршала почти в конце. В обиходе же упоминается только последнее слово в наименовании - «Звезда». Кстати, на машинах этого завода практически весь малый флот: тральный, противолодочный, катерный. Красивая машина, оригинальная. Звезда семиблочная, таких ни у кого в мире нет. По мнению механика нормальная машина, хотя на флоте её не долюбливают, потому как ухода требует более тщательного и внимательного, чем другие. Отчасти правы, но где найти другую такую лёгкую машину. На всех флотах сидели представители этого завода, осуществляя техническое сопровождение эксплуатации своих машин, оказывая флоту бесценную помощь, помогая устранять возникающие нестандартные поломки, обучая механиков, матросов тонкостям обращения с двигателями. Как правило, это были люди высочайшей квалификации, знающие, а главное любящие флот. И ради своего дела готовые сидеть без своих близких многие месяцы на флотах. Вот и ждал механик такого представителя.
Дождался… Пришёл пожилой представитель завода. Представился, поздоровались, познакомились.
- Ну, что у тебя механик, - начал разговор представитель завода, - приготовил машину к расконсервации.
- Всё готово, - ответил механик, - второй день уже машину парю от котла. С сотню раз уже бойцы провернули её. Топливную систему то же прокачал. Чистая она. Контрольные клапана, дренажные дырки то же чистые.
- Ну это хорошо, - отметил «звездач» и задал очередной вопрос, - А ты к расконсервации то подготовился?
- Ну, я же говорю, что прогрел, провернул, всё чисто, - начал повторять механик.
- Да я не об этом, - прервал представитель завода механика, - праздник у нас сегодня будет.
- А-а-а, - протянул догадавшийся механик, - а как же, само собой, без этого никуда. Шила, правда, нет, но водка есть.
- Ну, что давай по маленькой, за успех нашего безнадёжного дела. Что бы машина у нас пошла, - бросил шеф-монтажник.
Механик выдвинул ящик под своей кроватью, извлёк оттуда бутылку водки, банку тушёнки. Сбегал на камбуз за хлебом. Быстро накрыл стол. Вот водка разлита по стаканам, чокнулись, выпили. Закурили и начали разговор о деле механическом. Ждёт механик, когда, наконец, «звездач» в машину пойдёт. Начал пропускать очередные стопки. А тот не торопится. Просит ещё плеснуть, всё говорит и говорит. День проходит, а дело не двигается. Бутылку уже скушали, открыли вторую. Представитель завода всё-таки уже набрался, но говорит ещё вроде бы здраво.
- Нет, всё хватит, - сказал механик решительно, вставая со стула, - пошли в машину.
- Ну, давай ещё по одной и пойдём, - попросил представитель завода.
Механик раздражённо плеснул ему немного водки в стакан. Дождался, когда он его опустошит, и потянул за рукав. Спустились в машинное отделение. «Звездач», покачиваясь, походил вокруг машины, щупая и осматривая её. Потом остановился, задумался.
- Знаешь, механик, а я пьяным ведь не работаю, - бросил, икнув, шеф-монтажник и направился к трапу на выход из машинного отделения.
Механик от растерянности развёл руками и не смог найти нужных слов от возмущения.
Ну, надо же, вот так просто взять и праздника себя лишить. Поднялся наверх. «Звездача» на корабле уже не было. За срыв расконсервации механика самым нещадным образом оттоптал командир. Появился «Звездач» только на следующий день. На его приветствие обиженный механик отвечал сквозь зубы.
- Ну, что, механик, у тебя ещё там есть что-нибудь? – спросил «звездач», - давай по маленькой, здоровье поправим, а то колосники горят, да и работу начнём.
- Всё, шеф. Маленькие вчера были. Вчера ты мной рулил, сегодня я тобой буду. С корабля не сойдёшь, пока машину не запустим, - попёр буром на представителя завода механик, - потом, если машина пойдёт может быть, пожар твой потушу, плесну.
Механик открыл дверь каюты. В коридоре стояли два здоровенных моториста.
Расконсервировали машину. Нормально пошла. Механик плеснул представителю завода, да и сам отвёл с ним душу, обмывая запуск новой машины. Больше он перед началом работы никогда и никому не наливал.

САЛАЖАТА В ВАЛЕНКАХ

Встретились два лейтенанта. Не виделись с самого выпуска из училища. При распределении в штабе базы как-то разминулись, а были назначены на разные соединения кораблей. Рукопожатия, объятия, обмен впечатлениями, возникшими проблемами, новостями о себе, об однокашниках, сокурсниках, воспоминаниями о жизни в системе. Ещё почти новенькие лейтенанты, можно сказать, ещё хрустящие. Мех на шапках ещё не порыжел, кожа верха ещё хранит свой хромовый блеск, низ шапок ещё не засален, подкладка кителей ещё не разлетелась в клочья от пота. Но уже на брюках появились пыльные пятна, ни чем и ни как не выводимые. Соляр это. Стирай, не стирай, толку не будет. Микропора подошв зимних ботинок, от того же соляра, разлетелась вдрызг, образовав на носке ботинок характерную ступеньку. Всего чуть более полугода на флоте они. Тем более на этом, самом дальнем, где нет ни родственников, ни обычного за последние пять лет круга друзей и приятелей. От этого встреча ещё теплее для них, до того ни разу не переваливавших Уральский хребет и не обретших ещё близких друзей среди флотского люда. Чаще всего такие встречи происходят при стоянках кораблей в судоремонтных заводах, куда сгоняются они со всех концов необъятного Тихоокеанского театра, когда подходят сроки ремонта или когда «приспичит», с авариями и крупными поломками. Встреча лейтенантов произошла то же в заводе. Один встал в плановый ремонт буквально через месяц, после того как принял дела, другой пришёл только что на корабле, становящимся на докование, из отдалённого залива. Обо всём переговорили, всех вспомнили. Осталось только одно: правила хорошего тона предусматривали необходимость обмытия встречи в каком-нибудь Владивостокском ресторане. Решение созрело быстро, благо рабочий день уже шёл к концу. Разошлись, каждый пошёл на свой корабль просить или вымаливать добро на сход, не получится - искать повод для необходимости схода. Умудрились получить добро, погладили брюки, чисто выбрились и часов в18 встретились в назначенном месте. Вышли за проходную завода.
- Коля, я во Владивостоке первый раз, - обратился к приятелю лейтенант, только сегодня подошедший к стенке завода, - Видел только аэропорт. Оттуда сразу в Техас, в кадры. До бригады добирался на пароходе из Находки. Так что, давай веди.
Ставший уже отчасти Владивостокским аборигеном лейтенант решил выпавшее время и возможность использовать с целью более глубокого познания географии городских кабаков. За время ремонта он был практически во всех ресторанах, единственном тогда в городе пивном баре на Постышева то же. Пробел был всего один у него: судьба пока не заносила его в «Утёс», самый близкий от завода, ресторан. Всего две автобусных остановки по Черёмуховой. Что-то он среди флотских офицеров популярностью не пользовался. И причины тому были. Только лейтенантам это было ещё неведомо. Молодые ещё.
- Миша, давай тащиться далеко не будем. Тут недалеко есть один, «Утёс» называется. Как там не знаю, я сам там ни разу не был, - ответил приятелю знающий обстановку и ориентирующийся в городе лейтенант, - пока ты месяц будешь в доке стоять успеем и другие посетить. Нам же просто посидеть. День будний, по большому счёту не съёмный. Завтра рабочий день. Ну, что решаем.
- Коля, давай туда. Мне один хрен, где водку пить, - ответил он согласием.
Дождались автобуса, запрыгнули в него и поехали по назначению. Автобус, надрываясь, вполз на сопку, перевалил её. Всё, уже на месте. Действительно рядом, пешком дойти можно. Ресторан был уже открыт. Обычной страждущей и жаждущей толпы не наблюдалось. Зашли, сдали свои шинели и шапки в гардероб, прошли в зал. Посетителей было не так уж и много. Зал был заполнен в лучшем случае наполовину. Имелись свободные столики. Вечер в ресторане только начинался. Музыканты ещё расставляли кое-что из аппаратуры, настраивали свои инструменты. Подскочила администраторша зала, поздоровалась, сказала, что можете занимать любой свободный столик. Опытный и знающий лейтенант выбрал столик поближе к эстраде. Сели. Почти тут же подошла официантка и приняла заказ. Ждать долго не пришлось. Уже стоит на столе графинчик водки, кувшин с каким-то морсом, дежурные салаты и нарезка. Разлили по стопкам водку и проглотили по первой за встречу. Повели неспешный разговор о жизни, предались воспоминаниям.
Тем временем зал заполнялся. И вот уже через какой-то час все столики были заняты. Во всю грохотала музыка, перед эстрадой оркестрантов становилось всё больше и больше танцующих, явно по мере разогрева от принятого спиртного. Вился клубами сизый табачный дым. И эта атмосфера захватывала лейтенантов. Настроение их поднималось, глаза начинали бегать по лицам и фигурам женщин в поисках возможного флирта до подъёма флага. Но до подъёма из-за стола и участия в плясках они ещё не созрели.
За столиком лейтенантов появились соседи, молодой парень в водолазном свитере и совсем не молодая женщина с обветренным лицом, крупными руками, на которых просматривались надутые, как у мужчины, вены. После выпитых нескольких стопок водки начали они говорить о рыбе, её обработке, ругали какого-то мастера, какого-то чифа, не обращая никакого внимания на лейтенантов. При этом, как из уст парня, так и его дамы неслись крепкие выражения. Ну, совсем как на корабле. Из-за соседних столов несся тот же мат о палтусе, минтае, крабе. Чёрных флотских мундиров в зале не было. Костюмов и галстуков не наблюдалось то же. Если женщины были в красивых, совсем недешёвых платьях, то большинство мужчин в свитерах, полуверах, иногда мелькали тёмно-синие, однобортные тужурки с золотистыми пуговицами с якорями, вензелями из золотистого галуна на погончиках. Не уютно как-то стало лейтенантам, не смотря на то, что подобные выражения слышат они ежедневно, по много раз, да и сами говорят тем же языком. Всё стало предельно ясно и понятно, когда народ уже изрядно поднабрался. С эстрады понеслась «заказная» музыка и песни для и в честь рыбаков ещё не перевернувшейся у пирса плавбазы «Обухов» от рыбаков БМРТ «Радужный», и наоборот, другим траулерам от других баз, в честь капитанов, старпомов, стармехов, номерных помощников и механиков. «Утёс» - с незапамятных времён пристанище Владивостокских рыбаков. Вот перейти дорогу, за ней, под крутым обрывом берега бухты Золотой Рог, причальная стенка от Калининской переправы и чуть ли не до Первомайского завода с ошвартованными плабазами, большими и средними траулерами, рефрижераторами. Когда-то именно здесь базировалась и знаменитая китобойная флотилия. Народ праздновал возвращение с путины, а, может быть, прощался с берегом, уходя на неё. Несколько раз в зале возникали потасовки, но достаточно быстро, силами администрации ресторана и некоторых посетителей, они прекращались. До ушей лейтенантов иногда доносились реплики в их адрес. Не самые лестные. Сгущались тучи над ними, грозой попахивало. Ещё не набравшимся, нормально соображавшим и держащимся на ногах лейтенантам стало ясно, что они попали на чужой праздник жизни, в чужой дом, точно, незваные гости. И самое умное исчезнуть отсюда как можно скорее, не дожидаясь конца вечера.
- Миша, нам здесь, похоже, делать нечего, давай линять. Не задался вечер сегодня, - шепнул на ухо приятелю знаток местной географии и неутомимый исследователь её, - Извини, честное слово не знал, что здесь такая атмосфера.
Получил кивок согласия, встал и пошёл искать официантку, что бы рассчитаться. Минут через десять вернулся.
- Всё, рассчитался, давай сниматься. Выйдем, подумаем, что дальше делать. До закрытия кабаков ещё полтора часа. Можно ещё куда-нибудь … - перебиваемый объявлением на весь зал по микрофону с оркестровой эстрады, договорить не успел.
- В честь лейтенантов Тихоокеанского флота от рыбаков Дальнего Востока звучит песня «Салажата»
- Ну, суки потные, - чуть ли не в унисон пробормотали про себя лейтенанты.
Надо же, даже не офицеры, а подчёркнуто – лейтенанты. Вечная флотская издёвка, когда, положим, в кают-компанию приглашаются офицеры и лейтенанты. И тут за людей не считают, сволочи. Взяты первые аккорды, полилась музыка и известная песня флотских учебных отрядов, распеваемая хором в строю только что призванными на службу бойцами, ещё подчёркнуто в бескозырках без ленточек, где в припеве дважды звучит: «Салажата, салажата».
- Коля, придётся проглотить. Пошли, - потянул за рукав приятеля ошарашенный первым посещением одного из Владивостокских ресторанов лейтенант.
- Да, вот сейчас пойдём с тобой под этот марш, на смех этим козлам. Нет, подожди, - проскрипел зубами обиженный насмерть злой шуткой рыбаков другой, - Это дело нельзя так оставлять.
Завёлся. Отчасти и понятно. До поступления в систему, он успел полтора года отбарабанить мотористом на сторожевом корабле Северного флота. А тут такое. Приятель то со школьной скамьи в систему пришёл. Обсуждение действий продолжалось под звуки оскорбительной для лейтенантов песни.
- Что ты предлагаешь? Сейчас возникнем и что? Руку не успеешь поднять, как в бубен настучат, да на ногах пронесут по залу, на них же и за дверь выкинут, - трезво оценил обстановку более молодой по возрасту лейтенант, - Вон сколько их в зале. А мы с тобой одни здесь, наших нет.
Вот уже взяты последние аккорды, песня смолкла. В зале раздались оглушительные аплодисменты, одобрительный рёв и хохот.
- Так, Миша, выворачивай карманы. Все деньги, что есть, давай мне. Потом разберёмся. Сейчас я им устрою!
Заблестевшие глаза, появившаяся на губах ехидная улыбка, говорили о появившемся решении.
- Коля, что устроишь, - начал уточнять у приятеля ход дальнейших действий, впервые попавший в один из Владивостокских ресторанов лейтенант.
- Потом увидишь. Не клади в штаны, Миша. Всё будет нормально, - быстро зашептал приятелю лейтенант, определившейся с дальнейшим ходом событий, - ты давай выходи. Сразу одевайся, мою шинель и шапку держи наготове. Всё, пошёл.
Лейтенант встал из-за стола, направился к гардеробу. Взял свои вещи, вещи приятеля. Одел шинель, натянул поглубже на уши шапку и стал ждать. Другой в это время подошёл к оркестрантам и что-то шептал на ухо барабанщику. Наконец положил на барабан деньги и направился к выходу. Взял у приятеля шинель, одел её, так же глубоко натянул шапку. Помахал рукой оркестрантам, утвердительно кивнул им головой.
- В честь рыбаков Дальнего Востока от офицеров Тихоокеанского Флота звучит с наилучшими пожеланиями песня «Валенки» - прозвучало на весь зал с эстрады.
- А теперь, давай, ноги делаем, - хлопнул приятеля по плечу лейтенант, заказавший музыку, и быстро открыл дверь на выход.
За спиной, под первые аккорды песни, раздался многоголосый, обиженный рёв. Лейтенанты в это время уже стремительно брали сопку.
Всю жизнь эти лейтенанты прослужили на Тихоокеанском флоте. Но больше ресторан «Утёс» никто из них не посещал. Тех лейтенантов, ставших капитанами 1 ранга, на флоте уже нет, отдав сполна своё, ушли в запас. Существует ли «Утёс» сейчас, они не знают.

САМОУБИЙЦА

Тишину корабля, наконец-то угомонившегося после отбоя, который был объявлен порядка часа назад, нарушил глухой звук выстрела. Совсем негромкий. Пух и всё. Дальше опять тишина. Помощник командира, сидевший в кают-компании и дававший какие-то указания на завтра стоящему перед ним с вахтенным журналом под мышкой лейтенанту, дежурному по кораблю, вскочил, недоумённо завертел головой, хищно нюхая воздух. Что? Где? Как? Кто? Почему? Дежурный по кораблю стоял и также недоумённо, вытянув нижнюю губу, пожимал плечами, разводил руками и хлопал по пустой кобуре на боку. В голове недавно назначенного на должность помощника, ещё пару недель назад всего лишь корабельного штурмана, месяц назад – ещё лейтенанта, мелькнула мысль: «Ну, надо же. Такая залепуха и именно тогда, когда командир с замом на сходе». Уже через мгновение помощник вылетел из кают-компании в коридор офицерского отсека. Дежурный по кораблю за ним. Минуя дверь каюты командира, подскочил к своей. Распахнул дверь. Никого и ничего. В следующей каюте при свете прикроватного светильника на нижней койке сидел, спустив голые, худые и волосатые ноги на палубу и почёсывая свою волосатую грудь, ничего не понимающий механик, с койки второго яруса вопросительно свесил лохматую голову начальник РТС, спросонья цепляющий на нос очки. Их, уже спящих, разбудил тоже выстрел. Следующая каюта. В ней ярко горел свет. Стоял сизоватый дымок, кисловато пахнущий сгоревшим порохом. На нижней койке головой к борту лежал командир БЧ-2. Голова, уткнувшаяся в подушку, повёрнута к переборке, на левой стороне груди, на грязном тельнике огромное кровавое пятно, кровь и на простынях. В лежащей на животе правой руке пистолет.
- А-а-а-а-а! – испуганно и жалостливо заверещал помощник, – Самострел! Комбат застрелился! Все сюда! Фельдшера сюда!
Осторожно, на цыпочках помощник подкрался к телу артиллериста, присел и, не приближаясь к нему, вытянутыми руками стал вытаскивать из его руки пистолет. Вот пистолет уже в руках помощника. Он развернулся лицом к двери. В дверях уже толпился поднятый выстрелом народ офицерского отсека. Тут и механик в трусах и в кителе, дежурный по кораблю, начальник РТС тоже в трусах, но в отличии механика в куртке, приподнимающийся на цыпочках, что бы поверх голов стоящих перед ним сощуренными глазами сквозь стёкла очков рассмотреть застрелившегося артилёра, в конце коридора толпятся разбуженные выстрелом матросы. Помощник направил пистолет в сторону дверей, и дрожащими руками начал его разряжать. От ужаса произошедшего он забыл вытащить обойму, дёргал затвор и производил контрольные спуски не в пол, а в проём двери. Народ сохранил ещё рассудок, понял помощника буквально, что сейчас он будет их убивать, отпрянул от двери, и распластался вдоль переборок отсека по разные стороны от дверного проёма. Ожидаемого выстрела не услышали. Чуть позже, после нескольких клацаний затвора и щелчков спуска, самый смелый из собравшихся, минёр, на корточках на всякий случай, подобрался к двери, просунул голову чуть ли не на уровне комингса, окликнул помощника и сказал ему о том, что пистолет уже разряжен, можно успокоиться. Помощник опустил руку с пистолетом. Минёр выпрямился, переступил комингс, подошёл к растерянному помощнику. Он поднял его руку и, с силой разжимая пальцы помощника, забрал пистолет, вытащил обойму. Она была пуста. Значит, был всего один патрон. Осмотрелись. На столе же стояли выстроенные в единый строй семь патронов. Слава богу, что застрелившийся артиллерист вытащил их перед тем как стреляться, а то бы помощник ещё бы человек несколько уложил. Обычной посмертной записки, ну там прощайте, в моей смерти винить таких-то таких или никого, завещательных распоряжений движимым и недвижимым имуществом, на столе не было. Дежурный по кораблю уже оповестил оперативную службу бригады о происшедшем, своего командира дивизиона. Оперативный вызвал комбрига, начальника штаба, начальника политотдела, флагманского доктора, начальника санчасти. Звонил он и в местный госпиталь, вызывая скорую помощь. Вызванные начальники уже неслись из посёлка на пирс по ночному лесу, по тропинкам и дощатым тротуарам, чертыхаясь и матерясь, цепляясь и спотыкаясь о камни и корни деревьев. Подойти к телу артиллериста, пощупать и осмотреть его, оказать какую-то помощь все опасаются. Страшно почему-то. Затолкали, чуть ли ни пинками, упиравшегося фельдшера, молодого матроса, после окончания медучилища сразу призванного на флот и всего лишь месяц назад после курса молодого бойца прибывшего на корабль. Тому тоже страшно. Что сделаешь? Молодёжь. К смерти не привыкла, им кажется, что всё вечно. Потом, конечно, они узнают и поймут, что покойник самое мирное существо на свете, ничего дурного не сделает, не обидит, с собой на тот свет не утащит. А вот всё-таки берёт оторопь. Как-то раз один из самых правильных замполитов, точно, будущий Член Военного Совета, вместе с бойцами, нарушая устав, офицерскую мораль и принципы, пил водку с матросами. Вот так запросто, сам купил, сам притащил, сам наливал. За углом морга. Им надо было обмывать и обряжать в последний путь, помогая бабке в морге, погибшего на их корабле матроса. Приняли по полному стакану, так и страх прошёл. Вот, кстати не дорабатывают наши ВМУЗа в подготовке будущих флотских начальников. Вот надо их, как и студентов медиков в морг водить, что бы обрели практические навыки по помывке, бритью, одеванию, в том числе и нижнего белья, покойников. В общем, чтобы не боялись они. На флоте всякое случается. Корабли объекты для жизни совсем не безопасные. А то как-то не так получается, военные же, а тут страх. Так что надо определить часиков так несколько лекций и практических занятий по программам кафедры живучести или боевой подготовки, если таковая имеется. Вытянутыми руками фельдшер дотронулся до рук артиллериста, тут же их отдёрнул и сделал заключение – готов, умер, остывает. Кровавое пятно на груди в районе сердца…
Офицеры и мичмана экипажа в полном составе сидят в кают-компании. Каждый на своём месте за столом. Фельдшер стоит у дверей каюты артиллериста. Посередине обеденного стола лежит пистолет. Все молчат, тяжело вздыхают. Лица насупленные, какие-то потерянные, мрачные. Траур. Недоумение. Неужели вот так всё просто происходит. Был человек, раз и его нет. Вот же видели его совсем недавно, притащился пьяный в дробадан с соседнего дивизиона за полчаса до отбоя. Каждый думает о своём, и, наверное, все о той же бренности бытия. Конечно, у всех сожаление, что их соплаватель вот так свёл счёты с жизнью, наложив на себя руки. Как истинный офицер, пуля в сердце, а ни какая-нибудь там петля или вскрытые вены, отрава внутрь. У помощника же между всем прочим мелькнула мысль и о том, что нужно справить одно из правил корабельного устава – приспустить флаг, да вспомнил, что он с заходом солнца спущен. Все ждут прибытия вызванных начальников и разборов.
- Пом, - нарушил молчание, минёр, - ты ведь пистолет в руки брал. И я тоже. Там наши отпечатки. Прокуратура точно будет. Надо стереть их, а то начнут нам руки выворачивать, как будто мы его застрелили.
- Да, согласен, - тихо ответил помощник.
Принесли полотенце и тщательно им вытерли весь пистолет, после чего снова аккуратно, держа двумя пальцами через тоже полотенце за скобу спускового крючка, положили на середину стола.
- А где он пистолет то взял, - задумчиво проговорил механик, тут же сам себе и ответил, - хотя да, он же сам «директор» арсенала, ключи в кармане и печать при нём.
- А парень то комбат, был что надо, - начал поминать покойника начальник РТС, - весёлый, на гитаре играл, песни пел. Как-то мне стопку бумаги подарил, полбутылки спирта не пожалел.
- Да, меня как-то на дежурстве по кораблю подменил, - продолжил минёр, - ещё червонец должен был. Вот не отдал. Не успел.
- Хорошо, что ещё нет у него детей, жены, - скорбно проговорил механик, - каково бы им пришлось вот так без кормильца остаться.
- Эх, жизнь, наша, галёрная, - переменил поминальную тему начальник РТС, - довели вот мужика. И всё это они, начальники.
- Да, отпустили бы комбата в запас с миром, глядишь, и не было бы ничего. Живой бы был. А так сам себя в полную отставку отправил, - добавил минёр.
- А правда, что самоубийц хоронят на отшибе на кладбище, подальше от нормальных людей, спросил один из мичманов.
Его вопрос остался без ответа. Не знал народ ответа на такой вопрос.
У артиллериста что-то с самого начала служба толком не пошла. В училище было всё нормально у него, постоянно был в передовиках. С первого курса в отличниках, золотой медали не вытянул, но красный диплом себе обеспечил. В самоходы не бегал, портвейном по углам не давился, и прочими деяниями дисциплину воинскую не рушил. Погоны украшала главстаршинская лыка, успешно рулил взводом на младшем курсе. Ещё на 3 курсе в партию вступил. Выпускная аттестация блестящая, хоть допускай к самым серьёзным делам, справится однозначно, хоть памятник при жизни ставь, такой хороший, умный и умелый. И виделась перспектива дальнейшая. Обязательно если не крейсер, так корабль 1 ранга, БПК «Азовский» или «Букарь». Ну уж в крайнем случае СКР 1135-й. Понятно, сначала комбат, потом бычок. А там и старпом, и мостик командирский вот он. А тут… Вместо эскадры угодил в отстойную ОВРу. Вместо крейсеров и БПК ущербный МПК, крыло мостика которого на уровне борта того же БПКа и можно запросто опять же с борта совсем не напрягаясь плевать в его дымовую трубу. Не такой он себе службу представлял. С первых дней на корабле без скидок на молодость и неопытность ничего не прощалось, за всё требовали ответа. Со сдачей зачётов на допуск к самостоятельному управлению заведованием и боевой частью не заладилось что-то. И с личным составом отношения не сложились. Подчинённые постоянно вступали в пререкания, никак не хотели строиться под нового своего начальника и гадили ему регулярно по большому и малому. Постоянные вопросы командира и помощника: «Почему?». За всё и по всякому поводу: за отсутствующие или рваные трусы и носки у матросов, их грязные простыни, беспорядок в кубрике, ржавчину на артустановках и их рваные чехлы, не надраенную медь палубных втулок, разных шильдиков, распылителей системы СВЗ на его объекте приборки, ржавый боезапас. Этот вопрос вводил артиллериста в ступор, и ответа на него не находилось. Первую свою ракетную стрельбу, уже через три месяца после прибытия на корабль, он успешно завалил. Все собаки были повешены на него, хотя вот совсем ведь недавно пришёл из училища, и понятно, что опыта, умения никакого. Со стрельбами ему фатально не везло. Ракеты не сходили с направляющих, летели не туда куда надо, артустановки в самый ответственный момент клинили. Выговор партийный за сорванные стрельбы влепили. Так и год прошёл, за ним и второй. Очередную старлейскую звезду, вроде бы у Родины выслуженную, конечно, ему не дали. Не достоин. Беспросветная жизнь без сходов, когда вроде бы рабочий день закончен и на корабле делать особо нечего, и нет ни каких дежурств, бесконечный, как ему казалось, начальствующий маразм оказались ему не по нраву и переносились тяжело. Да, и зачем вот губить свою молодость на этих железных коробках, когда есть совсем другая жизнь, свободная, когда делаешь только то, что хочешь сам, а не исполняешь чужую волю, иногда не совсем умную, не надо ни у кого просить добро. Хрен поймёшь эту службу. Вон на соседнем корабле однокашник. В системе был раздолбаем ужасным, тупым числили, перебивался с двоек на тройки, пару раз отчислять собирались, да пожалели. Родом из глухой деревни, папа тракторист, мама доярка, а тут вроде бы шанс есть в люди выбиться. В училище не понятно как поступил. У них в деревне, похоже, в школе был всего один учитель физкультуры, который помимо своего основного предмета преподавал ещё русский язык, литературу и иностранный. Говорят, что на вступительных экзаменах сочинения элементарного написать не смог. Мучался, мучался, а потом написал что-то типа – дяденьки возьмите меня Христа ради на флот, без моря жить не могу. Просил ли он для убедительности невозможности его жизни без моря посикать ему на грудь, не известно. Пожалели, зачислили. А вот теперь на флоте он служит и в ус не дует, всё складывается у него наилучшим образом. Он сходу своей «рогатой» боевой части объяснил кто здесь главный. Кто слов его не понял, тот понюхал и попробовал его кулака. Зачёты на самоуправство сдал одним из первых. Заведование у него блестело и сверкало. Ракетные и артиллерийские стрельбы проходили на ура. И звезду старлейскую получил во время, уже после года службы на корабле, лейтенантом ещё, помощником командира назначили, и зачёты он на самостоятельное управление кораблём уже сдал, говорят, что и на классы командирские в Питер на следующий год отправят. И теперь весь корабль в кулаке держит, корабль ухожен, блестит. И всё у него получается и складываетсяБывает же так. Всё для себя решил артиллерист и вот он уже не первый год безуспешно пытался уволиться в запас. Сейчас, при новом режиме проблем с этим нет. Рапорт на стол и гуляй себе. Даже искать никто не будет, уговаривать не будут, в дезертиры то же не зачислят, и тюрьмой угрожать не станут. В былые же времена уволиться было страшно сложно. Нужно было что-то такое страшное сотворить или творить менее страшное, но регулярно и очень продолжительное время. Получается, что тогда люди флоту были нужны, теперь же нет. Сначала он, как нормальный воспитанный военный, написал и положил на стол командира рапорт. Командир, уже не совсем молодой, но ещё горячий, тут же дал ему ход. Не устраивал его артиллерист. Вечно пререкался, народом заниматься не хотел. Специалист хреновый. Все заморочки с артиллерией и ракетным комплексом устраняет дивизионный специалист на пару с флагманским. Но команда сверху поступила воспитывать. Артиллерист писал рапорта, а их на каком-то из этапов прохождения по команде рвали и выбрасывали в корзину, при этом иногда говорили, чтобы он эти рапортом подтёр себе заднее место. Рапорта писать он прекратил. Взамен этого забил на службу болт. Большой и конкретный. И ещё на том болту закрутил гайку, использовав для верности рычаг. А чтобы та гайка не отдалась, он её ещё и законтрогаил и зашплинтовал. Начал собирать ещё и всякое дерьмо в свою служебную карточку, чтобы, наконец, начальники все поняли, что ни чему он и ни как не соответствует, высокое звание офицера дискредитирует. Он пил, часто и помногу, и не потому, что хотелось, а потому что надо было укрепить начальников в вере, что он распоследняя пьянь подзаборная и своим пьянством может сорвать выполнение любой боевой задачи. Он напивался и специально сдавался патрулям, а то и сам приходил в комендатуру. Не появлялся на службе. Делал это аккуратно. Трое суток не более. Потому как за пределами тех трёх суток рисовалась уже статья уголовного кодекса. Специально опаздывал со сходов, вплоть до того, что сидел в кустах и ждал, когда поднимут флаг. Сбегал с корабля перед выходом в море, пререкался и дерзил начальникам, посылал их далеко, вёл диссидентские разговоры, обязательно в присутствии зама, членов нашего верховного правительства и политбюро называл не иначе как выжившими из ума маразматиками, превозносил западный образ жизни и культуры. Ничего не помогало. Регулярно он сидел на гауптвахте, стоял на судах своей офицерской чести и партийных бюро, неисчислимое количество раз с ним беседовали выше командира стоящие начальники, он ознакамливался и подписывался под статьями уголовного кодекса в части ответственности за воинские преступления, и партийный билет отобрали. Но вот главного, его увольнения в запас, так и не происходило. Комбригу то же уже всё надоело, он подписал представление на увольнение артиллериста в запас. Вроде бы всё. Ан, нет. Командующий флотилией представление не подписал, комбригу дал команду дальше воспитывать. Вот и довоспитывались. Теперь вот всё он сам решил. Сам приказ о своём увольнении в вечную отставку подписал, пулей вместо печати заверил.
Народ в кают-компании подняли с мест и прекратили их разговоры звонки с юта, известившие о прибытии командира бригады. Помощник с дежурным по кораблю побежали встречать начальника, все остальные рассосались по своим каютам и там затихли. Комбриг, вспотевший, с раскрасневшим лицом, его «УАЗик» как всегда не завёлся, и ему пришлось, как и всем остальным, чертыхаясь и матерясь чесать через тёмный лес, молча, почти бегом с юта устремился к надстройке. За ним, едва поспевая, трусил высокий и грузный флагманский доктор. За доктором – командир корабля с комдивом. Комбрига в ночном беге по лесу они, гораздо моложе его, догнать и опередить не смогли, хотя и очень старались. Комбриг с доктором вошли в каюту артиллериста. Комдив и командир корабля топтались в коридоре. Главный бригадный доктор приступил к осмотру тела покойника. Подавленный комбриг обнажил голову, скорбно склонил её и без слов, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, исподлобья смотрел на тело застрелившегося артиллериста и действия доктора. Про себя он клял свою бригадирскую судьбу, уже драл оперативного дежурного бригады, на которого оставил всего лишь на ночь боеготовую бригаду, а тот развалил всё и загубил на корню, представлял себе, как утром его будет драть командующий флотилией, хоть он и не вкладывал в руку этого лейтенанта пистолет.
- Товарищ комбриг, да он живой, - бросил доктор, отнимая свои пальцы от артерии на шее и повернувшись к комбригу, - только без сознания.
- Ну, слава богу, - облегчённо вздохнул главный бригадный начальник, встрепенулся, поднял голову, - давай дальше смотри. Жить то хоть будет?
Флагманский доктор завернул на теле артиллериста тельняшку. Ниже и левее соска кровавое пятно с тёмным отверстием посередине. Доктор с помощью уже подошедшего начальника санчасти приподняли тело и положили его на правый бок. На спине было такое же кровавое пятно.
- Похоже, сквозное, - бросил флагманский доктор, - а шилом прёт, ужас, товарищ комбриг. Надо в госпиталь, срочно оперировать.
Тут тело застрелившегося артиллериста зашевелилось, заёрзгало, замычало, задёргало ногами, поудобнее устраиваясь на койке, начало хлопать руками в поисках одеяла, потом успокоилось и захрапело на всю каюту. Доктор и комбриг недоумевающе смотрели друг на друга.
- А ну, поднимайте эту суку потную, пьянь подзаборную, – решительно скомандовал комбриг, топнув ногой.
Оба доктора, принялись тормошить, качать артиллериста. Тот сначала что-то нечленораздельное мычал, отбиваясь, дрыгал ногами, махал руками. Потом понёсся уже и членораздельный мат от нормального человеческого возмущения, что не дают уставшему человеку спокойно спать. А ещё, что он видел всех на одном месте и на нём же всех вертел, и пусть все идут куда подальше на то одно место. Доктора всё-таки его растолкали, посадили на кровать. Мутными пьяными глазами артиллерист смотрел на них, не понимая, что им всем от него вот в глухую ночь надо. Живой. Его осмотрели ещё внимательнее, уже использовав пинцет. Раздвинули края раны. Никакого сквозного ранения, но дырка спереди, она же сзади. Задумались… Через полчаса всё выяснили у пьяного артиллериста. Весь вечер он жрал спирт у корешей на соседнем дивизионе. Тоскливо стало. Притащился на корабль после вечерней поверки. Залез к себе в арсенал, взял пистолет, обойму с набитыми патронами. Дошёл до своей каюты. Разделся. Решил пофантазировать вот, как люди стреляются. Стрелялся артиллерист это точно. Но как? Оттянул он на своём левом боку на сколько смог кожу, ну и шарахнул из пистолета в этот кусок поближе к рёбрам, потом отпустил, кожа своё место заняла. Вот и все дела, на груди дырка, на спине дырка, вот вам и сквозное пулевое ранение. Всех вздохнули. Живой и жить будет, самоубийца хренов.
Утром флагманский доктор и начальник санчасти береговой базы взяли артиллериста под белые ручонки, на первом катере повезли в город и сдали в девятое отделение главного флотского госпиталя. Продержали его там месяца полтора. Сжалился над ним начальник отделения, он же по штату главный псих, извиняюсь, психиатр флота, за ящик коньяка написал артиллёру хитромудрый, или как говорят на флоте хитро…ный, в общем выдранный, диагноз, который нормальным умом без бутылки не поймёшь и не разберёшь. Главное же в заключение было то, что служить артиллёру в мирное время ну никак не можно, в военное даже нестроевым, то есть в обозе, тоже. В общем, подлежит артиллёр списанию подчистую, как говорят. Пошло наверх представление на увольнение в запас уже с приложенным медицинским заключением. А ещё через месяц к всеобщей, артиллериста и его начальников, радости был подписан приказ об его увольнении в запас. Даже не по дискредитации. По болезни. На своей отвальной он лил пьяные счастливые слёзы и всё говорил, что если бы он знал, что можно вот так запросто в запас уволиться, то он давно бы уже «застрелился».

СИСТЕМА

В училище экзаменационная сессия. Время ответственное. От результатов сдачи экзаменов в прямой зависимости благополучие каждого. Ведь после сессии отпуск. А полученные на каком-нибудь экзамене два шара тут же дают высокое учёное звание академика. Радостного в этом совсем ничего нет. Звание предполагает оставаться в стенах училища, как говорится в академии, когда народ уже вовсю без обычных забот отрывается в отпуске, и зубрить заваленный предмет, готовясь к его пересдаче. Так что в период сессии ставки на кону очень высокие. И потому расхоже в курсантской среде золотое правило: на хрен нам высокий балл, лишь бы отпуск не пропал. Да, кроме учебной академии в те времена существовала ещё академия политическая. Суть та же, сидение, но уже за прегрешения дисциплинарного характера. Она опасна, может быть бессрочной, так как полностью зависит от воли начальника.
Надо готовиться к экзаменам. Надо! Но как тут усидеть в душном классе и заставить себя долбить предмет, когда за окном солнце в полный рост светит, да и жара неимоверная. Народ, одуревший и отяжелевший от жары, раздет, до почти нулевой формы, остаётся сбросить только набедренные повязки в виде тёмно-синих флотских трусов. Не спасает. Капли пота падают на страницы конспектов и учебников. В общем, энтальпия с энтропией, графики процессов с паром в разных там координатах, длиннющие математические выкладки формул и уравнений, разные там числа Фурье, Фруда, Рейнольдса, Нуссельта в голове укладываться совсем не хотят. И на хрена всё это надо. Вон иногда заглядывающие в систему бывшие выпускники, хлебнувшие уже флотского лиха, говорят, что на флоте следует забыть всё то, чему учили, а интеграл нужен только в качестве образца формы изготовления из проволоки крючка для прочистки забитой фановой системы. Так то оно так, а экзамен сдавать всё-таки надо. Особенно тяжко Мише Звереву, можно сказать штатному академику. Он, будущий кочегарный начальник, как и его будущие подчинённые, в основном пришедшие на флот из горных, степных и пустынных кишлаков и аулов Средней Азии, отличался крайней простотой и наивностью, можно сказать, патологической способностью не поддаваться обучению. Один бог уж ведает, как он оказался на престижном в те времена факультете и носил белую робу, ту престижность подчеркивающую. Да и другим не в жилу этот экзамен. Первым не выдержал старшина класса. Он был из тех, кто до училища уже успел вкусить флотской службы в кочегарке одного из эсминцев, а потому был не очень то способным к учёбе, и только его должность не позволяла преподавателям ставить ему неприличные оценки. Если почти нуль, тогда извольте 4, если что-то пролепетал, то пожалте 5. Старшина поднял над головой стопку конспектов и учебников и с грохотом бросил их на стол: «Всё, хорош! Мужики давайте что-то думать». Народ всё понял сходу, поднял головы, отодвинул от себя подальше лежащие на столах учебники и конспекты. Всё, пошла в ход курсантская фантазия и предприимчивость. И вместо того чтобы зубрить экзаменационные вопросы, народ дружно предался изысканиям способов проскочить экзамен, не напрягая свои мозги.
Самое простое дело шпоры написать. Если всё писать самому, то вспотеешь. Лучше распределить между народом и сделать их, шпоры, общим достоянием. Кому-то и повезёт, но и велика вероятность, что кто-нибудь нарвётся на недремлющее око преподавателя, тогда скандала не избежать, и два шара гарантированы со всеми вытекающими из этого академическими последствиями. Были и другие предложения. К примеру, налить в графин вместо воды коньяк или его же, но в бутылки вместо лимонада. Преподаватели попьют его, приведут себя в состояние алкогольной эйфории, подобреют, глядишь, проскочат и шпоры, пожалеют и валить не будут. Опасно, могут и неправильно понять. Некоторые предложили совсем уж кардинальный способ: насыпать в воду слабительного, - ну чтобы под преподавателями расстроить их «стулья», и чтобы больше внимания уделяли унитазу в гальюне, чем непосредственно самому экзамену. Тоже опасно, всё будет понято в одночасье, и тогда все будут растерзаны и растоптаны. Можно процесс «радиофицировать»: по щелям паркета пропустить провода, под столами, за которыми народ готовится к ответу, поставить металлическую блямбу контакта, такой же контакт на подошве ботинка, по телу провода к наушнику, который запрятать под браслет или ремешок часов, а можно и под манжет форменки, но обязательно левой руки, потому как правой надо писать, за дверями класса совсем не мощный усилитель и микрофон. И все дела. Сел на место, замкнул цепь, процесс пошёл: по микрофону из-за дверей зачитывают содержание вопроса, экзаменуемый в раздумье чешет свою репу, приложив к уху замаскированный микрофон, услышанное кладёт на бумагу. Грамотно, но времени на это уже нет. Вот построить такую бы систему, чтобы каждый отвечал на свой билет. Вот это было бы здорово. Пустить первую партию смертников, а потом выкрасть со стола билет. У заходящего билет за пазухой. Берёт он любой билет, а преподавателю громогласно объявляет номер билета пришхеренного под форменкой. При подготовке взятый билет незаметно передаётся дежурному, тот выносит его за двери. Очередной готовится отвечать именно по этому билету. Опять опасно, вдруг накроют. Да и времени очередному на подготовку маловато получается. Самое оптимальное и безопасное это знание расположения билетов на столе или пометить их как-то…
В общем, накануне экзамена вечером классные медвежатники воровским образом взяли кафедру, вскрыли сейф, заготовленных отмычек не понадобилось, подошёл один из собранных со всей округи ключей. В сейфе нашли вожделенный конверт с билетами. Порядка не было, билеты по номерам лежали в пачке в разнобой. Переписали содержание вопросов. Крапить билеты не стали, разумно рассудив, что преподаватель игрок старый и опытный, шулерский крап сможет элементарно заметить. А вот порядок их расположения в конверте аккуратно переписали. Определились с очерёдностью сдачи экзамена. На первый заход назначили без жребия отличников своих, которым было всё равно какой билет тащить, так как по любому они могли что-то говорить. Вызвались и добровольцы из числа нервных и нетерпеливых, не способных к долгому ожиданию своей судьбы. Остальные между собой кинули, как обычно, на морского, распределяя очерёдность. Мише Звереву, к его глубочайшему огорчению, выпало идти первым после добровольцев. Он любил ходить на экзамены последним. Это давало возможность при печальном исходе без посторонних глаз пасть перед преподавателем на колени и вымолить спасительный трояк. Каждый выбрал себе билет. Ночь прошла за зазубриванием своих вопросов. Миша Зверев тоже зубрил. Свой билет он учил как стихотворение, даже поймал себя на мысли, что не бубнит монотонно, а читает с выражением, при этом даже жестикулирует как настоящий мастер художественного слова.
Момент истины настал. Утром все уже в классе. В ближайшем умывальнике стол, дублёр экзаменационного стола, с пачкой листов бумаги, на которые нанесены номера билетов, дублёрами билетов. Вот все построены в классе. Появился преподаватель со своим ассистентом. Старшина доложил ему о готовности к сдаче экзамена. Преподаватель достал из портфеля конверт, из него извлёк колоду билетов. Народ напрягся в ожидании его дальнейших действий. Преподаватель, к великой радости стоящих в строю курсантов, тасовать их не стал, а взял и просто по порядку разложил в два ряда на столе. Оставалось только надеяться, что он не перетасовал эту колоду ещё у себя на кафедре. Назначенные, из числа народа с наиболее развитой зрительной памятью, внимательно следили за манипуляцией рук преподавателя и фиксировали порядок положения билетов на столе. Преподаватель дал команду первым брать билеты. Взяли, как было условлено, крайние в рядах билеты, озвучили их номера. Публику преподаватель попросил удалиться. За дверями класса назначенные, опять же из самых наблюдательных, разложили на столе свой дубликат билетов в порядке, котором раскладывал преподаватель. Изъяли крайние. Всё совпало. Значит, не мешал преподаватель билетов. Всё по плану, система налажена. Все довольны. Средний балл по сдаче экзаменов обещал быть небывало высоким. Старшина класса уже удовлетворённо потирал руки. Тут же начали практические тренировки по изъятию своих билетов со стола. Первые вышедшие из класса были довольны результатами, сплошные пятёрки и четвёрки. Вопросы отлетали от зубов, если преподаватель не принимал вправо или влево, задавая уточняющие и дополнительные вопросы. По мере взятия билетов в классе на дублирующем столе те же билеты изымались. Перед заходом каждый проходил ещё и контрольную тренировку. Дошла очередь и Миши Зверева. Зашёл в класс, доложил о своём прибытии для сдачи экзамена. Преподаватель предложил взять билет. Миша приступил к операции изъятия своего билета. Он склонился над столом, выставил указательный палец и начал им отсчитывать с края, бормочя себе под нос: «Раз. два, три, …» Волновался Миша. От волнения сбивался со счёта.
- Раз, два, три, …, фу ты сбился, - всё не мог он добраться до своего билета.
И так раз пять. Не мог всё Миша добраться до своего билета. Терпению преподавателя приходил конец.
- Зверев, давайте быстрее, - торопил он Мишу.
- Сейчас, сейчас, - отвечал Миша, не поднимая головы и продолжая свой счёт, - раз, два, три, …, фу ты опять сбился.
- Зверев, какой билет тебе нужен, - зарычал потерявший терпение преподаватель.
Миша поднял голову, посмотрел на него и машинально выпалил: «Семнадцатый», - тут же опустил голову и снова начал свой очередной счёт, – раз, два, три, …
Преподаватель подошёл к столу и начал беспорядочно переворачивать билеты в поисках необходимого Мише Звереву 17-го. Прежний порядок расположения билетов был окончательно нарушен. Нашёл. Всучил его Мише: «Вот он, держите и идите готовьтесь.» С таким трудом налаженная система безнадёжно рухнула. Народ потускнел, помрачнел, вспотел и побледнел.
Миша свой заученный в муках билет с трудом ответил. Так что свои очередные три балла получил. Оставшийся без своих билетов, надеявшийся на халяву народ бессильно плавал по билетам, вымучивая свои три балла. Некоторым не повезло. Обрели соответствующее учёное звание. Мишу Зверева хотели бить, потом раздумали. Не со зла же он, просто он такой вот. Ну а в будущем на сдачу экзаменов вплоть до самого окончания училища Мишу во избежание недоразумений запускали исключительно последним корпусом.

СОЛДАТ БЕЗ АВТОМАТА

Это матрос без мата. Так говорят на флоте. Под матросом следует понимать здесь и мичмана, и офицера, и адмирала самых высших флотских инстанций. В слове матрос, в первом же его слоге уже этот мат присутствует. Так куда же без него. Без автомата и без мата это ни какая-нибудь там шутка, а наиболее точное определение способа общения на флоте. Мат на флот пришёл ни с неграмотными большевиками и сочувствующей им чернью, взявшими в своё время власть. Он был всегда, с самого зарождения флота. Планировал он над палубами и белыми парусами, вылетая из уст не только матросов, но и флотских офицеров, наиболее образованных представителей российского дворянства, разных там графьёв, князьёв и прочих столбовых дворян, в совершенстве владеющих французским и разбирающихся в этикете. Без титула дворянского в те далёкие времена в Морской корпус было не попасть. Только тогда всё норовили гнуть, вставлять, обкладывать через бом, фор, брам, стеньгу и всякий там прочий бегучий и стоячий такелаж, как там их, кажется историзмами именуют сейчас. Конечно, это пошло, грязно, некрасиво. Но некуда деться от этого. Всю историю флота боролись с этим, но борьба всегда была бесполезна и безуспешна. И может быть разумно оставить всё как есть и не обращать на это внимание. Официальная лингвистическая наука язык этот, основной на флоте, как-то не признаёт. В науке всё разложено. Вот есть язык литературный, а он делится по стилям на разговорный и книжный. И там, и там опять мату места нет. Так что делать то? Вот говорят, что речь культурного и образованного человека должна быть правильной, точной и красивой. Утверждают, что чем она правильнее и точнее, тем доступнее для понимания, тем она сильнее воздействует на человека. Не знаю где это так бывает, возможно ли это? Мат движет флотом. Он ускоряет, мобилизует, спасает, борется, учит, ремонтирует, усиливает, способствует эффективности, а это позволяет сделать вывод, что он и более доступен для понимания, и ещё ой как сильно воздействует на человека. Вывод напрашивается сам: он, мат, почти культурен, потому как по определению правилен и точен, но только вот не совсем красив. Он более доходчив, быстро усваивается в отличие от богатого и могучего русского языка, по мнению иностранцев всяких ещё и сложного. Вот, в былые времена, когда на флот шли представители азиатских степей, пустынь, гор и предгорий и не было проблем с укомплектованностью штатов, только мат мог им помочь быстро найти себе место в сплочённой флотской семье, занять своё место в строю, как говорится быстро и без суеты. По известным причинам не знают они толком языка, не понятен он им. Полтора месяца курса молодого бойца, присяга, готовые бойцы второго вида подготовки на корабле. Всех коками не сделать. Распределили их по «кочегаркам», определили в трюмные, раскидали по орудийным башням на подачу снарядов. Жизнь пошла корабельная. И тяжело с ними бывает по началу, не понимают, иногда приходится работать с ними чуть ли не с помощью переводчика из числа их же земляков. Бывает, что с помощью переводчика и зачёты на допуск они сдают. А куда деваться. Есть боец, вот его расписание, заведование, значит должен быть допущен. Вот как-то на одном корабле появляется комбриг. Попадается ему на глаза вот такой матросик, сын Памирских гор или туркменских пустынь. Уже чему-то обучен, потому как с ходу прижался спиной к ближайшей переборке, принял строевую стойку, жрёт глазами начальника. Поймал взгляд комбрига, тут же представился: «Машнист трумный матроз Халмуратов Мурзабек».
- Как жизнь, сынок, - спрашивает его комбриг.
- За…бись, - бодрый ответ молодого матроса.
Ответ по военному чёткий, короткий, исчерпывающий, а главное правильный и предельно понятный и ему, матросу, и командиру бригады.
- Как кормят, - комбриг задаёт следующий вопрос.
- Пи…дато, - такой же бодрый, короткий и исчерпывающий ответ молодого матроса.
Вот вам элементарный пример. Всё просто, и переводчик не нужен. Человек освоил язык, можно сказать, в один момент. Да, некрасиво, не литературно, но правильное и точное выражение его душевного состояния, бытовой устроенности. Все удовлетворены. Комбриг то же. Значит, матросы накормлены, напоены, в тепле, их не притесняют и не обижают, можно не волноваться особо, молодое пополнение встаёт в строй. Вот достаточно знать пару-тройку известных существительных. И всё. Больше ничего не надо. Ты в полной мере овладел богатейшим русским языком. Интерпретируй их, превращая в глаголы неопределённой формы, совершенного и несовершенного вида, изменяя их в изъявительное, условное или повелительное наклонение, придавай им форму настоящего, прошедшего и будущего времени, изменяй их по числам и родам. Иди дальше: превращай эти слова в особую форму глаголов, то есть в причастия, деепричастия совершенные и несовершенные, настоящего и прошедшего времени, изменяй их по падежам, числам и родам, делай их действительными и страдательными, придай им форму полную или краткую, добавь отрицательную частицу «не». Преврати эти два-три слова в признак действия, то есть в наречие, оно же обстоятельство в предложении, дай им степень сравнения, сравнительную или превосходную. И вот теперь этими словами можно выразить абсолютно всё: и душевную боль, и радость, и удовлетворение, и разочарование, и тоску, показать размеры и масштабы, любое разрешающее и запрещающее действие, характер и направление движения, ответить на любой вопрос, и где, и куда, и зачем, и с какой целью, и как, и когда. И быть уверенным в том, что совершенно правильно выскажешь свои мысли, что будешь абсолютно правильно понят всеми. Могу изобразить, только вот не удобно как-то, всё-таки на бумаге, можно сказать в книге, наконец. Если бы в кают-компании сидели вечером и травили, тогда пожалуйста. Ладно это наши азиаты, с ними всё понятно. Но этот язык понятен и подданным других государств. Вот на памяти и такой случай. Как-то давно уже забушевал тайфун над Японским морем. Июль месяц, дело, в общем-то, для Дальнего Востока, совсем обычное. Понятное дело поспешили все укрываться, чтобы как-то пережить этот природный катаклизм, спасти своё железо, да и жизни заодно. Корабли и суда в море, быстро бросив свои даже самые неотложные дела, прекратили свои переходы, изменили курсы и устремились в защищённые бухты и заливы, стоящие в своих базах оторвались от пирсов и вышли штормовать на рейды. Одна из бухт севера Приморья была напрочь забита боевыми кораблями, подводными лодками. Только свои, в общем. Надо заметить, что вход гражданским пароходам в этот залив был запрещён лоцией, потому как «колонизирован» он исключительно военными. Даже своим соотечественникам вход запрещён, зайти можно только после процедуры согласования. Что тут об иностранцах говорить. Но мы не сволочи в конце концов, вон в залив, располагающийся южнее, можно и иностранцам, там военных нет. Укрывайтесь за ради бога. Стоят корабли, переживают тайфун. Надо сказать, задуло от души. В бухте более или менее ещё. Конечно, качает корабли, стоящие на якорях, но не очень то так. Судя же по накату с моря на видимые входные мысы, силе ветра, в открытом море творился кромешный ад. Не приведи господь там сейчас оказаться. Отстояли ночь на штормовке. Утро принесло неожиданности. К кораблям добавилась чуть ли не сотня стоящих на якорях рыболовецких шхун. Видно добывали рыбу совсем неподалёку. Не хватило им сил дойти до залива, в который разрешено им было зайти для укрытия. Весь залив ими усеян. Не наших. Японских кавасак. Ночью в залив зашли, укрываясь от разбушевавшейся стихии. Проспали их посты наблюдения. Расползлись они по всему заливу как тараканы. Можно сказать, оккупировали залив. Всё под белым флагом с кругом красного солнца посередине. По численности их больше чем своих, а значит и больше их флагов. Бросили якоря они и совсем близко от пирсов дивизии подводных лодок. Вся база дивизии как на ладони. С акватории просматриваются на сопках и ракетные позиции полка ПВО. Смотри, рисуй. Стоят между кораблями. Чёрная туша, зашедшего с моря горбатого атомного стратега и вставшего здесь на якорь, в окружении японских кавасак. Суперкартина. Пожар в африканской саванне. Около воды, спасаясь от огня, сбились в одно большое стадо все твари, саванну населяющие: травоядные и плотоядные, хищники и нет, - и никто никого не трогает, никто никому не угрожает. Здесь также. И вот на мостиках появляются уже японские рыбаки с фотоаппаратами в руках. Ну где ещё можно будет вот так запечатлеться на фоне, да ещё таком близком, «букаря», несущего на борту межконтинентальные баллистические ракеты. А может быть фотографии эти и для других целей предназначены. В общем, от такой картины у местного флотского начальства начался переполох. Поставлена задача: выгнать всех японцев из залива к чёртовой матери. Одному из морских тральщиков напомнили, что он, между прочим, в дежурстве по флоту стоит. На нём запустили главные машины, он снялся с якоря и начал носиться по рейду между кораблями, лодками, японскими шхунами. На крыле мостика помощник командира с микрофоном «Каштана» в руках. На очень даже сносном английском языке беспрерывно по трансляции, включенной по верхней палубе, он пояснял гражданам Страны восходящего солнца, японцам то бишь, то, что залив закрыт для входа гражданских судов, передавал требование властей немедленно покинуть залив и выйти в море и следовать для укрытия в соседний залив. При подходе корабля на мостиках шхун появлялись их шкипера, застывали безмолвно в классической восточной позе со сложенными перед грудью ладонями рук, выражали беспредельное уважение к властям частыми поклонами. Но потом разводили руками, мотали головой, выражая непонимание требований. Шхуны стояли без движения, сниматься и уходить не собирались совсем. Помощник вспотел и охрип. Начали искать по кораблю русско-японский разговорник. Не нашли. Русско-арабский вот есть, остался после службы в Индийском океане, а нужного нет. На мостик вылетел старший на борту командир дивизиона.
- Помощник, что ты тут рассусоливаешь с ними, - недобро проскрипел комдив, - дай микрофон. Я покажу вам как надо работать. Доросли до старших лейтенантов, а ни хрена ничего не можете сами сделать.
Микрофон в руках командира дивизиона. Корабль маневрирует между стоящими на якорях.
- Так! Ну-ка быстро снялись, ё… вашу японскую мать! – начал разноситься над акваторией голос комдива, сопровождаемый жестами приличными, показывающими направление движения на входные мысы и выход в море, и не очень приличными, - На х…! Быстро! В п…у! Нах Балюзек! Нах море!
Японские шкиперы продолжали церемонно кланяться, вместе с тем стали вдруг демонстрировать и понимание. Комдив дал ещё команду для усиления своего японского языка немного так повращать по горизонту башнями артустановок, поднимать и опускать стволы.
- Быстро, снялись и ушли, ё… вашу мать, вашего японского городового, - продолжал комдив, - Нах Балюзек, нах море, в п…у, на х… Ольга на х...
Тирады командира дивизиона в адрес японских рыбаков достигли абсолютного понимания, были приняты к немедленному исполнению. Вот уже шкипера не только кланяются, но уже кивают в знак согласия и понимания головой, отдают распоряжения своим командам. Одна за другой шхуны начали съёмку с якоря и направлялись на выход из залива. Через полтора часа за волнами на входе в залив скрылась из видимости последняя японская шхуна. Залив очистился от чужих. Остались только свои. Тральщик, выполнив задачу, встал в своей точке на якорь. Так что мат это ещё и средство международного общения. Ведь как-то был создан вот такой международный язык общения – эсперанто. Да вот как-то не прижился он. Наверное от того, что труден он в освоении. Так вот, почему бы наш мат не ввести в ранг языка международного общения. Ведь точно был бы освоен в один момент, и люди понимали бы друг друга запросто без переводчиков.
А ещё и так бывает. Вот получает матрос, мичман, офицер, наконец, приказание. Его положено исполнять беспрекословно, быстро и в срок. На флоте быстро делать это не спешат, потому как знают и всегда помнят о том, что начальник может уже через минуту дать другое приказание, которое совсем отменяет первое. А вот если приказание совсем так немного усилить словами ненормативными, помянуть маму с папой, так можно не сомневаться, что оно понято будет, будет оно воспринято и исполнено в соответствии с уставами, то есть беспрекословно и точно, и в срок.
В бою неправильно понятое приказание может привести к тяжёлым потерям, невыполнению задачи. Как без него, без мата, встать из окопа, когда вокруг свистят пули и рвутся снаряды. Полагаю, что за Родину и вождя кричали начальники, народ же в основном с другими криками вставал. Ну а уж если дело до рукопашного боя дошло, то тут и говорить нечего. Без мата, а в нём не деря вражескую мать, не поминая тёток нетяжелого поведения, ну там на б… и с…, в драке не выстоять, точно женское на ец случится. А если ранение в бою? Ну ладно, сейчас время мирное. Вот если какая-либо травма на корабле случится. Положим, люк на голову опустится, или той же головой, пролетая проём двери, в её комингс воткнуться, или надкостницей голени опять же тот же комингс протаранить, или сорваться с трапа, или поскользнувшись проехаться по балясинам трапа спиной и задницей, наконец, пальцы прищемить тем же люком или дверью. В общем, много ещё чего всякого разного наличествует на корабле, могущего причинить боль. Получил своё по собственной дурости и боль пронзает всё тело. И как эту боль унять? Как человек, знающий флот не с наружи, а изнутри, уверяю вас, что причитания типа ой-оё-ёй и мама, унимают боль в меньшей степени, чем ой-бе-ля и собака женского рода. А если обложить ещё мать люка, двери, комингса, трапа и подобное тому, так боль моментально пройдёт. Не верите? Так поэкспериментируйте. Уверен, что со мной согласитесь.
И как вот без мата правильно сформулировать боевую задачу, да и не только боевую, любую другую, на выход в море например, межбазовый переход? Невозможно. Без него она, задача, должным образом уяснена и понята не будет. И вот поскольку таких слов в официальных боевых и разных других распоряжениях нет, то и происходит срыв задач, аварии, разные прочие неприятности. А всё потому, что должным образом задача не сформулирована, поэтому исполнителем не понята. Один комбриг вот к примеру матом не ругался. Не любил он это дело, числил недопустимым его ни в общении, ни в управлении соединением. Когда, конечно, его допекали, он срывался, и из его уст исходило только одна фраза, по его мнению, конечно, матерная – япона мать. С одной стороны это правильно. Но вот что в итоге получилось? Грамотный, деловой, знающий морское дело, бесконечно порядочный он, в конечном итоге, был снят с должности. Он принял бригаду, когда его предшественник заездил в доску корабли, процента постоянной готовности нет, корабли стоят по судоремонтным заводам. Случился серьёзный пожар на одном из кораблей, другой в штормовую погоду при почти полном отсутствии видимости, меняя точку якорной стоянки в своей же бухте сел на мель, потеряли в море, на боевой службе матроса, да много ещё чего произошло. И вот итог. И вполне возможно, что не смог комбриг правильно поставленной речью мобилизовать народ, предотвратить все недоразумения. Вот слов ему соответствующих всего на всего не хватало. Надо заметить, что предшественник его соответствующим языком владел в полной мере. В себе его не держал, всегда выплёскивал наружу. В итоге бригадой командовал порядка двух лет всего, при этом был лучшим из лучших комбригов на флотилии. Был он за заслуги свои отмечен боевым орденом, между прочим вторым уже по счёту, первый был за боевую службу в бытность его командиром корабля, получил повышение по службе, заняв в штабе флотилии должность близкую к адмиральской. Да, при этом он непроизвольно перешёл дорогу командиру другой бригады, который хоть мат и понимал, пример приведённый выше, но, увы, всё-таки не очень-то мат почитал и им пользовался. Через два года тот комбриг, ещё в звании капитана 2 ранга, был представлен на должность начальника штаба флотилии. С ума сойти: капитан 2 ранга и сразу на должность контр-адмирала. По войне и вице-адмирала. Какие-либо подпорки, спонсоры у того комбрига на флоте не просматривались. Сам дошёл. Вот что значит на флоте матом владеть в совершенстве. Ну, это так. Справедливости ради надо отметить, что с головой у того комбрига всё было в порядке, грамотный, всё схватывал на лету, понимал с полуслова, да и хватка была у него будьте на те. Забегая вперёд, остаётся сказать, что тот комбриг высоко взлетел, обрёл на погоны ни одну адмиральскую звезду.
Тут всё о людях, да о людях. У нас даже железо на мат реагирует адекватно. Вот не лезет блок цилиндров дизеля на своё штатное место. Обжимки, поставленные на поршни и стягивающие кольца, раздолбаны, таль в таком же состоянии. Измучился народ, и так пробует, и по другому то же, а он, собака, не идёт и всё, не хочет, упирается. А как только будут сказаны волшебные слова в его адрес… Только не думайте, что это слово пожалуйста. Так он в раз потихоньку по шпилькам сползёт и займёт своё место. А если бы этих слов не было, то ковырялись бы с ним до конца света. И при работе с тяжестями мат незаменим. Он силы придаёт работающим, а может быть и сам собой дополнительную силу представляет. Вот пыжится народ, пыжится, поднять чего-нибудь не может, или с места сдвинуть. А вот только соответствующие слова вылетят, так тяжести тут же вверх взмывают на высоту необходимую и больше, сдвигаются в нужном направлении и на нужное расстояние.
Вот и с документами на флоте беда. Написаны они, понятно, в научном стиле. Почитай вот описание регулятора дизеля или главной редукторной передачи, так голову сломаешь, пока дойдешь до сути и понимания их устройства. А вот если всю эту специальную лексику усилить соответствующими словами, то, точно, понимание наступало бы быстрее и гораздо. И нужно всего то написать, что вот эта х..на цепляется вот за эту п..юлину. И инструкции то же. Вот всё в них написано, но, тем не менее, нарушают и нарушают их повсеместно. В итоге аварии, поломки, в общем один сплошной материальный ущерб и подрыв боевой готовности. А всё потому, что написаны они сухо, без эмоций, которые подчёркивали бы необходимость их исполнения. Вот есть пункт о необходимости проворачивания механизма перед пуском. Ну что там, проверни и всё. А вот если написать, что ты, специалист х…в, в бога, в душу, ты проверни, маму твою, перед пуском. Исполнено будет безукоризненно, про гидравлические и разные там другие удары и недоразумения флот забудет навсегда. Вот никуда без мата, хоть убейте.
И ещё одно. На флоте, в армии в прочем тоже, часто говорят оригинальным языком пиджакам совсем не понятным. Они это дело понимают не иначе как тупость военных. Анекдотов на эту тему куча: тут и копание траншей от забора и до обеда, о тумбочках, которые не идут в увольнение, ну и многое чего другого прочего. Особенно здесь студенты веселятся. Месяц просидят где-нибудь на сборах, как уже числят себя настоящими военными, в руках которых не только борода бога, но и его мошонка с содержимым. Невдомёк им, глупым, что это обычный жаргон, который существует именно для более глубокого понимания поставленных задач и успешного их решения в последующем. Почувствуйте разницу…
На плацу рядом с пирсами построен личный состав Краснознамённой бригады ракетных катеров. На правом фланге комбриг со своим штабом, за ними дивизионы кораблей и катеров со своими командирами, штабами, командирами кораблей и экипажами. В строю, у ноги командира дивизиона катеров по фамилии Тёмный лежит громадная чёрная собака, у ноги командира дивизиона малых ракетных кораблей по фамилии Белый собаки нет. Перед строем адмирал, командующий флотилией, держит речь. В последнее время на бригаде масса неприятностей, связанных с высокой аварийностью техники, срывом задач в море, заваленными ракетными и иными стрельбами. Недоволен командующий и множеством дисциплинарных проступков, беспорядком на территории бригады, в общем отсутствием должной организации.
- Товарищи офицеры, мичманы, старшины и матросы! Командование флотилии обеспокоено положением дел на вашей бригаде. Имеет место низкая организация службы, большое количество дисциплинарных проступков, высокая аварийность, что в конечном итоге приводит к срыву учебно-боевых задач… На территории бригады беспорядок, много бродячих животных… Это не порядок. Государство проявляет о вас заботу и вы должны отплатить ему тем же… Имеет место расходование технических жидкостей не по прямому назначению…
Ну, вот примерно так должен был бы говорить адмирал. Но он же, старый морской волк, знающий флот изнутри, потребности и устремления каждого. Он прекрасно понимал, что подобная речь его ни коим образом не отзовётся в душах стоящих перед ним. Поэтому он говорил иначе…
- Вы-ы-ы! Вы-ы не Краснознамённая бригада катеров, а сборище мочёных и непуганных ланцепупов! Куда не ткнись, …, куда не плюнь, везде бардак. Развели, мать вашу, зоосад. Тут у вас бродячие собаки стаями бегают! Пока я ехал от штаба до пирса насчитал их тринадцать штук. Вон че-тыр-над-ца-тая побежала! Пятнадцатая в строю, даже не стоит, а лежит. Что-о-о это? Вы жрёте, …., государственный спирт и государственный шоколад со сгущённым молоком, а в море их отрабатывать не хотите. В море вас не выгнать, вы все на прочь поломаны. Если выгонишь, то тащитесь до района как беременные тараканы. Зато назад опережая собственный визг, наперегонки, в один момент до базы доскакиваете…., - и дальше в том же духе.
Почувствовали разницу. Точно после возможной и должной речи ничего бы не изменилось. А вот после речи настоящей всё на бригаде поменялось в кратчайшие сроки. Уже на следующий день были отстреляны все бродячие собаки. А вскоре и помойки вычищены, и неисправности техники устранены, и организация службы наладилась, пить спирт стали гораздо меньше, выполнили все стрельбы. Вот она сила настоящего флотского слова.
Ну, что бы не было уж совсем извращённого понимания флота и способа общения там, надо заметить некоторую особенность. В своей среде да, всё это процветает. Но как только люди выходят за пределы своего круга, попадают в приличное общество с дамами, общаются со своими детьми, то автоматически перестраиваются, при чём не верша насилия над собой. Вот это интересно.
Видит бог, пора проводить референдум о признании матерного языка вторым официальным на флоте, а может быть и в государстве. Ну, никуда без него. Ведь всё сразу встанет, ляжет без хода в вечный дрейф. Такой референдум точно бы прошёл.

СОТРУДНИКИ ЧК

ЧК, ОГПУ, МГБ, КГБ, ФСБ… Ничего не пропустил? Может быть, с начала зарождения своего эта государственная структура именовалась ещё как-нибудь. В прочем, не всё ли равно. Вроде бы и значение её как-то в государстве менялось: сначала просто комиссия, потом управление, верх развития – министерство, потом опять скромнее – комитет, теперь вот просто служба. В общем, определение их как органов именно безопасности всегда было правильным. Ну, наверное, не смотря на изменения в наименовании, цели и задачи, методы их достижения, решения глобальных изменений не претерпели. Всем предельно понятна важность этой организации для государства, занимающейся его безопасностью, охраной его. И что может быть выше этой безопасности, уже по определению она государственная, теперь вот федеральная, что по сути одно и то же. Как говорят – те же яйца, только проекция другая, ну вид сбоку к примеру. Всякая другая безопасность: всякая там дорожная, полётов в воздухе судоходства, обычной работы, - конечно, важна то же, но всё-таки по значимости своей до уровня государственной не дотягивает. Вопрос необходимости подобной структуры в любом государстве обсуждению не подлежит. Безусловно, нужна, важна. И должна работать она эффективно, постоянно развиваться, совершенствоваться. Дело делают, его двигают, конечно, люди. В общем, кадры. Кадры совсем не простые, а исключительно с чистыми руками, холодной головой, горячим сердцем, как определил основатель этой службы – Ф.Э. Дзержинский. Правда в среде моих знакомых из этой сферы людей, все по большому счёту обычные люди с нормальной температурой тела, а значит и сердца, и головы, не чаще моего посещающие баню, использующие то же мыло при помывке тела, в том числе и рук. Ну у органов свои методы определения температуры и чистоты. Поэтому не всех в органы безопасности берут. Своих кадров, специально обученных в соответствующих учебных заведениях, явно, не хватало. Ну и набирали народ дополнительно. Поэтому на флоте у любого офицера была перспектива стать сотрудником органов, как штатным, так и нештатным. Так что штатными «чекистами» становились и штурмана, и артиллеристы разных калибров, ракетчики, минёры разные, связисты, даже механики. В армии, явно, было то же самое. И студенты различных ВУЗов, то же имели такую же перспективу. Разумеется, молодёжь, лейтенанты то есть, ну от силы старшие. Год учёбы, может быть и меньше, где-то в Сибири или ещё где-нибудь, точно просто не знаю, и вот готов новый рыцарь плаща и кинжала, или как там ещё – боец невидимого фронта. И что людей подвигало к этому? Стремились и учились вроде бы одному. А потом вот резко брали и меняли свой жизненный курс. Ореол таинственности, романтика, навеянная книгами, фильмами. Может быть. Ну, а если быть обычным материалистом, просто стоять на земле, то имеет право на жизнь и вот такое объяснение причин ухода людей на другую работу на флоте. У лейтенанта, положим, командир машинно-котельной группы какой – нибудь старой калоши, возможно старшей его по возрасту или просто ровесницы, ранга эсминца или сторожевого корабля, за спиной кроме механизмов, ещё с полсотни, а то и больше матросов. Безвылазная, беспросветная жизнь на корабле, когда обычный сход после вечерней поверки до подъёма флага после двух-трёх недель сидения преподносится не иначе как божий дар. Существование по звонкам: малый сбор меняется большим, учебная тревога меняется боевой. Постоянно согбенное, раковое положение, так как трахают ежедневно от командира боевой части, до старпома, а то и командир лично снизойдёт и вдует от души. И за всё абсолютно: за грязную робу на матросах, грязь на объектах приборки и в заведовании, грязь в трюмах, бардак в кубрике, пропавшие простыни или трусы опять же у матросов, их самовольные отлучки, пьянки, мордобой, при том, что в самоход он не отправлял их, не наливал им, не бил сам и не заставлял делать этого других, неисправности железа, когда все вокруг ревут и донимают вопросом о том, когда он введёт тот или иной механизм в строй, а как это сделать он просто не знает, да ещё многое за что. Порой рядом такой же офицер, одного года выпуска, но он уже начальник, помощник командира или замполит, он командует, ему нужно подчиняться. И на хрена спрашивается вот такая жизнь нужна, когда можно от всего этого уйти просто. Стать самому себе по большому счёту начальником, уйти от разлюбезного личного состава, обрести новое заведование, в котором из матчасти только ручка да блокнот, кабинет с наглухо зашторенными окнами, настольной лампой и сейфом и гораздо большими шансами на спокойную размеренную жизнь с нормированным рабочим днём и железными выходными. Наконец держать в ежовых рукавицах, наблюдать проступающий пот и бледность даже не лейтенантов, а и тех, кто повыше сидит, капразов в том числе, да и адмиралов как нечего делать. И ничего тут не поделаешь. Для некоторых, видит бог, это высшее наслаждение, в общем как в известном анекдоте о том, с чем сравнивал чукча апельсин. Вот тогда у понявших суть жизни и службы быстро остывала голова, из неё улетучивались остатки недавней романтики флотской жизни, поднималась до градуса кипения температура сердца и становилось оно более горячим, чем у обычных людей, отмывались начисто от грязи, тавота руки, выбиралась грязь из-под ногтей. И шли такие орлы в органы безопасности. Да и не только туда. Ещё и в политработники лезли. Всё было, что об этом говорить. В каждом задрипанном уездном городе, затерянном в тайге, на далёких островах армейском или флотском соединении, на больших кораблях есть штатный оперуполномоченный органов безопасности, или их несколько, уже объединенные в отдел. В простонародии особый отдел, ну, а работники их, просто особисты. Без сомнения органы решали серьёзные задачи. Регулярно уполномочен был ТАСС о чём-либо заявлять, и заявлял. Ну вот на уровне соединений у простого народа возникали вопросы, во всяком случае в 70-80-е годы, зачем они нужны, кого сторожить. За почти 30-летнюю мою службу на флоте, в среде моих сослуживцев, подчинённых, начальников шпионов не оказалось, за границу то же никто не смыкнул. Исключения, наверное, были, не знаю, уверен железно в том, что были они крайне редки, на флоте точно, во всяком случае, до нас не доводили. История же со «Сторожевым», конечно, известна. Просмотрели её особисты. Но если подходить с действующей ныне точкой зрения на те события, так вроде как и измены там не было, просто дурь и глупость начитавшегося книг, так и не повзрослевшего замполита. Тогда Родина, её секреты, оружие для флотского люда товаром не были. А если и случались недоразумения с оружием и секретами, то исключительно по раздолбайству, по пьяному делу, и не более. Точно в голове повинных в этом злого умысла не было, ну там вроде бы как потерять, а потом продать агенту вражеских спецслужб. Оружие, как правило, ронялось за борт, заваливалось в какой-нибудь очкур. Потом после долгих поисков оно, как правило, находилось. Оружие и патроны использовались и не по назначению, это да бывало регулярно. Охотились с ним. Ракеты сигнальные использовали по праздникам, для души так сказать, устраивая подобие салюта, ну иногда сжигая вывешенное на чьём-нибудь балконе бельё случайно попавшей туда ракетой. Главное в том, что в описываемые времена всё это как-то товаром не числилось. Секреты со столов сметались в мусорные корзины вместе с другими совсем несекретными бумагами, а потом выбрасывались. Или сжигались по ошибке вместе с назначенными к уничтожению. Или боец какой-нибудь карту секретную стянет, не для продажи, так, для дембельского альбома. Ну, кто-то брякнет громко в ненужном месте или по телефону тактический номер своего соединения или корабля. А вот возьми раздень матроса до пояса. И что? На левом предплечье выколотый фирменный лейбл, с изображением и наименованием корабля или его тактическим номером. Больше того, место базирования то же. Залив, бухта, город. Чего не было на этих лейблах, так это точно тактико-технических характеристик кораблей. И всё это без грифа секретности. И без последствий, наколки калёным железом не выжигались. Самое интересное происходило в одном известном городе Калужской губернии, куда периодически ездили наши подводники на учёбу или переподготовку. Их одевали в армейскую форму. Ну, сапоги для них дело привычное, им то же их выдают, только не простейшие кирзовые, а добротные яловые. Тут наступает самое интересное: из-под ворота гимнастёрок сплошняком торчат полосатые тельники, говор выдаёт тут же удалённость этих людей от армии. Всё ясно, что тут маскировать. А если в жаркий день приводят их строем на пляж, тут уже всё более всё явно и понятно. Наколки раскрывают абсолютно всё: и проект лодки, и её тактический номер, наконец, географию базирования. А документы, которыми в основном пользовались, секретным нулём отмаркированные, диким секретами точно не обладали. Что-то там секретного в бесчисленных правилах подготовки: ПБЖ, ПЭМП, ПОШП, ПАС, ПМП и тому подобное, как надводных кораблей, так и подводных лодок. Документы по связи, без сомнения должны быть секретными. РБИТСы, НБИТСы. Всё в одной книжке, а по отдельности все эти описания технических средств, со схемами их переключений, открыты, даже без пометок «Для служебного пользования», что было бы абсолютно логичным. Хоть селёдку заворачивай, никаких проблем. Описание некоторых машин, турбин, опять секретные, когда такая же техника официально за кордон экспортируется. Ну, может быть только по мощности чуть-чуть задавлена, что бы нас на ходу, если вдруг наши недавние друзья врагами станут, не опережали. Поэтому, может быть, и терялись секреты от того, что их было слишком много, народ как-то привыкал к ним, терялся в их изобилии и трепетно к ним не относился. И что от этого изменится, врагом точно всё давно уже посчитано и определено. Один справочник Джейна чего стоит. То, что для нас секретно, у них давно информация широкого пользования. И оставалось по большому счёту бойцам невидимого фронта присматривать кто и сколько шила пьёт, кто это делает умеренно, а кто с некоторым фанатизмом, кто с кем спит, кто браконьерством занимается в тайге и на воде, кто в карты играет просто так и на деньги, кто в бога верит и как, тайно или явно, кто западные радиостанции слушает. Ведь у них, особистов, в голове заложено то, что те, кто носит тапки «Адидас», тот точно Родину продаст, когда у поднадзорных им в голове несколько другое: кто носит тапки «Адидас», тому любая баба даст. Такие вот дела. Других дел по большому счёту и нет. С тоски умереть можно. Поэтому их не очень то на флоте и жаловали, вернее не любили просто, числя их по большому счёту балластом и бездельниками. Про себя, конечно. А так просто, в глаза так сказать, опасались. Один из моих знакомых, грамотнейший специалист своего дела, моряк одно слово, независимый человек, вольнодумец, попав особистам на крючок, поплатился карьерой. Своих, уже выхоженных по сроку капитанских погон, он ждал ещё лет пять. Должность позволяла. Регулярно ходить на боевую службу за пределы страны, завсегда, пожалуйста, наш человек, не подведёт, а вот очередной звезды не на грудь, об этом и речи нет, на погон всего на всего не достоин. Периодически он нарывался на сотрудников органов. Как то на боевой службе, получив от сидевшего на борту оперуполномоченного, сопляка по сроку службы на флоте, приказание приварить крепления спасательных плотов, демонтировать гребной винт с рабочего барказа, выполнять его отказался, пытаясь при этом доказывать что это нарушение святая святых флотской жизни, угроза жизни экипажа при боевых и аварийных повреждениях, ведущих к гибели корабля, что спасательные средства должны быть всегда немедленно готовы к использованию по прямому назначению. Но, увы, оказался не «прав». Все понимали, что особист несёт дурь, но никто не поддержал и не прикрыл. И зачем нас сторожили, одному богу известно? Лучше бы себя сторожили. А то, как показало время, в их среде из расчёта на 1 тысячу или 10 тысяч флотского и армейского народа, всяких там перебежчиков, завербованных агентов оказалось в их собственной среде точно больше. И не на единицы, а кратно, если не многократно. При чём высокопоставленных орлов. Это флотские да армейские совки сути рынка не понимали, в органах же постигли это давно. При этом некоторые вроде бы как и заочно приговорённые к исключительной мере наказания, умудряются на территории проданной ими Родины, в землю которой они должны быть закопаны после приведения приговора в исполнение, получать совсем неслабые денежные гонорары за издаваемые книги с описанием того, как они Родину продавали. В нынешнее время их и в высших эшелонах власти более чем достаточно. Нет, нет, да и подумаешь, не засланные ли всё это казачки. Исходя из этого, я точно бы офицеру самого замызганного корабля доверял бы больше, чем иному сотруднику органов. А были ещё и нештатные сотрудники органов. Как же без этого. А вот нужны ли были они? Видит бог, что каждый нормальный человек, узревший измену своей Родине, незамедлительно принял бы меры по недопущению этого. В этом уверен. Только у него своя мера измены была, во всяком случае анекдот, касающейся кого-нибудь из политической верхушки, и что-то этому подобное изменой Родине он не считал. И был здесь прав. Методы работы в понимании воинов органов безопасности были, наверное, правильны. Но простым людям не всегда понятны.
Как то один из моих однокашников по системе рассказал историю о том, что в его жизни, тогда ещё механика тральщика одной из овровских бригад, затерянной на дальневосточном побережье, на первом году службы на действующем флоте, вдруг открылась перспектива стать сотрудником органов безопасности, чекистом в общем. Самому это и в голову не приходило, никого об этом не просил. Вот взяли и открыли… Потом, правда, она, перспектива, как-то само собой закрылась. Может быть от того что голова его остывать не хотела, сердце не могло никак нагреться до нужной температуры, а руки от въевшегося масла и топлива невозможно было отмыть.
На борту тральщика появился оперуполномоченный КГБ бригады. Народ притих. Тот, переговорив сначала с командиром, выгнал последнего из каюты и начал свою нелёгкую, тайную работу, вызывая к себе то одного, то другого члена экипажа корабля. Очередной вышедший с собеседования сказал механику, что через одного его очередь. Надо заметить, что не очень то приятно такое общение. Механик вспотел, побледнел, ноги непроизвольно в коленках подогнулись. В памяти рассказы людей старше его возрастом о репрессиях, чёрных воронках. В прочем всё ещё было свежо в памяти народа. Тот механик родился года через два-три после гибели Берии. Эти суровые времена прошли вроде бы. Но, тем не менее, напряжение имело место быть. Есть масса других запретных деяний, кроме дел с вражескими шпионами, как-то: дела с валютой, политические анекдоты, общение с иностранцами, карточные игры. В голове судорожно понеслись мысли о возможном месте прокола своего, родственников, подчинённых. Своего 90-летнего деда вспомнил: в Империалистическую воевал, до сих пор в сундуке крест Георгиевский и медаль какая-то на георгиевской ленте, так в Гражданскую был в Красной Армии, правда не добровольцем был как оказалось, мобилизовали его просто, сам похоже не пошёл бы. До коллективизации, по рассказам, было у него две лошади, старая и молодая, корова ещё. Это как, середняк или кулак? В колхоз вступил не сразу, бабка не давала, вступил только через три или четыре года после его организации. Под судом и следствием, в плену он не был. Отец. На фронт не попал, в 42-м в 16 лет дали ему лопату в руки и определили кочегаром к паровозной топке. В том же депо до сих пор, карьеру сделал, теперь машинист электровоза. Старших у него братьев, по возрасту которые должны бы были воевать, не было. Дед сподобился произвести на свет только одного его отца, да шестерых девок. Судим не был, всё чисто у него. По линии матери один её брат погиб, бумага имеется, один пропал без вести. Собой заняться надо, что там предков ворошить. Иностранцы… С агентами дело не имел, секретов не продавал. А ведь была связь с иностранкой. Месяца три назад на выпускном банкете в «Невском» отплясывал с девицей одной. С ходу не разобрался, когда вытаскивал её из-за стола в общем зале. Грубости не было, всё с добра сидящих с ней, похоже, родителей. Оказалась то ли финка, то ли шведка. Отрабатывать задний ход назад было поздно, да и не возможно, блеск флотского мундира не позволял показывать зашоренность и страх советского моряка. Она по-русски ни бум-бум, а он по ихнему. Немецкий со школы как-то не взлюбил, поэтому только, как говорится, со словарём. Словаря в ресторане не было. Знаками объяснялись, а ещё прикосновениями. Интерес то к ней был на уровне выше талии, точно не ниже. За стол её затащил, рядом сидела. Лишнего не говорил, то есть не показывал на пальцах. Неужели стукнул кто-то. А вот ещё… Идиот! В кают-компании постоянно анекдоты о Брежневе травятся, и им в том числе. Чучело! Сидел бы и молчал. А вот ещё с полмесяца назад на корабле зам с морского тральщика кантовался в ожидании возвращения корабля с моря. Тогда после вечернего чая, он начал зама травить вопросами о роли личности в истории. Вот почему во всяких там энциклопедиях словарях Брежнев выдающийся деятель международного коммунистического движения, партии, Советского государства, а Сталин просто всего один из деятелей, совсем не выдающийся, хотя за ним по сути окромя коллективизации ещё индустриализация страны, выигранная большая война, это же стоит чего-то. По масштабам содеянного Сталин точно стоит выше Брежнева. Ещё и в историю углубился: почему Пётр Великий, а Сталин нет. Ведь цели и задачи, направленность реформ, методы их выполнения одинаковы по большому счёту. А орден Победы Брежневу за что? Есть же статут ордена, то есть закон, а по нему он ну никак не подходит. Козёл драный! Кто за язык тянул? Ну, думаешь так, так думай про себя. Всё, труба, признаки преступлений налицо, враг народа хренов. Дальше только кандалы, тачка, рудники, каторга… Всё внутри опустилось, весь обмяк, ослаб. Близок уже час расплаты.
Подошла очередь. Механик робко постучал в дверь командирской каюты, застыл в ожидании разрешения.
- Да, войдите, - раздался голос из-за двери.
Вошёл, прикрывая за собой дверь. Сразу отметил: обстановка профессиональная, в кино видел. Иллюминатор задраен, даже прикрыт броняшкой, несмотря на это, ещё и занавеска зашторена. Верхнего освещения нет, горит только настольная лампа. Накурено, не продохнуть.
- Товарищ капитан 3 ранга, лейтенант …. По Вашему приказанию прибыл, - выдавил из себя механик, стараясь как-то скрыть волнение от сделанного перед заходом вывода о собственной вражде к своему народу.
- Садись, лейтенант, - бросил особист.
Как-то обессилено механик опустился на командирский диван. Особист в командирском кресле. Всё как в кино. В глаза ярко светит, явно, так специально направленная, настольная лампа. Приходится щуриться даже. Весь на виду. Собеседник же за лампой. Просматриваются только его контуры, лица, глаз не видно. Где тут разобраться, что они, его лицо, глаза выражают. Сейчас покурить предложит.
- Кури, лейтенант, - особист кивнул на лежащую на столе пачку «Опала».
- Спасибо, только что курил, - вежливо отказался механик, подумав при этом, - куда тут курить и так уже не продохнуть.
Особист выудил из пачки сигарету, щёлкнув редкой в те времена зажигалкой с пьезоэлектрическим эффектом, закурил, направляя дым в сторону механика.
Потекла неспешная беседа вроде бы ничего не значащая, не напрягающая: где родился, крестился, кто мать, отец, чем занимаются, как служба. Вроде бы и легче стало бедолаге, зачислившего себя во враги народа, приковавшего себя к тачке, приговорившего к бессрочной каторге. И всё-таки механик не расслаблялся, держал себя в напряжении, опасаясь какого-нибудь каверзного вопроса. Опять же в кино видел, как элементарно берут на пушку, и всё человек колется, всё летит в тар-тарары. Старался отвечать односложно, без подробностей.
- Лейтенант, ты мне нравишься. Я к тебе давно уже присматриваюсь, - как-то резко переменил тему разговора оперуполномоченный.
Молчит механик, про себя, правда, думает: « А я тебя вот в первый раз вижу. Даже и не слышал о твоём существовании».
- Ты не хотел бы у нас, в органах, работать, - продолжал особист.
- Да нет. Моя специальность мне нравится, всю жизнь мечтал, 5 лет вот учился, - мягко начал отказываться механик от вдруг появившегося предложения.
- Ты подумай. Ты даже не представляешь, насколько интересна наша работа. Ну, вот к примеру, сидишь ты в ресторане, в Находке положим, - говорил оперуполномоченный, - Музыка, женщины. А за столом, напротив тебя, сидит японский или южнокорейский разведчик. Идёт игра умов. Кто выиграет, кто кого раскроет. Интересно просто. Ты этого ощутить в своих машинных отделениях не сможешь. И что тебе на корабле гнить.
- Да, интересно, - вежливо вслух, кивая, заставляя загореться от интереса собственные глаза, про себя же, - Конечно интересно, Скажешь, что нет, тут же в разряд врагов или неблагонадёжных попадёшь. Сидят друг против друга и водку жрут, соревнуясь кто больше выпьет, или кто кого споит. А может быть, тётку на ночь делят.
- Ты, давай подумай. Можно и за границу попасть работать. Перспектива. Всё это в моих руках. Согласишься, оформим документы, - продолжал особист, - подучишься на курсах. Новая работа. Давай лейтенант, думай, решайся. Такие как ты, ой как нам нужны.
- Время сейчас неспокойное. Это только так кажется, что всё тихо, мирно, - перешёл к очередной теме уполномоченный, - Всё не так. Вокруг разные люди. И то, что у них на самом деле в головах, никто не знает.
За ярким светом лампы не видно выражение лица сотрудника органов. Определённо тяжело так разговаривать.
- Вот у Вас недавно штурман на корабле появился. А ведь его не так просто с лодки списали, - совсем близко уже подошёл к главной теме беседы особист.
Молчит механик. Прибывший совсем недавно штурман, 5-й год на флоте, уже или всё ещё лейтенант, действительно совсем ещё недавно был командиром электронавигационной группы, штурманёнком в флотском просторечии, на одном из Камчатских подводных стратегов. Списали его с экипажа и вообще из подводных сил за вольности в общении с командирами и начальниками разных уровней, безумную любовь к женщинам, некоторое неравнодушие к алкоголю. Куда такого? Только в ОВРу, сюда в Приморье. Не на Камчатке же такого оставлять, где выслуга идёт год за два, оклад двойной, надбавки серьёзные. Ясно всё с ним. Только поведение его ничуть флотскую молодёжь не настораживает. Нет ничего в его прегрешениях чего-нибудь враждебного Родине. Командиры и начальники это наши же товарищи, тётки тоже наши, пойло тоже, отечественное. Свой человек, можно сказать патриот.
- Надо как-то присматривать за ним. А то вдруг сделает что-нибудь такое… Противозаконное, - уже ставил механику конкретную задачу особист, - И вот помощник у Вас что-то мне доверия не внушает.
Молчит механик. Есть на корабле и помощник, неделей, может быть двумя, раньше прибывший на корабль после выпуска из училища. Уже сдружились с ним. А что помощник? Ну, был грех. Где-то за месяц до выпуска из Фрунзе, диплом был уже написан, выкинули за драку с орлами из Ленкома. Что здесь такого, бывает. Выясняли, что важнее для флота, подводные силы или минно-тральные. Согласия не случилось, аргументы сторон были слабоваты, усилили их кулаками. Оказались все в комендатуре. Не простили, отчислили. Вину искупил, отбарабанив год на Северном флоте в шкуре минёра на тральщике в Полярном. Восстановили через год, вернулся в систему, защитился, произвели в офицеры. Вот уже и на флоте. Правда, шёл к этому не штатные пять лет, а шесть. Да, отчислили его одного. Подписывая приказ, Главком, тогда курсантов 5-го курса отчисляли приказом Главкома, как гласит легенда, сказал, что я выгнал с флота его деда, не дал ходу по службе его отцу, и ему на флоте делать нечего. Его покойный дед, адмирал, был на Балтике личностью известной. Он, командир одной из балтийских Военно-морских баз, в своё время посылал открытым семафором куда подальше тогдашнего и нынешнего Главкома. Но у нас сын за отца не отвечает, а тут за деда. В прочем, Главком отчислив его, потом, позже его и именными часами от своего имени наградит за состязательное траление, а ещё некоторое время спустя представление к ордену будет подписывать уже другой Главком. В общем, помощник - нормальный мужик, механику очень даже симпатичен.
Всё ясно. Делает особист механика нештатным пока сотрудником, стукачом проще говоря. Зарекомендует себя должным образом, возьмут и выучат на штатного. И тут проблема… Не у особиста, будь он не ладен, у механика. Сидит на диване бедный, задницей ёрзгает. Воспитание флотское мучает. Что сказать этому оперу, как ответить. Гордо встать и сказать, что я не стукач и послать его куда подальше? Себе дороже, тут же попадаешь в разряд врагов народа. Доставить оперу удовольствие от прекрасно выполненной им работы, то есть сказать, что да, конечно, обязательно, чуть что сразу этих гадов непременно на кукан, за цугундер и тому подобное. То же не дело. Краснеет, потеет, мучается, вместе с этим угрюмо молчит лейтенант. Тупик, совершенный и окончательный. И слава богу, оперу то ли хватает ума, то ли он просто не считает нужным вытягивать из механика – да. Тогда всё, при любом ответе, муки на всю жизнь. Наверное, счёл особист, что молчание лейтенанта это ни что другое, как знак согласия. А может быть, понимал, что это очень трудное да для человека, а может быть и опасался бесшабашного нет, так тогда надо было бы принимать какие-то меры. Похоже, опер посчитал дело сделанным, бойца на службу нештатную принятым.
- Ну, ты, смотри о нашем разговоре никому ни слова, - заканчивал свою беседу особист, уже инструктирующим тоном, вставая с кресла, протягивая руку для крепкого мужского, особого рукопожатия, - сам ко мне не лезь. Ни каких телефонов, тем боле при людях. Я сам найду способ как нам пообщаться. В экстренных случаях - по обстановке, но не светиться. Иди.
Механик покинул каюту в состоянии полного опупения от услышанного и собственных переживаний до аудиенции и во время её. Японский городовой, ну влип, перед народом стыдно. Да не сказал, а всё равно получается, что на службу сам нанялся. Ума не хватило, штаны полные наложил. Так и зажил, с тихой, тайной, душевной мукой. Но не надолго: жизнь корабельная закружила и понесла дальше. И вот уже на лице обычная улыбка, подначки и розыгрыши тех же помощника со штурманом, споры и анекдоты в кают-компании.
Прошло месяца три. Субботний вечер. Где-то середина января. Кафе местного дома офицеров. Не смотря на штатную, зелёную вывеску ГУТ (главное управление торговли) МО СССР, обстановка в кафе не уступала по сути своей, содержанию обстановке не самого задрипанного Владивостокского ресторана. По интерьерам конечно не дотягивала. Ещё швейцара не было. Тем не менее: белые рубашки под чёрными офицерскими тужурками у мужчин, нарядные платья, туфли на высоком каблуке, замысловатые причёски у женщин. На столах исключительно коньяки, марочные вина. Водку здесь не подают. В фойе, перед входными дверями в кафе, на небольшой и не высокой эстраде, джаз-банда из местных матросов. Шум, всеобщее веселье, танцы… В общем народ жил нормальной, полнокровной жизнью, не смотря на оторванность от крупных центров, его не смущало и то, что двухлетней периодичностью им приходилось голосовать за депутатов местного сельского совета. Здесь было необходимо в выходные дни заказывать столики. Через полчаса после открытия, как правило, мест уже не было. Да, кафе именовалось, с подачи одного из корабельных офицеров, «Глория». Наименование было негласно утверждено и вошло в обиход офицеров, их жён и даже детей. Там и механик. Конечно не один. С ним его поднадзорный помощник. Куда его одного отпускать, ещё сотворит что-нибудь непотребное. Поскольку механик уже совсем забыл об имевшем место быть разговоре с оперуполномоченным КГБ, то задачу выполнял как-то интуитивно. Они с помощником на пару, после почти двухмесячной отсидки на корабле, наконец-то добили командира и слиняли, оставив того за старшего. Заняты тем же, что и все: пьют, смеются, пляшут…
За стеклом входной двери кафе появилась фигура в наглухо застёгнутой шинели и шапке, надвинутой на глаза. Особист! Взгляд сосредоточенный. Ищет кого-то или чего-то. Механик сидел за столом, стоящим совсем недалеко от входной двери, лицом к ней. Так что увидел подошедшего особиста буквально сразу. Взгляды их встретились. Тот сделал кивок головой, её чуть заметный поворот показал на выход. Опер отошёл от двери. Механик всё вспомнил. Вот он момент истины. На связь вызывает. Побледнел, протрезвел. Поднялся и двинулся на выход. По пути рожал легенду отчёта по выполненной работе, но не находил нужного материала. Ладно, всё у нас нормально, врагов не выявил. Пройдя фойе, остановился у билетной кассы. Особиста не видно. Покрутил головой, наконец, увидел: стоит у входной двери в ДОФ. Снова кивок опера и его выход на улицу. Механик устремился за ним.
- Так, лейтенант, за третьим столиком слева от входа, у самого окна тётка сидит в зелёном платье, - не поздоровавшись, начал давать задание, похоже крепко датый оперуполномоченный, - Беленькая такая. Подойди к ней и скажи, что я жду её за углом ДОФа. Давай быстрее.
- Есть, - радостно выпалил механик.
Ещё бы, вопросов же, касающихся тайной деятельности, ставящих в тупик и заставляющих мучиться не было.
Задание органов было исполнено безукоризненно, проявлена тонкая конспирация, разумная инициатива, выходящие за пределы обычной передачи информации. Дама была приглашена на танец. Сопротивлялась ещё дура. Пришлось убеждать в необходимости этого, чуть ли не силой выволочь её из-за стола. В танце прошептал на ухо ей важное сообщение. Взял в гардеробе её вещи, помог одеться. Готов был даже застегнуть молнию на сапогах. Любезно открыл дверь на выход. И радостно, чуть ли не подпрыгивая на ходу, поспешил в зал кафе. Сел за стол, не говоря ни кому ни слова, плеснул себе полную стопку коньяка, так же молча опрокинул её себе внутрь. Стало легко и хорошо, сразу он всё забыл и ударился в безудержное веселье.
Прошло ещё пару месяцев. Та же пара, помощник с механиком оказались снова в кафе дома офицеров. Снова после длительной отсидки слиняли с корабля, опять же оставив за старшего своего командира. День был будний, время позднее. Сошли с корабля часов в двадцать. За час дошли до посёлка. В кафе взяли по полному стакану коньяка с конфеткой в придачу. Выпили сразу, не смакуя и не растягивая, в общем как шило пьют. Вышли, покурили. Вернулись в зал, повторили по прежней схеме. Удовлетворённые двинулись обратно на корабль. Уже за пределами деревни коньяк начал догонять. Идти стало тяжеловато. Отошли от дороги, спустились по подтаявшему уже снегу на берег Пресного озера, присели на пеньках. Смотрели на звёздное небо, соответственно своему состоянию вели разговор о путях реформирования флота, улучшения организации службы своего корабля мыли кости начальникам.
- Слушай, пом. Не люблю камни за пазухой носить. Тяжело, на дно тянут, - переменил тему разговора механик и начал облегчать свою мятущуюся душу, - по осени помнишь у нас на корабле особист был. Со мной говорил. Так вот дал команду присматривать за тобой. За штурманом ещё. Сам понимаешь, с какой целью. Сил не хватило на хрен его послать, наложил полные штаны. В общем, и да ему не сказал, и на хрен не послал. Так что будь осторожен, я за тобой слежу.
После сказанного механик испытал истинное облегчение, даже дышать стало как-то легче ему. Посмотрел на помощника в ожидании того, как он отреагирует на сказанное.
- Мех, сука ты потная, - начал, улыбаясь, помощник, - А ещё кореш называется.
- Ну, вот так уж получилось. Думай что хочешь. Ну не стучал я ему, - стал оправдываться механик.
- Брось ты. Я ведь то же за тобой присматриваю. А то ещё толкнёшь врагам описание своей сраной главной машины, - давясь смехом, сказал помощник, - И за штурманом то же слежу. Особист, тогда же осенью и мне такую команду дал. Так что, корешок, давай прекратим обоюдный надзор. Пошёл на хрен он.
Вот так неожиданно и помощник облегчил и свою душу. Встали, пожали друг другу руки, обнялись, пролили пьяные слёзы. Поклялись в прекращении слежки друг за другом и вечной дружбе. Уже за время службы на одном корабле спевшиеся во время редких сходов, загорланили «Растаял в далёком тумане Рыбачий», оглушая безмолвное, ночное пространство, и «суровой матросской походкой» двинулись по дороге в сторону пирса. Добрались до корабля где-то за полночь.
Года через три-четыре особист уходил с бригады, переводился куда-то. По этому случаю состоялась грандиозная отвальная в комбриговской бане, закончившаяся не менее грандиозной дракой. Самого комбрига к счастью там не было. Что делать, мужики же. Завелись два командира сторожевых кораблей бригады. Начали спорить о том, чья организация службы на корабле выше. Ну и как бывает, когда все аргументы словесные были исчерпаны, в ход пошли иные методы. Все остальные это дело подхватили. Особист, опасаясь, что достанется и ему, профессионально ушёл в сторону и уполз по кювету в кусты. Ему не досталось. После этого дней десять на кораблях флагманов не наблюдали. Раны зализывали. На бригаде начал работать новый оперуполномоченный КГБ. Он к механику с помощником уже не приставал. Перспектива работы в органах закрылась.

СТОЧНЫЕ ВОДЫ И КОРАБЕЛЬНЫЕ ПРАВИЛА

Воды такие есть на каждом корабле. Сначала просто обычная вода, а потом вылившаяся в раковины, на палубы она становится сточной. А для отвода её за борт существует сточная система, состоящая из шпигатов, труб, разных там захлопок. Существуют и корабельные правила, часть которых запретные совсем и для всех, часть можно и нарушать, но с предварительного добра начальников. Вот о сточных водах, использовании по прямому назначению сточной системы, корабельных правилах и речь пойдёт…
Володя Неплюев, командир электромехани-ческой боевой части сторожевого корабля, полсотого проекта, СКР-45, неистовствовал… Вернее ураганил. За свой неуемный характер, вечные розыгрыши как начальников так и подчиненных, поиск и организацию приключений и всякого рода авантюрных предпри-ятий, результатом которых были многочисленные кабацкие и бытовые недоразумения, в овровских кругах определялся как человек – ураган, переворачивающий все вверх дном, сметающий все на пути своем и вовлекающий в безумную круговерть своей жизни окружающих.
Причина урагана достаточно банальна для корабельной жизни. Его «группман», командир машинно – котельной группы то бишь, Серега Силов обнаружил у своих кочегаров два полных вещевых мешка спиртного. Все вроде бы просто. Случай не первый, видит бог не последний. Даже вот в эту минуту где-нибудь происходит подобное. Так может показаться, что всё просто. Всё зависит от того, как к этому подойти. На флоте всё зависит от подхода. Можно не заметить слона, а можно мирно жужжащую муху в этого самого слона превратить, да ещё в такого, что летает и на лету ещё и гадит. Делается это очень даже запросто. Подход, на сей раз, был слоновий…
Японский бог! Нарушены святая святых корабельной жизни! Корабельные правила!!! Вообще-то уместно заметить, что правил этих в основной их части никто не соблюдает, хотя устав корабельный обязывает все население прописанное и проживающее на территории корабля, включая прошенных и непрошенных гостей, эти правила выполнять. Из всех 15 запретных корабельных деяний строго блюдется только одно: на трапах, в проходах не стоят, их преодолевают бегом. Это свято. Уже потому, что всякая задержка карается в лучшем случае пугающим звериным рыком – внимание на проходе! , можно и без внимания, просто – на проходе! ,от которого может случиться обычное недержание жидких и твёрдых отходов человеческого организма и загрязнение ими нижнего белья, в худшем – пинком. И то, и другое ускоряет. С натяжкой еще одно – на корабль поднимаются или сходят исключительно по назначенным для этого трапам. Ну это в обычной, нормальной жизни, в «боевой» же обстановке, когда приспичило, засвербило, зазнобило и надо слинять по-тихому, то находятся другие, нештатные, способы схода, то есть не по трапам.
А тут вот, самым наглым образом попрана статья 459 в части пункта О нашего УК. Устава корабельного, конечно. А то ещё кто-нибудь подумает, что уголовного кодекса, и по нему правится корабельная жизнь и служба. А в пункте том сказано, что приносить на корабль спиртные напитки и употреблять их, в том числе при проведении торжеств, всех видов приемов, встреч почетных гостей и должностных лиц в своих и зарубежных портах и в других случаях – запрещается. Да, всему личному составу. Без исключения. Так что не должны пить водку на кораблях, даже по случаю приема импортных гостей. Да, а выдаваемый по норме канистрами или бочками спирт, к спиртным напиткам вовсе не относится, так себе жидкость техническая. Да кто поверит этому? Ни хрена не угадал Главком, подписывая свой приказ о введение в действие корабельного устава. Так что приносят запретные напитки и тут же их употребляют, в количествах больших и малых, и даже без торжеств, всех видов приемов, без встреч почетных гостей и должностных лиц, в портах своих и зарубежных. Вот просто так без повода, захотели и накатили. Техническую жидкость, спирт то есть, то же внутрь заливают, обделяя жаждущих этой живительной влаги механизмы и оборудование. И надо заметить хорошо он идёт. Цивилизованные иностранцы то же его употребляют, только для этого надо замаскировать его чуть-чуть. Ну подкрасить его немного каким-нибудь сиропом. И у них неплохо он идёт, при этом ещё они потягивают его не по нашему и причмокивают от удовольствия. Как-то механики, встретившись с американцами где-то в Индийском океане, обозвали спирт концентратом русской водки. Так те глотали его за милую душу. Ну офицеры и мичманы как то это делают «незаметно», не видят их. А тут бойцы. Все, полундра! Небольшое отвлечение по корабельному уставу: в новом уставе от первого года нового тысячелетия, можно сказать демократическом, в статье, правда уже с другим номером, слово в слово схожей со статьёй старого устава за исключением только пункта «О», где сказано только о наркотических веществах, о спиртном же ни слова. И как понимать? То ли спиртное отнесено к наркотикам, то ли наконец-то главком реально оценил обстановку, понял бесполезность своего запрета и ничего о спиртном не сказал. И если не запрещено значит можно. Так гуляй рванина!
Мешки с пойлом были зашхерены в трюме котельного отделения. Ну вот на беду кочегаров командир группы запнулся за неаккуратно уложенную паелину, разорался как раненый в задницу лось, начал переворачивать с грохотом паелы, узрел в трюме кусочек ветоши, полез дальше… Ну и вот… Мешки в каюте механика. В них ни какая-нибудь бормотуха или, как ее именовали в здешних деревнях местные аборигены, червивовка, а самая настоящая водка.Уже не «Московская» по 2 рубля 87 копеек со стоимостью бутылки, но еще «Экстра» по 4 рубля 12 копеек. Да это происходило в период страшного застоя в стране, когда общество не знало изобилия этикеток на бутылках. Теперь понятно, другие времена, даже «профессионалы» не перечислят всех наименований, в каждом колхозе своя, фирменная, со своей этикеткой. Уместно все-таки заметить: та водка была водкой, разлитой на соответствующем предприятии, под строгим надзором ОТК в соответствии с ГОСТом. И не было страха, что есть возможность травануться, и содержание спирта соответствовало норме определенной давным-давно уважаемым Менделеевым Д.И., нынешняя же в 90 случаях из 100 до нормы не дотягивает. Так что водка была еще та, 200-300 граммов ее на диафрагму молодого, еще не окрепшего, не устоявшегося и не закалившегося организма матроса выводили его из состояния «душевного» равновесия. Итог, как правило плачевный: визги, писки, пьяный мордобой, блевотина. Нервотрепка в общем. А повод был, торжество, в УК упомянутое… На носу Новый год. Уже и елки на борту, в каждый кубрик само собой. Украшены. А как же, все как у людей. Мясо съэкономлено и за сутки до Нового года весь экипаж с командиром во главе сядет лепить традиционные пельмени. Экономические за хлеб отоварены: торты, конфеты, лимонад местного разлива на борту. Дед Мороз и Снегурочка назначены, их костюмы готовы, включая и накладную грудь для дочери деда. Ну чего не хватает для обильного праздничного стола и новогоднего праздника? Ясно и распоследнему трюмному. И столько проявлено фантазии, изворотливости, уже потому что в деревне этой водку не продают. Коньяки всяческие, вина марочные извольте. А водки нет. Ближайшие два места на удалении от 12 до 27 километров. Крутись. Крутанулись. И на тебе, такой финиш. От людского праздника, сволочь-кочегарный начальник, его лучшую составляющую взял и отрубил. Вот такое дело. Что делать? Что, что разбираться! Народ строить, ровнять, драть и резать. Популярно ему разъяснять вред алкоголя для молодого организма, боевой готовности корабля, соединения, флота, страны в целом, пагубность его влияния на дальнейшее умственное развитие и утрату репродуктивной способности, риск производства на свет неполноценного потомства, перспективу кончины за бортом или под забором и так далее… Ну и в конце публичная казнь… Для непосвященных, далеких от флота, следует пояснить : казнят не бойцов, приволокших на борт пойло, а само пойло методом бития тары о борт или вылива за борт. И особенно следует акцентировать на этом внимание нынешних демократов, дабы не воспользовались они этими фактами истории государства Советского и флота в частности, как вопиющим примером тоталитаризма, ущемления свободы личности. Пойло казнили!
Первая волна урагана возмущения стихала. Да, сволочи! Тут в кои веки вроде бы рисуется возможность провести Новый год дома. Весело бы провел время, если бы группман не зацепился за паелину. Володя чесал затылок… Что делать? Докладывать командиру, его помощнику с замом? Вони не оберешься! Решение созрело…
- Так, Серега, что нашел ни кому ни слова. Сами разберемся. Отбери народ на экзекуцию. Сейчас я им вставлю по самое некуда…
Чего-чего, а уж разобраться командир электромеханической части СКР-45 умел. Его фигура 56-го размера при 6-ом росте, кулаке размером с гандбольный мяч даже на приличном удалении вызывала беспредельное почтение, беспрекословное, точное, быстрое подчинение не только самого последнего корабельного раздолбая, но и особо приближенных к командиру и помощнику всяких там секретчиков, эспэсовцев и разного разлива баталеров. Про своих, бэчепятских, и говорить нечего. Не приходилось ему напрягать свои голосовые связки, топать ногами… Достаточно было просто посмотреть, если этого мало, то произнести чуть-ли ни шепотом: « Ну что, родной…», ну ещё пальцем погрозить. И все моментально решалось и крутилось. Никогда он не лазил в топливные цистерны, что бы проверить качество их чистки. С его габаритами сложновато было уже спуститься туда через горловину, не говоря уже о том как там ползать через выреза в флорах поперечного набора. Если он сказал почистить цистерну, то можно не сомневаться, что это будет сделано в самом лучшем виде. Видит бог, лучшие трюма на кораблях бригады были именно на СКР-45. Всегда чистые, сухие, убранные под ветошь. Паелы, надраенные паельными щетками, ослепительно сияли, ну как у кота куриные дары. Медные трубопроводы горели золотистым огнем. И все это при том, что пароход был всего на два года старше своего механика. Одному 28 лет, другому 26.
Часа за полтора до начала вечерней приборки в офицерском отсеке у дверей механической каюты скопилось человек пять кочегаров. Это первая партия. Еще добрая дюжина всяких там машинистов котельных, турбинных, трюмных, разных там простых электриков и слаботочных сидят в кубрике в ожидании своей аудиенции у начальника. Стоят понурые… Что там за дверью будет? Выдерут, высушат, выпорят – понятно! Больно ли будет? Вот задача. А может быть, механик только в угол поставит. В его, так сказать, дисциплинарной практике есть и такое наказание. Народ отфильтрован. Молодежь до полутора лет службы в сторону, еще не созрели. От полутора до двух с половиной выборочно. Ну а уж остальных поголовно, без исключения.
Мимо скопившихся в офицерском отсеке матросов протиснулся механик с соседнего корабля. Постучал в дверь каюты механика и зашел:
- Владимир Иваныч, привет. Слушай, дай на время щуп. Дизель надо отрегулировать.
- Здорово… Ну молодежь, япона мать. Свой иметь надо,- пробурчал Неклюев, протягивая руку младшему на два года выпуска из системы соседу,- Ладно дам потом. Посиди пока, я с народом своим разберусь. Заодно дам тебе урок политико-воспитательной работы с горячо любимым личным составом, мать их.
Потянулся в свой полный 6- й рост, потер руки, набрал полные легкие воздуха, задержал дыхание, потом резко выдохнул, хлопнув своими развернутыми гандбольными мячами:
- Ну начнем… Первый заходи!
Первая жертва в ранге командира отделения машинистов котельных тяжко вздохнула, дрожащей рукой постучала в дверь каюты и открыла ее:
- Прошу разрешения. Тащ старший лейтенант, старшина 1 статьи Петров по Вашему приказанию прибыл!
Все, работа началась…
- Ну что Петруха? Что за бардак у тебя? Почему допустил? Ты правила корабельные знаешь? Почему их нарушаешь? – в ответ молчание, сопряженное с сопением…
Что толку выяснять организаторов случившегося безобразия, непосредственных исполнителей. Нормальный матрос – это могила. Режь его на куски, рви на части, дави промежность в тисках, все равно будет молчать. Бессмысленно искать крайнего, умрут не скажут… Это круговой порукой называется, а еще, как это звучит с высоких трибун. ложным войсковым товариществом.
- Ты командир отделения или куча накакана! Ты, хрен ушастый, как свои обязанности исполняешь? Как ты своих охламонов воспитываешь, дисциплину воинскую блюдешь? На хрена я тебе лыки эти давал?
Молчание… Опущенная голова, сосредоточенное изучение носков своих сапог и покрытия палубы механической каюты.
- Разжалую к чертовой матери, а потом тебя с содранными лыками, как последнего карася в трюмах сгною, - Володя входил в раж, орошая атмосферу фонтаном собственных слюней.
Сам на себя не похож. В общем ранее затихший ураган вновь набирал силу…
- Папы с мамой рядом нет! Я твой папа!!! Я тебя воспитывать буду. Не доходит через голову, вобью через зад. Выпорю!!! Публично! Привяжу к шпилю, сдеру штаны и широким флотским ремнем по голому заду…
Молчание… Возможно в мыслях Петрова: замполит мне мать родная, командир отец родной, на хрена родня такая , лучше буду сиротой. Голос начальника набирал силу, сопровождался стуками кулаков по столу.
- Нажрётесь, а что потом? В собственной блевотине захлебнетесь, за борт сыграете! Зима! Вода холодная! В раз судороги, так что и ластами двинуть не успеешь как на грунте окажешься и будешь рыб кормить своим дерьмом и телом. Тебе то что, утонул и ладно. А мне сходу выговор за тебя, утопленника, объявят. Оно мне надо. И что я потом твоим папе с мамой скажу? Не уберег, простите! И это на хрен мне не надо!
- Все, последний раз! Повториться? В запас пойдешь в последних рядах, когда черемуха и ландыши отцветут. Как раз к концу сенокоса поспеешь.
В ответ молчание, сопение… Нет слов покаяния, заверений, обещаний.
- Бери бутылку из мешка, - уже как-то спокойнее произнес механик.
Старшина склонился, вытащил бутылку и застыл в ожидании последующих указаний начальника. Дождался…
- Ну что застыл? Открывай. Сейчас пробу снимать будем. А то ещё отравитесь…
На лице старшины полное недоумение. Дрожащими руками он срывает бескозырку с горлышка бутылки, поднимает глаза. В них вопрос: «А что дальше?»
- Выливай в раковину, - сдерживая улыбку, совсем уже спокойно произнес механик.
На лице недоумение. Как же так? Так старались…
- Что не ясно? Давай шевелись. А то я тебе сейчас ускорение придам. Водку вашу рыбы пить будут.
Петров подошел к раковине. Тяжело вздохнул. Так и не вкушенный желанный напиток, в добыче которого было затрачено столько энергии, ума, изобретательности с бульканьем начал изливаться в раковину, превращаясь в обычную сточную воду. Дальше все ясно, по трубам сточной системы за борт рыбам. Праздник у них сегодня, наверное уже скучковались у борта. Повезло им, хоть развлекутся в своем подводном безмолвии. По каюте потянулся водочный запах.
- Так теперь в бутылку воды налей, - рулил действиями подчиненного механик,- Бачок пустой, вода в ведре. Вон бери воронку, кружку и вперед.
Исполнено. Бутылка наполнена водой.
- Открывай иллюминатор. Бутылку за борт!
Иллюминатор открыт. Бутылка в строгом соответствии с флотскими традициями булькнула, пополнив запасы запасы полезных ископаемых для потомков. Вдруг в стране начнутся перебои с стеклянной тарой? Вот и воспользуются, при этом помянут добрым словом предков своих. Да, для будущих поколений: отмечайте на картах координаты мест базирования кораблей флота. Там на грунте залежи полезных ископаемых: металл и черный, и цветной. Ну, особенно много пушнины тарной, море неразливанное. Клондайк одним словом…
- Все, иди! Давай следующего!
Петруха покинул каюту.
- Вот так, дорогой, надо работать, - бросил Володя, сидящему на его койке молодому коллеге. – Учись, пока я жив. Гонорар не нужен.
Стук в дверь. Прибыл, конечно, по приказанию таща старшего лейтенанта,
командир еще одного отделения кочегаров целый старшина 2 статьи Мурзабеков Бахтиер, сын солнечной Ферганской долины.
- Ну что, Боря… - зловеще зашипел механик.
Все начиналось заново… Воспитательный монолог отчасти повторялся, отчасти принимал новые пассажи и обороты, делались несколько иные акценты. Боре Мурзабекову было напомнено о священном писании, Коране, конечно, коим правоверному мусульманину запрещено не только свинину есть, но и водку жрать. И неминуемой каре божьей за прегрешения подобного рода. Концовка прежняя: бери, открывай, выливай, заполняй, за борт.
Так прошла вся партия, отобранная к разбору по случаю грубейшего нарушения корабельных правил, хоть и не в полном объеме: принести то принесли, употребить не успели. Никого не растерзал механик, но сурово пообещал одним написать и отправить письмо на родину родителям, другим письмо руководству и общественности колхозов, заводов, фабрик, всяких там учебных заведений, где народ работал или учился до призыва, про аксакалов азиатских и кавказских аулов не забыл. А как же, чтобы все знали, что отправленные ими орлы вместо того, чтобы Родину надлежащим образом защищать, водку жрут. И склонность к алкоголю внести в раздел особых отметок их военных билетов, да еще печатью корабельной это пристрастие удостоверить. Всем имеющееся в наличии мужские половые признаки оторвать и выбросить на корм собакам, неимеющееся женские вывернуть наизнанку… Сходам с корабля, отпускам дробь…Всем гнойная гибель в трюмах… Драть и резать… В общем много чего.
Воспитательная процедура завершилась. Механик вытер пот со лба, выудил из пачки папиросу, закурил.
- Устал, - проговорил он, опускаясь в свое кресло.
Надо думать, так долго и нудно говорить об одном и том же. Не в его это характере. Нет бы построить их всех в одну кучу, раздолбать и выдрать разом, ну и вылить все хором. Ну у каждого военноначальника свой план боевых действий. Главное – достижение цели с минимальными потерями, а еще лучше вообще без них. Цель достигнута. Безвозвратных и санитарных потерь нет. В пору в журнале боевой подготовки сделать запись о достижении учебной цели.
- Нет, ты представляешь, Слава, какой бы новый год эти папуасы мне бы устроили. Здесь бы все на уши встали и меня бы из дома выдернули - сказал Володя, затягиваясь папиросой, - молодец Сил, орел, моя школа,- вспомнил он и о своем командире группы.
- Да, надоело все. Сидишь на этой кастрюле , как проклятый. К черту все. И эту деревню в … (ненормативную дыру). Пора линять и с парохода, и с флота действующего. – расслабляясь начал рисовать прожект механик Неплюев,- Лучше в контору какую-нибудь. Без любимого л/с, без железа. Командовать только столом и стулом. Матчасть – только ручка одна. Звание день в день без задержек. В 18.00 море на замок и не рассветай. И два выходных в неделю. И отпуск летом… Вот жизнь.
- Ну ладно, Владимир Иваныч , щуп давай да и пойду я. Надо дело закончить, вроде бы через пару дней выход будет - засобирался сосед.
- Подожди, не дергайся. Еще не вечер, это только начало было…- гася беломорину в пепельнице произнес Володя.
Встал с кресла, потянулся. Подошел к рундуку извлек из него штуки четыре трехлитровых банки, поставил их на стол. Прошел к своему умывальнику, нагнулся, раскрыл створки под раковиной и осторожно, опасаясь расплескать, вытащил оттуда полное эмалированное ведро.
Гость Неплюева на секунду опешил и зашелся в хохоте: «Ну ты, Иваныч даешь, ну учудил,- давя свой смех продолжил, - И что теперь это дерьмо после твоей вонючей раковины пить что ли».
- Молчи, карась. Опыт не пропьешь. Все предусмотрено, раковину промыл, спирта не пожалел, продезинфицировал. Сливной сильфон новый поставил, его тоже спиртом протер, чтобы пластмассой не воняло, емкость определил, чтобы перелива не было, ведро новейшее боцман приволок, ещё муха не сидела на нём и любовью не занималась, – назидательно пробурчал Володя.
- Хватит ржать. Лучше помоги. Не пропадать же добру. А ты, студент, учись как надо работать с личным составом и использовать сточную систему по прямому назначению. Бери кружку, по банкам разольем. Надо же расслабиться после такого непосильного труда. Только народу не говори, а то среди них брезгливые есть. Содержимое ведра полилось в банки…
Расслаблялись, нарушая корабельные правила, до утра. Народ из сословия командиров боевых частей подошел. И повод нашли. Через неделю, другую должна была рожать супруга минера. Командира с замом не было уже, сошли с корабля и убыли домой. Старший на борту помощник командира нарисовался и в строгом соответствии с неписанными корабельными правилами, не сумев предотвратить пьянку на корабле, её возглавил. Старшим на корабле назначили комсомольца, чтобы народом занимался вместе с дежурным по кораблю. Сетовали на жизнь, завидовали итальянским и немецким морякам. Говорят, что на их кораблях в довоенное и военное время были специальные у одних винные магистрали, у других пивные. Дошли и до песен. Многоголосый хор сожаления по поводу пропавшей собаки по кличке Дружок, последний эстрадный, как теперь говорят, хит, вёл Володя Неплюев, он же аккомпанировал на гитаре.
В новогоднюю ночь за обильно накрытыми столами матросы и старшины корабля пили лимонад, закусывая его пельменями. Всё прошло тихо, спокойно и хорошо, без нервотрёпки для традиционно сидящего в новогоднюю ночь командира, офицеров и мичманов. Механик Неплюев первый раз за службу на флоте встречал Новый год дома с семьёй. В кубрике БЧ-5 того лимонада было так много, что можно было залиться и описаться. Механик своим бойцам компенсировал потери, купив им дополнительно несколько ящиков шипучки. Всё за новогоднюю ночь выпить не смогли, пили чуть ли не до рождества Христова.

СТРАХОВКА

Вы, наверное, подумали, что речь пойдёт о большой флотской дружбе, взаимовыручке, страховке своих товарищей при выполнении опасных работ и подобному тому речь пойдёт. Нет, о деньгах поговорим, о рисках флотского люда в их совсем нелёгкой, суровой, сопряжённой с опасностями службе. Вот прежний тоталитарный режим, на всех углах декларировавший свою заботу о человеке, на самом деле эту заботу не проявляя, всё отдал на откуп народу: надо тебе, так страхуй свою жизнь сам. Народ, в том числе и флотский, с молоком матери впитавший русское авось и всеобщий пофигизм, не очень то этим занимался. Так что не только поломанные и оторванные руки, ноги, головы, всякие другие увечья, приводящие к инвалидности, но и даже смерть в бою, не говоря о простой там смерти от отравления, от утопления, горения денег государству по большому счёту не стоили. Так что всё за бесплатно, так сказать, было. Новый режим, демократический, это дело сразу поправил к великой радости военного люда. Теперь за поломанную руку-ногу как минимум пять окладов, за инвалидность от двадцати до ста, кажется, ну а уж если загнулся совсем, так все 120, гуляй, не хочу. Да, ещё после увольнения в запас в течение года всё это действует. Так что если вдруг помирать, так лучше это сделать в последний день этого первого года пребывания в запасе. На следующий день будет уже поздно. Вот это забота о народе. Главное, что бы в момент травмы трезвым быть, и обязательно быть на службе или идти на неё, или с неё, то есть быть при исполнении служебных обязанностей. Ну, народ у нас на флоте он завсегда трезвый, завсегда при исполнении, даже в постели при деле, национальную программу по демографии выполняет. Бумажку мы всегда нужную напишем, расследование проведём так, как надо, то есть исключительно объективно, и печать всегда поставим любого достоинства не то что на бумажку, а если хотите ещё и на другие части тела, лоб там, руку, ногу, задницу и подписью соответствующего должностного лица заверим, приспичит, распишемся сами. Так что хорошо придумали.
Толя Дмитриев, например за год машину сумел купить и, в свои 43 года, первый раз в жизни женился. Страховых денег на всё хватило. Два раза за год под машину попадал. Первый раз руку сломал, второй – ногу. Конечно, трезвый был, аки стёклышко, конечно на службу шёл. Машину, правда, совсем скоро угнали прямо от одного из управлений, где он служил. Угнали с концами, так и не нашли её. Жену же никто не угонял, она до сих пор при нём и родила ему двух прекрасных девчушек.
Юре Тимохину, бывшему главному кочегару ещё «Ворошилова», а не «Хабаровска» то же подфартило чуть ли не под увольнение в запас. Как-то отпуск проводил без выезда. Поцапался с женой. Оно всегда так бывает, когда вот так каждый день быть дома. Так что каждый день быть дома флотскому офицеру очень даже вредно. Хлопнул он дверью и ушёл по городу гулять. Встретил старого кореша по временам ещё лейтенантской юности, только что сменившегося с вахты в штабе флота. Зашли в «Бистро», что на Фокина. Сели два чёрных подполковника, молодость вспомнили, общих друзей, знакомых, посетовали на новую жизнь. Потом и песни запели. Администрация кафе пыталась их угомонить, да была послана куда подальше. Тут и милиция нарисовалась. Ясное дело, моряки они же не сдаются. В потасовке Юра пытался угодить одному из милиционеров аккурат в промежность, да тот шустрым оказался, увернулся. Тогда он со всей мочи влепил своей ногой в стену. В общем, повязали их, привезли в участок, разобрались, что военные, сдали в комендатуру, где они и провели ночь на нарах камеры для задержанных. Утром их начальники забрали. Выдрали, конечно, долго стыдили, что вот они при таких вот звёздах, давно уже не лейтенантских, отцы великовозрастных детей, вот так себя ведут. Юра слушал, опустив голову. Тяжело ему стоять: одна нога нормально, на другую же, на ступню её, не ступить, большой палец болит, стоит на пятке. Отправили дальше отпуск догуливать. В поликлинике, куда он обратился, травматолог сходу определил перелом большого пальца ноги, снимок это дело подтвердил. Вот и бумага готова о том, что капитан 2 ранга Тимохин Ю.А., будучи с проверкой на одном из эсминцев эскадры, спускаясь по трапу в носовое машинно-котельное отделение, оступился, в результате чего сломал большой палец на ноге. Совсем скоро поступили и деньги на счёт. К великой радости жены, в ознаменование примирения в доме появилась новая мягкая мебель, давно желанная и необходимая, да вот как-то на неё всё не хватало Юриного жалованья.
А Вовка Фёдоров, уже будучи уволенным в запас так новый телевизор купил. Застрял он после увольнения в одной деревне, что в Верхнем Поволжье, где он был военпредом на одном судостроительном заводе. Работы нет, так что целыми днями гонял на мотоцикле: то на дачу, то в лес по грибы и ягоды. Ну и докатался. После тёплой встречи с приятелем, «не справился» с управлением, въехал в одиноко стоящее дерево, сломав при этом несколько рёбер. А год то после увольнения ещё не прошёл. Вот тебе и новый телевизор.
Так что страховка для военного люда это очень даже хорошо. А то бы ломали себе как в былые времена те же руки, те же ноги за просто так…

СТРОЧКИ В ГАЗЕТЕ

Об одном моём ещё по училищу приятеле никогда не писали в газетах…
Ну, в начале его пути на флоте писать было не о чем. Он, хотя и учился достаточно прилично, но звёзд, тем не менее, не хватал и в отличниках не числился. Единственное чем он из общей массы отличался, так это бурным нравом, некоторой дикостью, сопряжён-ной с вспыльчивостью, склонностью к пререканиям с начальниками и другими запретными, с точки зрения воинских уставов, чертами характера. Последний старшина класса называл его не иначе как Зверёнышем. Не полноценным Зверем, наверное, из-за его малого роста. В общем, был неуправляем в степени, позволившей одному из его командиров рот написать в переводной с курса на курс аттестации примерно такую фразу: патологически не способен подчиняться. При этом, конечно, он беззаветно был предан партии и правительству, и военную тайну хранить умел. Умудрялся он попадать во всякие истории, творцом которых не был, но вот обязательно ему надо было в это влезть, хотя можно было избежать их элементарнейшим образом, просто обойти к примеру. А ещё нагло сесть, к примеру, в шашлычной, да как раз напротив училища, правда, через дорогу за забором парка, как будто кустов вокруг мало, пить там водку, когда среди всех прочих и офицеры там сидят, мимо регулярно проходят и заглядывают туда гарнизонные патрули. Командир роты вместе с начальником факультета давно уже отнесли его к числу тех, из которых на флоте однозначно ничего путного не получится, будут они только позорить и опускать славное имя училища и честь флотского офицера. Нижестоящие начальники, старшины, от командира отделения до старшины роты, сначала чужие, со старших курсов, потом свои, тоже не жаловали его. На младших курсах порой он сидел без берега месяцами, чуть ли не от отпуска до отпуска. То неделю даст один начальник, не успеет она пройти, как тут же другие добавят две или сразу три. На Новый год строго место у ротного станка дневального. Похоже, первый раз встретил он Новый год за стенами системы только курсе на четвёртом. Регулярно он получал и наряды на службу. И вперёд, сутки через сутки, а иногда просто сутками он сторожил станок дневального, так как при этом его снимали так аккуратно, ближе к обеду или сразу после него, чтобы успел в этот день снова заступить. На пятом курсе, меньше чем за месяц до выпуска свой же старшина роты, гнус хренов, три наряда дал, да при этом пару раз снял. Так и отбарабанил напоследок перед тем как нацепить офицерские погоны пять нарядов, из них три подряд, трое суток у станка не вынимая.
После выпуска он, обладатель обычного синего диплома и вот такого колючего характера, да ещё с печатью трудно управляемого кадра, угодил, конечно, на Тихий океан. Потому как он дальше всех от нормальных цивилизованных мест, да, тем более, дальше просто некуда народ посылать. Послали бы и на Аляску, да вот продали её америкосам. А флот тот большой. По меридиану с юга на север, от Посьета до Провидения порядка двух с половиной тысяч миль, по параллелям три часовых пояса. Куда там Северу, если не брать в расчёт его Новую Землю и Белое море, уложившемуся между Линахаамири и Гремихой. В прочем, и исключенных можно посчитать. От Североморска до Северодвинска миль 500 от силы будет. Куда там Балтике, да и с Чёрным морем в придачу сравниваться с такими пространствами и масштабами. Тихоокеанский флот то же, как оказалось в силу своих пространств, расстояний и часовых поясов, разный: есть Камчатка с Магаданом, Куриль-ские острова, удалённость которых с лихвой компен-сирована выслугой лет, год за два, двойным окладом, надбавками серьёзными. Есть Сахалин и Совгавань, где выслуга капает год за полтора, оклад полуторный, опять же с серьёзными надбавками. И, наконец, есть Приморье, которое хоть также далеко, как и названные выше районы, от центра страны, без 700 километров 10 тысяч по паровозным путям, но выслуга в те времена была там черноморско-балтийской, год за год то есть, за дикость же всего сто рублей надбавок и 15 суток дополнительного отпуска, да и то на усмотрение командира, который практически всегда в этом вопросе демонстрирует близорукость, не может далеко смотреть от железных 30 суток. Да, ещё было отличие от запада: государство не имело претензий к иногда простаивающим без дела, чаще просто и много работающим, но неэффективно и, как следствие, без конечного результата, детородным органам офицеров Армии и Флота и налог за бездетность не брало. Приморье оно то же разное: есть Владивосток, есть более или менее цивилизованный Стрелок, есть нецивилизованные места, но они совсем близко от мест цивилизованных, полчаса-час на автобусе или катере, а есть ещё там и совсем дикие места. Там то и оказался мой приятель. Именно в ту бригаду кораблей его загнали, которая базировалась в те времена в самом захудалом месте Дальнего Востока. Одно слово – медвежий угол. Глухая деревня, оторванная на полтысячи вёрст от центров цивилизации, до которых можно было добраться пыльными, грунтовыми дорогами, проходящими через тайгу, через перевалы, по множеству мостов через горные речушки. После каждого тайфуна, проливных дождей - полная изоляция, так как мелкие речушки превращались в бурные потоки, смывающие мосты, участки дороги. До ближайшей железнодорожной станции более 200 вёрст, до аэродрома с нормальной бетонированной полосой более 100. Да ещё пассажирские пароходы из плеяды великих актрис театра и кино ходили два раза в неделю. Красивый, белый. Асфальт только на площадке перед деревенским домом офицеров, да едва ли на стометровом тротуаре от обозначенного очага культуры до магазина «Рыба – Гвозди», всё остальное «вымощено» деревянными тротуарами с давно сгнившими досками. И всё это удовольствие без солидных районных коэффициентов и надбавок. Только куртка шерстяная вместо х/б офицерам и мичманам, да матросам яловые сапоги вместо гадов. В общем, место было не ахти, к тому же числилось обычной ссылкой для всяких там дисиденствующих, относящихся с некоторым фанатизмом к алкоголю, пролётчиков, снятых с должностей и прочих кадров. Чуть ли не первый лейтенант из штурманов, с которым пришлось столкнуться и познакомиться моему корешу на новом месте, снятый с должности в период подготовки корабля к боевой службе и сосланный в эти края, и уже пару лет переходящий своё звание, долго допытывался, откуда же его сняли и сюда сослали. Всё не мог поверить, что только из училища он. А флот тоже разный, есть разные там дивизии и бригады крейсеров, ракетных и противолодочных кораблей, подводных лодок, просто катеров, кораблей разведки и измерительных комплексов, вспомогательных и спасательных судов, наконец. Это всё по большому счёту цивилизованные флотские организации. А ещё есть бригады кораблей ОВРа, которые к цивилизованным никогда и не кем не относились. Туда-то именно, в жёсткие лапы её и угодил мой приятель. Да следует отметить, что ОВРа на флоте это организация дикая, часто неоргани-зованная и неуправляемая, жёсткая и жестокая, неблагодарная, бесшабашная, безумная, не дающая в большинстве случаев возможности карьерного роста, наконец, просто нелюбимая всеми, включая и высших флотских начальников. В их устах она, ОВРа, частенько определялась обязательно как сраная, так как регулярно портила общую картину некоторого благополучия своими авариями, дикими выходками и проступками. После получения доклада всегда звучала фраза: «Опять эта сраная ОВРа!» В общем, они, мой приятель и ОВРа, сходные по своим характерам были достойны друг друга, идеально подходили и дополняли друг друга, одно слово два сапога пара, поэтому и встретились, а потом, как оказалось, и скорешились навечно. Так что всё очень даже закономерно. Кстати не один он такой был. Пришло на бригаду вместе с ним ещё аж двенадцать лейтенантов, вчерашних фрунзаков, бакинцев, калградцев. В их числе не оказалось местных товмушников, наверное потому, что они досконально знали тихоокеанский театр в отличие от бойцов, прибывших с Запада, и поэтому правдами и неправдами отбивались от этой дыры. Все лейтенанты как на подбор: как один холостые и беспартийные, комсомольцы значит, а это, лишний раз говорит, что контингент так себе, не очень, в общем, подобный приятелю моему. Партбилет на всех был один, обладателем которого был выпускник киевской бурсы, им там такой билет по штату положен, тем не менее, он, будущий муж одной из дочерей комбрига, единый холостяцкий строй на тот момент не нарушил. В ОВРу попасть легко, вырваться же из её цепких лап трудно. Уйти уйдёшь когда-нибудь, но точно, когда зубы выпадут и голова полысеет, никак не раньше. Так что служил приятель мой в ОВРе долго. На флоте и корабли разные: есть подводные лодки, атомные и нет, крейсера авианесущие, ракетные, артиллерийские, эсминцы, противолодочные корабли большие и малые, сторожевые, опять же большие и не очень десантные, катера торпедные и ракетные. Но есть ещё и тральщики, на которых, как заметил один из классиков, служат отчаянные и бестолковые люди. Тральщики тоже бывают разные: есть большие железные, морскими числятся, есть поменьше деревянные, те идут как базовые. На флоте говорят, что на деревянных кораблях служат железные люди. Исходя из приведённой выше характеристики, конечно, мой приятель угодил в число железных, отчаянных и бестолковых людей. Доверили ему механическую боевую часть базового тральщика, пренебрежительно именуемого в народе «Машкой». А служба у него пошла, так что прогнозы училищных начальников не оправдались, их карканье тоже результата не имели. По началу, как и всякий, только на флот пришедший, конечно, он и чушь порол, ошибался и спотыкался так, что было и обидно, и стыдно, были и аварии, и поломки, но, тем не менее, вникал в службу и в своё железо, в положенный срок сдал все зачёты на самостоятельное управление, сопли свои убирал сам. Мешал порой характер. Уже через три месяца сел на гауптвахту, получил строгий выговор с занесением по комсомольской линии. Как всегда влез в историю, сотворённую во все не его руками, по обыкновению не прошёл мимо. Прикрывая командира с его помощником, без добра сошедших с корабля, вопреки всякому здравому смыслу протянул свои грязные механические ручонки к ручкам машинных телеграфов, и, слава богу, что ещё не разбил корабль. С тех пор он никогда не влезал в дела командиров по вопросам управления кораблём, не позволял себе даже хоть как-то обсуждать, стоя вместе с другими на пирсе и наблюдая неудачную швартовку корабля, правильность или неправильность предпри-нимаемых маневров. А то, что влез не в своё дело, так это всё от молодости. Она, молодость, смела и отважна, считает себя способной на всё, братом чёрта не числящая, взявшей бога за бороду и другие там срамные места, только потому, что ещё ничего толком не знает и не понимает. Осторожность, благоразумие придут со временем. По другому поступить, увы, не смог, дворовое и приплюсованное к нему училищное воспитание не позволяло кого-либо вкладывать и звало к действиям, прикрывающим своих. Кстати на гауптвахте сидел по разу лейтенантом, старшим, каплеем, объявляли же сутки ареста гораздо чаще, но приговоры в исполнение приводили не всегда. Как-то и без добра с корабля слинял, не мог пропустить празднования дня рождения нового, обретённого уже на флоте, кореша. Оставшегося на корабле одного штурмана начальникам оказалось мало. Опять попался, опять был вдут по самое некуда. На свадьбе своего друга умудрился выпасть из окна 2 этажа, правда, это не стало достоянием, так сказать, гласности у начальников. Ну, как бы там ни было, при всех имевших место быть недоразумениях, достаточно быстро освоился и состоялся, дела клеились наилучшим образом даже к его собственному удивлению, так как никогда не обольщался своими достоинствами, считал себя всегда обыкновенной серой мышью, одним из многих, и не рассчитывал на головокружительный карьерный взлёт на флоте. Всё к этому располагало. Вроде бы унылая корабельная жизнь со сходом порой в лучшем случае раз в месяц, да и то с вечера до подъёма флага, совсем не тяготила. За предыдущие пять лет столько в стенах системы просидел, что просто к этому привык и относился как к должному. Да и в то время ещё не был обременён семьёй, на берегу его никто не ждал. Не имея над собой на корабле начальников по специальности, постоянный отрыв от своей базы, означавшие, что думать и действовать за него некому, требовали от него практически всегда принимать решения самостоятельно, без чьих-либо подсказок и помощи. А это надо заметить тяжёлая доля, когда ещё мало опыта и знаний. Выручала порой, а порой и пускала в ложном направлении только безрассудная молодость. Достаточно скоро был он переведён на более солидный корабль, хотя были на соединении вроде бы в его понимании люди постарше да и гораздо опытнее. Куча дальних и долгих, чуть ли не до года, походов в далёкие южные моря и океаны, из которых он неизменно приходил на своих ногах, а не на позорном буксире. Заслуги сочли боевыми и представляли к соответствующей медали, но пропала она где-то на переходе так и не найдя своего героя. Продолжал пререкаться с начальниками, но уже только по делу, а не по капризу как было иногда раньше. Мог и послать далеко на … или глубоко в... Прощали только потому что делал дело, и делал его, как оказывалось, совсем неплохо. Всё ему нравилось и устраивало во флотской жизни, необходимости в другой он не видел и потребности не ощущал. Убедился, что вытащил именно ту карту в своей жизни. Да и выбранная специальность, незавидная и неблагодарная, совсем непрестижная на флоте уже потому, что для строевых офицеров палуба всегда была палубой, почувствуйте разницу, была для него и подобных ему подволоком, стала своей, родной, лучшей, большие и маленькие победы над бездушным железом приносили радость и удовлетворение. И это было его удачей. Заявив в дошкольном возрасте родственникам, что пойдёт на флот, по случаю чего получил в подарок от своей тётки тельняшку, которая по размеру была подобна ночной рубашке, слово своё сдержал, на флот пошёл, но представления не имел о нём по большому счёту никакого. Моря ни разу в жизни не видел ещё. В первый раз увидел его, его Кольский залив в частности с платформы Мурманского железнодо-рожного вокзала, прибыв в числе других на первую в своей жизни корабельную практику. Глупо, конечно, но в голове была только одна осознанная флотская специальность, штурманская, и было большим открытием, что есть ещё ракетчики, артиллеристы, минёры, связисты, наконец механики. Вперёд не высовывался, не рисовался, никогда никого ни о чём не просил, должностей не вымаливал, считая, что нужно просто работать и если это делать хорошо, то тебя заметят и оценят. И всё у него двигалось, начальники решали сами его судьбу, он назначался на должности, при этом у него не спрашивали согласия, так ставили перед фактом, приказ такой-то от такого-то, не хрена выпендриваться, иди, воюй. Шёл и воевал. Может быть это и от того было, что на Тихоокеанском флоте всегда был дефицит в кадрах и подобного движения вверх по служебной лестнице трудно было себе представить на всех других флотах, так близко расположенных к центру, базирующихся, за исключением Севера, в цивилизованных местах, одна Прибалтика чего стоит. Так что совсем не обязательно на флоте иметь покровителя, занима-ющего высокий пост на флоте, в лице родственника и нет, который стелил бы и устраивал подопечному карьеру, она делается в большинстве случаев просто работой, которая замечается и оценивается. Очередные звёзды им получались своевременно, если месяц-полтора не считать какой-то уж задержкой. Был он замечен и отмечен и высокими флотскими структурами. Как-то вместе с представителями одного из питерских заводов в машинном отделении корабля, в поисках вдруг ушедших неведомо куда углов опережения подачи топлива и газораспределения, раздели звездообразную машину до ежового из 14-ти торчащих по окружности силовых шпилек состояния. Да содрали ещё под это дело громадное количество спирта и здоровенный рулон настоящей и крайне дефицитной бязи. Потом собрали и запустили её. Был фурор. Ещё бы, такой отличник. Ну, а о том, что он противился этому, считая, что до нужного места можно добраться более коротким и с меньшим объёмом работы путём, но сдался представителям промышленности, таким же как и он молодым, спешащим и не дочитавшим до конца соответ-ствующее техническое описание, никому ничего не сказал. Прикрывал своего начальника, флагмеха бригады, который когда-то ещё в училище, будучи четырьмя курсами старше, безуспешно пытался его построить, вопрошая о том, как он стоит перед главным старшиной. Случилось так, что над флагмехом сгустились тучи крайнего неудовольствия верхним начальством его деятельностью, плачевными результатами последней флотской проверки. Один из подчинённых моего кореша, к тому времени он стал механическим начальником уже небольшого соединения кораблей, разморозил машину, стоя в доке зимой, а кораблю уже через месяц предстоял выход на боевую службу. А установили это только после спуска корабля на воду и подготовке машин к запуску. Всё в хлам, из семи блоков живой только один верхний. Доложить наверх, значит положить голову начальника на плаху. Успокоил его: езжайте, я вам ничего не докладывал, дня за четыре все блоки поменяем, машину оживим. Влез в робу и, не привлекая специалистов, не приведи господь сдадут, организовал работу, нашёл блоки, благо катерники гробили подобные машины с завидной регулярностью, и вместе с механиком и его матросами всё поменяли, собрали, отрегулировали, запустили. Порой «обижал» начальников тем, что они, положим, что-то не смогли сделать, не допёрли своей головой, а он разбирался с этим в один момент. Вот встретил он как-то свой корабль, подошедший с моря к чужому пирсу, сошедший с него начальник тут же начинал высказывать ему претензии по бардаку. Оно понятно: начальник весь переход не спал, не вылезал из машинного отделения, пытаясь запустить только что законченный переборкой дизель, да не пошёл он. Так приятель мой прыгнул в машину, через три минуты ему уже было понятно, в чём здесь дело, конечно, оно было элементарным, нужно было только уметь считать до четырёх, не пропуская двух. А ещё через десять минут дизель как положено ему чихнул, фыркнул и, по сути, с полпинка, как говорят, закрутился. Доклад начальник принял без особой радости, ведь дело проходило на глазах матросов, а на военной службе, как известно, чем выше начальник, тем он умнее. Так вот и служил приятель мой.
Первым из роты он поступил в академию и закончил её. При этом опять же не строчил рапортов и не обивал годами порогов начальствующих кабинетов ни сам, ни его жена, как это иногда на флоте бывало. Ещё и упирался, так как всё его в жизни устраивало. Комбриг сам заставил его рапорт написать, да и удалось ему это сделать совсем не с первого раза, измором взял. Умудрился сдать вступительные экзамены, выиграть и конкурс, который в те времена существовал, на единственное место, предназначенное для его флота по соответствующей специальности. Так и не научившись изворачиваться, оставшись прямым, как шпала, после академии вернулся обратно на флот. А можно было и подсуетиться и найти тёплое место на Западе. Первым из роты стал он и флагмехом бригады. Бригады ОВРы, конечно, куда ему деться от неё, а ей от него, они навеки вместе. Флагмех это так в просторечии и по старорежимному, на самом же деле целый заместитель командира бригады по электромеханической части, длинно и солидно. Где-то лет семь только он был в этой неблагодарной и совсем незавидной шкуре. За двадцать вымпелов боевых кораблей, не считая кучи всяких разных катеров, и каждый день где-то что-то кипит, уходит, горит, вылезает, обрывается. Всё объясняется просто: на кораблях сплошь и рядом молодёжь, не обретшая ещё знаний и опыта, не способная утруждать себя долгими раздумьями и элементарным анализом просто последствий, а потому безумно отважна и решительна в принятии решений, действиях. Да, жизнь неблагодарная и незавидная, но именно это время его жизни для него было самым сладостным и радостным. Да, к этому периоду времени он покинул глухую деревню, перебрался ближе к цивилизации, и оказался на острове. Остров, надо сказать, был столичный, так как располагался рядом совсем с Владивостоком. Что там, всего минут 30 хода на катере от городского причала в Золотом Роге до ближайшего островного берега со всеми поворотами. Так что стал не сельским жителем, а самым настоящим горожанином, потому как остров тот, один из его многочисленных номерных городков из четырёх домов между морем, сопками, среди леса, есть часть Фрунзенского района города Владивостока. Да, если ещё в наименовании бухты последнюю букву заменить, так вообще Париж получается. Службу главного механика бригады правил он, как и всю предыдущую, исправно. Выходных у него не было, всегда на службе, при делах. Вот только в субботу и воскресенье позволял себе уходить домой пораньше, часиков так в 18-19, если, конечно, не было каких-нибудь авральных работ. Ну пожалуй хватит, ещё много чего можно долго и нудно рассказывать о нём, доказывая, что писать в газете о нём стоило…
А вот о других пишут. В газетах флотских, газетах центральных. И не только в газетах, но и в журналах, книгах, выпущенных к юбилеям создания училищ. Вот недавно в газете местной, «Боевая вахта» называется, рядом с героем-командиром одного из кораблей бригады, карасём совсем, но стремительно взлетевшим на командирский мостик, нарисовался ещё один герой, старшина турбомоторной команды. Бабник и пьяница. Как-то он вышел из своей квартиры зимним вечером в домашних тапочках выносить ведро с мусором, и пропал. Появился в своём доме только через три года, правда, в других уже тапочках и без ведра. Дело, конечно, он знает, но тем не менее. Однокашник по училищу мелькнул в «Морском сборнике», досрочно получил 2 ранга. Как-то там же, раньше ещё была крупная фотография другого однокашника, с комментариями по поводу его отличной службы. А приятель ещё по школе в захолустье средней полосы, потом однокурсник по училищу, вообще не слезает с газетных и журнальных полос. Он умудрился по окончанию системы распределиться в ЛенВМБ, службу правил на учебных кораблях в Кронштадте. Так имя его мелькает и в «Красной звезде», и в «Морском сборнике». Вот он умело проводит политзанятия, вот он бескомпромиссный секретарь партийной организации корабля, вот он провёл беседу с будущими офицерами флота о важности чего-то, ну и всякое там разное. А про моего знакомого флагмеха нигде ни единой строчки. В прессе, конечно. Надо заметить, что по этому поводу он, человек совсем не публичный, не смотря на возраст до сих пор краснеющий, когда его хвалят и поют дифирамбы, совсем не переживал. Но всё же. В прочем в печатных изданиях, типа очередных актов расследования аварий, имя его регулярно мелькало в 7-м пункте этой формы, озаглавленной – «Виновники». Формулировка его виновности с изложением номеров статей корабельного устава из акта перекочёвывала в другой печатный орган, в Приказ о наказании. В начале года обращали его внимание на недопустимость того то, того то, к концу года уже объявляли строгие выговоры и предупреждали о неполном служебном соответствии. В общем, всё в строгом соответствии с жанром. Но это всё-таки это не официальная пресса, а так для внутреннего употребления.
И всё-таки справедливость со временем восторжествовала и о моём приятеле всё-таки во флотской газете написали. Причины появления статьи появились с одной стороны неожиданно, с другой стороны ничего неординарного в этом не произошло, так обычная и рутинная флотская жизнь.
Разъярённый, в то же время убитый неожиданно свалившимся тяжким грузом на его голову и плечи горем, флагмех (ну, приятель мой) быстро шёл по отсыпке с пирсов в сторону штаба бригады. Козырёк фуражки натянут на самые глаза, полы, не застёгнутой шинели, развеваются ветром за его спиной чёрными траурными крыльями всемирной скорби. Траур у него, случилась безвременная утрата, скоропостижная кончина близкого и родного.
- Суки. Козлы! Уроды!! Дятлы!!! …удаки. Ублюдки! Долбо…бы!!… Шланги!!! Ну, надо же! – беспрерывно с подвыванием, причитал себе под нос главный бригадный механик, качал головой, хлопал себя по бокам, после каждого слова смачно плевал себе под ноги и в разные стороны, обиженно шмыгал носом, смахивал с ресниц выступающие слёзы.
Только что он вылез из кормовой машины одного из противолодочных кораблей бригады. Всё началось ещё вчера. Вместо того чтобы идти домой после доклада комбригу и полученному от него добру убывать к жене и детям, забрёл перед вечерним чаем на один из кораблей бригады. Вот потянуло его как всегда на дерьмо. Вроде бы просто так пошёл, с механиком на сон грядущий поообщаться, да до каюты его не дошёл. Какой-то чёрт потянул его, опять же просто так, свернул его с маршрута, пустил совсем по другому борту. Пошёл он не как обычно по правому борту, а по левому. Зашёл он в надстройку, зачем-то вскрыл дверь станции объёмного тушения, проверил давление в баллонах с воздухом. Удовлетворился полным давлением. Повернулся направо, открыл люк, и прямо в шинели спустился в кормовое машинное отделение. Даже достаточно высокий вертикальный трап не смутил. В машине сидели два молодых матроса перед обрезом и занимались помывкой фильтров. Перекинулся с ними парой фраз о том, как жизнь и какие виды на урожай в родном Нечерноземье, пошутил. При разговоре крутил головой, осматривая машинное отделение. Обона! Всем стоять! Не понравился цвет стоящего посередине машинного отделения дизельгенератора. Слоновая краска на нём потемнела и стала коричневой. Присмотрелся: краска местами, на его выхлопных коллекторах и моноблоках, уже поднялась пузырями и отслоилась от металла, в то время, когда на картере продолжала сверкать своим обычным слоновым цветом. Мама родная, приплыли! Всё предельно ясно флагмеху, всё здесь до остервенения просто: машину перегрели, проще говоря, вскипятили. Посмотрел вверх. И воды в расширительном бачке нет. Так что ещё вчера завёлся. И больше не оттого, что его подопечные в очередной раз сморозили недоразумение, как-то привык он к этому, а оттого, что корабельный механик упорно доказывал, что не перегревал машину он со своим стадом маслопупов, при этом смотрел ясными и честными глазами, недоумевал от необоснованных к нему претензий. Не любил флагмех того, что люди вот так отрицают очевидное, которое и видно, которое можно и просто пощупать, попробовать на вкус. Считал, что в этих случаях нужна элементарная правда. Попал в дерьмо, так что тут чирикать. Правда в таких случаях просто ускоряет дело, ложь же просто затягивает, пускает в неверном направлении.
Механика вытащили из-за стола в кают-компании, оторвав от чая. Вот он уже стоит в машинном отделении перед своим начальником по стойке смирно. Высокий механик смотрит на низкого флагмеха сверху вниз. Тот же смотрит снизу вверх на подчинённого, при этом начальственно заложив руки за спину и покачиваясь с носков на пятки. Успел механик шила, похоже, на грудь принять, да и одной стопкой не обошлось, наверное, поминки по дизелю справлял. Стоит, закинув голову назад, дышит исключительно вверх и в сторону.
- Что это такое, родной? – спросил флагмех.
- Где, что такое? Всё нормально у меня, - отвечал корабельный механик, при этом недоумённо крутил головой, оглядывая машинное отделение, пожимал плечами и разводил руками.
- Вот это что такое? – ещё спокойно, но уже с появившимся возмущением внутри, спросил начальник, указывая пальцем на дизельгенератор.
- Дизельгенератор, тащ капитан 2 ранга, ДГН-300, дизель М875Аз, - бодро ответил прищученный хозяин двигателя, продолжая демонстрировать непонимание.
- Понимаю, дорогой, что это не котёл и не компрессор, - медленно начал цедить сквозь зубы флагмех, тыкая пальцем в выхлопной коллектор, - вот это что такое.
- Выхлопной коллектор правого блока, - уже менее бодро, но всё ещё продолжая играть непонимание претензий начальника, ответил механик.
- Ты тут шлангом не прикидывайся. Перед женой будешь комедию ломать, когда заначку она твою найдёт или презервативы в кармане. Я спрашиваю, почему краска обгоревшая.
- Ни как нет, тащ капитан 2 ранга. Краска как краска, самая настоящая слоновка, она всегда такая была, - упавшим голосом сопротивлялся механик.
- С тобой, мех всё, ясно. Ты всё-таки на самом деле шланг или прикидываешься им? Когда машину вскипятил? – возмущённо спросил флагмех.
- Ни как нет! Не кипятил я! Не кипятил!!! – срывающимся фальцетом начал вопить механик, сдавая себя с потрохами.
- Да, воистину, смелого пуля боится, ленивого хрен …ёшь (если удобно читателю – затрахаешь), - совсем не к месту пробормотал тихо флагмех, набрал полную грудь воздуха, задержал дыхание, потом резко его выдохнул, подпрыгнул, с лязгом опустился на паёлы и истошно завопил, - всё, ты меня достал! Пробку на картере отдай. Сам отдай, своими ручками!
Стоящие рядом мотористы подали механику гаечный ключ, и тот полез под картер двигателя. Отдал пробку на картере. Пожалуйста, оттуда потекла вода, подтверждая правоту начальника. Флагмех намочил стекающей водой свой палец, лизнул его.
- Вода то пресная, родной, и к маме не ходи. Тут всё козе понятно. Что ещё надо тебе, мех, родной ты мой? – вытирая ветошью палец, удовлетворённый своей правотой, уже спокойно бросил начальник.
Что тут доказывать и опровергать? Всё здесь ясно. Перегрели двигатель. Механик же продолжал упираться, спасая собственную шкуру. Он тоже, как и его начальник, сунул намоченный водой из картера палец в рот, облизал его, закатил глаза и задумчиво поднял голову вверх, подумал, ещё раз лизнул, покачал головой.
- Не а, тащ капитан 2 ранга, вода солёная, – возразил начальнику корабельный механик, отрицательно качая головой, причмокивая губами, для верности ещё раз засовывая палец в рот, - ну точно солёная. Это сальник насос забортной воды потёк или холодильник масляный крякнул, оттуда вот и вода солёная.
Всё понимал механик, но стал оттягивать час расплаты, надеясь на то, что хоть сегодня его драть, резать и убивать не будут, пусть это будет завтра, ещё лучше послезавтра. Знает, что говорить. С холодильником или насосом забортной воды разобраться раз плюнуть, с моноблоками придётся встать раком дня на три, если по ночам ещё пахать, да моноблоки где-то найти надо. Флагмех от такой наглости, от вдруг появившихся различий во «вкусовых ощущениях и цветах» с подчинённым, совсем не согласился с извечной истиной, что в этих вопросах товарищей нет и начал приходить в ярость. Дал команду заполнять дизель водой. Вот она, идёт родимая через отверстие в картере, журчит аж, да и из контрольных отверстий на моноблоках вместо допустимых слёз весело ручейки текут, лишний раз подтверждая, что посадка гильз в моноблок от перегрева совсем уже не герметична. Набрали полную чуть ли не литровую банку воды, со слоем масла из картера чуть ли не на полпальца. Начальник и подчинённый стали поочерёдно запускать туда свои пальцы, потом их, грязные и промасленные, забыв об элементарных правилах гигиены, совсем не брезгуя, лизали языком.
- Пресная, - угрожающе говорил, лизнув свой палец, флагмех.
- Никак нет, солёная, - облизывая свой палец, недоумённо пожимая плечами и вращая удивлёнными глазами, упорно сопротивлялся корабельный механик.
- Пресная, ты, что тут мозги канифолишь, карась, - рычал главный механик.
- Ни как нет, забортная, что я совсем что ли не чувствую и не понимаю, тащ капитан 2 ранга, - верещащим голосом затравленного зайца не сдавался корабельный король дерьма и пара, пытаясь отрицать очевидное и оттянуть час неминуемой расплаты, беспрестанно облизывая свои пальцы и протягивая их ко рту начальника, - ну Вы что, тащ капитан 2 ранга, ну вот же она, вот, солёная.
Так и стояли, опуская свои пальцы в банку, облизывая их, определяли вкус воды, пресная-солёная. Вытащили прятавшихся за главными машинами мотористов и привлекли их к дегустации дерьма из картера дизеля в качестве третейских судей. Судьи, опасающиеся обоих, но всё-таки, наверное, больше своего непосредственного начальника, который всегда рядом, отвечали, что не могут понять, вроде бы как пресная, а вроде бы как и нет, и наоборот. Так и банку почти полностью вылизали. Комментарии излишни. Слава богу, что машина ещё проворачивается, значит, ума хватило вовремя остановить и не довести до задиров поршней в цилиндрах. В прочем вскрытие покажет.
Всё здесь понятно, и к гадалке не ходи, моноблоки надо менять однозначно. Флагмех устал от упорства механика, прекратил спор о вкусах и цветах, грохнув банку о паёлы, заодно пнул ногой обрез с недомытыми секциями фильтров так, что он перевернулся и с грохотом покатился по машинному отделению. Вылившееся грязное топливо разбрызгалось в разные стороны, окропляя механизмы и штаны не успевшего отскочить механика. Секции фильтров раскатились по паёлам, попадали в трюма. Приказал всем Зорькам стоять смирно. Всем то ли лежать, то ли лизать, но к утру оба моноблока снять, в противном случае приказано всем готовить шкерты и мыло, так как завтра все будут повешены на реях, будут брошены на вечное гниение в трюма, урыты, наконец, будут прилюдно пороты по голому заду на шпиле линьками.
Ночью флагмеху не спалось: Сначала виделись кошмары, потом он искал моноблоки и уже менял их. Мучили и ещё более дурные предчувствия. Что-то подсказывало, что заменой одних моноблоков дело ну ни как не кончится. И утро подтвердило самые более дурные предчувствия, что-то подсказывало, что заменой одних моноблоков дело ну ни как не кончится. И утро подтвердило самые страшные предчувствия. На корабле он был уже сразу после подъёма флага. Спускаясь, как и положено моряку даже по вертикальному трапу лицом вперёд, узрел ежовый частокол силовых шпилек, обнажившихся после демонтажа моноблоков. Удовлетворённо качая головой, хмыкнул: «Молодцы, однако. За ночь машину раздели. Могут, сволочи, когда захотят и когда прижмёт». Потом, спустившись пониже, замер на трапе со словами – япона мать. Увидел: прицепной шатун первого же цилиндра погнут. Гидроудар! Мало что двигатель вскипятили, так ещё и ударили на запуске, не провернув, не озадачившись тем, что вода куда-то уходит, суки позорные! Спрыгнул с трапа с истошным воплем: « А-а-а-а! Япона мать!» Его причитания и вой по убитой машине сопровождались лязгом паёл, на которых он неистово топтал своими башмаками сорванную с головы подвернувшегося под руку матроса пилотку. Точно, был готов от постигшей его утраты, бесконечного горя сожрать собственную фуражку. На крики сбежались все мотористы, чуть ли не все трюмные с электриками и не только. Прибежал командир корабля с помощником и замом. Сначала флагмех, причитая, гладил руками вскипячённые моноблоки, кривой шатун, потом полетели в разные стороны гаечные ключи. Матросы, а вместе с ними и главные корабельные начальники сочли благоразумным скрыться за главными двигателями. Механика искали долго, зашхерился. Ну, надо же, гидроудар! Да ещё по стоящим почти вертикально блокам! Это же изловчиться надо. Ладно бы главная машина, у которой 1, 7-й блоки смотрят головой вниз, хоть как-то можно бы было понять даже раздолбайство. А тут… Только машину менять.
- Суки. Козлы! Уроды!! Дятлы!!! …удаки. Ублюдки! Долбо…бы!! Свинопасы хреновы!!! Бараны… Шланги… Где герои, так нужные стране? Вместо них рождаются только дураки. Вас не женское место рожало, вас задница родила, - только эти слова и слышны были в машинном отделении.
Обычные комнатные тапочки на ногах корабельного механика, найденного и спущенного в машинное отделение помощником командира, вывели его окончательно из себя. В святая святых, в машинное отделение вот так, запросто спуститься в тапочках? Это что, прогулка на хрен? Вопли и лязг от этого ещё в большей степени усилились.
- Шкертуйтесь на реях, падлы, - в воплях флагмеха возмущение, трагедия, боль, разочарование, от которых он просто задыхался, дальше – Яйца вырву! А-а-а-а! Сгною, всех сгною! В трюмах сгниёте! У-у-у-у! Выдеру!!
- Суки. Козлы! Уроды!! Дятлы!!! …удаки. Ублюдки! Долбо…бы!! Бараны!!! - с этими словами и плевками флагмех влетел на второй этаж здания штаба.
Зашёл в свой насмерть прокуренный кабинет, сбросил на диван шинель. Дрожащими руками оторвал кусок сантиметров в шесть от длинной сигаретной «макаронины», презентованной одним из матросов с получением посылки от родителей, работавших на табачной фабрике и явно стыренной с конвейера, (тогда был известный горбачёвский табачный кризис), близкий по размерам к обычной сигарете. Долго не мог прикурить: спички ломались друг за другом. Наконец прикурил и нервно забегал от окна к двери, продолжая бормотать те же самые слова. Других слов у него просто не было. Погнутый шатун ввёл его в словарный ступор. Флагмех решительно сунул окурок в пепельницу, выскочил из кабинета и быстро направился по этажу в сторону кабинета начальника штаба бригады, оставшегося за комбрига, уехавшего на Военный совет флотилии. Тяжело, невыносимо одному находиться наедине со своим горем, надо его срочно разделить с кем-то. Постучал, не дожидаясь добра, раскрыл дверь и влетел в кабинет начальника штаба.
- Олег Гармаевич, япона мать, опять обкакались на х… по самое некуда, - начал с порога орать флагмех и бегать по кабинету, - суки потные, падлы в ботах, козлы вонючие, ублюдки, мудилы конские, бараны недорезаные…
- Мех, чего ты тут раскричался. Поясни спокойно, что произошло, - начал прерывать флагмеха начальник штаба, при этом втягивая губы и прикладывая к ним указательный палец, призывал к молчанию, кивая головой в угол своего кабинета.
В углу, в кресле сидел какой-то старший лейтенант с блокнотом на коленях и ручкой в руках. Знаки начальника штаба призывали сбавить тон и не выпрыгивать здесь из штанов.
- Что, что? Дизель п…дой накрылся! Гидроудар на трёхсотнике 41-го зах …чили .! Б..ди! – не унимался флагмех, игнорируя знаки начальника штаба, продолжал бегать по кабинету от стола к двери и обратно, не понижая тона своих воплей.
- Представляете, Олег Гармаевич, и эта зелень подкильная, механик, в машине в тапочках комнатных! Бл..дина, мудила недорезанный, курва подзаборная! Шлангом прикидывается! Не кипятил, не бил! - продолжал таким вот образом плакаться в жилетку начальника штаба, дальше всё в том же духе, - А-а-а-а! У-у-у-у!
- Ладно, мех, успокойся. Прими мои самые искренние соболезнования по случаю кончины дизеля. Что, первый раз что ли? Переживём. Иди, дай мне с человеком дело закончить, - сказал начальник штаба, - потом разбираться будем.
Флагмех вышел из кабинета, разделив своё горе уже как-то спокойнее пошёл по коридору к своему. Всё ясно, пар стравил, пустив его в гудок. Сел в кресло, закурил, уже почти полностью успокоился, после нескольких затяжек успокоился уже окончательно. Взялся за трубку телефона, она как обычно спокойным и приятным женским голосом представилась Мадонной, попросил Люстру, не забыв сказать – будьте добры. Началась работа и первый её этап - звонок своим техупровским подругам из дизельной группы. Надо было искать новый дизель, думать, как и где провести его замену.
Через некоторое время в кабинет к флагмеху зашёл начальник штаба. Флагмех уже спокойно, без эмоций доложил причины аварии, предпринятые им меры, примерный план выхода из создавшейся ситуации, обсудили и доклад на самые верха, надо же врать обоим одинаково.
- Мех, а знаешь кто у меня был? – уже уходя спросил начальник штаба, но увидев в лице флагмеха полное безразличие, пояснил. – Корреспондент «Боевой вахты».
- Ну и хрен с ним. Мне что, детей, что ли с ним крестить. По-шёл-л-л он на … - ответил флагмех.
- Ну, ну. Смотри, мех. Опасные они люди, однако! – сказал, закрывая дверь, начальник штаба, старше механика по возрасту, званию, гораздо мудрее и опытнее во флотской жизни.
Прошла пара недель. Аварийный дизель поменяли здесь же у пирса. Сами сделали вырез на палубе, грузовой стрелой торпедолова выгрузили убитый дизель и загрузили новый, отцентровали, обвязали, запустили. Потом обмыли это дело на пару с дивизионным механиком, корабельного же механика, сволочь эту, к столу не допустили. Виновных, конечно, наказали. В том числе и флагмеха. Проект приказа писал он сам. Посмотрев предыдущие по тем же аварийным поводам, где в двух последних ему комбриг объявлял выговор, решил, что пора и совесть поиметь, нарисовал себе за непрекращающуюся аварийность уже строгий выговор. Подумаешь одним больше, одним меньше, на жалованье всё равно это не влияет. А корабельный механик кроме служебного несоответствия, за тапочки и неспособность определить на вкус пресная вода или нет, близорукость и дальтонизм был ещё лишён и 14-го оклада. Изменил флагмех на сей раз своим принципам и не простил подчинённого. Может быть, это всё поправит его зрение и вкус. Точно к этому наказанию жена ещё добавит своё, возможно более страшное и изощрённое.
Как-то вечером, после доклада комбригу в кабинет флагмеха зашёл начальник штаба. В его руках был свежий номер газеты «Боевая вахта». Он бросил газету на стол флагмеха.
- Мех, на- ка почитай. Там на второй странице про нашу бригаду, - усмехаясь, бросил начальник штаба, выходя из кабинета, добавил, - очень интересная статья. Потом свои впечатления не забудь мне рассказать.
Флагмех раскрыл газету, нашёл статью, принялся за её чтение. Корреспондент поднял в статье проблему морской культуры на кораблях. Есть такое понятие во флотском обиходе. Это и подготовка экипажей, их морская выучка, безупречный вид корабля, чёткая и грамотная организация службы на корабле, строгое соблюдение флотских традиций и ритуалов. Прав этот писака, ведь и на самом деле есть в этом проблемы. Бывает она высокой, бывает низкой, бывает вообще никакой, отсутствует, то есть. Увы, в основном низка она у нас, что тут поделаешь. Всё начинается уже с трапа и кормового флага. Порой флаг грязен, обтрёпан, трап раздолбан, леерные стойки поломаны. Корабли не ухожены: ржавчина везде, грязь и сопли, ничего толком не расхожено, закисло всё насмерть, верёвки такелажа навязаны абы как, швартовы и все прочие концы затёрты и растрёпаны, страшны как смертный грех, марок на концах нет, даже простых, не говоря о разных там со змейкой, самозатяжных с пробивкой. Лёгости выбросок для швартовых оплетены кое-как, вместо песка в них молотки, а то чуть ли не кувалды, так и убить можно. Нормальных флотских швабр из распущенных на пряди и каболки концов не наблюдается, классических лопат для удаления воды с палуб тоже не видно. Вместо нормальных плетённых кранцев используются, подобно рыбакам и всяким разным буксирам, автомобильные шины. Медь бирок, шильдиков, палубных втулок, которая своим золотистым сиянием должна радовать глаз, зелёная от того, что по ней давно не проходились пастой, маркировки нет, инструкции, графики грязные, оборванные. Команды по корабельной трансляции звучат, хрен поймёшь какие, как в колхозе или на базаре. Нормальные командир с помощником от такого должны себе откусить кое-что. Дошли уже до того, что матросов по трансляции ищут. Услышать подобное для нормального помощника это всё равно, что на висящее у себя в промежности наступить.
- Правильно говорит, - отмечает флагмех, - люксы верхние (помощники командиров кораблей значит) ни хрена делать ничего не хотят. Как приятно зайти на корабль по аккуратному, с любовью оборудованному трапу, чистому, с брезентовыми обвесами, постеленным матом, с кистями на концах поручней… Морская выучка тоже желает лучшего. Обо всё этом и говорится в статье. Главный интервьюер начальник штаба. Поделился он опытом своим. В частности, рассказал, как, будучи ещё командиром корабля, на Камчатке ежедневно обходил корабль. При этом обязательно с мелом в руках, помечая крестами и прочими условными знаками объекты, территории, устройства, требующие незамедлительного приведения в порядок, потом проверял. Высказал своё мнение и видение путей повышения уровня этой морской культуры. Отличник начальник штаба, что и говорить. Дальше… Ну вот, оказывается есть на соединении и такие люди, занимающие совсем не последние посты в начальствующей иерархии, которые совсем лишены этой самой культуры морской… Флагмеху в момент всё стало ясно о ком идёт речь, кто там совсем лишён этой самой морской культуры. В статье этой корреспондент, карась хренов, животрепещуще, конечно литературно, описал его беседу с начальником штаба, сравнил его с сапожником и старорежимным боцманом, ещё там пару эпитетов приложил. Удивлялся, гад, как могут такие люди занимать высокие командные посты. Правда прямого текста не было, наверное, методами стенографии не владеет или цензура не пропускает. Опустил, писака хренов, мореман с паркета львовского училища заведующих клубами, ниже паёл, ниже второго дна. Вот только должность и фамилию не указал. Ну, похоже, начальник штаба его уговорил.
- Ну, сволочь, борзописец хренов, - прошипел зловеще, качая головой, флагмех, - попадётся на глаза, урою падлу, - яростно смял газету и швырнул её в урну.
Вот таким образом и появился мой знакомый флагмех на страницах флотской прессы. Единственный раз в своей жизни. Что вы хотите, страна должна знать своих героев. Вот узнала. Больше о нём никогда не писали. Нет, ещё было дело. Нашёл его в книге, изданной по случаю 50-летия училища, которое он своё время заканчивал. Там в разделе «Руководителей электромеханических служб соединений, объединений и технических органов на флотах и в центре» среди Заместителей командиров бригад ПЛ и НК по электромеханической части, есть и он, оттрубивший флагмехом бригады семь лет. Правда, опять без фамилии. Указан, в числе и многие другие. Ну, он то знает, что это о нём.

С У Е Т А

Служба военная это та же самая работа, по сути. Но она более интересна с точки зрения оплаты труда. Так за всякую работу в пользу кого-то, на благо чего-то на производстве или в какой-либо другой сфере предусматривается денежное вознаграждение. Тут может быть сдельная схема: наточил кучу болтов, посчитали их количество, получи за них. Выкопал яму, померили её ширину, длину, глубину, посчитали объём вынутого грунта, получи своё. В другой сфере оклады должностные, сиди и изволь оклад свой отрабатывать. На военной службе то же жалованье по окладам дают. Только там платят за рабочий день. А тут оплата идёт за сутки. Каждый час, что там час, каждая минута и секунда жизни военного оплачивается. И не взирая на то, что он делает в это время, денежки всё равно капают на счёт. Даже если спит, ест, водку пьёт, тёток охмуряет, то есть исполняет всякие мероприятия вроде бы к военной службе, то есть к труду по охране и защите интересов Родины, не относящиеся, всё равно это оплачивается государством сполна. Да, в нынешние времена в системе оплаты даже формулировка интересная появилась – сложность и напряжённость. Отчасти сложность и напряжённость сна, приёма пищи, распитие водки, охмурения тёток. А всё это потому, что рабочий день у военного не нормирован. У него не спрашивают, чего он хочет и хочет ли вообще. Да и живёт он, на флоте в частности на своём рабочем месте, не отходит далеко от станка или кузнечной наковальни. И вот такая посекундная оплата труда позволяет некоторой части военной публики порой ничего не делать по большому счёту. Ну, вот чем меру его труда измерить. Нет для этого весов, рулеток и прочих средств измерения. Ничегонеделанье в конечном итоге приводит к расплате. Но в денежном выражении расплата мизерна. Подумаешь, лишат введённого 14-го оклада, плевать. Всё равно на 13-й замахнуться, кишка тонка. Его в плавсоставе заработать надо, сам господь бог его лишить не в праве, что тогда говорить о командире или комбриге. А что надо для того, чтобы тебя бездельником не числили? Да немного всего. В определённой ситуации, определённое время надо делать проникновенное, озабоченное и умное лицо, порассуждать о направлениях и мерах по коренному улучшению организации службы, боевой подготовки, эксплуатации оружия и технических средств, жаловаться на катастрофическую нехватку времени, при этом обязательно спешить к незавершённым делам, учащённо дыша и вытирая пот со лба. Тогда всё будет хорошо. В общем, надо суетиться. Можно судорожно, можно спокойно и величественно. И всё будет нормально, будешь на отличном счету, обретёшь перспективу в карьере. Опасность того, что раскусят, конечно, есть. Но вот она едва ли вероятнее того, что будешь вкалывать как лошадь, надеясь, что это будет замечено и оценено. Что бы было замечено и оценено, надо опять же суетиться. И ещё одно из главных в этом: нужно браво об исполнении чего-либо доложить, даже в том случае, если к делу ты никакого отношения не имеешь. Надо помнить, что все почести достаются гонцу, принёсшему радостную весть первым. Вот такая жизнь. О суете и благах её рассказ будет.
Командир одной из бригад, затерянной на побережье Приморья деревни, собрался на Военный Совет флотилии. Вроде бы и проблем здесь быть не должно. Садись и езжай. Хочешь рейсовым пароходом, там и рестораны, бары и прочие развлечения, хочешь самолётом лети, два «аэропорта» рядом, до одного вёрст тридцать, до другого чуть больше ста, хочешь паровозом, до него двести с лишним, но ничего доехать можно. А можно и на своём «УАЗике», чуть больше пятисот километров по тайге. Ну, у комбрига своё видение решения задачи. Решил идти всё-таки морем. Но на своём пароходе, без ресторанов, баров и прочих развлечений. А вот, что бы там не искать машин для перемещений своих, развлечений решил он взять свой автомобиль. Желание комбрига, всё равно, что желание женщины, поэтому оно было незамедлительно исполнено. Поставили корабль лагом к пирсу, изловчились, положив доски, и закатили машину на палубу юта тральщика. Раскрепили её, стоит надёжно, бог даст, повезёт на переходе с погодой, не смоет её. Пошли…
И пришли… Но не туда, куда комбригу хотелось. Оперативная служба флотилии не дала зайти в Абрек, прогнала сразу до Русского острова. Встали у коллег-овровцев в одной из островных бухт. Начали операцию по выгрузке комбриговского лимузина. Не пошло дело. Грузились без проблем. Там пирс был выше, здесь же плавпирс гораздо ниже. Доски раздобыли. Все суетятся, бегают, кричат, вносят предложения. Хоть и помогают себе трёхэтажным матом, всё равно ничего не получается. Комбриг заведён уже, планы его срываются. Корабельные минёр с механиком стоят тихо в сторонке и спокойно наблюдают ход всеобщего аврала, возглавляемого комбригом. Среди активных участников процесса не только ответственный за погрузочно-выгрузочные работы, помощник командира, но и сам командир, зам, даже штурман в их рядах. Комбриг узрел спокойно стоящую парочку, не принимающую какого-либо участия в деле, и подскочил к ним.
- Вы что стоите? Почему вы, - запнулся в крике возмущённый комбриг.
Наверное, к своему почему ему хотелось добавить, почему что эти два лейтенанта не бегают, не прыгают, не кричат, не вносят предложений, наконец, не помогают процессу выгрузки хотя бы своим матом. Похоже, именно это он осознал и понял всю нелепость ситуации и своих претензий. Тем не менее, продолжил.
- Бездельники! По пять суток ареста каждому! – завершил комбриг разборку с лейтенантами.
- Всё прекратить! Закрепить машину! – крикнул комбриг и под командирское «смирно» сбежал по трапу на пирс.
Получили лейтенанты. Правда по воинским законам при наказании всегда формулируется вина, за которую наказывают. Наказание было без формулировки. А интересно, как бы она, формулировка прозвучала? Вот вам наглядный пример того, что лейтенанты в раз вошли в разряд бездельников и ненормальных офицеров, засветила им перспектива валяться на нарах гауптвахты. А всё только потому, что не поняли они ещё жизни флотской, не суетились вместе со всеми. Старший по выпуску на год механика минёр свою старлейскую звезду получил на пару месяцев позже срока, штурман же в срок. Может быть именно из-за того, что один не суетился, другой же в суете той был достаточно активен.
А машину потом всё-таки сняли уже без особой суеты. Перешли в Золотой Рог. Там под разгрузкой у одного из причалов стоял сетевой заградитель местной бригады, которым командовал старый комбриговский корешок. Заградитель своей грузовой стрелой снял с борта машину на причал.
Один из корабельных механиков то ли сахалинской, то ли Курильской бригады ОВРа, работал на износ и числился в отличниках. В основном летом, а ещё осенью и конце весны. Зимой как-то не получалось быть у него «отличником». Тогда его драли начальники как и всех за всякие большие и малые прегрешения. Но наступали конец весны, лето и он вновь становился передовым офицером. Ежедневно, кроме суббот и воскресений, сразу же после подъёма флага он облачался в рабочий комбинезон. С началом проворачивания спускался в одно из машинных отделений, засучивал рукава, опускал руки в масло, иногда тем же маслом в качестве макияжа так совсем нечаянно мазанёт себя по щеке, брал в руки кусок ветоши и поднимался наверх. И до обеда в таком виде, расставив руки, чтобы не запачкаться, шлялся по кораблю, своему и соседним, по пирсу. Со знакомыми здоровался, исключительно протягивая кисть руки, подворачивая при этом ладонь, ну что бы ни испачкать руку людям, его приветствующим. Не забывал делать задумчивое лицо, тяжко вздыхать, периодически устало тыльной стороной ладони вытирать не выступавший на лбу пот. И так до обеда. После обеда процесс повторять уже как-то и не надо. Обед в кают-компании, адмиральский час. В 15.00 развод на работы, к 17.00 конец рабочего дня, по сути. И кто скажет, что он бездельник. Работает парень на износ. И все это видят, особенно начальники. Всё предельно просто.
Сторожевой корабль совсем не первой молодости, до тридцати всего два года, собрался с вояжем в тёплые моря. Так по меркам Дальнего Востока не очень-то и далеко, в Южно-Китайское море, во Вьетнам. Не отдыхать, конечно, а служить по боевому. Флотская проверка в раз всех опустила на землю грешную. Всё вроде бы нормально. Пароход исправен, вычищен и вылизан, всё блестит, нет, горит, бумаги все исполнены безукоризненно. Матросы вычищены, вымыты, отглажены, все исключительно в новой робе, пострижены и побриты. Приготовлен прекрасный обед, разбавлен спирт для проверяющих с добавлением всяких-разных травок. Выводы же комиссии обескураживающие и убивающие. Не готов корабль к выходу в море. И всё упёрлось в механиков. Техническое управление флота в комиссии представлял зам начальника отдела эксплуатации с болгарской фамилией, в своё время долго и нудно служивший на кораблях этого проекта, когда они ещё в Приморье базировались на элитный 33-й причал Владивостока, входили в соединения эсминцев и не передавались в отстойную ОВРу. Знал он корабль от и до, как свои пять пальцев, в общем. Не только знал, но и интуитивно чувствовал его. Он то и спустился, не спеша так с техупровской горы, и нещадно оттрахал всё механическое стадо корабля, заодно дивизиона и бригады. Заставил, собака, вводить установку в действие. Ввели, провернули турбины, давая пробные обороты, уложились в норматив. Все спокойны: в котельном и машинном отделениях, кубриках порядок исключительный, чистота ослепительная, от сияния надраенной медяшки можно ослепнуть. А вот вакуум низкий оказался! В общем-то, он на пределе указанного в эксплутационных инструкциях, можно и пережить. Но для теупровского представителя всё равно низкий. Полезли в бутылку, доказывая свою правоту, тем самым дело только усугубили. Все негодяи и сволочи! На устранение замечаний трое суток, потом повторная проверка Техническим управлением. При неудовлетворительных результатах самые серьёзные организационные выводы, предусматривающие отрубание голов, отрыв и выворачивание наизнанку гениталий. Флагманский механик бригады выдрал находящегося на борту дивизионного механика, дал команду найти желаемый уровень вакуума до указанного срока и, в компании других бригадных флагманов, укатил в Находку развеяться и развлечься. Вольный, не закрытый как все прочие чуть ли не поголовно, этот город Приморья обладал всем необходимым для отдыха от праведных трудов флотского люда. Дивизионному механику драть не кого, только себя. Механик, однокашник по училищу, ещё до проверки был отпущен домой попрощаться с женой и дочерью. Место прощания в 150 милях хода от этих мест. С командира группы, два месяца как прибывшего на корабль из училища, взять нечего, пока толком он ничего не знает и не умеет. Для проформы и выпуска скопившегося пара построил кочегаров и машинистов, отодрал их. К слову, дивмех, закончивший училище с золотой медалью, был не настоящим отличником, то есть каким-нибудь там рафинированным интеллигентом, витающим в океане науки, формул и теорий, как обычно это представляется. Почему-то он оказался не на элитном Северном флоте, на больших кораблях, а на Тихоокеанском, к тому же на старых сторожевых. Он был решительным, исключительно порядочным и ответственным, знающим, не боявшимся грязной работы, с громким голосом, выдававшим перлы и изыски настоящего флотского языка, от которых, у культурной публики могли запросто и уши свернуться в трубочку, способным поставить на уши и другие опорные точки человеческого тела всех абсолютно, даже последних корабельных раздолбаев. Истинный флотский боец. Дивмех облачился в робу, спустился вниз и во главе машинно-кочегарного стада пополз по трюмам с горящими факелами из старых газет. Нет, не поджигали, не освещали себе дорогу. Так на флоте ищут вдруг потерянный вакуум.
Через трое суток на юте корабля флагмех бригады встречал зама начальника отдела эксплуатации Технического управления флота. Опухший, поцарапанный, с ввалившимися красными глазами в обрамлении тёмных кругов от бессонных находкинских ночей, с метровым сивушным выхлопом.
- Всё в норме. Вакуум подняли. Три дня из трюмов не вылезал, - бодро доложил флагмех, не забыв при этом устало вытереть пот со лба, покачать головой и с облегчением выдохнуть, конечно, в сторону.
В каюте механика лежало распластанное на койке тело дивизионного механика. Спит. Трое суток безвылазно, без сна и отдыха в трюмах в поисках нужных начальнику миллиметров столба. Уделался до точки. Даже не хватило сил сбросить робу и помыться. Лежит в той же грязной робе. Лицо, шея, виднеющаяся из выреза робы волосатая грудь, руки примерно того же цвета, что и роба на нём. Приказ о его наказании за неудовлетворительную подготовку к выходу корабля на боевую службу был ещё подписан в день проверки. Бездельник и негодяй, допустивший низкий вакуум, да вот ещё его вроде бы и не искавший. Флагмех его в Находке сходу нашёл.
Так что всё предельно просто во флотской жизни. Надо суетиться всего лишь и всё будет в лучшем виде. Суетиться надо!

ТАКСИСТЫ

Помощник командира сторожевого корабля вызвал к себе минёра.
- Значит так, лейтенант, прибегал рассыльный с КПП местной бригады, передал, что бы ты в 11.00 был в минно-торпедном отделе флотилии, - бросил помощник, посмотрел на часы, - Так время 10.30, ну ничего успеешь. Сопли не жевать, пулей в отдел. И лишнего там не болтать, все у нас нормально. Вернёшься, доложишь. В посёлке не задерживаться, сразу на корабль. Вперед.
- Есть, - ответил минёр.
Со своим есть ещё заметался и задёргался. Ничего удивительного нет, первый год на флоте. Ещё не вник в суть флотской организации, в частности в систему исполнения приказаний. Позже он поймёт, что полученное приказание не следует спешить исполнять, так как в любой момент может поступить очередное приказание, отменяющее предыдущее. Да и в этом районе впервые. Их база миль на 150-160 севернее, в одной из деревень побережья. А тут лодку, идущую с Амура на юг, в Приморье, на испытания от Золотого сопровождали, ну и завернули сюда по команде флотильского начальства. Вчера вот только вечером здесь, в Абреке, у 2-го пирса ошвартовались. И не знает он толком ещё местной географии. Отдел в Техасе, а там был то всего один раз, да и то с утра до обеда, когда распределялся после системы. Только и уяснил место нахождения автобусного вокзала, где вылез из автобуса, да штаба флотилии, где кадры находятся. Вообще-то для полноты картины надо привязку к местности сделать. Техас - это поселок, официально именуемый Тихоокеанский. Ну, народ вот таким образом сократил его наименование, сказалась тяга к Западу. Ещё по старому – Промысловка, иногда просто Стрелок по наименованию залива, ещё не Скотово – 17, ошибка – Шкотово – 17, и не город Фокин. «Столица» Приморской флотилии, еще одной номерной флотилии атомных подводных лодок, да эскадры. Залив забит кораблями и подводными лодками, поселок - офицерскими и мичманскими женами и детьми. Детских колясок и детей как ни где, море. Дети в двух местных школах учатся чуть-ли не в четыре смены.
Минер быстро переоделся, на ходу застегивая шинель, побежал на КПП бригады. Знакомыми ещё не обзавёлся здесь. Всё впереди, оботрётся ещё на флоте, появятся кореша и знакомые и на этом пирсе, и на десятке других, везде примут, обогреют, шила нальют и спать уложат. Выскочил за КПП. Подбежал к стоящей неподалеку группе офицеров, что-то обсуждавших между собой, с вопросами где этот минно-торпедный отдел и как до него добраться. Те, обратив внимание на еще не потертую шинель, начав с подначек о тяжелой лейтенантской доле, смеясь, популярно растолковали лейтенанту местонахождение МТО и маршрут следования, обрадовали и тем, что регулярного транспорта туда нет, только вечером может быть будет, да и то если влезешь. Попутка вряд ли подберет. По бетонке можно дойти до нормальной асфальтированной трассы, ну и дальше по ней до посёлка, всего километров шесть будет. В два раза короче, если даже не больше, по партизанской тропе руководителя национально-освободительной борьбы товарища Хо – Ши – Мина, вон там по склону сопки над речкой, что в бухту впадает. Рекомендовали быть аккуратнее, склон крутой, можно сорваться, а о лететь там не совсем близко. Дальше лесом…
Тут к воротам подскочил «Уазик» и развернулся. Из дверей КПП вышел капитан 1 ранга, похоже местный комбриг, и направился к машине. Минер, увидев, что капитан 1 ранга уже усаживается в машину, бросился к нему.
- Таш капитан 1 ранга, командир БЧ-3 СКР-…, лейтенант …, разрешите обратиться, - с мольбой в глазах и словах выпалил лейтенант.
Разрешение обратиться от располагающегося поудобнее на сиденье комбрига лейтенант получил.
- Тащ капитан 1 ранга, срочно вызвали в минно-торпедный отдел. Если Вы в поселок, то возьмите меня с собой, - попросил минер, жалостливо добавил, - Пожалуйста…
- Хм… Лейтенант! Ты что!? Обнаглел!? Я комбриг, а не таксист!!! – прорычал обиженный насмерть капитан 1 ранга и яростно захлопнул дверь машины перед самым носом едва успевшего отскочить лейтенанта.
Водитель ударил по газам и машина полетела в направлении так нужном минеру. Стоит наш лейтенант ошарашенный, оплеванный, опущенный. За что спрашивается. Потом поймёт. Флот это…
Совсем не кстати дождь заморосил. Ну что, делать нечего, надо приказание исполнять. А тут уже и назначенное время истекает. Вдуют ещё по полной схеме в отделе, а потом на корабле ещё и помощник добавит. Минёр подвернул слегка брюки, подхватил полы шинели и побежал, то огибая, то перепрыгивая многочисленные лужи в направлении партизанской тропы вождя дружественного вьетнамского народа. Миновал 3-й пирс, Свинячий, как его назвали те офицеры, что растолковывали ему маршрут движения. Подышал специфическими ароматами эскадренного свинарника, стоящего на сопочке за 3-м пирсом. Наконец достиг речки, увидел тропу, двинулся по ней. Она проходила над левым берегом речки. Склон на самом деле был крутым и обрывистым. До воды точных 7-8 метров, если навернуться, мало не будет. Минер скользил башмаками по мокрой глине, чтобы не упасть хватался за ветки деревьев и кустарников. Преодолел тропу благополучно. Тропу, ведущую к посёлку, не нашёл. Направление движения было ему понятно, рванул напрямую через лес. Вышел к поселку, потом добрался и до минно-торпедного отдела. Кое-как отмыл в ближайшей луже башмаки от налипшей грязи. Предстал перед очами минно-торпедных начальников. Опоздание его поняли, простили, убивать не стали. Ну, как это и положено, сначала кое-что уточнили, потом вставили, указали, определили, обратили внимание на вопросы содержания, использования соответствующего вооружения и отправили на корабль. Суть разговора, в общем, совсем не интересна.
Минер выбрался на место, именуемое в этом поселке как Семь Ветров, рядом с проходящей на Находку асфальтированной трассой. Постоял, голосуя пролетающим мимо машинам. Не берут. Идти обратно по тропам не захотел, грязно. Двинулся по обочине нормальной дороги, хоть и более длинной. Сначала оборачивался на звуки догонявших его машин, поднимал руку. Не останавливались те. А потом, когда увидел знакомый уже «Уазик», едущий из посёлка, с тем самым комбригом, который совсем не таксист, плюнул и пошёл, уже не оборачиваясь. Минёр подходил уже к мосту через речушку в самой низине, как мимо него проскочила черная «Волга» и остановилась. Встала, так встала, что тут такого, бывает. Лейтенант, не спеша, продолжал своё движение. С правой стороны машины приоткрылась дверь, показалась сивая голова с усами и начальственно, голосом не терпящим возражений, требующим немедленного исполнения, рявкнула: «Лейтенант! Тебя долго ждать!» Минёр на рявканье среагировал моментально и не раздумывая, ускорил шаг, потом перешёл и на рысь. Подбежал…
- Мама родная!
Сивая голова с усами сидела на плечах с вице-адмиральскими погонами. Ноги как-то ослабли, подогнулись в коленях, прошиб пот, язык одеревенел. Минёр судорожно начал крутить головой в поисках укрытия или определения маршрута бегства.
- Садись быстрее, - уже мягко, улыбаясь, бросил адмирал, захлопывая дверь, - чего грязь месить.
Ошарашенный минёр открыл дверь, сел на заднее сиденье машины.
- Куда тебе лейтенант? – спросил адмирал.
- На 2-й пирс, - наконец-то обрёл дар речи бедолага - минёр.
- По пути, завезём. А вообще-то здороваться надо, лейтенант, - обернулся к минёру адмирал.
- Извините, - промямлил лейтенант, а потом уже бодро и громко, - Здравия желаю товарищ адмирал.
- То- то, сынок. С какого ты корабля? Как служба идёт? – начал адмирал ласково, по-отечески спрашивать своего пассажира.
Пошёл обычный разговор.
Волга выскочила на площадку перед КПП бригады, с которой пару часов назад стартовал наш минёр, и остановилась.
- Ну, давай лейтенант, служи исправно, - проговорил адмирал, протянул минёру руку и крепко её пожал.
Из дверей КПП с криком «Смирно» выскочил комбриг и, поправляя фуражку, трусцой устремился к машине. Дверь машины открылась. Из неё для «приёма доклада» вылез несостоявшийся совсем недавно пассажир комбрига, который, между прочим, совсем не таксист. «Волга» же газанула и помчалась в сторону пирсов кораблей эскадры. Комбриг замер с вздёрнутой к козырьку фуражки ладонью, забыв дать положенную в таких случаях команду «Вольно». Минёру захотелось помочь комбригу, разрешить возникшую нелепость, дать команду «Вольно», но так и не решился. Но положение «Смирно» всё же не принял, прошёл молча мимо…
Таксист, Командующий Приморской флотилией Разнородных сил Тихоокеанского флота вице-адмирал Тихонов В.А., через несколько месяцев вместе с Командующим флотом и другими адмиралами и офицерами погибнет в авиационной катастрофе под Ленинградом…

Т О П Л Е С

В былые времена слово, что в заголовок положено, народные массы, в том числе и флотские, не знали вовсе. И слова такого не слышали, не говоря уже о понимании его смысла. Это сейчас, когда поднялся железный занавес, мы знаем уже всё и о обо всём. Спроси любого, что такое топлес. Получишь сразу исчерпывающий ответ о том, что это состояние женщины, к примеру, на пляже без спасательного нагрудника. Ну, нагрудника, спасающего женщин от похотливых мужских взглядов. В общем, прикрыт только низ плавками, а всё что сверху вывалено наружу. Ну и в те времена наши флотские это дело видели, только не знали как это по умному называется.
В самом начале 80-х годов экипажу одного из тихоокеанских тральщиков, тащивших боевую службу в Индийском океане, дико повезло. На исходе семи месяцев службы, после унылой работы в проливах по ведению «учёта» прошедших мимо них, стоящих на якоре грузовых судов, дали возможность, в числе других кораблей, спуститься за экватор и с деловым заходом посетить один из Маскаренских островов. Остров Маврикий, Порт – Луи. Вот это заход! Точно не Аден, уже потому, что Порт – Луи чуть ниже 20-го градуса южной широты. Не всем приходится экватор пересекать. По дороге из Владивостока доходит народ до 1-го градуса широты северной и ворочает направо, не пересекая экватора. Даже обидно. Снялись с якоря от Сокотры , двинулись на юг. По дороге провели традиционный праздник Нептуна. Пообливались, подурачились. Дошли до экзотического острова, встали. Тогда и не предполагали, что это нормальный курорт для цивилизованных европейцев, приезжающих сюда отдыхать и развлекаться. Доставили на борт валюту местную, раздали народу на руки в количестве им заказанном, но с учётом заработанного и оставшегося на счетах после заходов в другие порты. Народ разделили на традиционные пятёрки, назначили из офицеров и мичманов старших. Экипаж стал сходить на берег, набираться экзотических впечатлений Маврикия. Механику, как всегда не повезло. По дороге одну из главных машин напоили вместо топлива водой. Сделали это капитально. Рейки топливных насосов заклинены, форсунки однозначны в дерьме. Да и другой работы выше крыши. Кому отдых, а механику работа. Жизнь такая. Как в те времена говаривали штурмана, у которых постоянная работа была в море, в базе меньше, а чаще вообще её нет: якорь в клюзе, мех на пузе, - имея в виду, что нормальная работа на стоянке, позволяет механикам прекрасно чувствовать себя в море. Верно, но всё-таки отчасти Стоянка здесь не долгая, всего пять дней на всё про всё отпустили эскадронные начальники. Надо сделать всё, что бы в последующем без проблем обеспечить ход. Механик пожалел своих подопечных. Сам сидел на корабле безвылазно, не досыпал, крутил вместе с матросами гайки, расхаживал топливные насосы, опрессовывал форсунки. А матросов своих по очереди спускал на берег. Ведь уволятся в запас и больше не увидят этой экзотики, не смогут приобрести «колониальных» товаров. Всякая работа заканчивается, закончилась и эта. Провели контрольные пуски, всё работало исправно. Отмылся механик от грязи и в последний день пребывания на Маврикии во главе штатной пятёрки матросов сошёл на берег.
- Ну, что, орлы. Вы уже раз по нескольку сходили, - обратился механик к матросам, обвешанным фотоаппаратами, жующими жвачку, - давайте ведите и показывайте местные достопримечательности, а потом магазины.
Стоят матросы, молчат, думают. Потом их прорвало.
- Тащ старший лейтенант, да что там смотреть. Нет здесь ничего интересного, - загалдели, чуть ли не хором все пять бойцов, - в Адене, Ходейде и то интереснее. На пляж пошли. Там лучше.
- Вы что, охренели совсем, - начал заводиться механике, - седьмой месяц вокруг одна вода и вода. А вы на пляж!
Матросы упёрлись, продолжали убеждать механика о необходимости посещения именно пляжа. Приводили кучу примеров и аргументов.
- Хрен с вами, - сдался, наконец, механик к удовольствию матросов, - ведите.
Повели и привели. В раз стало понятно механику, так стремившемуся поглазеть на архитектурные и прочие достопримечательности Порта – Луи, упорство и настойчивость его матросов. Женщины на пляже практически все поголовно были с открытой грудью. Полубаня женская! Виды и положения всякие, формы разнообразные, размеры всевозможные. Холмы, колбы, фужеры. Большие, средние и маленькие. Висящие до пояса и нет, задорно задранные вверх, безжизненно опущенные вниз, смотрящие вперёд параллельно земле, смотрящие враздрай, плоские и острые, упругие молодые и сморщенные старые, всякие! У механика закружилась голова, кое-как разделся, лёг на песок, прикрылся рубашкой, чтобы не обгореть на солнце, опустил голову, чтобы не видеть, творящегося вокруг безобразия. Так и пролежал всё время, отведённое его группе на сход. Порой всё-таки голову поднимал и зыркал по сторонам. Встать и окунуться в океане так и не решился. Почему? Да понятно почему. Седьмой месяц всё-таки. Да и просто навыков не было, опыта.
Так что видели кое-что в жизни ещё до подъёма занавеса железного. После захода на корабле ещё пару лет, точно, замполиты боролись с крамолой: с появляющимися то тут, то там фотографиями с женскими прелестями. И зачем не понятно. Теперь то мы знаем, что это просто эротика, мягкая, если это определение применимо, высоко-художественная.

Т О С К А

Варенко Валерий Иванович, командир БЧ-2-3 базового тральщика БТ-78, во флотском простонародии просто «Машки», восьмой год на действующем флоте, уже старший лейтенант, затосковал. И есть с чего…
Бухта имени одного из героев древнегреческого эпоса, в череде других героических «греков», расположенных по береговой черте Владивостока. Диомид. Он, Диомид, или она, бухта, в описываемые времена была своего рода Меккой для тихоокеанской овровской братии, её кораблей и экипажей. К ним, тральщикам морским и базовым, малым противолодочным кораблям, примыкали и недалеко от овровских ушедшие, по рангу одинаковые, корабли и их экипажи: разные там катера флотские, торпедные и ракетные, малые ракетные корабли, пограничные сторожевики, десантные корабли, включая и их «летающие тарелки», катера на подушках то есть. И ещё подводные лодки, конечно дизельные, из разряда уже выходящих в тираж старушек 13-го проекта. Именно Мекка, так как собирались здесь «паломники» со всех дыр необъятного тихоокеанского побережья: ближних – опять же греческих Улиссовских и Парисовских, последние могут быть и французскими – Парижскими, ну это как кому удобно, чуть и относительно дальних – Разбойничьих и Владимирских, дальних – Сахалинских и Совгавнянских, совсем дальних – Броутоновских и Камчатских. Одни сами приходили к этим святым местам, даже на всех своих ногах, другие на части своих ног, но всё равно приходили сами, другие, уже совсем обезноженные, притаскивались за ноздрю на буксирах. Паломники - люди, паломники – корабли. Корабли ради одного: исцеления от всяческих наличных и будущих болезней, восстановления и последующего скитания по ближним и дальним морям. Здесь, в Диомиде, был номерной военный судоремонтный завод. В прочем есть он и сейчас, только захиревший, мало на что способный, по сути пустой, так как нет там уже прежнего изобилия кораблей. В те времена заводские пирсы и стенки были забиты настолько плотно, что, как говаривают, плюнуть было совсем некуда. Одни корабли застревали здесь надолго. Порой пришедшие сами, на своих ногах, и не до конца исцелённые потом уходили под буксиром, так как конец их исцеления, то есть ремонта, был бесконечен, поэтому его надо было волевым решением просто прекращать, и завершать ремонт вне территории завода. Часто именно так и делали. Другие приходили не надолго, становились в доки, чтобы почистить брюхо своё, поправить при необходимости «ноги» свои, то есть винты и валопроводы, и снова в море. Люди же приходили ради исцеления своих кораблей, долгожданного отдыха от бесконечного скитания по морям, от напряжения своей непредсказуемой, неорганизованной флотской жизни, всяких развлечений, иногда приводящих к обретению болезней. Владивосток и в те времена был городом большим, цивилизованным, вольным, располагал большим количеством мест, где можно было и было чем развлечься. Тем более, что масса людей приходила сюда из глухих деревень и посёлков, разбросанных по побережью, утопающих летом в пыли, зимой в снегу, лишённых вообще каких-либо признаков цивилизации. Город их завораживал, затягивал в пучину и круговерть своей стремительной жизни. Не только офицеров и мичманов, но и матросов. Но здесь та же служба была. И часто заводская вольница, приводящая к однозначному разложению экипажа на столько, что потом чуть ли не год приходилось приводить его в чувство, заканчивалась для некоторых плачевно. Особенно для командиров кораблей, реже для помощников и механиков. Слетали с погон звёзды, получение очередных, уже выслуженных задерживалось на неопределённые сроки, наконец, люди просто снимались с должностей. И не все потом выправлялись, для некоторых это было даже не началом, а концом карьеры. Под крылом бригады строящихся и ремонтирующихся кораблей, которой теперь уже не существует, возглавляемой тогда маленьким и злым капразом, звали которого между собой все, от офицеров до матросов, не иначе как «Кровавым карликом», не забалуешь.
Зима. Её вторая половина. В Приморье период китайских морозов. Это когда мороз за – 20, ближе к - 30 , в сочетании с ветром метров так под 20 и больше, да плюс к тому же повышенная влажность. Если все это сложить, ввести какой–нибудь поправочный коэффициент, то будет то же, что где-нибудь в Сибири, когда за – 40. В общем, холодно! Г – образный пирс Диомида. БТ-78 в ремонте. Как положено, разворочен… Капы машинного и генераторного отделения на рострах и коридорах сняты, вместо них постелены доски, кое-как укрытые брезентом. Непроницаемых дверей и люков нет, они где–то в цехах. «Яйцо» ПОУ осталось выгруженным в доке для последующего ремонта. В шахте плещется забортная вода по действующую ватерлинию, хоть рыбу лови тут же в офицерском отсеке, не выходя на лёд. Механик уже пробовал, правда поймал совсем немного, Из шахты ПОУ несет нестерпимым холодом. На переборках, подволоках и бортах иней. Холод собачий… В паровых трубах, брошенных от заводской котельной на корабли для обогрева давления нет совсем. Все сели дружно на штатные и нештатные электрогрелки, а те чуть теплятся, несмотря на то, что их уже переключили, добывая так нужное тепло. Не спасает… На вольтметре единственной не раскуроченной секции главного распредщита порядка 280 вольт вместо штатных 380. Лампы освещения горят в полнакала, люминесцентные, не способные при таком напряжении «стартовать», даже не мигают. Трансформаторы от недостатка напруги гудят, действуя на психику. Регулярно от перегрузки вышибает автоматы на сборках берегового питания и корабли погружаются во тьму, тут же улетучивается хоть и небольшое тепло от злектрогрелок. Бортовых источников питания нет. Всё выгружено, всё в заводских цехах. На камбузе вода не закипает. Обедали только в 18 часов, ужин, если и состоится, то, точно, где-нибудь около нулей, а может быть и после них.
Валерий Иванович тосковал у себя в каюте. Он лежал в койке, втянув голову в плечи и поднятый воротник шинели, застегнутой на все пуговицы и крючки, ну совсем как для строя, в нахлобученной по самые брови шапке со спущенными ушами, скрестив на груди руки в кожаных рукавицах на меху. На ногах серые солдатские валенки, найденные у боцмана и предназначавшиеся для верхней вахты. Под шинелью китель, под кителем выдаваемый плавсоставу коричневый шерстяной свитер, ворот которого спущен на ворот кителя. Горло замотано шарфом. Под брюками раздобытые у флотской молодёжи кальсоны, которые в обычной жизни ни при какой погоде не признавались. На шапке, усах иней. Весь сжатый и напряжённый, он бесцельно и бездумно смотрит в подволок. Промёрз до самых костей. Замёрзло не только тело, но и душа. На грудь уже немного принято. Сподобился зайти на нужный корабль, в нужное время: там в одной их кают разводили для сугрева спирт. В традициях флотского гостеприимства, конечно, поднесли. Но вот принятое что–то совсем не греет. Холодно! Тоска! Зеленая! Смертная! В пору то ли на луну волком выть, то ли стреляться…
Есть необходимость сделать не большее отвлечение, дабы в какой–то мере лучше охарактеризовать героя этой тоскливой истории. Валерий Иванович Варенко был одним из ярчайших представителей если не всей знаменитой Буки – роты минно-торпедного факультета, 72 года выпуска училища Фрунзе, то её части, ставшей членами тихоокеанской диаспоры, точно. Видит бог, выпуск 72 года был величайшим выпуском военно–морских учебных заведений во все времена своей истории. Уже потому, что дал дико растущему флоту огромное количество кадров. Может быть, это и просто моё личное восприятие, а может и потому, что чуть ли не весь выпуск дружно загнали на Тихоокаянный флот. Не знаю точно. Пришедшему на ТОФ на шесть лет позже них, за долгую собственную жизнь на том флоте мне довелось столкнуться с массой людей именно этого года выпуска: фрунзаками, голландцами, выкормышами родной Пушкинской пароходной школы, товмушниками, воспитанниками других систем. Довелось общаться, подружиться с ними близко и не очень, просто знать, учиться уму разуму у них как в деле, так и в поведении, перенимать их привычки и опыт, как нормальный, так и пагубный. В среде тех фрунзаков есть адмиралы, ученые, суперплодовитые военно-морские писатели, конкурирующие разве что с сочинителями детективов. Умные и не очень, высоко взлетевшие и низко павшие, раздолбаи и крайне серьезные. В общем, все разные. Валерий Иванович был легендарен в овровских и близких к ним кругах в 70–е годы. Из него фонтанировали потоки остроумия, специфических флотских афоризмов, он был постоянно готов к эпатажу, творил безумные выходки, среди которых были и его прибытие, будучи командиром «Ленка» в Разбойнике, на подъем флага верхом на лошади, его собственный расстрел у кормового флагштока им же сваренными патронами во Владимире, массой всего другого прочего. Оригинальность его и бесшабашность сначала забавляла и веселила окружающих, включая и начальников. Но ничего не может быть вечным. Со временем, конечно у начальников, наступило пресыщение всем этим. Увлёкся он, во время не остановился, а может быть, и не хотел останавливаться. Вот уже почти 30 лет от роду. Карьера не сложилась. Корабли меняются как перчатки, бригады тоже. То Владимир, то Разбойник, снова Владимир. Там снят, тут не назначен. Вчерашние однокашники уже давно командуют кораблями, и не только вот такими «Машками», но и рангом повыше. Уже в качестве командиров кораблей они ходят далеко, всерьёз и надолго. Вон, числившийся бестолковым и бесшабашным рыжий однокашник, в молодости по дороге к Суэцкому каналу смытый за борт, потом только через сутки найденный и поднятый на борт, и только поэтому не получивший ордена, уже в академию поступил. Пошедшие чисто по специальности уже не только дивизионные минёры, но уже и флагманские. Один флагманский уже даже и снят за то, что на одном из кораблей, стоящим у стенки, торпедист пустил боевую торпеду прямо в надстройку, которая свой бег, пройдя столовую команды, завершила только во второй каюте по ходу своего движения. Некоторые прошли траление Суэца и Читтагонга, на их груди сверкают ордена. Уже совсем скоро козырьки их фуражек будут сверкать дубами, штаны будут из другого сукна. Он, наверное, понял это и уволился в запас. При этом ему не пришлось добиваться этого, как было обычно, «начальники пошли ему навстречу» даже с некоторой радостью. Может быть, от понимания этого им в своё время мне был сделан подарок ко дню рождения с многозначительным пожеланием. Это был обычный шарикоподшипник 201-го номера, с надписью на прикрученной медной проволокой к нему бирке – всё для круглой жизни, найди тормоза. К слову: тормоза я нашёл. После увольнения затерялся он где-то на просторах Приморья. К своим двум сыновьям-близнецам в Питер он так и не вернулся.
Заморожено тело Валерия Ивановича, заморожена душа. Одно слово, тоска… От нее и загнуться можно.
- Что–то надо делать? Надо согреться, встряхнуться, развернуться и развеяться! А как, где? – пошел мучительный мыслительный процесс под шапкой.
Пошевелил усами, бросил взгляд на часы. 19.00.
- Суббота… Куда и что? Не в театр же, будь он кино- или драм-, ну и не в филармонию местную. В кабак!!! – созрело в замороженном мозге решение.
Встал. Встряхнулся, повёл плечами. Засунул руки в карманы шинели и вывернул их. В наличии небольшая горсть мелочи, мятый рубль и такие же мятые трамвайные и автобусные талоны. Да, материального обеспечения на маневрирование во исполнение принятого решения нет. Жалованье, привезенное помощником из Владимира в начале недели, уже иссякло. Долги роздал, в кабаке отметился, необходимые приобретения в виде пары носков и упаковки лезвий сделал. И все.
- Ну, ничего! Прорвемся! Мы моряки или куча наложена, – думал он.
Вот она ОВРа во всей своей красе. Только она может найти выход из любой ситуации…
- Так, это хорошо, что с утра ума хватило побриться, - проговорил про себя Валерий Иванович, проведя по щекам ладонью и рассматривая свою физиономию в зеркале.
Сбросил шинель. Сбросил с ног валенки, скинул шинель. Распахнул дверь рундука. Дрожа от холода, быстро разделся и переоделся. Отутюженные брюки, не затасканная ещё тужурка, ослепительно белая рубашка, нештатный шелковый галстук, завязанный широким узлом. Все рассказы о том, что на флоте караси не стираются месяцами, рубахи пропускаются только через сухую стирку, байки. Уважающий себя офицер всегда держит первый срок в своем рундуке, и чистая рубашка всегда в наличии. Вот он уже переодет.
Без стука Валерий Иванович раскрыл дверь каюты помощника командира, лейтенанта по первому году службы, оставшегося за убывшего в отпуск командира.
- Я на «Трал», - уведомил лейтенанта и, не дождавшись ответа, захлопнул дверь.
Ну не просить же у него, салаги, хоть он вроде бы и старший на борту, добро.
На « Трале»…
- Олег… - Валерий Иванович обратился к своему старому корешку, помощнику командира морского тральщика, заполнявшего замерзшими руками за столом журнал боевой подготовки.
- Валера, денег нет. Шила то же, - перебил его Олег, не поднимая головы от журнала.
- Да нет, я не за этим. Олег, орден дай… - успокоил его Валерий Иванович.
У Олега Исаева, седьмой год на флоте, то же уже старшего лейтенанта, таковой имелся. В первой половине 70-х заработал, будучи штурманом тральщика, на тралении Суэцкого канала. Получил его ещё раньше, чем первую песочную и юбилейную медали. Вопроса – Зачем тебе он, - не прозвучало.
- Возьми. Там в рундуке, на тужурке висит. Только смотри, ты его не пропей и не заложи. И давай быстрее, отвлекаешь. Завтра «Кровавый карлик» припрётся со своей бандой СК-1 принимать, надо ЖБП срочно добить, - Олег кивнул на рундук.
Валерий Иванович раскрыл дверь рундука и начал свинчивать с парадной тужурки орденоносного кореша знак признания особых заслуг того перед Родиной. Есть такой орден: в виде 3 – е степенной звезды, с числом лучей большим на два чем у звезды Давида (орден «За службу Родине в Вооруженных Силах» 3-ей степени), или как иначе на флоте говорят звезду шерифа.
- Да, комбриг завтра вам всем матку вывернет. Нацедит вёдер несколько вашей крови, на то он и «Карлик кровавый», - приговаривал Валерий Иванович, свинчивая орден.
- А может быть и шило у тебя где-нибудь пришхерено? - спросил Валерий Иванович, уже вставляя снятый орден в старую дырку давно потерянного училищного поплавка.
- Да, не жмись ты. В долг прошу. Полчерпака то всего на всего. Верну. Мне те же полбутылки механик с 103-го должен. Обещал на днях отдать, - продолжал Валерий Иванович, поправляя перед зеркалом привинченный в строгом соответствии с приказом Министра обороны по правилам ношения военной формы одежды орден на правую сторону и в нарушении его на повседневную тужурку.
- Ладно, поверю в последний раз. Больше чем полчерпака я тебе и не дам. Завтра флагманам после сдачи задачи налить надо будет, а то обидятся и вывернут матку наизнанку, затопчат насмерть – сказал помощник, нагнулся под стол и извлек оттуда почти наполовину заполненную бутылку, - вот как раз осталось. Мы с мехом чуть приняли для сугрева.
- Валера, а ты куда намылился-то? На волю при такой холодрыге и носа высовывать не хочется.
- Куда, куда… Холодно, тоска заела. В кабак рвану. Ладно, спасибо, – засовывая бутылку во внутренний карман шинели и застегивая ее, бросил Валерий Иванович.
- Ну ты даешь! Время то, - посмотрел на часы, - уже восьмой час. Суббота, хрен пробьешься. В прочем ты пролезешь. Вернись живым.
- Еще бы! Ну, все, исполняю «Буки», - улыбаясь, бросил Валерий Иванович, щёлкнул каблуками и выскочил из каюты с частично решенными пунктами ранее принятого решения.
В кабак народ, наглаженный, в чистых рубашках, из Диомида ездил, как правило, на такси. Это у мужиков с 33 – го причала всё рядом, пешком шагов несколько, так сказать. С кораблей стоящих в Дальзаводе, в 178-ом тоже всё недалеко, всего несколько трамвайных остановок. Возвращались же, уже иногда ободранные и поцарапанные, со следами на чёрной форме обтёртых стенок и асфальта, с прилипших к усам остаткам пищи, не помнящие ничего или почти ничего, по возможности: деньги, как правило, спускались в нуль, и если съема не случилось, так на общественном транспорте, а если подзадержалис и не успели на последний трамвай или автобус, то пешком. Не позавидуешь Диомидовским, а Улиссовским совсем, до кораблей добираются чуть ли не к утру. Возвращающиеся утром добираются уже строго на транспорте, даже иногда на такси. Кто сказал, что гусары денег не берут? Ещё как берут. Особенно по утрам. От предложенных денег на такси от дамы, пригревшей и обласкавшей на ночь, никто не отказывается.
- Рубль сегодня дежурный. Едем на автобусе, - решил Валерий Иванович, проскакивая заводскую проходную.
Короткого автобуса до Луговой, 13–го долго ждать не пришлось. Всё, запрыгнул, поехал. Встал на задней площадке, закомпостировал свой мятый талон, ногтём в замёрзшем стекле выцарапал амбразуру для осмотра окрестностей.
- Так, что у нас по маршруту следования, - раздумывал Валерий Иванович, - так, «Утес». Ну там делать флоту нечего. Традиционно кабак рыбацкий. Не любят там флот почему-то, запросто могут и нюхальник начистить. Наших там, точно, нет.
Вот и Луговая уже. Вышел из автобуса, двинулся в сторону трамвайной остановки.
- Вон «Зеркала» рядом. Не пойду. Наши есть там, но все таки больше там морской пехоты, - решал он на переходе с автобусной остановки на трамвайную, - Ходят, гады в своей полевой форме, в сапогах, источая аромат несвежих портянок. И куда комендант только смотрит. Подошёл трамвай. Четвёрка. Запрыгнул. Поехал дальше. За окном в выцарапанной опять же амбразуре мелькала вечерняя Ленинская, в прошлом и будущем Светланская.
- Ага, «Горизонт». Нет, едем дальше. Здесь пристанище решившего перекусить, согреться народа из числа дежурно–вахтенной службы ближней бригады подводных лодок, кораблей, стоящих в Дальзаводе, просто на кораблях сидящих, да и из засидевшихся на службе офицеров ближних флотских управлений и отделов тыла. Им только дорогу перейти. Наши вряд ли там будут. Едем дальше, - работала мысль Валерия Ивановича.
«Горизонт» можно числить заведением демократическим. Туда запросто можно завалиться в кителе или куртке, да ещё с повязкой «Рцы» на рукаве. В остальные же, расположенные в центре города и около него, в таком виде появляться было не принято, да и комендантская служба это отслеживала. Офицер, даже если он пьёт водку, порой неумеренно, падая потом лицом в салат, обтирает стенки, палубный паркет или дорожный асфальт на людях должен выглядеть празднично и красиво, то есть обязательно быть в тужурке и при галстуке. Через несколько лет появится и указание коменданта о том, что посещать ресторан офицеру позволяется только при наличии на нём белой рубашки. И это указание флотским людом, в отличии от множества других комендантских, исполнялось неукоснительно. Патрули проверяли рестораны. При этом белые рубашки не трогали даже в том случае, когда они доходили до полного безобразия, падая своими фейсами в салат, обтирая палубы и переборки ресторанов своими белыми рубашками, кремовым же настоятельно рекомендовали зал ресторана покинуть, при неподчинении просто выводили под белые руки будь они в совершенно трезвом, подобном стеклу состоянии. Порядок есть порядок. У коменданта Владивостокского не очень то забалуешь.
- Так, теперь что у нас? «Электрон». Пропускаем… Дальше «Океан». Был как–то, что–то не очень…- так в мысленных поисках места изгнания тоски из души Валерий Иванович добрался до центральной площади города.
Все здесь. Дальше уже некуда и бессмысленно. Он выпрыгнул из трамвая и медленно побрел по тротуару, прикидывая диспозицию и определяясь по месту. Посмотрел на часы уже почти девять.
- Так в «Волну» точно не пролезешь. Суббота, да там еще сегодня девки из варьете ногами машут. Деньги нужны на варьете. Отпадает. В «Приморье» и конюшню «Владивостока» не пойду, далеко, если не сдует, то сопли, пока дойдешь, точно замёрзнут. «Золотой Рог»… Нет, на позапрошлой неделе знакомую официантку там соком облил, между делом обложил. К тому же посуду расколотили. Минер с 201-го, козел драный, скатерть со стола содрал, посуда в дребезги. В карманах по нулям уже было. Компенсировать бой посуды было не чем. Минер документы в залог оставил. Дура, часы не взяла, удостоверения ей мало оказалось, только партбилетом успокоили. Выкупил что ли? Рано там показываться, пусть остынет. Как–нибудь потом зайдем грехи замаливать. В «Арагви» сразу после получки были. В «Челюскин»! Давно уже не был!!! – с созревшим решением Валерий Иванович направил стопы свои в сторону «Челюстей».
У закрытых дверей ресторана имени совсем не самого Семёна Ивановича, а грузового парохода, носящего его фамилию, «Челюскин», затёртого и раздавленного льдами в далёком Чукотском море в далёкие предвоенные годы, до того именовавшегося «Версалем» толпа изрядно замерзших страждущих и жаждущих. Все в ожидании снисходительности швейцара, стоящего за стеклом двери и совершенно не реагирующего на периодические стуки в дверь и размахивание купюр разного достоинства. Обычно рубля за глаза, ну похоже ресторан забит насмерть, и красненький червонец не поможет. Валерий Иванович протиснулся к дверям, преодолевая чинимые препоны уведомлением о том, что столик у него заказан. Прижался к стеклу, постучал пальцем, требуя внимания швейцара, и получил его. Провел ладонью по горлу: «Открой, позарез надо…» Швейцар соизволил приоткрыть дверь. Валерий Иванович распахнул шинель.
- Друг, видишь орден. Сегодня получил, обмыть надо срочно, - не просил, информировал. В информации звучало требование.
- Заходи, - раскрыл пошире дверь швейцар, пропуская Валерия Ивановича, - А вы, шушера, назад! Не напирай, кому говорю. Нет мест, и не будет. Стоять бесполезно, - тут же закрывая дверь, крикнул он загудевшей от несправедливости толпе.
Шапку и шарф в рукав шинели, шинель на руки гардеробщику. Настроение уже приподнятое. Скачками по лестнице вверх. И вот он зал ресторана… Все как всегда. Сизый табачный дым. Раскрасневшиеся лица. Грохочущие звуки оркестра. На эстраде высокий, патлатый с цыганистого типа лицом мужик, азартно, увлекая народ в пляс, исполнял извечный кабацкий шлягер: поспели вишни в саду у дяди Вани… Орава разношерстной и разноцветной публики перед эстрадой безудержно отплясывала помесь шейка с вариациями матросского яблочка и цыганочки. Мелькали платья всех цветов радуги, декольтированные и нет, строгие костюмы с галстуками и без, черные мундиры флотских офицеров с погонами, украшенными звездами от лейтенантских до капразовских. Адмиралов не наблюдалось. Все, это уже почти апогей кабацкого разгула… Всего час, не больше, до начала активного съема, с возможными плановыми и неплановыми вязками, продолжением «банкета» уже по квартирам, общежитиям, два до начала известной «третьей ресторанной смены».
Валерий Иванович огляделся, поправил орден, дохнул на него, поширкал по нему рукавом тужурки, добавляя блеска, чинно и благородно прошел в зал. Место ему нашлось тут же. Официантка не заставила ждать, проявляя уважение к орденоносцу: приволокла стул, чистую рюмку, тарелку, столовые приборы. За столом тут же нашлись знакомые знакомых, друзья друзей, родственников, правда, не оказалось. И вопреки общепринятым правилам по накрытию праздничной поляны непосредственно виновником торжества, поляна накрывалась как-то сама собой новыми знакомыми. Рюмки наполнены водкой из стоящего на столе графина. Высказаны и приняты поздравления, выраженные традиционным гип-гип и последующим троекратным и раскатистым ура. И уже кто-то бросил на барабан купюру, и в честь славного моряка Тихоокаянного флота старшего лейтенанта Варенко Валерия Ивановича, награжденного сегодня орденом, исполняется песня «Миллион алых роз». Люди за столом как-то забыли по какому поводу они пришли в ресторан и зачем. В общем, в полный рост пошел обмыв сияющего на груди Валерия Ивановича ордена, полученного лет пять назад его корешком Олегом Исаевым. Для истинного обладателя награды, мёрзнувшего на корабле, заочно, так сказать, для Варенко же на халяву.
С каждой влитой внутрь рюмкой настроение Валерия Ивановича поднималось, разливающееся по телу тепло уводило в забытье и совсем недавний собачий холод, и мрачность каюты. Выпито уже не мало. И вдруг, после очередной порции, что-то кольнуло в душе, опять потянуло холодом. Отогрелось тело, но так и не отогрелась душа. Эх, тоска то только затаилась, сволочь, вот взяла и вернулась. С последующей стопкой ещё больше она начала заполонять душу и нутро. Валерий Иванович встал. Пора отлить. Направился в сторону эстрады, забирая влево к гальюнам. Количество влитого внутрь свое дело сделало. Почти готов. И чтобы не крениться и не рыскать по курсу, приходилось сосредотачиваться, концентрировать внимание и напрягать мышцы. Зашел, в кабинку, качаясь и придерживаясь рукой за переборку, справил свою малую потребность. Вышел. Встал лицом к входной двери и начал процесс задраивания своей ширинки. Пальцы не слушались, пуговицы ни как не хотели пролезать в прорези.
Дверь распахнулась и в туалет влетели, что-то весело щебеча, две дамы средних лет…
- Ой, извините… - пропели они в два голоса и застыли в недоумении…
- Безобразие! Какая невоспитанность, - взорвался от возмущения Валерий Иванович, всё пытаясь справиться с неподдающимися пуговицами, - Что вы здесь в мужском туалете забыли? Или в вашем очередь? Выйдите отсюда, дайте процесс закончить.
Дамы в момент улетучились… Застегнув последнюю пуговицу вышел и Варенко, закрыв за собой дверь туалета с профилем дамы на табличке, дополненной большой и жирной буквой «Ж». Неподалеку, в ожидании очереди в свое по половому признаку заведение, переминаясь, возможно от напора скопившейся жидкости, стояли уже знакомые дамы.
Возникшие обстоятельства в конец испортили настроение и так уже пошедшее на спад. Все, хватит. Эти тетки всё испортили. К оттоптанной матери этот кабак, надо ехать домой в свою промерзшую берлогу…
Дошел до стола, за которым сидел. Молча, ни на кого не глядя, налил рюмку водки, грохнул ее и, не закусывая, не прощаясь, пошел на выход. Спустился по трапу, придерживаясь за перила, подошел к гардеробу и бросил свой номерок. Гардеробщик, поднял голову, уверился в том, что чаевых не будет, кивнул головой, заходи, мол, бери свою шинель. Валерий Иванович зашел, снял с вешалки шинель. Засунутой им в рукав шапки не оказалось. На верху лежала каракулевая шапка с козырьком и крабом. Сообразил, что у него не такая. Окинул взглядом соседние вешалки. Ага, вот она. Оделся, застегнулся, натянул на уши шапку и вышел из ресторана. Не спеша, стараясь держаться ровно, пошел в сторону трамвайной остановки.
Что-то не так показалось Валерию Ивановичу. И шапка давит как будто не родная, усохла она что ли. И ноги в полах шинели путаются, удлинилась она что ли. Шарф как не родной шею трёт. Ещё чего-то не хватает? Остановился. Хлопнул себя руками по груди.
- Епона мать! А шило где? Не вытаскивал же его из кармана, - и так уж истосковавшейся душе добавилось еще дополнительное огорчение.
- Ну, сука, потная. Гардеробщик. Вытащил гад. Больше некому, - подумал он, резко развернулся, и решительно направился обратно к ресторану. Внутри все клокотало от праведного гнева.
Зашел … У гардероба стоял изрядно подвыпивший достаточно высокий капитан 1 ранга и благим матом орал на гардеробщика. Шинель у него пропала. Валерий Иванович прислонился к стенке в ожидании конца разборки, что бы потом начать свою по поводу пропавшей половине бутылки спирта. Шинель все не находилась. В томительном ожидании он бросил взгляд на свое левое плечо.
- Что за хренота… Два просвета на погоне. Три расплывающиеся звезды, да и вроде они как-то и в размере увеличились, - в голове мелькнуло, - Ну, Варенко, ты и нажрался. Уже в глазах двоится.
Зажмурив один глаз, посмотрел. Всё так же. Два просвета. Три расплывающихся звезды. Зажмурив другой глаз, посмотрел на другое плечо. То же самое.
- Все готов, - подумал он и двинулся к орущим друг на друга капразу и гардеробщику.
- Сука он, потная, тащ капитан 1 ранга. Он у меня из шинели полчерпака шила сп… (в общем, вытащил), - хлопая себя руками по груди, покатил Варенко на гардеробщика, поддерживая капраза в его возмущении…
Нашлась капразовская, шинель. Бутылка со спиртом тоже. Лежала во внутреннем кармане шинели с погонами, на которых при одном просвете светились три маленьких звездочки, мирно висевшей на крючке в том же гардеробе. И шапка в рукаве оказалась. Снял он с головы шапку, вернул её владельцу, положив на вешалку. Вопли капраза теперь полетели в адрес Валерия Ивановича, в прочем он на них никак не реагировал. Порядочным оказался гардеробщик. Пришлось принести ему извинения и в качестве компенсации за понесенные моральные издержки всучить полбутылки спирта.
Валерий Иванович теперь уже в своих шинели и шапке. Добрёл до остановки и влез в трамвай. Вагон народом забит не был, да и не скажешь, что его было мало. Порылся в карманах в поисках талонов. Вытащил все. Взял один, не разбирая трамвайный он или автобусный, потянулся к компостеру. Пытаясь вставить талон в щель компостера, выронил его, от неожиданности выпустил из руки и все остальные, и они, подхваченные потоком идущего на обогрев теплого воздуха, полетели, кружась по вагону трамвая. Валерий Иванович успел проследить траекторию полета только одного из них, отметил место приземления и, уцепившись за поручень, пошел на его поиски.
- Ну, вроде бы здесь упал, - глядел он под ноги, - ни хрена не видно.
Опустился на четвереньки, осмотрелся. Не видно. Пополз на четырех костях по палубе в поисках своей платы за проезд. Перед ползущим Валерием Ивановичем вдруг встали ноги в сапогах на шпильках. Дальше не пролезть. А талон то найти надо. Перед народом неудобно, флотский офицер, а тут зайцем на трамвае. Не долго думая, он вставил вывернутые ладони между стоящими перед ним ногами в сапогах на шпильках и попытался их раздвинуть, что бы проползти дальше. Ноги не раздвигались, не смотря на прилагаемые усилия. Дальнейшие попытки прекратились, как только до его ушей долетел истошный вопль. Валерий Иванович поднял голову. Вопли исходили сверху от владелицы ног в сапогах на шпильках, тётки в модном пальто с песцовым воротником и такой же шапкой. Народ в вагоне тоже неодобрительно загудел.
- Опять не так. Не мой день похоже, - подумал Валерий Иванович и, без капли смущения уже вслух, возмущенно и громче кричащей дамы, - встанут тут на проходе всякие, нормальному человеку пройти не возможно.
Тетка поперхнулась. Ждала, по меньшей мере, извинений, а тут на нее еще наехали.
Трамвай остановился. Валерий Иванович, избегая продолжения полемики, так и не найдя потерянных талонов, выпрыгнул из трамвая. Осмотрелся. Дом Союзов. Проехал всего две остановки. Талонов нет. Попёрся дальше пешком. Ветер в лицо, пронизывает насквозь. Поднял воротник шинели, глубже натянул шапку и, поворачивая голову от ветра то в одну, то в другую сторону, повора-чиваясь задом и переводя дыхание, он упорно продолжал свой путь. Добрел до Дальзаводской. Встал. Постоял. Холодно и скрыться от ветра негде. Даже трезветь начал. Попрыгал, пытаясь хоть как-то согреться. Трамвая не видно. Посмотрел на часы. Время к нулям. Автобусов с Луговой точно уже нет.
- Все, завис. Дальзавод ни Диомид. Тут без пропуска не прорвешься. Через забор опасно. Тетки вохровские застрелят запросто. Теперь только пешком. Ну, козел вонючий! Тоску развеял! Лучше бы на пароходе мерз, и те полчерпака спирта усугубил бы с кем-нибудь, - роились в голове Валерия Ивановича покаянные мысли.
Вспомнил – в кармане рубль же с мелочью есть. Выгреб, при свете фонаря пересчитал. Рубль 37 копеек.
- Ну, еще попрыгаем,- метнулся он к обочине Ленинской и поднял руку.
Долго ждать не пришлось. Такси с зеленым огоньком надежды тормознуло рядом с замерзшим Валерием Ивановичем.
- В Диомид, только давай через Черемуховую, - бросил таксисту, усаживаясь рядом с ним на переднее сидение.
- Командир, как скажешь, через Черемуховую, так через Черемуховую,- весело ответил таксист.
- И счетчик включи.
Таксист, уже молча, крутанул счетчик. В движениях его почувствовалось раздражение. Понеслись. Командир, Валерий Иванович Варенко, откинулся назад, отыскал глазами счетчик и уставился в него. Пролетающее за окнами машины его не интересовало, все внимание только на крутящиеся колесики счетчика. Машина пошла по Черемуховой на подъём сопки. На счетчике – 1 рубль 27 копеек…
- Стой, приехали, - сказал Валерий Иванович и полез в карман за деньгами.
Машина остановилась. Он бросил на панель всю свою наличность и, забыв поблагодарить, выпрыгнул из машины, громко хлопнул дверью и быстро, быстро пошел дальше…
Валерий Иванович поднялся на вершину сопки. В лицо ему ударил пронизывающий ветер. Деваться некуда, побрел вниз к проходной завода. Вот он, его корабль. У трапа завёрнутый в тулуп вахтенный юта. Лампы светят в полнакала, натужно гудят трансформаторы. Холод собачий. Промерзшая каюта. На переборках, подволоке, борту иней. Сволочи, без него и чуть теплящуюся грелку вырубили. Наверное, помощник, салабон, читал сегодня главу по повседневной жизни из корабельного устава, дошел до раздела кают, и тут же каюты проверил. Молодой еще, оботрется, остынет.
Варенко Валерий Иванович, командир БЧ-2-3 базового тральщика БТ-78, в флотском простонародии просто «Машка», 8-й год на действующем флоте, уже старший лейтенант, врубил в каюте свет, грелку, потом свет вырубил и рухнул на койку не раздеваясь, в наглухо застегнутой шинели, с поднятым воротником, натянутой на уши шапке, с орденом на груди, натянув на себя ещё и одеяло. Невидящим взором он уставился в подволок. Тяжело вздохнул. Тоска! Зеленая! Смертная! В пору то ли на луну волком выть, то ли стреляться.

ОШИБКИ

Людям свойственно ошибаться. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Это аксиома. Всё зависит от того, к каким последствиям приводят допущенные ошибки. Плохо и страшно, когда в результате ошибок наносится ущерб здоровью людей, ещё хуже, их гибель, большой и малый материальный ущерб. И хорошо, когда эти ошибки своевременно исправляются. Без сомнения плохо, когда уже очевиден результат этих ошибок. Флот населяют люди, которые на месте не сидят, а постоянно что-то делают. Поэтому и в жизни флота ошибки не редкость. И поэтому его история полна чёрных страниц гибели людей, кораблей, аварий кораблей и техники. К этому, как правило, приводят ошибки в принимаемых решениях, наряду с элементарной халатностью и ненадлежащим исполнением своих служебных обязанностей. Появляются они от того, что не всегда люди оказываются способны в полной мере оценить обстановку, разобраться в ней, заставить себя дочитать и уяснить до конца ту или иную инструкцию, излишней самоуверенности. Бывают и другие ошибки. Ошибки в руководящих документах, орфографические, синтаксические, грамматические. И даже такие могут привести к нанесению ущерба здоровью людей. Бывало и так. Об этом как-то поведали друзья, в своё время покинувшие флот действующий и перебравшиеся в самый главный наш штаб, что в Козловском переулке стольного города Москвы.
Главнокомандующему Военно-морским флотом представили на рассмотрение и утверждение какой-то документ. Не важно, что это было: директива, положение, наставление. Документ, в общем. Да, Главком был ещё старый, тот самый годок из годков по сроку пребывания в должности. Лежит он день, два на столе главного морского начальника государства, а движения никакого. Не подписывает его Главком. Обычно он эти дела не затягивает. Ну ладно не подписывает, главное, что ничего не говорит, не объясняет причину. Документ согласован со всеми начальниками, стоящими ниже главкома, одобрен, визы соответствующие имеются, что ему, старому, там не хватает. Начали нервничать, ломать голову. Непосредственные «директор» документа, начальник одного из отделов основного флотского управления, и его исполнитель, офицер отдела, начали нервничать и ломать голову. Первый не очень так напряжённо, второй же более усиленно. Понимали они, что что-то не так, где-то допустили ошибку. Надо ещё раз всё тщательно проверить. Забрали бумаги, сели всем отделом и начали вычитывать, проверять стыковку с другими руководящими документами. И сделали это ни один раз. Нет ошибок. Всё нормально. Снова документ на столе Главкома. И снова всё повторяется. Бумага не утверждается, главком хранит молчание. Даже намёка нет. Документ опять в отделе. Вычитывается всеми. Начальник отдела уже периодически пьёт рюмочками корвалол, закусывая его валидолом, исполнитель документа периодически пьёт стаканами валокардин, закусывая его нитроглицерином. Все пребывают в растерянности, все вспотели и извелись. Перестали домой ходить. Полный аврал. Ну не находят ошибок. Приглашены консультанты из других отделов управления, подумав, что может быть, глаз уже от беспрерывного чтения одного и того же замылился как-то. Нашли в достаточно приличном по объёму тексте пару пропущенных запятых, да ещё в одном месте после долгих споров вместо запятой поставили точку с запятой. На это чуть ли не сутки угробили. Кто-то даже приволок из дома полный комплект учебников русского языка с 5-го по 8-ой класс, забрав его у своего чада. Всё нормально. На всякий случай весь текст документа перепечатали, что бы главком понял как-то, что работа над ошибками проведена. Даже взяли другую пишущую машинку, что бы хоть как-то шрифт отличался. Не поменяли только титульного листа, да и лист согласования старый оставили, чтобы не бегать повторно по этажам штаба, ездить по управлениям, разбросанным по всей Москве.
Выправленный документ лёг на стол Главкома. К ужасу всех опять лежит без движения. Не подписывает он его. Всё, конец света. Все обессилили, потерялись, потеряли и всякий интерес к дальнейшему своему продвижению по службе. Начальник отдела уже из-под языка валидол не выпускает, исполнитель – нитроглицерин. Начальник управления к делу подключился, когда вроде бы и не солидно с двумя адмиральскими «орлами» на погонах заниматься этой дураковкой. Вот вам и служба в Москве. На флотах считают, что это рай, в 17.00 море на замок, два выходных в неделю. Вот он, рай, во всей своей прелести. Мучались, мучались, пока документ не взял в руки назначенный совсем не давно с флота офицер. К работе его не привлекали, считали, что в делах Главного штаба зелен он. Это так, конечно. Ну, а у него было одно ценное качество: во всё, буквально, он вникал до конца, поэтому документы читал всегда от начала до последней строчки, включая и титульный лист. Ошибку обнаружил буквально через несколько секунд… Во второй строке документа, втором слове с начала текста, второй её букве, пропущенной букве… Первая строка: У Т В Е Р Ж Д А Ю. Вторая: ГАВНОКОМАНДУЮЩИЙ ВМФ. Пропущенная буква Л в наименовании должности главного флотоводца страны, объяснила всем причину затянувшегося утверждения документа. Начальник отдела сунул под язык таблетку нитроглицерина, непосредственного исполнителя документа в предъинфарктном состоянии увезли в госпиталь.
Документ положили на стол Главнокомандующего утром. После обеда уже забрали его с утверждающей подписью Главкома. И опять же он не сказал ни слова…
Ну эта ошибка случилась от того, что просто печатавший машинально пропустил букву. Бывают и другие. Ну, например, забудут просто что-то или кого-то указать, когда нужно это было сделать. Да, вот ещё одно наблюдение жизненное. Ошибки чаще всего совершаются внизу. Это и понятно, внизу, как правило, люди молодые, ещё не набравшиеся опыта. На верху ошибки случаются реже. Но тем не мене случаются. Вот говорили об ошибке, допущенной в Главном штабе ВМФ. А ведь там же, в Москве, находится и Министерство обороны страны. Орган, которому подчинён флот. И там случаются ошибки. Вот вроде бы обычный документ, издаваемый ежегодно. Какие там могут быть ошибки. Ан нет, и там ошибки иногда находят место. И они то же иногда исправляются, только не на самом верху, а внизу, так сказать непосредственно на местах. Вот ежегодный приказ Министра ко дню Военно-морского Флота. Начинается, как положено, с обращения к личному составу флота: Товарищи матросы, далее перечисление людей других воинских званий, в конце – генералы и адмиралы. Всё правильно, на флоте то же генералы имеются. Поздравил всех Министр. Предписал проведение морских парадов в главных базах флота. А потом даёт команду на проведение в ознаменование дня Военно-морского Флота 30-ти залпового артиллерийского салюта. Перечисляет города и веси, где этот самый салют должен быть произведён. География несколько расширена, чем в обычные государственные праздники. К городам-героям добавлены основные военно-морские базы: Североморск, Балтийск, Владивосток, Петропавловск-Камчатский. Или наоборот сужена: исключены города-герои, к флоту отношения не имеющие. Не помню уже, как на самом деле было в те давние времена. Не важно это. И вот здесь командир бригады кораблей охраны водного района, временно, взамен убывшего в отпуск командира дивизии подводных лодок, исполняющий обязанности старшего морского начальника ряда деревень, затерянных на севере Приморья, обнаруживает в приказе Министра Обороны ошибку. На Дальнем Востоке Владивостоку предписано проведение салюта, Петропавловску то же, а вот посёлку, наименование которого стыкуется с его фамилией, почему-то нет. Подставили Министра его клерки. Да и сам Министр виноват, надо же читать, что подписываешь, а то можно тогда маленькую или большую войну организовать. Не дело это. Звонить Министру он не стал. Решил сам исправить допущенную ошибку.
Главные салютные корабли, с 100-миллиметровыми орудиями и ручной подачей, у него в непосредственном подчинении. Эсминцы с подобной артиллерией, но большим калибром, уже отчасти списаны, отчасти доживают свой век в консервации. На других кораблях давно уже вся артиллерия автоматическая, из них салюта не произведёшь. Так что у него одного только в Приморье остались корабли, способные на проведение салюта. Один из его сторожевых кораблей стоит в линии парада на рейде Амурского залива во Владивостоке именно для исполнения салюта. Команда дана. Соответствующий боезапас на складах получен, доставлен на корабль, загружен в погреба. Проведены тренировки. Поставлена на уши местная гидрография. Выставлены в бухте несколько швартовных бочек. В преддверии праздника часть кораблей была выведена на рейд бухты, поставлена на бочки. Строго по ранжиру: сторожевой корабль, морской и базовый тральщики. Утром состоялся торжественный подъём флагов на кораблях под звуки государственного гимна, от штевней к клотикам мачт поднялись флаги расцвечивания. На своём катере комбриг обошёл строй из трёх кораблей, поздоровавшись сначала с противолодочниками, потом с противоминниками, и поздравив их с днём Военно-морского флота. На берегу Пресного озера состоялись народные гуляния, спортивные мероприятия, работала выездная лавка местного Военторга с дефицитными товарами. А что, всё как у людей.
А вечером, в установленное Министром обороны время, на водами залива, одновременно с главной базой флота во Владивостоке, грянули залпы 30-ти кратного артиллерийского салюта, сопровождавшиеся фейерверком сигнальных ракет, запускаемых с кораблей и территории штаба бригады. Исправил командир бригады ошибку, допущенную в канцеляриях Министра Обороны. Вот и так иногда исправляются ошибки.
Раскаты артиллерийского салюта над затерянном на севере Приморья заливом были «услышаны» и в штабе флотилии, и в штабе флота. Стукнул кто-то по доброте душевной. Точно, не начпо. Не такой он мужик. Может быть особист, а может быть деревенский военный прокурор, с которым комбриг был не в ладах, а может быть начальник местного тыла, которого комбриг, как старший морской начальник местной деревни, драл самым нещадным образом, стремясь как можно лучше обеспечивать свои корабли. Прилетели назначенные для расследования клерки. Всё раскопали. С комбрига вычли стоимость израсходованного боезапаса. Не простили ему, капитану 1 ранга, то, что он вот таким образом исправлял ошибки Министра Обороны, Маршала Советского Союза, и представили к досрочному увольнению в запас. По возрасту под увольнение он ещё не подходил. Комбригу удалось срочно «заболеть» какой-то заразой, не позволяющей править службу флотскую. В Новороссийске, где потом бывший наш комбриг осел, став в местном торговом порту капитаном-наставником, он уже ошибок чужих не правил и артиллерийских салютов в ознаменование дня Военно-морского флота не производил.

ПАСХАЛЬНЫЕ ЯЙЦА

Аккурат в преддверии светлого пасхального воскресения встретились два бывших соплавателя. Достаточно много времени прошло с тех пор, как они вместе служили на одном корабле. Со временем дороги их разошлись. Один был переведён в другое соединение и на штабную должность, другой ещё некоторое время служил на том же корабле, потом был переведён на другой корабль. Теперь дороги их опять сошлись, они уже не связаны службой, но проживают в одном посёлке, состоящем по сути их двух заселённых домов, синего и белого. Время всё меняет. В период службы на одном корабле между ними была казалось непреодолимая служебная граница: один из них был командиром корабля, носил погоны капитана 3 ранга, другой пришёл тогда совсем зелёным лейтенантом и стал командиром БЧ-2. И не понимали они тогда друг друга совсем. Тогда о какой-либо дружбе, взаимопонимании и речи быть не могло. Драл артиллериста, в прочем всех остальных тоже, командир, отдававшийся корабельной службе целиком и полностью, самым нещадным образом. А вот теперь, уже по большому счёту не связанные служебными отношениями, подружились и стали друг другу более чем приятны. Единственное что осталось с тех времён, так это то, что младший продолжал обращаться к старшему строго товарищ командир или по имени – отчеству и на Вы, не мог он этого переступить, старший же просто по имени и на ты. Один из них капитан 1 ранга, оперативный дежурный флота, другой капитан 3 ранга, командир сетевого заградителя. Время изменило и их внешний вид. Голова капитана 1 ранга обильно прибита сединой, капитан 3 ранга уже давно из мальчишки-лейтенанта превратился в крепкого и заматеревшего мужика, растерял весь свой чубчик и его голова теперь сверкает подобной бильярдному шару лысиной. Как водится: сели, разбавили спирт, на столе разложили нехитрую закуску, включая и крашенные пасхальные яйца, и предались бесконечным воспоминаниям о корабле, его экипаже, походах, стрельбах. Пили за здравие своих сослуживцев по кораблю, за упокой своего корабля, который и давал приют, и грел, и кормил, и уже который давно был исключён из боевого состава флота и принял смерть на переходе из родной базы к месту разделки на металл. Возможно, счёл он смерть свою разделкой на миллионы, а может быть и миллиарды, швейных иголок позорной и просто на просто на переходе от огорчения затонул, найдя вечный покой на дне Японского моря.
В своих воспоминаниях дошли до пасхальных праздников и яиц. Вспомнили, как в одно пасхальное утро один из кубриков корабля проснулся с крашеными частями мужского достоинства. С яйцами крашеными. Да, да, чуть ли не у каждого обитателя того кубрика, ночью, во сне, всё это мужское хозяйство было покрашено. По МППСС абсолютно грамотно: правое в зелёный цвет, левое в красный. Вот смеху то было. Замполит на дерьмо исходил тогда, узрев в этом проявление стремления народа к вере в бога. И доктор корабельный тогда всё переживал и расстраивался, думая о том, как народ в этом интимном и особо чувствительном месте будет краску убирать, если растворителем, то это «смерть». «Живописцы» же проявили в этом деле недюжинные умственные способности, использовав для этого дела обычную гуашь, а не какую-нибудь там эмаль. Так что смыли без особых проблем. Художников тогда по горячим следам вычислить не смогли, узнали о них только через год где-то, когда они уже были в запасе. А направление поисков злоумышленников было задано верно: только сигнальщикам да рулевым понятно расположение ходовых огней, кочегарам с трюмными, минёрам с разными рогатыми те огни до фонаря. Вспомнив, оба посмеялись от души, до слёз. Потом впали в обычный спор: времена изменились, от тоталитаризма и атеизма ушли, теперь все высшие чины стоят у аналоя в чуть ли ни первых рядах и неистово крестятся, закладку и спуск на воду новых кораблей освящают, недавно и корабли в поход уходящие тоже освящали, так значит и на кораблях на Пасху надо яйца красить. Тем более в воскресенье они завсегда на столе, пару сваренных яиц матросу отдай и не греши. Пришли к полному консенсусу. Надо красить. Нынешний командир по оперативному телефону дозвонился до своего корабля, дал помощнику и баталеру продовольственному с коком вместе соответствующие указания по покраске яиц. Выпили ещё. Яичная тема нашла своё продолжение.
- Тащ командир, Николай Николаевич, а помните, как Вы на моей голове яичницу сделали, - улыбаясь, бросил лысый капитан 3 ранга.
Капитан 1 ранга вспомнил. Покраснел, начал кряхтеть, ерошить свои седые коротко стриженные волосы. Видно было, что те воспоминания ну ни как приятными назвать нельзя.
- Да-а-а… - протянул он и на некоторое время умолк.
Было такое дело. Как-то ночью, уже после отбоя, прихватил командир, мучавшийся бессонницей, молодых лейтенантов, собравшихся в одной из кают отужинать. Те спирт ещё для нормального, полноценного и цивилизованного ужина из загашников своих не извлекали, но уже в каюте приспособили откуда-то появившуюся электрическую плитку, поставили на неё сковородку и собрались жарить яичницу. Яйца вон они, на столе в тарелке лежат. С десяток точно наберётся. Расшумелся и разорался командир по этому поводу, начал воспитательный процесс. Неопытный ещё в тонкостях службы флотской, в общем, и корабельной, в частности, лейтенант-артиллерист вступил с командиром в полемику по поводу того, что они тоже люди и имеют право на личное время и отдых. В конечном итоге на тогда ещё чубатую голову лейтенанта опустилась тарелка вместе с яйцами. Яичница на голове, на лице, на кителе и погонах...
- Ох и обиделся я тогда, тащ командир, - так и не дождавшись ответа продолжил капитан 3 ранга, - ещё тогда слово себе дал как-то отомстить за это. Так и думал, вот подрасту на флоте, так точно расквитаюсь.
- Прости, Валентин, - наконец-то выдавил из себя капитан 1 ранга, после чего начал сокрушаться и оправдываться, - Я был не прав тогда. Хрен знает, что на меня тогда нашло, какой чёрт дёрнул. Ну, расколоть яйца о палубу, понятно. А вот о голову подчинённого нет. Прости, Валентин, козла старого. Каюсь. Секи голову, делай со мной что хочешь.
- Голову сечь не буду, - улыбаясь, ответил лысый капитан 3 ранга, - а вот яйца расколошматить на Вашей седой башке, так с превеликим удоволь-ствием…
Долго ещё с чувством самого глубокого и искреннего раскаяния оправдывался седой капраз перед лысым каптри. А тот только снисходительно улыбался. В общем, так на грустной яичной ноте и закончилась встреча двух старых соплавателей. Но только до утра. Утром в светлое пасхальное воскресение, они вновь встретились…
Рано утром под окнами белого дома раздался дикий свист. В четыре пальца свистел лысый капитан 3 ранга. На призывный свист вышел на балкон седой капитан 1 ранга.
- Христос воскрес, Николай Николаевич. – крикнул капитан 3 ранга своему бывшему командиру.
-Воистину воскрес, Валентин, - ответил капитан 1 ранга своему бывшему артиллеристу, - подожди, я сейчас.
Минут через пять из подъезда вышел капитан 1 ранга с полным ведром воды и полиэтиленовым пакетом в руках, полотенцем, набросанным на плечо. Они вместе поднялись на пригорок, подошли к дверям одного из гаражей. Открыли гараж, зашли, дверь за собой прикрыли.
В гараже... Капитан 1 ранга извлёк из пакета другой пакет с десятком сырых яиц. Положил его на верстак. Разделся до пояса. Взял в руки полотенце.
- Ну, что, тащ капитан 3 ранга, капитан 1 ранга Корсаков к экзекуции готов, - доложил он и согнулся в пояснице и выставил вперёд голову.
И всё серьёзно, без обычных шуток и смеха. Капитан 3 ранга взял с верстака одно яйцо, задумчиво подбросил несколько раз его на руке, потом покачал.
- Давай, Валентин, не тяни, - приглушенно сказал согнувшийся капитан 1 ранга.
- И-и-и, э-э-эх, - выдохнул капитан 3 ранга и первое яйцо раскололось и растеклось по седой голове.
В руках второе яйцо. Попрыгало оно в его руке, покачалось и вернулось снова в пакет.
- Всё, Николай Николаевич, упражнение закончил, сатисфакцию получил, удовлетворён полностью, - сказал капитан 3 ранга, - давайте солью.
Он слил воду воду своему бывшему командиру. Тот умылся, вытерся полотенцем, оделся. Потом они похристосовались и расцеловались. Тут же в гараже на верстаке разложили закуску, опять же с пасхальными яйцами, поставили бутылку. И опять предались воспоминаниям о своей службе на том корабле. Тему яиц уже не трогали.

ПАТРИОТ

В относительно далёкие времена, когда наш народ ещё не имел представления о макроэкономике, рынок понимал как обыкновенный базар, где можно приобрести свежую зелень, семечки, фрукты, мясо с личного подворья сельских тружеников, модные тряпки из-под полы, драгоценный металл валялся под ногами, граммами и килограммами выбрасывался на свалку. В радиотехнических элементах его было мало, конечно, но там было и золото, и платина. Ну а вот такого металла как серебро было на флоте море неразливанное. Подумать только, на серебре энергетика стояла. Родили даже подводную лодку одного проекта, на которой поставили серебряно-цинковую батарею. Четыре группы, по 152 элемента в каждой. Это сколько же будет всего? 608 элементов! Каждый бак весом чуть ли не с полтонны, даже бог с ним, в два раза меньше. Цинк в сторону, серебро в остаток. Тут не то что осеребриться, озолотиться можно. Правда, всё быстро кончилось. Кажется, только на первых трёх лодках такие батареи поставили. А потом с Китаем, поставлявшим серебро, полаялись, в общем, закрыли тему, перейдя на обычные свинцово- кислотные батареи. Минёры же, пользующиеся для приведения своих торпед в движение не только керосин, кислород, перекись водорода, продолжают, и по сей день, использовать серебряно-цинковые батареи в своих электрических торпедах. Универсальные и противолодочные все поголовно на электрическом ходу. Народ со временем прозрел, конечно, поняв суть рынка, стал отделять зёрна от плевел, то есть серебро от цинка. Горел, конечно, на этом деле. В тюрьму, может быть, не всегда садился, но должностей лишался, с позором выбрасывался в запас. Увы, веяние рыночного времени: теперь любой корабль может оказаться не способным к выполнению задач, пускать ракеты, управлять энергетикой, только потому, что лихие бойцы срочной службы выкусывают из схем радиотехнические элементы, содержащие золото, платину, да и продают их, как семечки, стаканами. А там умелые люди драгметалл выделяют, делают ювелирные украшения. Такие вот дела.
В те времена тоже были нормальные рыночники, хоть и ничего не слышали и не понимали в макроэкономике, тем не менее, недоумевали они от того, что добро валяется под ногами. Был вот таким и один из флотских минёров. Толковый, в минном деле грамотный. Довольно быстро поднялся после училища с корабельного минёра до минёра флагманского. Но на глотку слабоватый оказался. Любил он яд алкогольный до безумия, к употреблению его относился даже с некоторым фанатизмом. В итоге, также быстро, как и поднялся, он спланировал и вниз до должности опять же корабельного минёра. Звёзды при этом на погонах всё-таки оставили, но оставили и в вечных капитанах тоже. По мере планирования вниз и жена у него ушла. Устали все от него насмерть. Так и оказался он на одной из минно-торпедных баз флота.
База… Под ногами горы аккумуляторов, использованных уже в учебных торпедах, не использованных, но с истёкшими сроками службы. И ни кому они не нужны. Сверху спущен план на сдачу металлолома. Но вот, что интересно. Цветной, драгоценный не нужен, нужен чёрный металл. И драли начальников именно за сдачу металла чёрного, заменить же его цветным было ну никак не возможно. У минёра с детства была страсть к химии, наверное, передавшаяся в генах. Отец – провизор в аптеке, мать – преподаватель химии в школе. Дома море книг и справочников по химии, фармакологии и медицине. Родители настаивали на том, что бы он пошёл в медицинский. Даже, умудрённые жизненным опытом, настоятельно рекомендовали они специализироваться в гинекологии. Ещё бы, почёт, уважение, благосостояние. Жизнь есть жизнь, и в ней бывают вязки плановые и неплановые, последние чаще в период курортных сезонов. Но влекла его романтика дальних странствий. Так и оказался он с задом в масле, хреном в тавоте, но зато минёром на военном флоте. Потом конечно осознал правоту своих родителей. В гинекологии было бы лучше, и в тепле, и при интересном деле. А тут карьера под откос. Ходил вокруг аккумуляторной кучи минёр, ходил, да и решил использовать свои познания в химии на практике. В библиотеке флотской взял литературу по химии, почитал, восстанавливая и проверяя свои знания. Раздобыл муфельную печь, кое-какие реактивы. Провёл опыты. Всё получилось, в руках серебро высочайшей пробы. С килограмм набрал, потом опыты свои прекратил. Пытался с начальником говорить о пропадающем под ногами добре, вопиющей бесхозяйственности. Отмахнулся тот от назойливого минёра. У него в голове только план по сдаче так необходимого стране чёрного металла.
Ушёл минёр в отпуск. В кои веки досталась ему путёвка в санаторий на юг. Не сезон, конечно, но всё же. В санатории быстро, быстро спустил он свою наличность с новыми знакомыми и разными там процедурами, начал обыкновенную санаторную жизнь уже с нормальными медицинскими процедурами и прогулками. В одну из своих прогулок на набережной случайно столкнулся и познакомился со священнослужителем. У тех то же бывают отпуска, и они то же иногда предпочитают отдыхать на юге. Пошли разговоры о боге, споры о мироздании представителя культа и атеиста. Минёр вспомнил о своём килограмме серебра. Церковь же занимается изготовлением свечей, всякой церковной атрибутики. Подумал о возможности поправить своё материальное положение, да и священнослужителя то же. Ему же тоже питаться надо. Официальное поповское жалованье в епархии вряд ли выше жалованья флотского офицера, если не считать левых доходов, попадающих напрямую в его карман. К килограмму серебра можно без надрыва ещё десять добавить в кратчайшие сроки. Но поп тот оказался честным, наотрез отказался от подобной сделки с заблудшим в грехе минёром. Поп тот оказался не только честным, но ещё абсолютно нашим. Тут же стукнул куда следует. Так и попал минёр в разработку органов безопасности. Присматривать за ним стали.
Отпуск закончился. Минёр вернулся во Владивосток. Служит, пьёт потихоньку, начальники терпят, так как дело своё он знает. И не ведает минёр, что за ним присматривают. Те южные чекисты все материалы своей разработки на него передали коллегам из флотского особого отдела. А минёр живёт, служит и повода для проведения операции по захвату на горячем не даёт. Металл драгоценный не добывает, в церковь не ходит, с представителями местной епархии не общается и не ищет с ними контактов, не ищет каналов сбыта серебра. Как обычно пьёт потихоньку, но дела служебные исполняет вполне исправно. В общем, Родину не продаёт ни в форме продажи драгоценного металла, ни в какой другой. Устали ждать чекисты и решили сами взять дело в свои руки, ускорить и раскрутить его, в общем разработали целую операцию. Глядишь и благодарности, и повышение по службе за успешную операцию будет. Дело то обещает быть громким. В нынешние времена подобная операция, кажется, контрольной закупкой называется.
Определили особисты минёрские пристрастия. Ну и вроде бы как случайно за одним столом с ним в одном из Владивостокских ресторанов оказывается чекист. В гражданской форме одежды конечно. Вид разбитной, рубаха-парень, под рубахой диктофон. Ни один, с ним ещё нанятые для дела будущие свидетели. Познакомились, подружились. К радости минёра новый знакомый щедро наливает. А что скупится то, деньги же начальник выдал на такое значимое оперативное мероприятие, не пожалел. Так что тут не какая-нибудь пьянка, а хитро разработанная операция. Официантка предупреждена о том, что официальный счёт понадобится для отчёта. Минёр пьёт, сидящие с ним за столом делают вид, что пьют, нельзя им, они при исполнении. Выпитое давно уже перевалило за дежурный минёрский червонец. Хорошо. О море поговорили, о службе. Чекист так и тянет его на разговор о российской бесхозяйственности в отношении ресурсов, материалов, техники. Удачно зацепил. Пьяного минёра понесло. Тут же на салфетке начал он вилкой рисовать математические выкладки потерь в доказательство той самой бесхозяйственности. Чекист уж руки потирает, чуть-чуть дожать остаётся. Зацепил драгоценные металлы. В самую точку попал. Конёк минёрский, всё он знает по этому флотскому Клондайку, всё умеет. Хоть и пьяный уже, но всё равно увлечённо сыпет формулами химическими, технологию рассказывает, из чего, как и что.
- Ну, а если добыть серебро из аккумуляторов, - наступил момент истины в операции, - а потом продать его. Тем же ювелирам, к примеру?
Минёр тут же протрезвел. Он шумно вдохнул ресторанный воздух через свои ноздри, расправил грудь и плечи, покачал головой, несколько раз икнул. Потом плеснул себе полную стопку водки, опрокинул её в себя. Встал, затянул ослабленный узел галстука, покачивая из стороны в сторону головой, запахнул и застегнул на все пуговицы тужурку, одёрнул её, принял строевую стойку.
- Я, Родину не продаю, - громко, гордо и с чувством высочайшего достоинства сказал минёр человеку, предлагавшему торговать народным добром, добавил сквозь зубы, - крысы тыловые.
- Честь имею, - закончил, щёлкнув каблуками башмаков и резко наклонив в поклоне голову.
После поклона голова минёра также резко выпрямилась. Он с презрением посмотрел на сидящих за столом, с грохотом придвинул свой стул и гордо пошёл на выход из ресторана. Сначала чётко и прямо. Потом, уже расслабившись, кренясь и рыская по курсу.
Выделением серебра минёр больше не занимался. Свой килограмм под покровом ночи утопил в море. К начальникам с дурными вопросами по сбережению народных богатств больше не приставал. Пусть гниёт и пропадает. Особисты наблюдение за ним сняли. Их начальник сказал, что нечего тратить на него время. Наш это человек. Одним словом настоящий патриот.

ПАТРУЛЬ

Ближний пригород Питера. Пушкин. В прошлом Царское село. Суббота. Зима. Нормальные, белые люди с традиционными напутствиями водки не жрать, вина не пить, покинули стены училища, иногда именуемого старожилами пароходной школой, и ушли в увольнение. Ненормальные, чёрные – сидят. Причины у всех разные. У одних хвостов по учёбе, несданных зачётов выше крыши, когда сессия вот уже на носу. У других назначенные начальниками всех степеней, начиная с командира отделения, старшины всего лищь курсом старше, сроки отсидки без берега, при старом ещё уставе от минимума – неделя до максимума – месяц. У третьих просто нет денег, а без них в городе зимой делать нечего, если только сопли морозить. У некоторых же причин сидения сразу несколько из перечисленных, в общем, всё в одном стакане. Безденежные это все неместные, папы с мамами которых живут далеко от Питера. Среди сидящих и Шура Поляков. Человек – скала: высокий, под 190, с необъятно широкой грудью, здоровый как буйвол, жизнерадостный до остервенения. И возраст будьте на те. Года на четыре старше своих однокурсников. До училища успел и поработать на Малой Земле, там же и в стройбате послужить и даже дослужиться аж до младшего сержанта. Лыки, заработанные в армии, в училище в первые месяцы первого курса быстро так быстро с его погон слетели, и больше до самого выпуска не возвращалась. В прочем, он и не расстраивался, исповедуя железный принцип: чем чище погон, тем чище совесть. По возрасту он должен был бы уже по второму году на действующем флоте корабельную службу править, управляя братией машинистов котельных и турбинных какого-нибудь парохода, готовиться дырявить погон под старлейскую звезду, да и существовать не на скудное курсантское жалованье, а на полнокровное офицерское, большее раз в двадцать, а он до сих пор штаны протирает в училищных аудиториях и ещё до сих пор не сменил бескозырку на мицу, фуражку то есть. Шура с высоты своего роста и возраста, опыта жизненного смотрел на военное существование и суету весело, скептически и пренебрежительно, частенько в прямом смысле слова издевался над начальниками и службой военной вообще. За это был и не любим ротными и факультетскими начальниками.
Позже, по выпуску он, естественно, был распределён куда подальше. Конечно на Тихий океан, потому как дальше вроде бы и некуда. Не помогло и то, что к тому времени он стал зятем армейского генерала с овощной фамилией Огурцов. На флоте кадровики, внимательно изучившие его личные дело с животрепещущим описанием его «способностей и достоинств», сослали его с генеральскими дочкой и двумя внучками, одна из которых была на руках, а вторая в утробе матери, в самый дальний угол военно-морского Приморья. А там почти совсем не было признаков хоть какой-нибудь цивилизации, не избалован был он, тот угол, и льготной выслугой, и большими надбавками. Он, определённый кочегарным начальником на паровой сторожевой корабль, с которым по возрасту был годком, очень скоро стал также нелюбим за те же прегрешения своими командирами кораблей, старпомами, замами и всеми прочими вышестоящими начальниками. В конце концов, его и оттуда сослали в консервацию на один остров, носящий наименование титульной нации нашей Родины. Ну это всё будет ещё потом.
В общем, числился он редкостным раздолбаем, не смотря на свой возраст. Обретя за какую-то очередную выходку месяц без берега от командира роты, Шура сидел, как и все остальные бедолаги. Между прочим, он был местным. В Питере жили его родители, кстати папа был отставным флотским полковником. Сидеть ему, как и всем остальным, скучно и не радостно. Мало в стенах системы развлечений. Пожалуй, единственное, определённое двумя днями в неделю, развлечение это танцы в клубе по субботам и воскресеньям. По времени достаточно давно прошёл штурм клубной кассы страждущими и жаждущими девицами. Он проходит часа за два до начала танцев. Обычно при этом в лучшем случае кому-то отдавят ноги, повредят маникюр, разлохматят причёску, порвут пакет, в котором лежат туфли, в худшем порвут одежду и расцарапают лицо. Уже как почти час народ отплясывает на клубном паркете под утверждённый училищным политотделом в духовом исполнении репертуар, в котором самое «крамольное» поспели вишни в саду у дяди Вани да эх Одесса. Танцы уже изрядно надоели, репертуар «трубадуров» из училищного оркестра, вечером сбрасывающих с себя форму и одевающих красные пиджаки, давно приелся. Контингент девиц, определённая часть его доходящая чуть ли не до половины, тоже, как и репертуар оркестра, не сильно меняется. Он постоянен, давно знаком и опробован, для некоторых орлов с «летальным исходом» и последующей госпитальной койкой в соответствующем отделении питерского морского госпиталя. Налицо упущения командования, так как не был народ теоретически научен должным образом использовать одно из средств индивидуальной защиты, ставшее в нынешние времена чуть ли не основным, не было проведено и практических тренировок по его использованию. Есть и отличницы, которые на эти танцы ходят уже лет так по 10, сделав те же 10 выпусков офицеров флота, и всё-таки продолжающих ходить в ожидании чего-то неведомого и кого-то невообразимого в понимании нормального человека. Видит бог, они достойны увековечивания на мемориальной доске, конечно из лучшего мрамора, которую нужно повесить на стене того клуба, где было бы написано: «Здесь были и плодотворно трудились на благо укрепления обороноспособности страны в целом, или только части его, военно-морского флота, такие-то и такие, с …, по …, от благодарных и удовлетворённых почитателей, а может быть и жертв». Или опять же на доске, но внутри клуба, на его втором этаже, где увековечены имена золотых медалистов. В общем, достойное место для мемориальной доски найти можно. Есть и такие, которые отметились на танцах чуть ли не во всех морских и армейских учебных заведениях Питера и пригородов. Девицы местные, из Питера, ближних пригородов, ну эти ладно. Но есть ещё из дальних пригородов, которым потом до дома добираться чуть ли не три часа, но едут всё равно. Здесь студентки и пэтэушницы, маляры и штукатуры, колхозницы из местного совхоза, в общем, кого только среди них нет. И точно основная масса из них «уколота». Стоит уточнить: в те времена наркотики были не в ходу, спиртным кололись. В общем, есть девицы пьяные совсем, не очень и так слегка. После танцев традиционно из женского гальюна выгребается большая пребольшая куча пустой тары от шкаликов из-под водки до бомб из-под вермута, некоторые аксессуары женского белья, разных там пробок, затычек, горы окурков от сигарет с фильтром до сигарет без него, типа «Астры». Дежурная служба потом убирает всё это хозяйство чуть ли не в противогазах, так как запах от всего этого, да ещё дополненного выползшей наружу не переваренной закуски, просто невыносим. В мужском же гальюне всё гораздо скромнее и чище, окурков и тех гораздо меньше. Появляются, конечно, и нормальные девушки, но они точно в меньшинстве. Так что не очень то училищное начальство озабочено досугом курсантов. Телевизор ещё в ленинской комнате есть. К нему не тянет, да и он еле дышит. Расплывчатое чёрно-белое изображение появляется только после увесистого удара кулаком по крышке или по боку ящика. Можно, конечно, с тоски и на танцы сходить, попрыгать, покривляться, в крокодила поиграть, но для этого точно надо хоть как-то разогреться. А чем разогреешься, если в карманах пусто. Курс уже третий, жалованье по максимуму, 15 рублей с 80-ю табачными копейками в придачу, но этого не хватает на нормальное существование в течение месяца даже с подброшенными родителями червонцами, одним или двумя.
Страждущих и жаждущих в роте собралось, в общем-то, не мало, полтора десятка точно. Всем хочется своё сидение хоть как-то скрасить какими-нибудь развлечениями, а фантазии, увы, не хватает. Сидят, обсуждают, ищут способы развлечений. Придумать не могут. Тянутся к Шуре, как к старшему и опытному товарищу. Больше не к кому. На его широкой груди всегда можно найти успокоение и сочувствие и все знают, что кто, кто, а он уж может устроить всё, включая и развлечения.
- Всё, идём на танцы, - подняв свою здоровенную ладонь, бросил Шура, - только не сразу. Через час-полтора. Мне нужны два человека. Сначала мы …
Через минут пятнадцать забор у недавно построенного бассейна при тусклом свете фонарей перемахнули три тела. Одно было одето в офицерскую форму, два других в обычную курсантскую. На рукавах красные повязки. Офицер был высок ростом, курсанты гораздо ниже. Офицером был, конечно, Шура Поляков. На нём шинель с каплейскими погонами, позаимствованная у командира роты. Шинель, явно, маловата, хоть командир роты по объёму своему мужик не совсем слабый. Полы её не прикрывали его коленей, рукава не доходили даже до его запястий, да и застегнули её с превеликим трудом. Шинель подпоясана ремнём с висящей на пассиках пустой кобурой. Шапка командира роты на голову Шуры не налезла. На свою шапку с суконным верхом вместо капусты он посадил офицерского краба. В прочем, если присмотреться, то можно было бы узреть на нём и обыкновенные матросские суконные брюки, по тогдашней моде растянутые на фанерной «торпеде» до неимоверной ширины, хромовые ботинки совсем не офицерского кроя, из-под кашне же предательски светилась голая шея, не стянутая стоячим воротником кителя. Под шинелью же была обыкновенная форменка с голыми погонами, тельняшкой, и можно на все сто быть уверенным, что на левом плече под форменкой лежал по привычке аккуратно сложенный на четыре части по проглаженным складкам, пополам и ещё две половинки пополам, гюйс. Отряхнулись, оправились и заправились. Шура сделал суровое и озадаченное службой лицо и стал просто неузнаваем. Обычно загадочно ухмыляющееся неизвестно чему его лицо, стало серьёзным, величественным и важным, уголки рта презрительно опустились, на лицо легла печать опытного, повидавшего многое в жизни, уставшего от службы корабельного офицера. Все трое двинулись вниз по бывшей и будущей Стесселевской улице, тогда ещё улице Красной Звезды. Впереди неспешно широко шагал начальник патруля, за ним в разнобой семенили подпрыгивая патрульные. Патрульные весело галдели, обсуждая предстоящую операцию. Их «начальник» оглянулся, грозно сверкнул глазами, прикрикнул на них, чтобы замолчали и вели себя подобающим обстоятельствам образом. Патрульные смолкли, как и их начальник сделали серьёзные физиономии, про себя начали вести счёт и взяли по направляющему ногу. Всё стало чинно, благородно, почти красиво. Почти, так как начальник, точно, орёл, а не какой-нибудь там сморчок, патрульные же несколько портили общую картину своим совсем невысоким ростом и худосочными телами. И всё как положено: корабельный строй клина, впереди, в вершине угла, в качестве уравнителя флагман - офицер с красной повязкой на левом рукаве шинели, за ним на соответствующих углах равнения, приотстав на шаг-полтора в качестве задних правого и левого мателота - два курсанта, с такими же красными повязками на рукавах. Одним словом, нормальный гарнизонный патруль. Неторопливая, важная поступь, величественно заложенные за спину руки начальника. Тут сходу «патрулю» и работа подвернулась: только миновали угол корпуса научно-исследовательского института, как чуть ли не на голову патрулю через забор в районе училищных ворот перемахнули два второкурсника. Самоходчики не растерялись и не опешили. Лихо козырнули, тут же дружно и стремительно на пятках развернулись, показав патрулю свои задницы, отчаянно рванули в направлении движения патруля, для ускорения подхватив полы своих шинелей, и скрылись за углом. Начальник патруля и его патрульные снисходительно заулыбались. Кричать и улюлюкать вслед убегающим не стали. Пусть живут. Патруль пересёк бывший и будущий Кадетский бульвар, в описываемые времена носивший имя легендарного начдива времён гражданской войны с грузинской фамилией, и продолжил своё неспешное движение дальше вниз по улице. По дороге попадались служивые. Они непременно приветствовали патруль, прикладывая руку к головному убору. Начальник и патрульные нехотя отвечали небрежным взмахом руки на их приветствие. Попался по дороге и курсант 5-го курса. Точно не их факультета, а то бы знали его, а может быть и просто случайно залетевший в город из других питерских систем. Кроме своей родной, в Питере их ещё четыре. Видно было, что тот пятикурсник как-то мнётся, но тем не менее решил он не искушать судьбу и не искать на собственный зад приключений, всё-таки небрежно козырнул. Так же небрежно поприветствовал его и патруль. Конечно, он приветствовал этого громадного начальника патруля. Но вот знал бы он, кому вот так запросто отдаёт «свою воинскую честь», какому-то в его понимании карасю, ряженому, под шинелью которого форменка с курсовкой на два угла меньше чем у него, то, точно бы, изошёл на дерьмо, истоптал бы свою шапку, а потом бы её съел и не поперхнулся. Начальник патруля знал куда идти. В радиусе двухсот метров от угла училища располагались два или три гастронома. Через несколько минут патруль остановился у угла дома, в котором находился один из ближайших гастрономов, наиболее популярный в военных кругах местного гарнизона. Расположились тактически грамотно: один из патрульных встал не вдалеке от входа в магазин, предусмотрительно сняв с рукава повязку. Начальник же и другой патрульный скрылись за углом. Всё. По местам стоять, нелёгкую службу править начинать.
Ждать долго не пришлось. В гастроном нырнул армейский курсант выпускного четвёртого курса с портфелем в руках. Судя по петлицам из училища радиоэлектроники, что по бульвару чуть дальше своего морского. Через минуту-другую дверь гастронома раскрылась. Оба-на! Перед вышедшим курсантом стоял, заложив руки за спину и покачиваясь с носков на пятки, высоченный и здоровенный начальник патруля. По обе стороны двери в гастроном, отрезая пути к бегству, стояли патрульные.
- Начальник патруля капитан-лейтенант, - приняв строевую стойку и приложив руку к шапке, строгим голосом начал представляться Шура, но запнулся, - э-э-э, - из него лезла дальше его фамилия. Шура быстро сориентировался, вспомнил штабс-капитана из известного фильма, - Овечкин, - по киношному, совсем как Джигарханян, потянул в сторону шею и дальше также строго, но уже с добавленным обычным для него ехидством задал вопрос, - Ну-с, товарищ курсант! Что Вы делали в гастрономе?
У опешившего от радости такой встречи курсанта пропал дар речи. Он как-то съёжился, потух и обессилено шевелил губами, хватая воздух.
- Предъявите документы, товарищ курсант, - не давал опомниться бедолаге уже вошедший в роль начальника гарнизонного патруля и освоившийся в ней Шура.
Курсант предъявил свой военный и увольнительный билеты. Начальник патруля приступил к их внимательному изучению.
- Хорошо, товарищ курсант, документы в порядке, - сказал Шура, величественно закладывая руки за спину и начав снова покачиваться на ногах, - предъявите содержимое Вашего портфеля.
Всё ясно. В раскрытом портфеле лежали две бутылки шампанского и плитка шоколада. Не густо. Внутри шевельнулось сочувствие и чувство мужской солидарности: похоже, к девице парень намылился, а то так бы взял что-нибудь посущественнее. Но раз уж игра началась, то пришлось все эти возникшие сомнения в себе подавить.
- Не-хо-ро-шо, товарищ курсант, - негромко, с угрожающими нотками в голосе, начал воспитательный процесс начальник патруля Шура Поляков.
Курсант бледен, отвечая на вопросы начал заикаться, заикаясь клялся и божился, что это недоразумение, что он больше так не будет. Один из патрульных тем временем изъял шампанское вино. Внимательно изучив этикетку, неудовлетворённо хмыкнул. Сухое. Не мог взять что-нибудь если не более существеннее, так хоть бы полусладкого.
- Так, что мне с Вами делать, товарищ курсант, - вопрошал Шура и продолжал морально гноить несчастного залётчика, - выпускной курс, почти офицер, как Вы можете так грубо нарушать воинскую дисциплину, какой пример Вы будете подавать своим будущим подчинённым. И что мне с Вами делать? Препроводить в комендатуру, а?
- Товарищ капитан, простите, ну, пожалуйста, простите. Больше не повториться, - молил о пощаде, чуть ли не плача, будущий офицер Армии.
Ещё бы до выпуска не так много осталось. Залетишь, вот так и распределят куда-нибудь вместо места цивилизованного куда-нибудь на Памир или Чукотку.
- Товарищ курсант, Вы что, устава не знаете, не капитан, а ка-пи-тан –лей-те-нант, - обиженно и угрожающе начал тянуть начальник патруля.
- Извините, товарищ капитан-лейтенант. Простите, честное слово больше не повторится, - стенал курсант.
- Ладно, товарищ курсант, - смягчил тон начальник патруля Шура Поляков, - будем всё это считать недоразумением. В комендатуру я Вас не заберу. Но, доложите своему командованию, что Вам начальником гарнизонного патруля капитаном-лейтенантом Овечкиным сделано замечание за неотдание чести. Это же я доложу коменданту гарнизона.
- Спасибо, товарищ капитан-лейтенант, большое Вам спасибо, - начал рассыпаться в благодарности курсант.
Шура не поленился достать из кармана клочок бумаги, переписать все данные курсанта для «последующего доклада коменданту гарнизона».
- Всё, товарищ курсант, вы свободны. Да, и крючочек на шинели застегните. Не надо форму одежды нарушать, не надо. Идите, - приложив руку к шапке, отдал команду начальник патруля.
Курсант принял строевую стойку, застегнул крючок на шинели.
- Есть! Спасибо, товарищ капитан-лейтенант, - оглушая всех, браво ответил курсант, приложил руку к шапке, чётко исполнил поворот кругом и с места рубанул строевым шагом, шагов через несколько, опасаясь того, что начальник патруля может передумать, перешёл на бег и скрылся за углом. За углом две бутылки шампанского перекочевали в заблаговременно припасённую и взятую с собой сумку из болоньевой ткани.
- Да, брызги, мать их. Галс учебным получился, - пробурчал Шура, обращаясь к своим подручным, - Козёл. Сапог хренов, мог бы и водки взять. Придётся нам, мужики, ещё немного послужить, помогая коменданту по наведению порядка в гарнизоне.
Патруль занял места согласно прежней диспозиции. Патрульный без повязки недалеко от дверей гастронома. Второй со своим начальником за углом. Долго ждать не пришлось. Нарисовались два солдата-авиатора. Их проверили. Сволочи. Оказались дисциплинированными. Купили только сигареты и лимонад. Пришлось отпустить с миром, только эпизод с ними был доигран до конца: придрался начальник патруля до их формы одежды, вместо кальсон на них было спортивное трико. Было сделано замечание, оно же было написано на обороте увольнительных записок, поставлена и витиеватая подпись - Овечкин. Внимание подписавшего записки майора обращалось на необходимость более тщательного осмотра личного состава перед увольнением в город. Зато появившиеся за ними солдаты-артиллеристы, после недолгого разбирательства и наставления на путь истинный грозным начальником патруля, пополнили авоську тремя бутылками 77-го портвейна. Почти тут же нарисовались курсанты-строители, опять же выпускного третьего курса, завтрашние офицеры. Вот тоже недоразумение. Морским пять лет до офицерских погон идти, а тут три года и всё готово, и козыряй потом ещё ему, салаге. Строители к делу подошли серьёзно, обрадовав уловом на пару бутылок больше того же портвейна. По наглому, кроме портвейна изъяли ещё совсем не запретные батон и свёрток тонко нарезанной руками продавщицы гастронома докторской колбасы. Они и не препятствовали, и не возмущались. Все единодушно были благодарны начальнику патруля, правда, по холопски рук и ног не лобзали, за то, что он, проявляя великодушие, снисходительно прощал их правонарушения со спиртным и не тащил в комендатуру, что грозило серьёзными неприятностями, а обещал доложить только о неотдании воинской чести или нарушении формы одежды. Наверное, восторгались добротой начальника патруля - флотского офицера. Другой, армейский, без разговоров бы в комендатуру их отволок. А там, у Лёлика, капитана Логинова, начальника гарнизонной гауптвахты, не очень-то разбалуешься. Начальник, можно сказать, исторической гауптвахты. На ней, говорят, гусары в былые времена отдыхали, да ещё какие, корнет Лермонтов М.Ю. там сидел и творил свои стихи. Любит Лёлик курсантов и солдат страстно и регулярно, стройбатовцев особенно, те постоянные клиенты гауптвахты. Он на месте сейчас. Имеет Лёлик одно замечательное свойство: на горе военному люду гарнизона появляться в ненужных местах и в ненужное время со всеми вытекающими из этого последствиями. Раз в год он исчезает из города, в отпуск уходит. Всегда в одно и то же время, традиция своего рода у него. Исчезает он в отпуск в конце июня ближе к выпуску морского училища, с расчётом своего появления после выпуска двух армейских училищ в июле. Причина проста: есть добрая традиция у новоиспечённых офицеров флота и армии этого предместья Питера не только надраивать до сияющего золотистого блеска крайнюю плоть стоящего на высоте у лестницы Камероновой галерии бронзового Геракла, но ещё и Лёлика бить. Кстати о Геракле: плоть его крайняя не такая уж и геракловская, так недоразумение какое-то, совсем не соответствующее габаритам фигуры, обыкновенный кончик. Может быть, раньше и больше была, да стёрли за годы, а если процесс не прекратиться, так совсем ничего не останется.
В гастроном заглядывали жаждущие и страждущие и из своих, курсантов того же училища. Их не трогали, соблюдая суровые законы флотского товарищества. Даже не трогали народ младших курсов с соседнего факультета. Пусть живут и радуются жизни. Не тронули и заглянувших в гастроном двух лейтенантов-авиаторов в компании со старшим лейтенантом. Да те и повода не дали, лихо откозыряв начальнику патруля. Тот снисходительно и небрежно махнул рукой. Лезть же в портфели офицеров уж точно было бы проявлением сверхнаглости. Минут через сорок служба гарнизонного патруля завершилась. Два отличника – стройбатовца, одетые в свои зелёные бушлаты и сапоги, измазанные раствором, мелочиться не стали. Из гастронома вышли с вещевым мешком полным портвейна. К тому же оказались в самоволке. Играя до конца, пришлось позволить им, к их же радости, сбежать. Правда, поизображали для достоверности погони топот бегущих ног. Изъятое даже не влезло в достаточно объёмную сумку, пришлось рассовывать по карманам и рукавам шинелей.
В училище вернулись тем же способом, через забор. Начали с шампанского, продолжили вином. Его слишком уж много оказалось, всё никак оторваться не могли. Хватило всем сидящим. Возглавил безобразие, разумеется, Шура Поляков, он же, конечно, был и тамадой. Про танцы как-то и забыли совсем. Как тут о них помнить. Богатый, изысканный стол с волшебными напитками. Сведущие помнят изумительные, незабываемые и неповторимые вкусы военно-морской юности: сладковатый портвейн, закусываемый бутербродом из мягкого батона и тонко порезанной в гастрономе свежайшей докторской колбасой по 2 рубля 20 копеек. Это что-то такое неописуемое. Отвлекусь: вот сказал, всё вспомнилось, потекли слюнки, непроизвольно причмокнул, захотелось облизать свои пальчики, так как точно ничего вкуснее в жизни не пробовал. Молодость не знает норм и пределов, нужно всё и сразу, до последней капли, в общем, накушались по самое некуда, да ещё до такой степени, что молодые, неиспорченные организмы, способные ещё бороться с алкоголем, отметали вместе с харчами лишнее в ротном гальюне. Позже их организмы, уже на действующем флоте такую способность и волю к борьбе утратят. Дежурный по роте из командиров отделения со старшего курса был в панике и ужасе. Он метался, гремя палашом, кричал и угрожал, но учинённое безобразие прекратить не смог. Привлёк и обеспечивающего старшину, замкомвзвода, тоже с старшего курса. Не получилось и у двоих. Оба они были посланы народом, вошедшим в хмельной кураж, далеко и надолго. Потом, позже, уже на действующем флоте эти старшины узнают и поймут одну из заповедей флотских начальников: если начальник не может предотвратить какое-либо мероприятие, то он непременно должен его возглавить и провести организованно на высоком методическом уровне. Рекомендации народа старшины исполнили. Чтобы не видеть происходящего они закрылись в канцелярии роты, моля бога только о том, чтобы не забрёл к ним на этаж дежурный по факультету. Старшины долго мучались в поисках решения, думали, как же им поступить. Утром же появившимся командиру и старшине роты они, воспитанные системой, строго соблюли неписаные правила флотской жизни и этикета, стучать не стали. Новые сроки отсидки без берега назначены не были.

ПЕРЕЖОГ

Уж сколько было за последние полтора десятка лет сказано о неэффективной экономике прошлого режима вообще, бездарном, бесхозяйственном, бесконтрольном расходовании энергоресурсов в частности. И продолжают об этом вещать с экранов телевизоров, по радио, в газетах до сих пор, двадцати лет на это почему-то не хватило. Не возможно с этим не согласиться. Подтверждаю, как непосредственный свидетель, к тому же исполнитель: неэффективно, бездарно, бесхозяйственно, бесконтрольно расходовались энергоресурсы страны. Топливо лилось рекой. В любое время дня и ночи. Корабль, стоящий с запасом топлива менее 75%, боевым кораблём не числился, так себе, лохань. Не боеготов он. И вот уже растерзан командир. Он, с разодранной задницей, истекающий кровью, тут же впивается в глотку своего механика. Обоюдно вытирают сопли, заводят пароход, если надо куда-то идти, ну и идут принимать топливо. В любое время дня и ночи, не взирая на выходные.
- Вам сколько?
- Нам столько? – тут цифры разные и 5 тонн, и 100, и 1000, всё зависит от ёмкости корабельных цистерн.
- Пожалуйста…
Чек закрыт и все дела. Отсутствие топлива на флоте представить себе было просто невозможно, как в прочем и денег в кассе финансовой части. Если по паче чаяния день выдачи жалованья выпадал на выходные дни, то братья, звиняйте, извольте получить в пятницу. Хотя спокойно, сидя исключительно ровно на заднице, и понедельника бы дождались. Поэтому в тыловских структурах топливники и финансисты за людей просто не считались. Потому как не сидели они на дефиците, деньги и топливо были всегда. Ценились и почитались продовольственники. Тут да, уже только то обстоятельство, что банка шпрот или севрюги числилась по цене и калорийности так же как и банка камбалы в собственном соку, и в воле продоволь-ственника дать то ли одно, то ли другое, вызывали к ним исключительное почтение. Теперь же во времена эффективной рыночной экономики, безусловной одарённости экономистов, севших на ключевые управленческие посты в государстве, и не хрена не понимающие чем соляр от бензина к примеру отличается, не говоря уже о числах октановых и цетановых, все изменилось. Теперь топливники, финансисты – это главные люди на флоте. В те застойные и неэффективные времена людям на флоте и в голову не приходило, что топливо стоит денег, что его можно продать, выручить за это деньги. Ну хотя бы из расчёта тогдашних 7-8 копеек за литр соляра, тонна- 90 рублей, 10 – 900, 100- 9000. Сумма сногсшибательная, пара тогдашних «Жигулей». А что такое 100 тонн? Когда полный запас какого-нибудь БПК за тысячу тонн переваливает, мёртвый запас всего лишь, размазать его как нечего делать. Не приходило в голову флотским, не способны были мыслить они масштабно, арифметику, двоечники, учили плохо. Один мой знакомый искренне сокрушался об упущенных возможностях: знал бы, что наступят новые времена, то закопал бы в ближайших от пирса кустах ёмкость и сходил бы с корабля каждый день с 2-х литровым бидоном топлива, нет лучше 3-х, в общем 5-ти, и сливал бы туда. За год 1800, за 20 лет 36000 литров. И сколько это будет по сегодняшним рыночным ценам. Сейчас на пенсии в хрен бы не дул, пиво пил на Канарах. Нет, топливо продавали, но денег за это не получали. Рыбакам к примеру. Подскочат они или в море сойдутся.
- Мужики, выручите топливом.
- Сколько?
Понемногу, конечно, 5-10 тонн. Взамен на борт летит свежая рыба, сверху пара крабов или осьминогов. Уже не больше веса отдаваемого топлива, так как хранить негде. Ещё передавали друг другу. Иногда официально, по накладным или по чекам, а иногда просто так, возьмите за Христа ради, чтобы не гадить за борт в собственном доме под покровом ночи, улучив момент нужного направления ветра. За то, что бы топливо взяли ещё валюту предлагали. А те, сволочи, ещё умудрялись торговаться, поднимая цену с поллитра спирта до целого, а то и больше. И ведь не жалели, сливали драгоценную влагу всю, без остатка, только бы взяли. Особенно перед постановкой в док. Надо цистерны освободить, что бы почистить их. И начинается беготня и дерготня: куда топливо деть. У одного запасы полные, другой просто брать твоё дерьмо не хочет, опасаясь за его качество, третьему просто лень своим трюмным команду дать. И… Вышли в море, осмотрелись, да и траванули за борт. А вот сейчас вот эффективно… Его нет на кораблях просто. Вымерзает народ зимой. Ни тебе котёл запустить, ни механизмы запустить, им же то же двигаться надо, нельзя застаиваться. Ну и бегает народ взад, вперёд с обрезами топлива, занимая друг у друга, когда полный запас за сотню тонн к примеру, кружками, в грязи, черпает мёртвый запас. И стоят корабли, в море не ходят, в результате народ мало что знает, мало что умеет, техника гробится. Задача о написании трактата о пагубности отсутствия на корабле топлива не стоит. А написать можно было бы, хотите в стратегическом и тактическом аспекте, чисто в техническом, в экономическом, наконец в философском. Ну дай бог, что бы всё изменилось к лучшему.
Но и в те времена были люди, обладающие глубокими познаниями экономических законов, рыночном мышлением, имевшие аналитический склад ума, стремящиеся эффективно использовать энергоресурсы, внедряющие новые ресурсосберегающие технологии, понимание сути макро- и микроэкономики. Они не занимались только говорильней. Они делали дело. И не надо думать, что всё было бесконтрольно, пущено на самотёк. За неэффективное расходование энергоресурсов виновные несли самую строжайшую ответственность, и не только обычную дисциплинарную, но и уголовную. Были такие люди. Вот, например Катвицкий Леонид Адольфович, директор одного режимного предприятия, в одном из северных посёлков Приморского края. Предприятие это занималось в основном погрузочно-разгрузочными работами в местном Военторге, очисткой территорий ближних и дальних, привлекались к работам по рытью траншей в обеспечение ремонта всяких жизненеобходимых коммуникаций. Труд был принудительным, а предприятие это называлось гарнизонной гауптической вахтой или просто – губой, в общем, местным исправительно-трудовым учреждением, тюрьмой короче. Всё по настоящему, включая и амнистию по государственным праздникам. Катвицкий Л.А прапорщик флотский, мичман значит. Невысокий, худой. Редкостной души человек. Но почему-то не любили его. Все. Даже собаки. Нелюбовь была разно-уровневой. Одни больше, другие меньше. Особенно не любили его воины местной строительной роты, постоянные клиенты заведения. Матросы же кораблей и подводных лодок не любили в меньшей степени, не так часто уж их и сажали туда. Корабль эта та же тюрьма, только плавучая. Объявляли перед строем тюремные сроки, конечно регулярно, а вот приговор в действие вступал редко. Посадить, значит на какой-то срок остаться без рабочих рук, без дежурных тел для вахты, когда и так если не через день на ремень, то через два точно. И лишаться активной единицы на определённое количество суток, просто не разумно. Гарантированно было и продление срока заключения, без суда и следствия так сказать, единолично тем же начальником гауптвахты. Да и сажать устанешь. Начиная с того, что матроса нужно помыть, постричь, доктору предъявить, да одеть-обуть во всё чистое, незаношенное, сугубо уставное, а это ой как не просто. Да и самому, сдающему арестанта, нужно сделать, то же самое, ну кроме посещения доктора, иначе, нарвавшись на коменданта, можно остаться там в соседней камере. И если места ещё есть. Если нет, то надо за место мзду дать, получается купить. Цена до литра драгоценнейшего спирта, до ведра дефицитной эмали. Не блистало то заведение и архитектурными излишествами. Деревянный барак, обнесённый деревянным же забором с колючей проволокой. Благ цивилизации никаких, всё на улице. Поскольку заведение было особым, то охранялось оно вооруженным караулом. Выпала честь и нашему кораблю караулить заведение прапорщика Катвицкого. Стоял уже конец ноября. Зима полная. Мороз с ветром. Начальником караула пошёл Шура Егоров, штурман корабельный, помощником – старшина команды гидроакустиков Юра Турапин. Заступили. Тюремный начальник ещё не закончил дел. День субботний, не приёмный, тем не менее по договорённости, конечно проплаченной бутылкой спирта с ведром краски в придачу, принимал очередного клиента из числа стройбатовцев.
- Ну, шо, сынок, це так худо неньке Родине служим, - негромким голосом с украинским акцентом, прапорщик предварил процедуру приёма в апартаменты своего заведения.
- Скидавай шинель.
Шинель снята. Потом гимнастёрка. Под ней оказывается, по сезону, поддет свитерок, под ним, вместо положенной нательной рубахи, обычная спортивная футболка.
- Це так не положено, сынок - протянул Катвицкий, - сымай.
Стоит боец по пояс голый. Сняты сапоги. Вместо портянок белые шерстяные носки, под ними ещё носки, уже хэбэшные, но неуставного цвета. Уже босой. Снято галифе. Кальсон нет, спортивное трико. Долой. Трусы в цветочек. Опять не порядок. Трусы полетели в кучу неуставного барахла. Голый стоит.
- Одевайся, сынок.
Сынок оделся, натянув на голое тело галифе и гимнастерку, сунув в сапоги босые ноги. А в здешних апартаментах холод собачий. В шинели и то холодно.
- У третю камору, - всё также не громко, обыденно бросил прапорщик.
В слове камора что-то есть зловещее: мор, заморю.
Инструктаж начальнику караула: на что внимание обратить, особо смотреть за подследственными, сидящими в одиночных камерах, как службу нести, вертолёты (лежаки) заносить только перед самым отбоем, выносить сразу после подъёма. Особо по мерам пожарной безопасности. Строение деревянное, отопление печное. И норму угля определил: три ведра на три печи на ночь, два ведра утром, столько же в обед. С тем и ушёл…
А сидеть не сладко в холоде. Шинель не спасает. Холод действует известным образом на организм, усиленно выдавливает из него скапливающуюся жидкость. И вот уже арестанты стучатся в двери, с трудом сдерживая напор. Тюрьма, да не классическая, нет здесь в камерах параши. Задрались выводные выводить арестантов на горшок. А он во дворе к тому же. Холодно, часовые, караульные сами замерзают.
- Пошёл на хрен, бандеровец вонючий, - не выдержал начальник караула и дал команду топить печи по человечески, не жалея угля.
Угля во дворе в куче много. Расшуровали печи, всыпали в них уголь в очень даже душевном количестве. Жизнь караула и арестантов пошла веселее. Беготня на горшок прекратилась. Своевременно были выданы вертолёты и все угомонились до утра.
Воскресный день прошёл без особого надрыва. Работ за пределами гауптвахты никаких. Дабы арестанты не скучали, была устроена глобальная большая приборка. Так и время прошло. До смены каких-то пара часов. И тут на тебе, появился директор гауптвахты. Делать ему нечего. Лучше бы занялся, пользуясь выходным, благоустройством своих курят-ника и свинарника. Так, хорошо, всё чисто, часовые на местах, службу несут исправно. Сбежавших арестан-тов нет. Территория, забор в порядке. А это что? Куча угля… Ну вот обладают же люди такой способностью с ходу точно определить объём обычной кучи! И в этом всё: и глубокое знание экономических законов, рыночное мышление, аналитический склад ума, внедрение новых ресурсосберегающих технологий, понимание макро-, микроэкономики. И ни каких разговоров тут. Не хватает так вёдер 7-8. И началось… В начавшемся и долго продолжавшемся всё об эффективном использовании энергоресурсов, в частности одного из его видов – угля. Звонок коменданту. Комендант согласился безоговорочно.
- Трое суток ареста каждому виновному, допустив-шему неэффективное расходование энергоресурсов!
Вот так, жёстко и решительно, проявляя полити-ческую волю. За пережог!!! К смене караула подошёл с корабля помощник командира. Забрал у начальника караула и его помощника оружие, забрал и увел народ. Шура Егоров и Юра Турапин сели в одну камеру. Сидели уже в холоде.
А тут неэффективно, бесхозяйственно, бескон-трольно, бездарно. Ну, зачем же всё обобщать, ведь были и другие люди, более достойные, на десятилетие опередившие своё время.

ПОНИМАЮЩИЙ

- Нет, ты не понимаешь серьёзности поставленной задачи, - говорит капитан 1 ранга капитану 3 ранга.
В каюте тральщика двое. Представитель флотилии подводных лодок в звании капитана 1ранга и командир корабля, понятно двумя рангами ниже, капитан 3 ранга. По возрасту совсем не годки. Капитан 1 ранга на три-четыре года моложе. Разница в звёздах очевидна. В служебном положении тоже. Один из элиты – подводного флота, другой – из отстойной ОВРы. Один на ты, другой на Вы. Один сидит в командирском кресле, другой, хозяин того кресла, стоит. Капитан 1 ранга свеж, моложав, высок, строен и подтянут, с копной роскошных волос. Капитан 3 ранга с бурым от ветров и морщинистым лицом, низок ростом, сутул и полноват, на голове здоровенная плешь, остатки редких волос обильно прибиты сединой. На столе лежит роскошная фуражка подводника с ослепительно белым кантом и великолепным шитым крабом. На голове надводника заношенная до последней возможности, выцветшая, уже превратившаяся из чёрной в серую, пилотка с грязным кантом и алюминиевым, потемневшим то ли от времени, то ли от грязи крабом. На капитане 1 ранга новый, ещё не обтёртый альпак. Вещь! Натуральный мех: прекрасно подстриженная шубная овчина, внутри белая, на воротнике чёрная, точно из лучших баранов нашей необъятной Родины. Кожа альпака или как там её, натрилаксовое покрытие что ли, аж блестит. На капитане 3 ранга тоже альпак. Почему-то обычную канадку тоже альпаком именуют на флоте. Канадка на нём старая, да ещё и старого образца, не с болоньевым, а с матерчатым ещё верхом. Верх, давно утративший свой чёрный цвет и ставший светло-серым, тоже блестит, но от чуть ли не десятилетней грязи. Подкладка из разворсованного серого сукна, подобного солдатскому шинельному, местами сверкает дырами, явно сделанными обыкновенной молью. Воротник из искусственного меха с вытертыми проплешинами, трудно опреде-ляемого цвета. В этой канадке самое то трюма чистить или уголь грузить, потому как не жалко совсем. Да и вообще её место давно на помойке.
Отвлекусь, а то братья по оружию и флоту оби-дятся чего доброго. Справедливости ради надо отметить, что подводники у себя на службе выглядят также непрезентабельно как и этот надводник. Там в ходу и страшные, заношенные до последней возможности альпаки и канадки, телогрейки, сапоги и ватные штаны, брезентовые верхонки. Просто у этого подводника случился парадный, так сказать, выход в люди. И в подводном флоте не смотря на сокращённую выслугу лет в званиях, полно старых капитанов и майоров в числе вечных управленцев и комдивов, последних не следует путать с командирами дивизий. Так что не у всех там складывается голокружительная и быстрая карьера.
Единственное что объединяло находящихся в каюте, так это то, что они заканчивали одну и ту же систему Фрунзе, правда, с разницей в те же три-четыре года, может быть в разных там звериных коридорах и ЗэРе (зале революции) нет-нет, да и сталкивались. Капитан 1 ранга закончил штурманский факультет, капитан 3 ранга - минно-тральный. Надо заметить, что училище Фрунзе прямой преемник Морского корпуса, числящееся самым престижным военно-морским учебным заведением, а значит, воспитавшее практически всех великих и не очень флотоводцев, адмиралов прошлого и настоящего. Но именно во Фрунзе же и единственный минно-тральный факультет, поставляющий кадры исключительно в ОВРу, где мало шансов свершить головокружительную должностную и звёздную карьеру. Вот такая она, правда жизни.
Корабль стоит у второго пирса бухты Абрек, закончено его приготовление к бою и походу, главные двигатели запущены, остаётся только сыграть аврал, поднять на борт сходню, да отдать швартовные концы.
- А может, всё-таки не пойдём, - переспрашивает подводника в очередной раз командир тральщика.
- Ну что здесь не понятного. Лодка возвращается с боевой службы. Надо обеспечить безопасность её всплытия, сопроводить в базу, - раздражённо выговаривал непонимающему капитану 3 ранга понимающий капитан 1 ранга.
Командир пытался отговорить представителя штаба флотилии подводных лодок от выхода в море для встречи атомного стратега, возвращающегося с боевой службы. Командира мучило предчувствие чего-то не хорошего. К тому же погода была не очень. Сильный юго-восточный ветер. В море туда-сюда разобрались бы с этим, но на выходе, в Восточном проходе залива, придётся не сладко. Да и оперативный флотилии по телефону говорил об этом, но подводники настаивали на своём. За долгую службу на действующем флоте командир здесь всё облазил, всё знал, всё видел и прочувствовал. Все возможные аргументы в пользу отмены выхода в море командир изложил подводнику, но тот их не воспринял.
- Ну, как хотите, товарищ капитан 1 ранга. Корабль к съёмке готов. Значит, тогда снимаемся, - сказал командир своим негромким, спокойным голосом, усмехаясь в свои рыжеватые усы, и вышел из каюты.
По кораблю зазвучали звонки аврала. Подводник то же покинул командирскую каюту. И прежде чем подняться в ходовую рубку, капитан 1 ранга решил отлить накопленную в организме отработанную жидкость в гальюне. Сделал дело, как положено даванул ногой на педаль, чтобы смыть наделанное. Содержимое фановой системы и унитаза, лично его, подводного капраза, и некоторого количества его предшественников, взмыло вверх, разлетелось в стороны, орошая и украшая подволок и переборки гальюна, капразовские куртку и штаны. Всё как на подводной лодке при неграмотном использовании системы продувания гальюна. Шутки не понял. В прочем её и не было, просто тут ввиду угробленного санитарного насоса вода в систему подавалась от пожарной магистрали, где давление в два и более раз выше, а воздух стравить из системы капитан 1 ранга не догадался. Почистился, подмылся подводник, спрыснул себя командирским одеколоном, чтобы не очень-то дерьмом и мочой попахивало, да поднялся в рубку. В рубке он совсем по хозяйски взгромоздился в командирское кресло, хотя ему это предложено не было.
- Сходню на борт. Отдать кормовые, - дал команду помощнику командир корабля, стоящий на крыле ходового мостика.
Помощник отрепетовал команду командира по трансляции на ют. От командира ютовой швартовой партии поступил доклад об убранном и поднятом на борт трапе. Потом и об отдаче кормовых швартовных концов.
- Пошёл шпиль, - прозвучала очередная команда.
Корабль начал отходить от причальной стенки, увеличивая ширину полоски воды.
- На клюзе? – запросил командир.
Корабль уже вышел далеко за штевни стоящих у пирса кораблей, развернулся носом на выход, выбирая якорь.
- Якорь встал, - доложили с бака, через некоторое время, - якорь чист.
- Якорный шар долой, шар на малый, - скомандовал командир и тихо добавил, - ну пошли потихоньку.
Потихоньку не получилось… Получилось громко, с матерными воплями и криками. Корабль неожиданно обесточился. Лопасти винтов, с обестачиванием насосов ВРШ, уже не управляемые, пошли в крайнее заднее положение. За кормой вскипел бурун, корабль на мгновение замер и почти тут же задним ходом пошёл прямо на стеллу с чайкой на вершине, стоящей на берегу перед зданием учебного центра эскадры, между первым и вторым пирсами бухты.
- Стоп машины, отдать якорь, - ошалело кричал командир, - Мать вашу, охренели совсем что ли!
И хоть уже не работала трансляция, везде его услышали и исполнили приказание. Механики, те самые, которые охренели и сыновья той самой матери помянутой командиром, машины остановили почти сразу. Загромыхала в клюзе цепь отданного якоря.
- Задержать якорь-цепь! – продолжал спасать командир свой корабль от посадки на отмель.
Корабль застыл без хода. Слава богу, что отданный якорь успел забрать. Повезло. Не вылезли на памятник, не дошли и до отмели. Командир вытирал пот с раскрасневшегося лица. Вот уже заревел дизельгенератор, выводимый на свои рабочие обороты, подано питание, готовятся к запуску машины. На мостик поднялся виноватый механик с мокрым от аварийного пота лицом, спина его от того же пота была также мокрой. Обкакался по самое некуда, аж воняет. Снимались на одном работающем генераторе, второй был запущен и вместо того, чтобы быть поставленным на шины главного распредщита в параллель или раздельно, молотил на холостых оборотах. На работающем генераторе вдруг пропало возбуждение. В проекте всё заложено. Режим съёмки - режим боевой, все три генератора должны быть в работе. На основных потребителях стоят двубортные пускатели. Если бы всё было сделано, как предписано, не было бы аварийной ситуации. Те же насосы ВРШ только на секунду-две провалили бы давление масла в системе гидравлики, и не было бы этого ужаса.
- Мех, сука потная, ты меня дураком сделаешь, - сказал командир механику, вытирая с лица пот, - давай вниз к себе. Ещё такой трюк устроишь, яйца тебе оторву и твоим чуркам тоже.
Капитану 1 ранга стало несколько не по себе от увиденного аварийного действа. Как ни как, он вроде бы как старший на борту. Вот бортовое питание уже строго по боевому режиму, главные запущены.
- Товарищ капитан 1 ранга, может быть, не пойдём всё-таки, - обратился опять командир к подводнику, - говорил же, что у меня предчувствия не хорошие.
Капитан 1 ранга уже мялся. Может быть, ну её к чёрту. Погода точно не очень-то для лёгкой, во всех отношениях приятной морской прогулке. Но чувство собственного превосходства над командиром какого-то замызганного тральщика, не понимающего важности задачи, не позволили ему отказаться от ранее принятого решения.
- Нет, командир, идём. Надо понимать всё-таки, - ответил он командиру.
- Значит, идём, - усмехаясь в усы, пожал плечами командир, и бросил помощнику, - снимаемся, пошёл шпиль.
Снялись с якоря. Полетели звонки учебной тревоги.
- По местам стоять, узкость проходить! – прозвучала команда окончательного решения на выход в море, - Источники электроэнергии не переключать. На аварийном управлении главными двигателями, рулём и ВРШ стоять. Правый якорь к отдаче приготовить, на отдаче якоря стоять.
Корабль увеличил ход и пошёл на выход. На баке и юте застыли в строю швартовые команды в оранжевых спасательных жилетах. Пройдя 1-й эскадренный пирс, подвернули, потом ещё и легли на створы Восточного прохода. Направление створов чуть ли ни ноль в ноль совпало с направлением ветра и волны. Ветер засвистел в снастях и надстройках. По мере продвижения на выход высота волн увеличи-валась. На траверзе базы флотилии подводных лодок, бухты Павловского, начался маленький кошмар. Корабль взгромождался на гребень волны, уже на гребне замирал на несколько секунд, а потом стремительно скатывался с неё вниз, зарываясь в очередную волну, накрывавшую корабль полностью. Началась изнуряющая килевая качка. Чем дальше, тем сильнее. Она, точно, противнее бортовой. Приходится перемещаться по коридорам на полусогнутых ногах, придерживаясь руками за переборки, и испытывать истинное «удовольствие», когда вдруг промежность с двумя шарикам, содержащимися в таком небольшом мешочке между ног, вдруг оказывается как бы в невесомости. Ну, наверное, все катались на русских качелях. Так что ощущения должны быть всем понятны. Интересно, а как у женщин. У них же нет такого мешочка с шариками.
– На верхнюю палубу не выходить, - бросил командир помощнику.
Как только закачался на этих качелях корабль, капитан 1 ранга слез с командирского кресла. Встал у лобовой переборки рубки. Огромная волна накрыла рубку. Подводник присел. Наверное, он инстинктивно пытался скрыться за козырёк ограждения рубки подводной лодки. Вздохнул, водой не окатило, осознал, что находится он в закрытой рубке и волна не страшна. Через некоторое время побледнел. Потом, наверное, и в жар как-то его бросило, так как прижался потным лбом к холодному стеклу лобового иллюминатора. Потом вдруг позеленел, пару раз громко икнул, тяжело задышал через нос, наконец, быстро развернулся и, под насмешливый взгляд командира тральщика, выбежал из ходовой рубки вниз. Корабль продолжал своё движение на выход в море. Где-то на траверзе Трамбецкого, совсем недалеко распложенного от входа в базу подводников, как-то не связно и не по военному совсем заговорил «Каштан». Лампочка высветила помещение, запрашивающего рубку. Это была каюта командира. Командир взял микрофон и ответил своей каюте: «Есть ГКП!».
- Командир, - раздался из динамика убитый голос, прерываемый учащённым тяжёлым дыханием капитана 1 ранга, - давай ворочай назад.
И как только бедняга дополз от койки командирский до стола, над которым стоит пульт «Каштана».
- Есть ворочать назад, - бодро ответил командир, усмехаясь в свои рыжеватые усы, щёлкнул переключателем «Каштана», вырубая связь со своей каютой, дальше уже своим, - радиорубка! Оперативному флотилии. Представитель подводников принял решение возвращаться в базу. Прошу добро на вход.
Тут не забалуешь больно то. Что тральщик, 800 тонн с небольшим полного водоизмещения, осадкой под три метра, щепка для такой волны. Вот попробуй раскачать 12-14 тысяч тонн надводного водоизме-щения стратегических «Азух» и «Букарей» с осадкой за 8 метров.
Корабль начал ворочать на обратный курс. Ворочая на волне, напоследок корабль продемон-стрировал жуткий и неприятно стремительный крен с борта на борт, да такой ещё по величине, что стрелка кренометра на инерции вылетала за шкалу и глухо стучала по корпусу. После того, как корабль повернул на обратный курс, качка почти совсем прекратилась. Тральщик, подгоняемый ветром и волной, своим направлением совпадающих с курсом входных створов, весело побежал ко второму пирсу Абрека. После швартовки командир спустился в свою каюту. В нос шибануло кислым запахом блевотины. Слава богу, лежащий на палубе палас чист. Раковина же, забитая подводничьими харчами была чуть ли не полной. Откуда только этого всего в человеке так много. В кресле сидел бледный, с всклокоченными на голове волосами капитан 1 ранга.
- Ошвартовались, товарищ капитан 1 ранга. Вы сами доложите оперативному? - спросил командир подвод-ника, опять улыбаясь в свои усы.
- Докладывай сам, - пробормотал капитан 1 ранга.
Явно, ему было не до этого.
Командир вышел из каюты, сошёл с корабля, направился в рубку оперативного местной бригады, чтобы позвонить оперативному флотилии. Когда возвращался после сделанного звонка, навстречу ему попался тот «понимающий» капитан 1 ранга, представитель штаба флотилии подводных лодок. Он не «заметил» командира корабля. А что замечать то, не понимает же он ничего.

ПОРТФЕЛЬ

Никелированную калитку КПП училища часиков так в восемнадцать преодолевал курсант 3 курса Четверяков с портфелем в руках. Делал это он это бодро, деловито, решительно. Решительность его была подчёркнута сдвинутой на самые брови бескозыркой. Как положено, сунул в нос мичману, дежурному по КПП, свой увольнительный билет с собственной лысой физиономией. Так бывает в жизни, когда при входе в собственный дом необходимо кому-то предъявлять документ, удостоверяющий твою прописку и право на проживание. Пройдя калитку, он направился к двери, открывающей путь в училищные коридоры и внутреннюю территорию. В дверях чуть ли не лоб в лоб курсант столкнулся со старшим помощником дежурного по училищу, капитаном 2 ранга Селивановым, преподавателем кафедры морской пехоты, маленьким, быстрым, с ещё более быстрой речью, в которой совсем нет места знакам препинания, решительным, наконец, известным матерщинником и неиссякаемым источником флотского фольклора и юмора. Он неизменно провожал курсантов в увольнение резкой фразой – водку не жрать, вина не пить, пиво не нюхать. Именно от него будущие офицеры флота узнали о толщине своего в чужих руках, о потребительских качествах собственной жены в чужом тёмном сарае, о прелестях проживания в чужой каюте, да многое чего ещё и другого. И за эту неординарность этот капитан 2 ранга, в отличие от некоторых других училищных офицеров, был в курсантской среде уважаем и почитаем.
- Так, стоять, орёлик, - как всегда веселым возгласом капитан 2 ранга остановил курсанта.
Надо заметить, что до того как стать преподавателем, он достаточно длительное время командовал курсантской ротой, а потому чувствовал курсантов на интуитивном уровне, знал насквозь все их запретные с точки зрения уставов потребности и ухищрения в их достижении. Появлялся всегда в ненужное совсем для курсантов время и место. Провести его хоть как-то было абсолютно невозможно, во всяком случае, так казалось. Одно слово был он зубром в деле воспитания и обучения курсантов – будущих офицеров Флота.
- Тащ капитан 2 ранга, курсант Четверяков из отпуска прибыл, за время отпуска замечаний не имел, - лихо подняв руку к несуществующему козырьку беско-зырки, браво отрапортовал курсант.
Курсант Четверяков, надо заметить то же был по большому счёту личностью незаурядной. Последней выходкой его был небольшой фурор в Дзержинке, где он был взят на танцах в совсем непотребном виде. Проник он туда очень даже запросто: поменялся бескозыркой с кем-то из местных, превратившись в курсанта-дзержинца, ну и был пропущен дежурной службой как свой. После разбирательств и выяснения личности, определения его как курсанта совсем другой системы, Четверяков был препровождён в рубку дежурного по училищу. Оставшись без внимания, устав от ожидания, когда прибудут за ним из комендатуры, заберут его и отвезут на Садовую, он взял микрофон громкоговорящей системы и начал передавать привет подводникам Дзержинки от подводников его родного другого училища и его, Четверякова, лично. Передача поклонов коллегам-дзержинцам была оценена семью сутками ареста. Сидеть пришлось в Питере, на Садовой, а не на своей родной гауптвахте, что на Огородной, где он был давно известен. Буквально вчера вот освободился, не отсидев до окончания срока двух суток. На гауптвахте по случаю очередной годовщины Великой Октябрьской революции была амнистия. Вот именно из-за таких раздолбаев как Четверяков, так за семнадцать с лишним лет и не появилось на ленточках бескозырок курсантов его родной системы славное имя вождя мирового пролетариата, которое носило училище. И правильно. А то как же, большая лужа, к примеру, а в ней плавающее тело в бескозырке со славным именем на ленточке. Разные там Фрунзе, Дзержинские, Кировы, Поповы, Нахимовы, Макаровы, Комсомолы плавать могут свободно в любой луже, а вот этот нет. Так и носили они старые ленточки свои без имени.
- Без замечаниев, Четверяков, говоришь, - улыбаясь, начал задавать вопросы старпом дежурного по училищу, - а что так рано?
- Да, товарищ капитан 2 ранга, что там болтаться без денег, да и холодновато уже, - улыбаясь, бодро отвечал курсант, - вон лучше на танцы в клуб пойду.
- Танцы это хорошо. Товарищ курсант, а что у тебя в портфеле, родной ты мой? – с ехидной улыбкой, нак-лонив голову, произнёс Селиванов, - А? Ну-ка, ну-ка.
- Тащ капитан 2 ранга! Да что там может быть, - так же, расплываясь в улыбке, бодро ответствовал курсант Четверяков, демонстрируя свою готовность открыть портфель и предъявить его содержимое, - всё как положено: портвейн, батон, колбаса, «Беломор».
Селиванов буквально на секунду опешил от ответа курсанта, но тут же, как человек, обладающий недю-жинной мерой чувства юмора, громко захохотал.
- Ну ты, орёл! Вот пошутил, так пошутил, - одобрительно похлопывая курсанта по плечу одной рукой, другой вытирая выступившие слёзы, и всё ещё давясь смехом, сказал старпом дежурного по училищу весёлому курсанту, - ну давай, иди. Ну орёл, ну рассмешил.
Четверяков тут же исполнил приказание капитана 2 ранга и направился в свою роту, бодро помахивая своим портфелем. В дверях своего корпуса столкнулся он опять с дежурной службой, теперь уже в лице дежурного по факультету. Дежурный всего на всего каплей, адъюнкт одной из ведущих факультетских кафедр, совсем недавно появившейся с флота. Ему даже честь не отдавали. И как тут отдавать, когда на всё училище таких каплеев если с десяток наберётся, то хорошо, сплошь и рядом одни капитаны 2-х да 1-х рангов. К тому же каплей тот, будущий учёный, интеллигентен до безобразия, с теми же курсантами исключительно на вы, в голове одна наука, как будто совсем не с флота в училище пришёл, в общем, совсем не похож на нынешнего старпома дежурного по училищу. Дежурный по факультету курсанта Четверя-кова тормознул, спрашивать у него о содержимом портфеля не стал, а просто угрюмо и интеллигентно заставил его открыть и посмотрел на всё в нём находящееся. В портфеле было пять бутылок 13-го портвейна в таре по 0,7 литра, батон, граммов триста докторской колбасы, аккуратно порезанной руками продавщицы гастронома, и три пачки «Беломора». Не врал Четверяков старшему помощнику дежурного по училищу. Вот ведь как бывает, говоришь чистую правду, а тебе ещё и не верят.
Курсант Четверяков за содержимое портфеля получил своё по полной программе. Свои сутки ареста отсидел он сполна, даже больше, так как капитан Логинов Лёлик, директор, так сказать, местной гауптвахты, добавил к основному сроку ещё суток так несколько. Вышел он на волю за пару недель до очередной амнистии по случаю дня Конституции. Капитан 2 ранга Селиванов ещё долго переживал от того, что его, старого зубра, провели вот так просто и незатейливо. И с тех пор проверял курсантские портфели регулярно, ни кого не пропускал. Но былой нюх был уже окончательно и безвозвратно утрачен, удача отвернулась. Не попадалось недозволенного в портфелях. Курсант Четверяков до выпуска не дожил, не довелось ему на флоте ещё покуролесить. Устали от него, и он был отчислен в конце концов. Публично перед строем под барабанную дробь спороли курсантские погоны, вытащили с бескозырки училищную ленточку. И уже с погонами СФ, ленточкой Северного флота отправили в экипаж на Красную горку, а оттуда, как только собралась команда подобных ему, отправили уже на Север.

ПРОВЕРЯЮЩИЙ

На флоте большой аврал. Прилетел Главнокомандующий со своей свитой для проведения глобальной проверки. Всему флоту дана команда сидеть по норам и не высовывать носа. Сходам дробь. В городе появляться запрещено строго настрого. Для этой цели усилены патрули, чтобы не понимающих этого и пренебрегающих этим с ходу брать под белые ручки и прятать их от проверяющих в комендатуре, со всеми вытекающими последствиями для их начальников. Помощнику командира одного из базовых тральщиков, стоящих в ремонте в Диомиде, Вите Королёву, совсем недавно ставшему целым страшным лейтенантом, не взирая на все запреты и угрозы, удалось всё же покинуть корабль и уйти в город. Устал он за период отпуска своего командира бороться с разлюбезным личным составом. Заводская вольница, мёртвая стоянка у пирса не способствовали удержанию матросов в рамках строгой корабельной организации. Имело место быть среди отличников БП и ЧП пьянство, дебоши, бесконечные самовольные отлучки. Штурман с механиком от бойцов не отставали, тоже давали копоти. За полтора месяца командирского отпуска с корабля не сходил ни разу, если не считать поездок в Дальзавод на подведение итогов в штаб бригады ремонтирующихся кораблей. И то по городу несколько автобусных остановок, от Диомида до Калининской переправы, а там на катере через Рог. Вот вышел на службу из отпуска командир, пусть теперь сам повоюет и постоит перед начальниками, отвечая за корабельные недоразумения и прегрешения. Помощник убедил командира о необходимости срочно позвонить по межгороду в Питер своим родителям и вымучил из него добро на сход. Обещал далеко не ходить, вот только подняться на Черёмуховую до ближайшего переговорного пункта, сделать всё аккуратно, по тихому, что бы никому не попасться на глаза, то есть передвигаться исключительно дворами и вдоль заборов.
За проходной завода он плюнул на всякие запреты, патрули, свои обещания, прыгнул в автобус, на Луговой пересел на трамвай и поехал в центр города. Переговорный пункт на Лазо проехал, даже не подумав, что на самом деле не помешало бы позвонить родителям. Нагло вылез из трамвая в самом центре города у площади Борцам за власть советов. По центру не шлялся, не долго думая сразу забурился в один из ресторанов. Правда, от центра немного оторвался, не поленился пешком подняться на сопку до гостиницы «Владивосток». Сел в одноимённом ресторане. Из окон громадного, иногда народом именуемого просто конюшни, зала ресторана открывался живописнейший вид на Амурский залив. Лето. Солнце. Голубое море. Зелень близких и далёких берегов. По акватории залива снуют катера, белоснежные яхты. Негромкая музыка. День будний, поэтому народа в ресторане не так уж и много. Красота.
С первой выпитой стопкой ушли куда-то далеко все служебные неприятности и неурядицы. Помощник ударился в безудержное ресторанное веселье. Его кремовая рубашка, единственная в зале. Визит на флот Главкома давал о себе знать, обычно в каждом ресторане, за исключением «Утёса», пристанища местных рыбаков, флот присутствует всегда. Помощник собрался провести вечер и предстоящую ночь по полной программе, поэтому постоянно отплясывал то с одной, то с другой девицей, выбирая из них наиболее доступную, а значит самую красивую и привлекательную. И денег для этого не жалел, заказывая музыку и шампанское. Всё рано или поздно закачивается, закончился и вечер в ресторане. Оркестранты уже начали упаковывать свои инструменты, сворачивать аппаратуру. Приглянувшаяся помощнику девица, обещавшая ждать его на выходе, пока он рассчитается с официанткой, пропала куда-то. Пролетел помощник. Пошевырялся в своих карманах. Пусто, если не считать немного медной и серебряной мелочи. Погулял! Выпито в пределах нормы: голова нормально работает, на ногах стоит достаточно твёрдо. Делать нечего, надо возвращаться на корабль. А может быть погулять немного? Ночь тёплая, кто знает, может быть ещё и снять удастся какую-нибудь красотку, страдающую бессонницей. И плевать на командира, всё равно уже вылетел за лимит отпущенного времени, один чёрт драть будут. Помощник не спеша спустился с сопки, вышел на набережную. На набережной было достаточно много праздно гуляющих людей, на пляже то же, люди купались. Помощник, недолго думая, разделся, не стесняясь своего совсем не пляжного вида, так как был в обычных трусах, то же освежился в водах залива. Совсем хорошо стало. Отжал своё нижнее бельё в кабинке, оделся, так же как и все стал не спешно прогуливаться по набережной. Искать объект удовлетворения раздумал и, в конце концов, решил идти всё же на корабль. На площади борцам за Власть Советов был он уже далеко за полночь. Транспорт уже не ходил, катера и паромы то же, денег на такси не было. Это его не особенно расстроило и он начал пешее движение к заводу. Путь предстоял не близкий. Но делать нечего. Он неспешно двигался по тротуару Ленинской, думая о своём. Так и дошёл до Гайдамака. Задумался. Всё-таки не развлёкся сегодня полностью. Что бы ещё сделать? Денег нет. Да бог с ними. Госпиталь что ли проверить? К этому времени он как раз поровнялся с домиком КПП главного флотского госпиталя. Помощник решительно направился к входной двери. Дверь была открыта. На КПП дремали за столом два матроса из госпитальной команды. Громко постучал в стекло. Проснулись, протирая глаза, смотрели на стоящего перед ними старшего лейтенанта.
- Так, орлы, - строгим голосом сказал помощник, - кому спим? Вас зачем сюда поставили? А если враги появятся? С вами, сурками сонными, весь госпиталь перережут к чёртовой бабушке! Службу бдить надо. Бдить!
Зашёл в комнату вахты. Начал осматривать помещение.
- Так, вахта, - обратился к растерянным матросам, - вызвать сюда дежурного.
Один из матросов позвонил куда-то по телефону. Старший лейтенант тем временем вырвал несколько листов бумаги из лежащего на столе журнала, вооружился ручкой. Через некоторое время на КПП появился дежурный по госпиталю. Целый майор. Старший лейтенант принял строевую стойку, приложил руку к козырьку фуражки руку, представился первым, на ходу, на всякий случай, предав другое, царское, звучание своей королевской фамилии: «Старший лейтенант Царёв, представитель Главного штаба ВМФ. Прибыл по указанию Главнокомандующего для проверки ночного распорядка». Майор напрягся, принял стойку смирно, приложил руку к головному убору и замялся, задумался. Какой-то старший лейтенант? Но тут слова какие у него: Главный штаб, главком. Строгость, твердь, железная сила и московская самоуверенность в голосе, не давала возможности сомневаться в полномочиях старшего лейтенанта. Карась, а уже в Москве. Решил майор не рисковать, а то чего доброго отправят его обратно в дальний от Владивостока деревенский госпиталь, откуда он не давно совсем перевёлся.
- Товарищ старший лейтенант, за время моего дежурства происшествий не случилось . Дежурный по госпиталю майор …., - отрапортовал дежурный.
Старший лейтенант записал что-то в сложенные листы бумаги. Потом заложил руки за спину и, величественно покачиваясь с носков на пятки, задрав голову начал смотреть снизу вверх на гораздо выше его ростом майора.
- А где Ваша портупея, товарищ майор, - строго спросил проверяющий, - где Ваше оружие? Что госпиталь это уже не военный объект?
Дежурный по госпиталю замялся, растерянно ощупал себя руками. Ремня с кобурой не было на нём. Вот влетел, сейчас этот сопляк накопает здесь дерьма, доложит, точно назад в деревню отправят.
- Исправим, товарищ старший лейтенант, - произнёс замявшийся майор, стараясь сделать это как-то бодрее, - Сейчас устраним.
- Почему вахта КПП не организована должным образом, - входил в раж проверяющий, - почему спят? Почему КПП не закрыто на ключ? Гуляй здесь, не хочу. Вынесут весь госпиталь, а вы и не проснётесь. Плохо службу несёте, товарищ майор.
Майор бледнел, его бросало то в жар, то в холод. Вот попался. Предупреждал же начальник госпиталя, что флот Главком проверяет. Матросы стояли, опустив головы и усиленно сопели. Им в перспективе то же маячило быть списанными из состава команды госпиталя, а значит и лишения сытой и спокойной жизни, и отправка, не приведи господь, на корабли. Проверяющий не унимался, помечая всё на бумаге.
- Что за бардак в рубке дежурного, - продолжал проверяющий всё усиливающимся недовольным голосом, - документация старая. Посмотрите товарищ майор. Она же мухами засижена на смерть. Что трудно обновить? Я могу Вам помочь! Неужели для того, что бы это устранить, мне нужно было сюда ехать из Москвы. Где опись имущества рубки?
Майору становилось совсем уже плохо. Проверяющий с грохотом начал выдвигать ящики стола. Там в изобилие хлебные крошки. Взял со стола кружки. Они были чёрные от чая. Проверяющий брезгливо бросил их на палубу рубки. Опять что-то пометил на своих листках. И откуда что бралось у помощника корабельного.
- Ужасающая антисанитария, товарищ майор, - уже кричал и топал ногами старший лейтенант из свиты Главкома, - это госпиталь или что. Питомник для тараканов? Рассадник дизентерии и палочек Коха? Я вас спрашиваю?
Дежурный разводил руками, клятвенно уверял проверяющего, что к утру всё будет устранено.
- А это что? – старший лейтенант ткнул пальцем в висящий на стене огнетушитель, - где бирка о проверке его? Где гвоздик для протыкания мембраны?
Дежурный потерялся совсем уже. Проверяющий постучал согнутым указательным пальцем по корпусу огнетушителя. Корпус ответил пустым звуком, подливая масло в огонь распалившегося проверяющего.
- Да огнетушитель ко всему пустой ещё, товарищ майор, - находил всё новые и новые замечания проверяющий, - этим огнетушителем Вы собираетесь тушить пожар? Не думал я, что в госпитале так безответственно относятся к вопросам пожарной безопасности. Проверяющий взял с подоконника стоящий там электрический чайник. Чайник как чайник, новенький совсем, с исправной вилкой, нормальным проводом.
- Товарищ майор, вы ничего не можете сказать по этому поводу, - продолжал добивать дежурного по госпиталю проверяющий, помахивая чайником, - Где бирка о замере сопротивлении изоляции? Вы, что не знаете этого? Где Ваша электробезопасность. Вы лечите здесь людей или вот так, не проверив изоляции, убиваете сразу. Товарищ майор, а почему Вы не записываете моих замечаний? Как Вы будете утром докладывать начальнику госпиталя?
Чайник на карандаш. Майор угас окончательно, вырвал из того же журнала что и проверяющий несколько листов бумаги, вооружился ручкой. Начал судорожно писать. В голове роились мысли. Да, привёл господь заступить дежурить. Первое дежурство и на тебе, попал. Может быть, налить ему, да и отстанет он.
- Да, товарищ майор, Главком, явно будет не доволен, - помощник командира тральщика вошёл полностью в роль московского проверяющего, имея опыт ежедневного ковыряния в своём корабельном дерьме, пережившем уже не одну проверку корабля проверяющими низкого и высокого уровня, чувствовал себя как рыба в воде, играл с абсолютным правдоподобием и вдохновением.
- Товарищ старший лейтенант, - начал потихоньку дежурный, - может быть, закончим на этом проверку. Ночь всё-таки. У меня спирт есть, на травках настоянный.
- Как можно, - сначала возмутился, а потом, немного подумав, проверяющий согласился, - Пожалуй, можно. Знаете, устал сегодня. Трудно с Главкомом, ужасно трудно. Но всё это, товарищ майор, надо немедленно
устранить. Дежурный провёл проверяющего в какой-то кабинет уже на территории госпиталя. Быстро извлёк бутылку с коричневатой жидкостью, сообразил не хитрую закуску. Поставил на стол одну стопку и налил её.
- А себе что не наливаете, товарищ майор, - спросил проверяющий.
- Нет, товарищ старший лейтенант, - ответил майор, - я на вахте никак нельзя.
- Это правильно, товарищ майор, - утвердительно кивнул проверяющий и одним большим глотком выпил стопку.
Да, нормально настоянный спирт. Ликёр, да и только. Майор тут же наполнил очередную стопку. Видно поставил он себе задачу, единственно правильную при создавшихся обстоятельствах: напоить проверяющего, лучше до бесчувствия. Проверяющий опрокинул и её. Ну дальше пить не стал. Опять засвербило у него, и он продолжил проверку. Пошли по отделениям. Проверяющий выискивал всё новые и новые упущения по вопросам пожаробезопасности, электробезопасности, фиксировал их на бумаге для последующего доклада Главкому. Дежурный судорожно писал за ним замечания и претензии к главному госпиталю флота, проклиная себя за то, что налил проверяющему спирт, который не успокоил его, а ещё больше завёл.
Проверка кончилась, когда заигравшийся помощник собрался проверить соблюдение правил хранения медикаментов 1-й группы, проще говоря, наркотических препаратов. Нарвался на пожилую медсестру, которая на этом давно съела зубы. Помощник понёс какую-то ахинею. Гражданской медсестре, в отличие от майора, привыкшего гнуть спину перед начальниками, по барабану абсолютно всякие военные проверяющие, будь даже они из Москвы. Расколола помощника она, раскусила. В лоб, словами инструкции, сказала кто и когда может проверять наркосодержащие препараты, а вместе с этим и свои сомнения в том, что они имеют дело с настоящим проверяющим. Помощник тут струхнул изрядно, развернулся и бросился наутёк. Устремившийся за ним майор, гораздо выше и сильнее помощника, к радости последнего, догнать не сумел. К утру помощник добрёл до Диомида.
Утром о случившемся в госпитале, его начальник доложил своему генералу, начмеду флота. Дальше, от начальника тыла доклад дошёл и до командующего флотом. Тот дал команду вычислить и привести к нему мерзавца. Помощник же имел неосторожность рассказать под большим секретом своим приятелям о своём ночном похождении. Те под большим секретом ещё кому-то. В общем, помощник был вычислен и доставлен в кабинет командующего флотом вместе со своим комбригом…
- Ну-ка, расскажи, орёлик, что ты в госпитале натворил? Как ты там всех на уши и раком поставил? - зловеще спросил командующий.
Помощник как на духу, как отцу родному честно, с самым серьёзным видом, рассказал командующему всю историю, при этом ещё акцентировал внимание его на безобразную организацию службы, неудовлетворительное состояние пожаробезопасности, электробезопасности, санитарного состояния в госпитале, искренне возмущался безобразиями госпитальными, недоумевал, как они там могут вообще людей лечить, а значит и поддерживать боевую готовность флота. Правда, про ресторан ничего не сказал. Командующего всё это только развеселило. Хохотал он от души. Убивать не стал, даже на гауптвахту не определил, отпустил с миром, сказав только, что бы больше тот таких проверок на флоте, пока он им командует, не устраивал. Помощник клятвенно пообещал не делать этого. Слово сдержал. Больше подобных проверок на флоте он не проводил. А медицину командующий за бардак вдул от души. И начмеду флота досталось, и начальнику госпиталя, и всем остальным.
Со временем тот помощник стал командиром корабля, даже орден заслужил за проводки транспортов в Персидском заливе в период танкерной войны. Потом перевёлся в Питер преподавателем в училище, которое когда-то закончил. Наверное, там потом учил будущих офицеров флота методам и правилам всякого рода проверок. Ещё бы, такой опыт богатый.

ПРОЩЕНИЕ

Адмиралы у флотского люда вызывают вполне определённое чувство опасности, даже подобие страха. От них ничего хорошего не ждут. И лучше держаться от них подальше. Они только способны на одно: узреть что-нибудь недопустимое, тут же за это прихватить и выдрать. Но при всей своей суровости большие адмиралы умеют, оказывается, и смеяться, и прощать своих подчинённых за глупости.
Один малый противолодочный корабль, уже какой год подряд всё не мог пройти контроля акустического поля. Как не выйдет, так всё у него не в норме. То обороты минимально-допустимые удержать не могут, машины у них останавливаются, то ещё что-нибудь. Шумит и поёт в тональности выше допустимой, угрожающей его собственной жизни от акустической мины. И склоняют корабль на всех углах, а вместе с ним и его начальников, строевых и механических. Поставили корабль тот в док на «Дальзавод». Доковая комиссия, в составе которой были и защитники из Техупра флота, осмотрели винты. Один ещё более или менее, другой за почти двадцать лет постоянного упора и вращения дошёл до состояния совсем ужасного. Изъеден кавитацией как деревяшка древоточцем. Вот он и источник ненормальных шумов. Корабль всё ни как не мог пройти контроль акустического поля. Что бы в норму влезть, по уму менять винт надо. Флагмех бригады ринулся на поиски. Но не тут было, нет на флоте винта такого. Один есть, да не того вращения. Ещё народ не знал, что цветной металл дорогого стоит, поэтому не крали их ещё, кончились просто. Но всё-таки нашли. В Хабаровске, на судостроительном заводе завалялся. И этот корабль в своё время там построен был. И идёт ещё серия этого проекта, но уже модернизированная, и винты там теперь другие, более хитрые с точки зрения той же акустической защиты. Договорились, пробили выезд своей же бербазовской машины за далёкие пределы гарнизона. Из Владивостока в Хабаровск. В общем, проделали большую, настойчивую и целеустремлённую работу. Новый винт, муха на нём еще не трахалась, лежит под бортом на стапель-палубе дока, рядом с уже демонтированным старым винтом. А время-то, пока искали, утрясали, согласовывали, упустили, через несколько дней вывод комплекта кораблей из дока. Завод в позу, новый винт ставить не хотят. Оно понятно, работа эта за день не делается. Конус подогнать не просто так, тут попотеть надо. План завода горит, следующий комплект уже готов к постановке, кому хочется из-за какого-то корабля заработок терять. Да и планы докования флотских кораблей были в те времена очень плотными и напряжёнными. Вознамерились заводчане старый винт на место ставить. Но не тут было. Оставшийся за командира недавно совсем назначенный из штурманов помощник, лейтенант всего на всего, маленький и худенький, грудью встал на их пути. Не даёт старый винт ставить. Не долго думая, работяги послали его куда подальше и по простому «отодвинули» от винта. Тот, не долго думая, свистнул вахтенному «большой сбор» и на стапель-палубу дока в мгновение ока по трапу скатился чуть ли не весь экипаж. Запахло дракой. Работяги, узрев явный перевес в силе и количестве, удалились за своим начальником. К его приходу рядом с старым винтом стоял уже вооружённый автоматом вахтенный, да не один, рядом вооружённый пистолетом один из корабельных офицеров. Полны решимости открыть огонь на поражение при попытках подступиться к старому винту. Новый берите, старый не трогайте. Решимость свою они доказали. Очередная попытка работяг уже во главе со своим начальником подойти к винту началась уставным – стой, закончилась смачным клацанием затвора автомата и уставным же – стой стрелять буду. Так что помощник, не смотря на молодость свою, оказался орлом до безобразия решительным. Умным тоже. В магазине автомата патронов не было. От греха подальше, матрос – существо простое, застрелить кого-либо может как нечего делать. Забегали заводские начальники всех уровней, уговаривают лейтенанта прекратить всё это, ставить старый винт и выходить из дока. В дело вступили уже и представители докового отдела Технического управления флота. Не сдаётся лейтенант. Звонки начальникам того лейтенанта дело то же не решили. Тем так же хотелось установки нового винта и закрытия проблемы с приведением в норму уровня акустического поля корабля. В дело влез директор завода. Только бегать и уговаривать лейтенанта он не стал, а просто снял трубку и переговорил с командующим флотом, с равным себе, можно сказать. Командующий пообещал решить проблему, а заодно и выдрать лично мерзавцев, рушащих заводские и флотские планы. Переданное приказание командующего флота ставить старый винт лейтенант выполнять отказался, сказал, что вот пусть командующий сам лично ему прикажет это сделать. И вот уже в поздний субботний вечер в приёмной командующего флотом тот лейтенант. А вместе с ним ещё главный корабельный инженер флота, оставшийся за убывшего куда-то начальника Технического управления, капитан 1 ранга. Да ещё два капитана 3 ранга, один командир дивизиона, в который входил этот злосчастный корабль, другой флагмех бригады. Ждут аудиенции. Напряжены все, кроме лейтенанта. Тот, уверенный в своей правоте, абсолютно спокоен. Не пуган ещё, что тут говорить. В прочем, что ему расстраиваться, ну снимут, подумаешь червонец в окладе потеряет, ссылать некуда, и так в островной ОВРе, считай почти в ссылке. Ну, потопчут, встанет и отряхнётся, ещё вся жизнь впереди. Остальные же напряжены, встреча с адмиралом как говорил их жизненный опыт, как правило, ни к чему хорошему не приводят. Вид командующего, с короткой и хваткой фамилией, более чем суров: тяжёлый взгляд из под густых чёрных с проседью бровей, улыбка на лице редка. Ещё той старой породы моряк, не вылезающий с командного пункта флота при каких-либо недоразумениях с кораблями. После него командующие будут предпочитать появляться там крайне редко, предпочитая принимать доклады в своём кабинете. Семь лет он командовал флотом, после него семь лет у руля флота поделят между собой аж четыре адмирала, по неполных два года на каждого. А общие с его предшественником 12 лет – шестеро. Время такое, революционное наступит. В голове одного капитана 3 ранга, командира дивизиона, мысли о том, что опять придётся погоны перешивать. Несколько лет назад, он ждал звезды капитана 3 ранга, будучи командиром корабля, но стал вдруг старшим лейтенантом. Разжаловал его Главком. Был он на флоте в то время, а корабль поставили в дежурство по ПВО с неисправным ракетным комплексом. Не командир же ставил корабль в дежурство, да и не скрывал он неисправность комплекса. Ну и проверили москвичи. Вывод суровый разжаловать командира, стал вместо ожидаемого капитана 3 ранга старшим лейтенантом. Да и снять с должности может командующий очень даже запросто. Другой капитан 3 ранга, флагмех, о гауптвахте думал. Сидел лейтенантом, старшим, капитаном, вот капитаном 3 ранга ещё не доводилось. И о снятии с должности думал. Капитан 1 ранга, хоть и несколько был напряжён, но относился ко всему этому совсем ни как к чему-то экстраординарному. Привык за свою долгую жизнь на флоте общаться с адмиралами.
Вышедший из кабинета командующего адъютант пригласил офицеров заходить. Зашли, по очереди с верху вниз доложили и представились, замерли в ожидании вопросов командующего и последующего разноса. Командующий сидел в своём кресле и попыхивая сигаретой, распространяя на весь кабинет аромат «Золотого Руна». Вот такое пристрастие он имел. Из-под густых бровей тяжёлый взгляд.
- Ну, орёлики, - негромко проговорил командующий, - что вы там за цирк учудили.
- А что они там, - выскочил вперёд лейтенант, не дождавшись слов старших офицеров, - хотят старый винт мне поставить.
- Тебе? Надо же! Ну, ты орёл, лейтенант - бросил, усмехаясь, командующий, - я с твоей войной потом разберусь. И что ты, лейтенант, вперёд старших лезешь.
Флагмех стал подробно докладывать командующему всю эту историю с акустическими полями, добычей винта, отказом завода его устанавливать, ну и действия лейтенанта по охране и обороне. Всё стало командующему предельно ясно и понятно. Потом с улыбкой выслушал он запальчивую речь лейтенанта, собравшегося оружие применять.
- Ладно, всё с вами ясно, - сказал с улыбкой командующий, - развеселили. Пусть ставят старый винт. Прощаю вас. Но впредь, полегче там с оружием, оно ведь стреляет. Тебя, лейтенант, это в первую очередь касается. Хоть и молод ты, а всё-таки на стратостата тянешь почти. Идите.
Вздохнули с облегчением, не убил командующий, даже и драть не стал. Простил. Не понявшему фразу командующего о стратостате лейтенанту разъяснили, что он в более мягкой форме сказал ему о …, в общем, о презервативе, мнящем из себя стратостата. Оказывается вот командующий и смеяться может. Не ожидали этого. А винт тот поменяли на следующий год при очередном доковании, потом и поля прошли, да и забыли о них на очередные три года.

ПРОГНОЗ

Штабной народ наметил на ближайшее воскресенье мероприятие на лоне природы. Лето, его уже вторая половина, что сидеть в квартирах. Повод, конечно, был. Один из флагманов бригады получил очередную звезду. Да ещё какую. Стал старшим офицером, капитаном 3 ранга. Дубы теперь у него на козырьке фуражки, штаны теперь будет носить из другого, более дорогого материала. Водка закуплена, мясо на шашлык то же, на всякий случай, если вдруг не хватит, добыт с кораблей спирт. Но подошедшее воскресенье не обрадовало погодой. Пришёл очередной тайфун. Задул штормовой ветер, пошли проливные дожди. Намеченное мероприятие на природе срывалось, но откладывать его не стали. Все собрались в квартире виновника торжества. Хозяйки дома нет, ушла к подругам. Не принято на мероприятиях по случаю представления присутствовать женщинам. Приготовленное на шашлык мясо упало в сковородку. Сели. Новоиспечённый капитан 3 ранга представился в новом для него звании, опустошил положенный стакан водки с новой звездой на дне, под восторженные возгласы извлёк из рта омытую водкой звезду. Всё до третьего тоста прошло по обычному, годами сложившемуся, регламенту. Третий – за тех кто в море, дальше по вольному варианту. Смех, шутки. Зам начальника штаба, капитан 2 ранга, «обидел» новоиспечённого старшего офицера, сказав, что на самом деле он ещё не совсем старший офицер. Вот он, капитан 2 ранга, да, настоящий старший офицер. Разъяснил потом. Есть опасность на флоте быть разжалованным. Снятие звезды означало возвращение капитана 3 ранга опять в младшие офицеры, капитан 2 ранга в этом случае ещё оставался в прежней категории. Выпили за то, что бы звезда держалась на погоне крепко. Дело дошло и до песен. Прощались с любимым городом, со скалистыми горами душевно и дружно. Панельный дом со своей звукоизоляцией позволил всем слышать этот концерт. Жёны, сидящие по домам из-за непогоды одни и с подругами, определяли в хоре своих мужей, по тональности и силе голоса прикидывали их моральное и физическое состояние. Где-то было даже замечено, что совсем неплохо поют, сволочи. Опять пили, смеялись. Потом вдруг все разом вцепились во флагманского штурмана бригады. Он, собака, главный метеоролог соединения, не обеспечил благоприятной для исполнения мероприятия погоды. Не отвёл тучи, не разогнал облака, не направил ветер в нужном направлении, не отрегулировал его силы, не создал нужной температуры, подогрев или наоборот остудив атмосферу. Теперь всем приходится в летний день сидеть в квартире. Такова уж участь штурмана. При неблагоприятной погоде его всегда комбриг дерёт, как будто именно он этой небесной канцелярией управляет. Совсем затравили мужика, собрался уж и уходить, еле-еле уговорили его остаться. Штурман ушёл курить. Вдогонку бросили ему, чтобы без нормальной погоды не возвращался. Вернулся он минут через пятнадцать.
- Всё, мужики, погоду наладил.
Собирайте всё со стола и пошли на природу, - крикнул штурман народу.
Все поднялись и двинулись за штурманом. В соседней комнате был отодвинут от стены диван. Пол застелен газетами. Во всю стену были наклеены фотообои. На них в полный рост светило солнце, стояли белые берёзы с пышными кронами зелёной листвы, голубело озеро. Красота! Народ без комментариев и лишних обсуждений перенёс со стола закуску, выпивку, приборы столовые и питейные на лоно природы, расположились там. Хорошо всем стало и радостно. Снова пили, пели, шутили и смеялись. Уже на природе.

Информационный портал ветеранов 47 б. к. ОВРа КТОФ

Наши друзья

ПО МЕСТАМ СТОЯТЬ, ГЛАВНЫЕ МАШИНЫ ПРОВОРАЧИВАТЬ!